Имяславие отца Павла Флоренского и философия имени в трудах А.Ф. Лосева
Защита имяславцев-"простецов" привела к расцвету "ученого" исхазма – в сочинениях П.А. Флоренского (1882-1937) и А.Ф. Лосева (1893-1988). Флоренский в конце 10-х – начале 20-х гг. пишет сочинения, в которых усложняет и генерализует идеи имяславия, – "Общечеловеческие корни идеализма", "Магичность слова", "Имяславие как философская предпосылка", "Об имени Божием". В имяславии Флоренского, по-видимому, проявилась как раз та черта его творчества, о которой С.С. Аверинцев писал, что для Флоренского, "перенесшего в клерикальную науку изощреннейшие приемы интеллектуального декаданса, характерно нарочитое подчеркивание именно тех моментов православия, которые своей суровой архаичностью в наибольшей степени эпатируют современное сознание" (Аверинцев, 1967, 335).
В семиотике, филологии, философии и богословии интерес к творчеству П.А. Флоренского возродился в СССР в конце 60-х гг., когда А.А. Дорогов, Вяч. Вс. Иванов и Б.А. Успенский в "Трудах по знаковым системам" (Тарту, 1967) публикуют его работу "Обратная перспектива", журнал "Декоративное искусство" (1969) – главу "Органопроекция" из неопубликованной книги "У водоразделов мысли", а "Богословские труды" (1972) – его работу "Иконостас" и затем ряд других сочинений. С тех пор поток публикаций трудов Флоренского и работ о нем ширился. В оценках его творчества формула гениальный Флоренский стала общепринятой.
Флоренский – прежде всего семиотик и философ информационных процессов. По-видимому, филологи, и в особенности языковеды, в отличие от философов и отчасти богословов (впрочем, для официального православия Флоренский просто недостаточно ортодоксален), всегда относились к лингвистическим страницам Флоренского как к блестящим образцам мифопоэтического мышления, исключающим буквальное понимание. Его "игровые этимологии" и интуитивные озарения отнюдь не во всем согласуются с позитивным этимологическим анализом, как и не все его утверждения совпадают с тем, что представляется здравому смыслу очевидным или логичным. "Правда" Флоренского и выше и сложнее и, может быть, интереснее или во всяком случае поэтичнее. В сочинениях Флоренского явлен пример "синтетического и синкретического творчества, где религия, философия, наука и искусство выступают вместе, а язык служит одновременно и темой высказывания, и поэтическим орудием мысли. В этом именно отношении Флоренский поднимается над ограничениями своей среды и показывает путь к новым и небывалым духовным вершинам" (Иванов, 1988, 86).
О стиле мышления Флоренского и сути его философии имени могут дать представление несколько выдержек из работы "Общечеловеческие корни идеализма": "Имя вещи есть субстанция вещи. <...> Вещь творится именем, вещь вступает во взаимодействие с именем, подражает имени. Имя есть метафизический принцип бытия и познания". В имени надо видеть "узел бытия, наиболее глубоко скрытый нерв его. Имя – сгусток благодатных или оккультных сил, мистический корень, которым человек связан с иными мирами; оно – божественная сущность, несет в себе мистические энергии" (цит. по изданию: Зеньковский, [1950] 1991, 193-194).
В 1922-1926 гг. Флоренский пишет работу, названную им в рукописи "Заметки в азбучном порядке по ономатологии как науке о категориях бытия личного" (рукопись 1922-1926 гг.)*. Под названием "Имена" эта рукопись опубликована в религиозно-философском издательстве "Купина" (см.: Флоренский, 1993). Как сказано в авторских заметках к первой, теоретической, части работы, речь пойдет здесь "о существенной природе личных имен и их метафизической реальности в образовании личности, превозмогающей эмпирические факторы" (Флоренский 1993, 261).
* Ономатология (греч. onoma – 'имя, название, наименование' и logos – 'учение, наука') – раздел лингвистики, изучающий собственные личные имена (имена, отчества, фамилии, прозвища людей и животных). Впрочем, в современном языкознании в этом значении чаще используется термин ономастика (греч. onomastiké téchne – 'искусство давать имена'); этим термином называют также совокупность собственных имен в языке.
Помимо теоретической части, рукопись содержит "Словарь имен", где говорится, каков характер и какая судьба ждет тех, кого зовут Алексей или Анна (таких словарных статей 28). Приведем начало статьи "АЛЕКСЕЙ": "И в звуках, и в соотношениях признаков имени Александр есть равновесие и некое стояние, – не то чтобы непременно устойчивость, а отсутствие побуждений двинуться вследствие самозамкнутости; в этом имени есть какая-то геометрическая кубичность. <...> Напротив, и в звуках, и в свойствах имени Алексей, и еще больше в подлинной церковной форме этого имени Алексий, и еще более в первоисточной греческой форме его же Alexios, содержится неравновесность, потому неустойчивость, отсутствие стояния и потому – движение" (Флоренский, 1993, 115).
Для психолога в таких рассуждениях интересны представления об "элементах личности" и их системной связи. Ср.: "В Алексее состав личности близок к такому же – Александра, и элементы личности в значительной мере соответствуют элементам личности Александра. Но для Александра характерна очень точная определенность горизонта сознания, вследствие чего сознательное и под- и сверхсознательное находятся в весьма точном соответствии между собой и тем определяют равновесие и самозамкнутость этой личности. В Алексее та же соразмерная пропорция элементов личности, самих по себе, порознь взятых, но совокупность тех из них, которые попадают в область сознания, уже не соразмерена с совокупностью элементов подсознательного. <...> Структура личности Алексея такова, что всякое возрастание в нем сознательности ведет к ускоренному, сравнительно с ростом сознательности, росту подсознательных корней личности; духовно возрастая, Алексей делается еще более Алексеем, в пределе же стремится к юродству" (Флоренский, 1993, 116-117).
По-видимому, "ономатологические" опыты Флоренского могли бы быть интересны также для психолингвистов, изучающих так называемое "фонетическое значение" – прихотливые индивидуальные ассоциации, которые могут быть связаны у говорящих со звуками речи или звучанием каких-то слов.
Разумеется, Флоренский видел уязвимость своей "ономатологии": "Предстоит речь о вопросах, не могущих рассчитывать ни на что, кроме недоуменной улыбки и пожатия плеч. Предстоит затронуть предметы – которые для позитивиста представляются диким суеверием, даже не заслуживающим опровержения, а для мистика – наивною эмпирией, лежащей в низинах случайных и внешних наблюдений" (Флоренский, 1993, 261). Главный довод Флоренского в защиту своей "ономатологии" состоит в том, что вера в природную связь имени и судьбы широко распространена в мире. Флоренский считает эту веру общечеловеческой, универсальной. "Общечеловеческая формула о значимости имен и о связи с каждым из них определенной духовной и отчасти психофизической структуры, устойчивая в веках и народах, ведет к необходимому признанию, что в убеждениях этого рода действительно есть что-то объективное и что человечество, всегда и везде утверждая имена в качестве субстанциональных сил или силовых субстанций или энергий, имело же за собою подлинный опыт веков и народов, вылившийся в вышеуказанной форме" (Флоренский, 1993, 48).
А.Ф. Лосев, последний представитель "серебряного века" русской культуры, называл себя учеником отца Павла Флоренского, несмотря на непродолжительность их знакомства и общения (см.: Лосев, 1990). Защищая и развивая имяславие, Лосев пишет в конце 10-х – начале 20-х гг. несколько работ, в том числе в 1923 г. – книгу "Философия имени", которая увидела свет в 1927 г. По инициативе философов в 1990 г. это сочинение было дважды переиздано (см.: Лосев, [1927] 1990). Космический культ слова у одержимого диалектикой Лосева далеко превосходит "скромную" веру имяславцев (у них имяславие – это "всего лишь" вера молящегося в молитвенное слово). У Лосева имяславие перерастает в поэтический гимн могуществу слова.
Вот несколько ключевых тезисов из его "Философии имени"*: "Сущность есть имя, и в этом главная опора для всего, что случится потом с нею" (с. 152). "Если сущность – имя, слово, то, значит, и весь мир, вселенная есть имя и слово, или имена и слова. Все бытие есть то более мертвые, то более живые слова. Космос – лестница разной степени словесности. Человек – слово, животное – слово, неодушевленный предмет – слово. Ибо все это – смысл и его выражение. Мир – совокупность разной степени затверделости слова. Все живет словом и свидетельствует о нем" (с. 153). "Только в мифе я начинаю знать другое как себя, и тогда мое слово – магично. Я знаю другое как себя и могу им управлять и пользоваться. Только такое слово, мифически-магическое имя, есть полное пребывание сущности в ином, и только такое слово есть вершина всех прочих слов" (с. 156). "<...> все особенности в судьбах слова действительно есть не больше и не меньше, как судьба самой сущности" (с. 158). "Природа имени, стало быть, магична. <...>; Знать имя вещи – значит уметь пользоваться вещью в том или другом смысле" (с. 185). "<...> всякая наука есть наука о смысле или об осмысленных фактах, что и значит, что каждая наука – в словах и о словах" (с. 33).
* Цит. по изданию. Лосев, [1927] 1990, после цитаты в скобках указаны страницы
Отношение языковедов к таким сочинениям, по-видимому, сходно с тем, как астрономы относятся к астрологии или химики к алхимии. Есть, однако, и существенное несходство: для гуманитарного знания огромный и самостоятельный интерес представляют не только результаты или логика "поступательного развития" культуры, но и с т и х и я к у л ь т у р ы – во всей ее полноте, в постоянном смешении и круговороте прозрений и заблуждений, предрассудков и авангардизма, полузабытого и едва мерцающего впереди. В стихии интуиции и мысли, не скованной правилами логики или тем более исторической фонетики, рождались гениальные догадки, опережавшие позитивное знание на десятки лет.
ФИДЕИСТИЧЕСКАЯ ЛИНИЯ
В ОЦЕНКЕ РОЛИ ЯЗЫКА В ПОЗНАНИИ