Фрейд: конфликт как постоянный элемент

К. Хорни

БАЗИСНЫЙ КОНФЛИКТ

Данная работа завершает серию работ по теории невроза середины 40-х годов выдающейся американской исследовательницы немецкого происхождения и представляет первое в мировой практике системати­ческое изложение теории невроза — причин невротических конфлик­тов, их развития и лечения. Подход К. Хорни радикально отличается от подхода 3. Фрейда своим оптимизмом. Несмотря на то, что она счи­тает фундаментальный конфликт более разрушительным, чем 3. Фрейд, ее взгляд на возможность его окончательного разрешения более позитивен, чем у него. Развитая К. Хорни конструктивная тео­рия невроза до сих пор остается непревзойденной по широте и глубине объяснения невротических конфликтов.

Печатается по изданию: Хорни К. Наши внутренние конфликты. — СПб, 1997.

Конфликты играют бесконечно большую роль в не­врозе, чем обычно считается. Однако их выявление не яв­ляется легким делом — отчасти из-за того, что они носят бессознательный характер, но большей частью из-за того, что невротик не останавливается ни перед чем, чтобы от­вергнуть их существование. Какие симптомы в этом слу­чае могли бы подтвердить наши подозрения относительно скрытых конфликтов? В примерах, ранее рассмотренных автором, об их существовании свидетельствовали два до­статочно очевидных фактора.

Первый представлял результирующий симп­том — усталость в первом примере, воровство во втором. Дело в том, что каждый невротический симптом указывает на скрытый конфликт, т.е. каждый симптом представляет более или менее прямой результат некоторого конфликта. Мы постепенно познакомимся, что делают неразрешен­ные конфликты с людьми, как они продуцируют состоя­ние тревоги, депрессии, нерешительности, вялости, от­чужденности и так далее. Понимание причинного отно­шения помогает в подобных случаях направить наше вни­мание от очевидных расстройств к их источнику, хотя точ­ная природа этого источника и останется скрытой.

Другим симптомом, указывающим на существование конфликтов, была непоследовательность.

В первом примере мы видели человека, убежденного в неправильности процедуры принятия решения и допу­щенной по отношению к нему несправедливости, но не выразившего при этом ни одного протеста. Во втором при­мере человек, высоко ценивший дружбу, принялся красть деньги у своего друга.

Иногда невротик сам начинает осознавать такие непо­следовательности. Однако гораздо чаще он не видит их даже тогда, когда они совершенно очевидны неподготов­ленному наблюдателю.

Непоследовательность в качестве симптома столь же определенна, как и повышение температуры че­ловеческого тела при физическом расстройстве. Укажем на самые распространенные примеры такой непоследова­тельности.

Девушка, желающая во что бы то ни стало выйти замуж, тем не менее, отвергает все предложения.

Мать, сверх меры заботящаяся о своих детях, забывает дни их рождения.Человек, всегда щедрый по отношению к другим, боится потра­тить даже немного денег на самого себя.Другой человек, страстно жаждущий одиночества, ухитряется никогда не быть одиноким.Третий, снисходительный и терпимый к большей части других людей, чрезмерно строг и требователен по отношению к самому себе.

В отличие от других симптомов непоследовательность позволяет часто выдвинуть пробное допущение относитель­но природы скрытого конфликта.

Например, острая депрессия обнаруживается только, если чело­век поглощен какой-либо дилеммой. Но если явно любящая мать забывает дни рождения своих детей, мы склонны предположить, что эта мать больше предана своему идеалу хорошей матери, чем собственно детям. Мы могли бы также предположить, что ее идеал столкнулся с бессознательной садистской склонностью, что и по­служило причиной нарушения памяти.

Иногда конфликт появляется на поверхности, т.е. вос­принимается сознанием именно как конфликт. Может по­казаться, что это противоречит моему утверждению о том, что невротические конфликты носят бессознательный ха­рактер. Но в действительности то, что осознается, пред­ставляет искажение или модификацию реального конф­ликта.

Так, человек может разрываться на части и страдать от осознавае­мого конфликта, когда вопреки своим уверткам, помогающим в других обстоятельствах, он обнаруживает, что стоит перед необхо­димостью принять важное решение. Он не может решить в данный момент, жениться ли ему на этой женщине или на той, и жениться ли ему вообще; согласиться ли ему на эту работу или на ту; сохра­нить ли ему или прекратить свое участие в некоторой компании. С величайшим страданием он приступит к анализу всех возможно­стей, переходя от одной из них к другой, и совершенно неспбсоб-ный достигнуть какого-либо определенного решения. В этой бедст­венной ситуации он может обратиться к аналитику, ожидая от него прояснения ее конкретных причин. И будет разочарован, потому что действующий конфликт представляет просто точку, в которой динамит внутренних разногласии наконец-то взорвался. Частная проблема, угнетающая его в данное время, не может быть решена без прохождения долгой и мучительной дороги осознания конф­ликтов, скрывающихся за ней.

В других случаях внутренний конфликт может быть экстернализирован и осознаваться человеком уже как неко­торая несовместимость его самого и его окружения. Или, догадываясь, что, скорее всего, необоснованные страхи и запреты препятствуют реализации его желаний, он может понять, что противоречащие друг другу внутренние влече­ния проистекают из более глубоких источников.

Чем больше мы узнаем человека, тем более мы способ­ны познавать конфликтующие элементы, которые объяс­няют симптомы, противоречия и внешние конфликты и, следует добавить, тем более запутанной становится карти­на из-за числа и разнообразия противоречий. Это подво­дит нас к вопросу: существует ли какой-нибудь базисный конфликт, лежащий в основе всех частных конфликтов и действительно ответственный за них? Можно ли предста­вить структуру конфликта в терминах, скажем, какого-ли­бо неудачного брака, где нескончаемый ряд явно не свя­занных друг с другом разногласий и ссор из-за друзей, де­тей, времени приема пищи, служанок указывает на неко­торую фундаментальную дисгармонию самой связи.

Убеждение в существовании базисного конфликта в человеческой личности восходит к древности и играет за­метную роль в различных религиях и философских кон­цепциях. Силы света и тьмы, Бога и дьявола, добра и зла — вот некоторые из антонимов, с помощью которых это убеждение было выражено. Следуя этому убеждению, как и многим другим, Фрейд проделал в современной психо­логии пионерскую работу. Его первым допущением было то, что базисный конфликт существует между нашими инстинктивными влечениями с их слепым стремлением к удовлетворению и запрещающим окружением — семьей и обществом. Запрещающее окружение интернализируется в раннем возрасте и с этого времени существует в виде за­прещающего «Сверх-Я».

Вряд ли здесь уместно обсуждать это понятие со всей серьезностью, которой оно заслуживает. Это потребовало бы анализа всех аргументов, выдвинутых против теории либидо. Попробуем скорее понять значение самого поня­тия либидо, даже если мы отказываемся от теоретических посылок Фрейда. То, что в этом случае остается, представ­ляет спорное утверждение, что противоположность между исходными эгоцентрическими влечениями и нашим за­прещающим окружением образует главный источник многообразных конфликтов. Как будет позже показано, я также приписываю этой оппозиции — или тому, что при­близительно соответствует ей в моей теории — важное место в структуре неврозов. То, что я оспариваю, — это ее базисная природа. Я убеждена, что хотя это и важный кон­фликт, но он вторичен и становится необходимым лишь в процессе развития невроза.

Основания этого опровержения станут очевидными позже. Сейчас же я приведу только один аргумент: я не верю, что какой-либо конфликт между желаниями и стра­хами мог объяснить степень, с которой расколото «Я» не­вротика, и конечный результат, настолько разрушитель­ный, что способен в прямом смысле разрушить жизнь че­ловека.

Состояние психики невротика, как его постулирует Фрейд, таково, что тот сохраняет способность искренне стремиться к чему-либо, но его попытки терпят крах из-за блокирующего действия страха. Я же считаю, что источ­ник конфликта вращается вокруг утраты невротиком спо­собности желать чего-либо искренне, потому что его ис­тинные желания разделены, т.е. действуют в противопо­ложных направлениях. В действительности все это намно­го серьезнее, чем представлял Фрейд.

Вопреки тому факту, что я считаю фундаментальный конфликт более разрушительным, чем Фрейд, мой взгляд на возможность его окончательного разрешения более по­зитивен, чем его. Согласно Фрейду, базисный конфликт является универсальным и в принципе не может быть раз­решен: все, что можно сделать, это достигнуть более выгодного компромисса или более сильного контроля. Со­гласно моей точке зрения, возникновение базисного не­вротического конфликта не является неизбежным и его разрешение возможно, если он все-таки возникает — при условии, что пациент готов испытать значительное напря­жение и готов подвергнуться соответствующим лишени­ям. Это различие является не вопросом оптимизма или пессимизма, а неизбежным результатом различия наших с Фрейдом посылок.

Более поздний ответ Фрейда на вопрос о базисном кон­фликте философски выглядит вполне удовлетворительно. Снова оставляя в стороне различные следствия хода мыс­ли Фрейда, мы можем констатировать, что его теория ин­стинктов «жизни» и «смерти» ужимается до конфликта между конструктивными и деструктивными силами, дей­ствующими в человеческих существах. Сам Фрейд был за­интересован в применении этой теории к анализу конф­ликтов гораздо меньше, чем в ее применении к тому спо­собу, которым обе силы связаны друг с другом. Например, он видел возможность объяснения мазохистских и садист­ских влечений в слиянии сексуальных и деструктивных инстинктов.

Применение указанной теории к конфликтам потре­бовало бы обращения к моральным ценностям. Послед­ние, однако, были для Фрейда незаконными сущностями в сфере науки. В соответствии со своими убеждениями он стремился развить психологию, лишенную моральных ценностей. Я убеждена, что именно эта попытка Фрейда быть «научным» в смысле естественных наук является од­ной из самых убедительных причин, почему его теории и основанная на ней терапия носят такой ограниченный ха­рактер. Выражаясь более конкретно, по всей видимости, именно эта попытка способствовала его неудаче в оценке роли конфликтов в неврозе вопреки интенсивной работе в этой области.

Юнг также всячески подчеркивал противоположность человеческих наклонностей. Действительно, на него про­извела такое впечатление активность личностных противо­речий, что он постулировал в качестве общего закона: нали­чие какой-либо одной тенденции обычно указывает на присутствие ей противоположной. Внешняя женствен­ность подразумевает внутреннюю маскулинность; внешняя экстраверсия — скрытую интроверсию; внешний перевес мыслительной деятельности — внутреннее превосходство чувства и так далее. Сказанное могло создать впечатление, что Юнг рассматривал конфликты как существенную черту невроза. «Однако эти противоположности, — развивает он далее свою мысль, — находятся не в состоянии конфликта, а в состоянии дополнительности, и цель состоит в том, чтобы принять обе противоположности и тем самым при­близиться к идеалу целостности». Для Юнга невротик — человек, обреченный на одностороннее развитие. Юнг сформулировал эти понятия в терминах того, что он назы­вает законом дополнительности.

Сейчас я тоже признаю, что противодействующие тен­денции содержат элементы дополнительности, ни один из которых не может быть устранен из целостной личности. Но, с моей точки зрения, эти дополняющие друг друга тен­денции представляют результат развития невротических конфликтов и так упорно защищаются по той причине, что представляют попытки решения этих конфликтов. Например, если мы считаем склонность к самоанализу, уединению более связанной с чувствами, мыслями и вооб­ражением самого невротика, чем с другими людьми в каче­стве подлинной тенденции — т.е. связанной с конститу­цией невротика и усиленной его опытом — тогда рассужде­ние Юнга корректно. Эффективная терапия позволила бы обнаружить у этого невротика скрытые склонности «экст­раверта», указала бы на опасность одностороннего следова­ния в каждом из противоположных направлений и поддер­жала бы его к принятию и жизни вместе с обеими тенден­циями. Однако, если мы смотрим на интроверсию (или, как я предпочитаю назвать ее, невротическое обособление) как на способ уклонения от конфликтов, возникающих при тесном контакте с другими, то задача заключается не в раз­витии большей экстравертивности, а в анализе глубинных конфликтов. Достижение искренности как цели аналити­ческой работы может быть начато только после их разреше­ния.

Продолжая объяснение моей собственной позиции, я утверждаю, что вижу базисный конфликт невротика в фундаментально противоречащих друг другу аттитюдах, которые он сформировал в отношении других людей. До анализа всех деталей позвольте обратить Ваше внимание на инсценировку такого противоречия в рассказе д-ра Джекилла и г-на Хайда. Мы видим, как один и тот же человек, с одной стороны, нежен, чувствителен, симпатичен, а с другой — груб, черств и эгоистичен. Конечно, я не имею в виду, что невротическое разделение всегда точно соот­ветствует описанному в этом рассказе. Я просто отмечаю яркое изображение базисной несовместимости аттитю-дов, касающихся других людей.

Чтобы понять происхождение проблемы, мы должны вернуться к тому, что я назвала базисной тревогой, подразу­мевая под этим чувство, которым обладает ребенок, будучи изолированным и беспомощным в потенциально враждеб­ном мире. Большое число враждебных внешних факторов могут вызвать у ребенка такое чувство опасности: прямое или косвенное подчинение, безразличие, неустойчивое по­ведение, отсутствие внимания к индивидуальным потреб­ностям ребенка, отсутствие руководства, унижение, слишком большое восхищение или отсутствие его, недо­статок подлинного тепла, необходимость занимать чью-либо сторону в спорах родителей, слишком много или слишком мало ответственности, чрезмерное покрови­тельство, дискриминация, невыполненные обещания, враждебная атмосфера и так далее.

Единственный фактор, к которому я хотела бы при­влечь особое внимание в этом контексте, это ощущение ребенком скрытого ханжества среди окружающих его лю­дей: его чувство, что любовь родителей, христианское ми­лосердие, честность, благородство и тому подобное могут быть только притворством. Частично то, что ребенок чув­ствует, действительно представляет притворство; но кое-что из его переживаний может быть реакцией на все те противоречия, которые он ощущает в поведении родите­лей. Обычно, тем не менее, существует некоторая комбинация вызывающих страдание факторов. Они могут быть вне поля зрения аналитика или оказаться совершенно скрытыми. Поэтому в процессе анализа можно только по­степенно осознавать их воздействие на развитие ребенка.

Измотанный этими тревожными факторами, ребенок ищет пути к безопасному существованию, выживанию в угрожающем мире. Несмотря на свою слабость и страх, он бессознательно формирует свои тактические действия в соответствии с силами, действующими в его окружении. Поступая таким образом, он не только создает стратегии поведения для данного случая, но и развивает устойчивые наклонности своего характера, становящиеся частью его и личности. Я назвала их «невротическими наклонностя­ми».

Если мы хотим понять, как развиваются конфликты, мы не должны сосредотачиваться слишком сильно на от­дельных наклонностях, а скорее принять во внимание об­щую картину главных направлений, в которых ребенок может и действительно действует при данных обстоятель­ствах. Хотя мы и теряем на некоторое время из виду дета­ли, зато получаем более ясную перспективу главных приспособительных действий ребенка в отношении своего окружения. Сначала вырисовывается достаточно хаотиче­ская картина, но со временем из нее вычленяются и офор­мляются три главные стратегии: ребенок может двигаться к людям, против них и от них.

Двигаясь к людям, он признает собственную беспо­мощность и вопреки своему отчуждению и страхам пыта­ется завоевать их любовь, опереться на них. Только таким образом он может чувствовать себя безопасным с ними. Если между членами семьи существуют разногласия, то он примкнет к наиболее могущественному члену или группе членов. Подчиняясь им, он получает чувство принадлеж­ности и поддержки, которое позволяет ему чувствовать себя менее слабым и менее изолированным.

Когда ребенок движется против людей, он принимает и считает само собой разумеющимся состояние вражды с окружающими его людьми и побуждается, сознательно или бессознательно, к борьбе с ними. Он решительно не доверяет чувствам и намерениям других в отношении са­мого себя. Он хочет быть более сильным и нанести им по­ражение, частично для своей собственной защиты, час­тично из-за мести.

Когда он движется от людей, он не хочет ни принадле­жать, ни бороться; его единственное желание — держаться в стороне. Ребенок чувствует, что у него не очень много об­щего с окружающими его людьми, что они совсем его не понимают. Он строит мир из самого себя — в соответствии со своими куклами, книгами и мечтами, своим характе­ром.

В каждом из этих трех аттитюдов один из элементов ба­зисной тревоги доминирует над всеми остальными: беспо­мощность в первом, враждебность во втором и изоляция в третьем. Однако проблема состоит в том, что ни одно из указанных движений ребенок не может совершить искренне, потому что условия, в которых формируются эти аттитюды, заставляют их присутствовать одновременно. То, что мы увидели при общем взгляде, представляет толь­ко господствующее движение.

То, что сказанное справедливо, становится очевид­ным, если мы забежим вперед — к полностью развитому неврозу. Мы все знаем взрослых, у которых один из очер­ченных аттитюдов резко выделяется. Но при этом мы мо­жем видеть также, что и другие наклонности не прекрати­ли свое действие. В невротическом типе с доминирующей склонностью искать поддержку и уступать мы можем на­блюдать предрасположенность к агрессии и некоторое влечение к отчуждению. Личность с доминирующей враж­дебностью обладает одновременно склонностью к подчи­нению и отчуждению. И личность со склонностью к от­чуждению также не существует без влечения к враждебно­сти или желания любви.

Господствующий аттитюд — это тот, который наибо­лее сильно определяет реальное поведение. Он представ­ляет те способы и средства противостояния другим, кото­рые позволяют данному конкретному человеку чувство­вать себя наиболее свободно. Таким образом, обособлен­ная личность будет использовать как нечто само собой ра­зумеющееся все бессознательные приемы, позволяющие ей удерживать других людей на безопасном расстоянии от себя, потому что для нее затруднительна любая ситуация, требующая установления тесной связи с ними. Кроме того, доминирующий аттитюд часто, но не всегда, пред­ставляет аттитюд, наиболее приемлемый с точки зрения разума личности.

Это не означает, что менее заметные аттитюды менее могущественны. Например, часто трудно сказать, уступа­ет ли желание доминировать у явно зависимой, подчинен­ной личности по своей интенсивности потребности в люб­ви; ее способы выражения своих агрессивных импульсов просто более запутанны.

То, что сила скрытых наклонностей может быть очень велика, подтверждается многими примерами, в которых господствующий аттитюд заменяется ему противополож­ным. Мы можем наблюдать такую инверсию у детей, но она случается также и в более поздние периоды.

Страйк-ланд из повести Сомерсета Моэма «Луна и шесть пенсов» будет хорошей иллюстрацией. История болезни некоторых женщин демонстрирует такой вид изменения. Девушка, прежде — сорви-голова, честолюбивая, непослушная, влюбившись, может преврати­ться в послушную, зависимую женщину, без всяких признаков чес­толюбия. Или под давлением тяжких обстоятельств обособленная личность может стать болезненно зависимой.

Следует добавить, что случаи, подобные приведен­ным, проливают некоторый свет на часто задаваемый во­прос — значит ли что-либо более поздний опыт, являемся ли мы однозначно канализированными, обусловленными раз и навсегда нашим детским опытом. Взгляд на развитие невротика с точки зрения конфликтов открывает нам воз­можность дать более точный ответ, чем обычно предлага­ется. Имеются следующие возможности. Если ранний опыт не слишком препятствует спонтанному развитию, то более поздний опыт, особенно юношеский, может иметь решающее воздействие. Однако если воздействие раннего опыта было настолько сильным, что сформировало у ре­бенка устойчивый паттерн поведения, то никакой новый опыт не будет способен его изменить. Частично это проис­ходит оттого, что подобная устойчивость закрывает ребен­ка для восприятия нового опыта: например, его отчужде­ние может быть слишком сильным, чтобы позволить ко­му-либо приблизиться к нему; или его зависимость имеет настолько глубокие корни, что он вынужден всегда играть подчиненную роль и соглашаться быть эксплуатируемым. Частично это происходит оттого, что ребенок интерпрети­рует любой новый опыт в языке своего сложившегося пат­терна: агрессивный тип, например, сталкивающийся с дружелюбным отношением к себе, будет рассматривать его либо как попытку эксплуатации самого себя, либо как проявление глупости; новый опыт только усилит старый паттерн. Когда невротик действительно заимствует другой аттитюд, это может выглядеть так, как если бы более позд­ний опыт вызвал некоторое изменение в личности. Одна­ко это изменение не настолько радикально каким кажет­ся. В действительности происшедшее состоит в том, что внутреннее и внешнее давление, объединенные вместе, вынудили его отказаться от своего доминирующего атти­тюда ради другой противоположности. Но этого не случи­лось бы, если бы прежде всего не было никаких конфлик­тов.

С точки зрения нормального человека нет никаких оснований считать эти три аттитюда взаимно исключающими. Необходимо уступать другим, бороться и охранять себя. Эти три аттитюда могут дополнять друг друга и со­действовать развитию гармоничной целостной личности. Если один аттитюд доминирует, то это только указывает на чрезмерное развитие в каком-либо одном направлении.

Однако при неврозе имеется несколько причин, поче­му эти аттитюды несовместимы. Невротик негибок, он по­буждается к подчинению, борьбе, состоянию отчуждения безотносительно к тому, соответствует ли его действие данному конкретному обстоятельству, и он оказывается в панике, если поступает иначе. Поэтому, когда все три ат­титюда выражены в сильной степени, невротик с неизбеж­ностью попадает в серьезный конфликт.

Другим фактором, значительно расширяющим сферу конфликта, является то, что аттитюды не остаются огра­ниченными областью человеческих отношений, а посте­пенно пронизывают всю личность в целом, подобно тому, как злокачественная опухоль распространяется по всей ткани организма. В конце концов они охватывают не толь­ко отношение невротика к другим людям, но и его жизнь в целом. Если мы не осознаем полностью этот всеохватыва­ющий характер, возникает соблазн охарактеризовать кон­фликт, выступающий на поверхности, в категорических терминах — любовь против ненависти, уступчивость про­тив неповиновения и т.д. Однако это было бы также оши­бочно, как ошибочно отделять фашизм от демократии по любому одному разделяющему признаку, такому, напри­мер, как их различие в подходах к религии или власти. Ко­нечно, эти подходы различны, но исключительное внима­ние на них затемнило бы то обстоятельство, что демокра­тия и фашизм — это разные общественные системы и представляют две несовместимые друг с другом филосо­фии жизни.

Не случайно, что конфликт, который берет начало с. нашего отношения к другим, с течением времени распро­страняется на всю личность в целом. Человеческие отно­шения имеют настолько решающий характер, что они не могут не влиять на качества, которые мы приобретаем, на цели, которые мы себе ставим, на ценности, в которые мы верим. В свою очередь, качества, цели и ценности сами воздействуют на наши отношения с другими людьми, и, таким образом, все они находятся в сложном переплете­нии друг с другом.

Мое утверждение состоит в том, что конфликт, рож­денный несовместимостью аттитюдов, составляет ядро неврозов и по этой причине заслуживает быть названным базисным. Я позволю себе добавить, что использую термин ядро не только в некотором метафорическом смысле из-за своей важности, а чтобы подчеркнуть тот факт, что он представляет динамический центр, из которого рождают­ся неврозы. Это утверждение является центральным в но­вой теории неврозов, чьи следствия станут более ясными в последующем изложении. В более широкой перспективе эту теорию можно считать развитием моего более раннего представления о том, что неврозы выражают дезорганиза­цию человеческих отношений.

Фрейд: конфликт как постоянный элемент

Душевной жизни человека

Традиция подобного понимания заложена Фрейдом, который ≪первым охарактеризовал

психику как поле боя между непримиримыми силами инстинкта,

рассудка и сознания≫ (Хьелл, Зиглер, с. 105-106). По Фрейду, человек находится

в состоянии постоянного внутреннего и внешнего конфликта с окружающими

и миром в целом. ≪Конфликт... — в психоанализе изначальная и постоянная

форма столкновения противоположных принципов, влечений, амбивалентных

стремлений и т. д., в которых выражается противоречивость природы

человека≫ (Овчаренко, 1994, с. 181). Понятно, что из всех потенциально возможных

конфликтов, которые может переживать человек, для психоанализа

первичным является внутренний, или так называемый ≪психический конфликт

≫, который есть ≪постоянный элемент душевной жизни человека, характеризующийся

беспрерывным столкновением влечений, желаний, психических

систем и сфер личности≫ (там же, с. 205). Конфликты — часть внутренней

жизни индивида, их возникновение естественно сопутствует его развитию.

Руководствуясь принципом удовольствия, человек в силу внешних ограничений

— нравственных и социальных норм — вынужден зачастую отказы-

58 Часть I. Основы изучения конфликтов

ваться от удовлетворения (по крайней мере, немедленного) своих желаний.

Это и приводит к возникновению психического конфликта, который с точки

зрения психоанализа может находить нормальное разрешение: существуют

способы достичь удовольствия морально приемлемыми путями. Типичными

примерами сублимации являются художественное или научное творчество.

К разным формам психических расстройств человека ведут так называемые

патогенные конфликты, возникающие тогда, когда к внешнему, вынужденному

отказу от немедленного удовлетворения желаний, несовместимых с

требованиями общества, присоединяются внутренние ограничения. Таковыми,

по Фрейду, являются конфликты между влечениями ≪Я≫ и сексуальными

влечениями: ≪не сексуальные влечения как таковые являются причиной

возникновения неврозов, а тот патогенный конфликт, который разыгрывается

между Я (сознанием) или Сверх-Я (совестью) и сексуальностью≫ (Психоанализ.

Популярная энциклопедия, 1998, с. 235).

Вытеснение сексуальных желаний не дает возможности человеку осознать

истинные причины возникающих у него внутренних конфликтов, с которыми

он в результате не справляется. Значение конфликтной феноменологии в общей

психической жизни человека определяется тем, что ≪согласно Фрейду,

конфликт, вызываемый неосознаваемыми, неприемлемыми импульсами либидо

и агрессивными импульсами, составляет внутреннюю сторону жизни

индивидуума≫ (Хьелл, Зиглер, 1997, с. 142). На эту имманентно присущую

человеку конфликтность накладывается его опыт детства, отношений с родителями.

В соответствии с психодинамической ориентацией, конфликты, не

нашедшие разрешения в детстве, потенциально чреваты патологией поведения

в более зрелом возрасте. Известно суждение Л. С. Выготского по поводу

взглядов Фрейда: ≪Человек как бы раб своего раннего детства, он всю жизнь

разрешает и изживает те конфликты, которые создались в первые месяцы его

жизни≫ (Выготский, 1987, с. 80). Получается, что поведение человека детерминировано

скорее его собственными внутренними особенностями, нежели

внешней ситуацией: ≪Неосознаваемые психологические конфликты контролируют

поведение человека≫ (Хьелл, Зиглер, 1997, с. 151). Соответственно,

целью терапевтического воздействия является выявление источников конфликтов,

вытесненных из сознания, содействие человеку в осознании им причин

его внутренних конфликтов и их решении на новом уровне сознательного

отношения к своим влечениям неосознаваемого характера.

В общем, классический психоанализ исходил из идей ≪обреченности≫ человека

на конфликт, разрушительного влияния на личность патогенных конфликтов

и из необходимости избавить человека от этих конфликтов. В принципе

его избавить от них полностью нельзя, речь идет лишь о смягчении

конфликтов при помощи целенаправленного воспитания, социализации и

≪окультуривания≫ человека с помощью психоаналитика, который пусть и не

избавит от всех проблем, но все же с помощью своего искусства может ослабить

их и их разрушительное влияние на жизнь человека.

Глава 2. Психологическая традиция изучения конфликтов 59

Таково общее отношение к конфликтам в психоанализе. В большинстве

психоаналитических работ противоречие между бессознательными влечениями

человека и его совестью с ее запретами рассматривается как основной

источник психических расстройств, хотя и сам внутренний конфликт, и его

место в общей динамике невротических нарушений можно трактовать по-

разному.__

4. ВОЗМОЖНОСТИ ПСИХОАНАЛИЗА

ДНЯ ПОНИМАНИЯ ИРРАЦИОНАЛЬНОГО

В КОНФЛИКТАХ

Краеугольным понятием психоанализа выступает понятие <вы-

теснение>. Несомненно, что жесткий авторитет властных структур,

свойственный прежней системе общественных отношений, был

связан с вытеснением в сферу подсознательного, иррационального

всей проблематики власти. Все, что касалось содержания властных

полномочий, механизмов действия властных структур, мотивации,

присущей властным отношениям, не подлежало осмыслению и

анализу. Действовали закрытые инструкции, запрещавшие публи-

ковать какие-либо данные, касающиеся методов работы партийно-

го аппарата. Тем самым аппарат был выведен за пределы критики,

а его деятельность - за пределы теоретического анализа.

Практически это означало не только формирование антиде-

мократических норм, связанных с нарушением гласности. Эффект

был более существенным. Сложившаяся практика формировала

принципиально раздвоенное сознание. Был наложен запрет не толь-

ко на обсуждение, но и на обдумывание тех вопросов, которые

имели самое непосредственное отношение к эффективности при-

нимаемых решений. Главным успехом успешного функционирова-

ния в рамках партийного аппарата и продвижения по служебной

иерархии, в котором соблюдалась почти железная последователь-

ность ступеней, было безусловное признание формального автори-

тета вышестоящего начальства. Более того, между руководителем и

подчиненным складывались отношения феодальной зависимости,

при которой все вопросы подчиненного, включая его сугубо лич-

ные отношения, так или иначе становились предметом заботы

начальства. Нормой поведения был конфликт на уровне равных

статусных позиций и в то же время умение подчиняться или со-

здавать видимость полного подчинения.

Стиль отношений в рамках аппарата был источником психо-

логической фрустрации у многих работников партийного аппара-

та и государственных служащих. Именно этим можно объяснить

столь яростный разрыв с прежней системой власти и идеологичес-

кие метаморфозы, наблюдавшиеся среди тех, кто так или иначе

был вовлечен в высшие эшелоны власти. Многие публикации

1987-1991 гг. - яркое свидетельство того, что этот разрыв про-

исходил не на уровне рациональной критики прошлого, а прежде

всего был связан со всплеском освободившихся от постоянного

контроля и самоконтроля эмоций. Личностный конфликт, осно-

ванный на механизмах замещения и вытеснения, часто разре-

т

шалея благодаря его переносу в сферу политической и идеологи-

ческой деятельности. В определенных случаях можно было на-

блюдать такую зависимость: чем глубже были заверения в вер-

ности официальной идеологической доктрине и чем успешнее

была карьера в рамках прежней системы, основанная на такого

рода заверениях, тем более основательным был разрыв с про-

шлым. Этот конфликт сопровождался невротическими срывами.

Необъяснимые и неожиданные поступки стали на протяжении

этого периода не исключением из правил, а скорее нормой поли-

тического поведения. В конечном счете неотрефлексированность

этого процесса привела к ряду кризисов властных структур и в

последующий период, что проявилось наиболее отчетливо в со-

бытиях 21 сентября - 4 октября 1993 г.

Процедура психоанализа предполагает осознание глубины за-

легания вытесненного в слоях подсознания. Механизм освобож-

дения и рационализации деятельности связан с осмыслением и

называнием вины за совершенное преступление или деяние, осуж-

даемое общественной моралью. В этом пункте концепция психо-

анализа имеет прямую связь с проблематикой оценки прошлого

исторического опыта, с преступлениями, совершенными сталин-

ским режимом, и с темой покаяния, широко обсуждаемой в сред-

ствах массовой информации и в кругах гуманитарной интелли-

генции. Покаяние,- с точки зрения некоторых бывших идеоло-

гов, а ныне строгих носителей нравственного императива, - пред-

полагает радикальное изменение личностных установок, оно долж-

но быть продекларировано публично, как это было сделано авто-

рами целого ря-да социологических и философских публикаций.

Смысл его в том, чтобы признать собственную вину и ответст-

венность за поддержание тоталитарного режима и таким путем

добиться очищения.

Здесь мы сталкиваемся с проблемой исключительной сложности,

которую невозможно обойти молчанием. Абсолютно неправильно

утверждать или делать вид, что такой проблемы не существует и

что каждый решает ее в соответствии с собственным мироощуще-

нием и чувством нравственной ответственности.

Преодоление личностного конфликта в этой области зависит

во многом от выработки общественного консенсуса по поводу про-

шлого страны:

- называются ли деяния, связанные с организацией ГУЛАГа,

массового террора, режима личной диктатуры Сталина, системы

всеобщего доносительства, преступлениями или же все это неиз-

бежные следствия революции, гражданской войны, модернизации

и индустриализации и т.д.?

- если это были преступления, то против кого и кто был их

субъектом?

- можно ли рассматривать исторические события, повернув-

шие ход российской истории и оказавшие значительное и в ряде

случаев благотворное влияние на ход мировой истории (это пред-

ставляется неоспоримым при оценке итогов Второй мировой вой-

ны), результатом деяний кучки <заговорщиков и бандитов>?

- что такое большевизм как общественно-политическое явле-

ние и как психологическая характеристика?

- что такое тоталитарная система применительно к Советско-

му Союзу и России? Какова эвристическая ценность этой полито-

логической категории?

Определенная часть этих проблем рассматривалась в ходе засе-

даний Конституционного суда, который решал вопросы о консти-

туционности августовских указов 1991 года Президента России

по поводу КПСС. Эта попытка откликнуться на реальную нрав-

ственную и социально-психологическую проблему заслуживает де-

тального и беспристрастного анализа и изучения.

В ходе такого исследования мы неизбежно столкнемся с тем

обстоятельством, что проблемы аналогичного плана вставали и

перед другими народами в современной истории. Так, для форми-

рования самосознания немецкой нации в послевоенный период

огромное значение имел Нюрнбергский процесс. В результате это-

го процесса были выработаны определенные методологические

установки, направленные на решение проблемы личной вины и

ответственности за причастность к нацистской и фашистской идео-

логии. Две позиции были особенно важны с точки зрения фор-

мирования массового сознания немецкой нации. Во-первых, про-

изошло отделение нацистской идеологии и политики от нации,

от немецкого народа в целом. Это было связано с выявлением

институционального источника преступлений фашизма, т.е. с

ролью национал-социалистической партии и ее расистской идео-

логии, сформулированной Гитлером в <Меш КатрГ>. Во-вторых,

на первый план была выдвинута концепция индивидуальной от-

ветственности в противоположность точке зрения, настаивающей

на коллективной ответственности: каждый член нацистского дви-

жения и нацистской партии должен отвечать за те деяния, кото-

рые совершил именно он. Однако при таком подходе снимается

проблема коллективной солидарности, вопрос о поддержке по-

литических лидеров, об оправдании принятого ими политическо-

го курса в массовом сознании и о других явлениях, которые очень

трудно оценить с юридически-правовой точки зрения, но кото-

рые вместе с тем сыграли огромную роль в формировании соот-

ветствующих общественно-политических настроений. Отказ от

продолжения анализа социально-психологического фундамента

фашизма, начатого Т. Адорно и его сотрудниками, привел к глу-

бокому психологическому кризису, который пришлось пережить

новому поколению немцев. Те, кто родились в сороковые годы и

позже, не могли нести персональной ответственности за совер-

шенные деяния, в том числе и за организацию фабрик массового

уничтожения людей, отбираемых по расовому признаку. Это юри-

дическое освобождение от ответственности. Но в то же время

вставал вопрос о национальной идентификации, ибо процессы,

происходившие в Германии в годы нацистской диктатуры, затра-

гивали всю нацию, все семьи и касались прямым или косвенным

образом судеб ближайшего родительского поколения. Предста-

вители послевоенного поколения либо должны были исключить

из своего сознания вопрос об оценке своих родителей с помощью

механизмов вытеснения, либо они должны были признать ка-

кую-то степень преемственности между своим и прежним поко-

лением, но для этого необходимо было произвести критическую

оценку свершенного. Анализ этой проблемы на ином историчес-

ком материале был дан двумя немецкими авторами - супругами

Митчерлих (2). Авторы этой книги показали, что здоровая психи-

ка нации не может быть основана на исключении прошлой исто-

рии из сферы собственного опыта новых поколений. Стремление

отбросить прошлое жестоко мстит за себя, порождая невротизм и

психологическую неустойчивость. Прошлое должно быть <пере-

жито>, переработано сознанием, а система идентификаций, скреп-

ляющая личностное самосознание, должна быть не сломана, а

переосмыслена. Освобождение от чувства неполноценности, ос-

нованного на комплексе вины, должно произойти не за счет заб-

вения прошлого, а путем его критической переработки, сохра-

няющей нормальную способность к переживанию трагических

моментов истории. При такой переработке опыта сохраняется

способность к печали как нормальное явление человеческой пси-

хики и культуры, содействующее балансу эмоционального и ра-

ционального компонентов самосознания.

В противном случае происходит <оцепенение чувств>, прошлое

<травматически утопает>, из него автоматически изымается вся-

кое - и желательное, и нежелательное участие в событиях. Оце-

пенение чувств приводит к маниакальному забвению прошлого,

что само по себе порождает искажение образа истории, дереализа-

цию как прошлого, так и настоящего.

Таким образом психоаналитический подход позволяет вырабо-

тать гораздо более сложное отношение немецкой нации к своему

10-690

прошлому, нежели отношение, связанное либо с апологетикой,

либо с полным отрицанием. И это отношение оказывается пси-

хологической предпосылкой существования реального внутрен-

него свободомыслия, равно как и функционирования демократи-

ческих институтов власти.

Что же произошло с российским самосознанием относительно

сталинизма? Открытие преступлений, совершенных в ГУЛАГе (от-

крытие не для исторической науки, а для массового сознания), в

связи с публикацией исследования А. И. Солженицына оказалось

своего рода шоковым ударом. Возникло вполне отчетливое стрем-

ление отмежеваться от прошлой истории и найти конкретное лицо,

ответственное за свершившееся. В 1987-1989 гг. наблюдался фе-

номен десталинизации в прессе и во всей совокупности средств

массовой информации, который стал основанием для утвержде-

ния антикоммунистической, а затем и антисоциалистической идео-

логической установки. Возникла мощная реставрационная вол-

на, которая продолжается и по сегодняшний день. Она соединя-

ется с восстановлением архаических структур сознания - обра-

щением к национальной идее в разных ее вариантах, включая

открытый национализм, к клерикализму и мистике, и даже с обо-

снованием целесообразности монархического правления, кото-

рое демонстрируется видными политическими деятелями новой

волны. При этом отметается не полтора десятилетия, как это было

с немецкой историей, а более семидесяти лет, содержащие в себе

исключительно противоречивые тенденции и события реальной

истории. В этом смысле идеологический кризис, охватывающий

российское общество, оказывается более основательным и глубо-

ким. Общее с немецким кризисом послевоенного времени за-

ключается в том, что его не удастся разрешить ни методом вытес-

нения из сознания прошлого, ни методом проклинающих про-

шлое деклараций. Ведь все нынешнее поколение, все проблемы

демократизации, порядка, реформы, построения рыночной эко-

номики уходят корнями своими именно в те 70 лет Советской

власти, по отношению к которым стремятся навязать проклятие,

используя иррационализацию массового политического сознания

в качестве инструмента в борьбе за власть. Вытеснение из сферы

осознанного и осмысленного отношения к действительности ог-

ромного исторического периода, охватывающего жизнь несколь-

ких предшествующих поколений (преимущественно дедов и пра-

дедов того поколения, которое ныне вступает в жизнь), позволя-

ет создать некоторые упрощенные до примитивности схемы идео-

логического порядка. Но оно не способно привести к нормализа-

ции массовое сознание хотя бы потому, что в личном плане слиш-

ком многое оказывается задетым посредством такого вытесне-

ния. Ценностный конфликт не получает разрешения, а лишь за-

гоняется вновь в область подсознания, в сферу смутных воспо-

минаний, а для некоторых и в область ночных кошмаров, тени

которых падают на реалии современной политической жизни,

искажая ее до неузнаваемости, до невозможности найти в ней

хотя бы некоторые устойчивые точки опоры. Фрустрированное

сознание очень трудно поддается саморефлексии, а это означает,

что путь преодоления кризисов, связанный с нормализацией раз-

решения конфликтов на макро- и микроуровнях, окажется более

сложным, чем этого можно было бы ожидать, оставаясь в рамках

рационалистической точки зрения.