Глава 12. Терапевты без возражений принимают кажущееся улучшение

Этот терапевтический прием, уже проиллюстрирован­ный в главе 9-й («Ритуал в борьбе с беспощадным мифом»), заключается в том, что мы без оговорок принимаем улучше­ние — например, исчезновение симптома, — даже несмотря на то, что оно не подкреплено соответствующим изме­нением паттернов взаимодействия в семейной системе. Имеется подозрение, что такое улучшение является манев­ром, в который включены все члены семьи, пусть даже он проявляется исключительно через идентифицирован­ного пациента. Цель семьи — уйти от опасной темы и сохра­нить status quo. Для такого улучшения характерны вне­запность и необъяснимость в соединении с беззаботным отношением и известным оптимизмом: «Все хорошо, пре­красная маркиза...» Таким образом семья косвенно сооб­щает терапевтам о единодушном стремлении своих членов вскочить на первый же уходящий поезд и умчаться на нем из терапевтического пространства как можно скорее.

В этом случае, когда ясно, что семья пытается взять под контроль терапевтическую ситуацию, терапевты не могут позволить себе упустить инициативу. Казалось бы, это се­мейное поведение можно интерпретировать как «бегство в здоровье». Однако наш опыт говорит, что подобная интерпретация была бы ошибкой, поскольку она предпо­лагает критическое отношение, совершенно несовмес­тимое с принципом позитивной коннотации, и потому должна вызывать отрицания и дисквалификации или, хуже того, симметричную борьбу. Наконец, как мы видели в случае семьи Казанти, это устремление к бегству часто появляется после какой-либо терапевтической ошибки или терапевтического вмешательства, правильного само­го по себе, но преждевременного или невыносимого для семейной группы.

Мы отвечаем на угрозу выхода семьи из терапии тем, что, напротив, безоговорочно соглашаемся с улучшением и берем на себя инициативу завершения терапии, в то же время демонстрируя неопределенность и уклончивость своей позиции.

Поскольку в этот момент семья еще не дозрела до то­го, чтобы явным образом потребовать завершения те­рапии, и пока занята предваряющими это решение ма­неврами, получается, что мы сами, сообразуясь со своей авторитетной позицией, решаем прервать терапию. Первая цель такого шага — сохранение твердой ини­циативы и контроля за ситуацией, предотвращение и ан­нулирование маневра «противника». Наша вторая цель имеет непосредственное отношение к нашему контракту с семьей — соглашению о конкретном числе сеансов. В ситуации необъяснимого исчезновения симптома идентифицированного пациента на фоне вышеупомя­нутого коллективного сопротивления мы решаем немед­ленно прекратить терапию, желая проверить подлин­ность «выздоровления», пока у нас еще остаются сеансы в резерве на случай, если «выздоровление» не выдержит проверку временем.

Мы сказали, что наша позиция в этой ситуации не­определенна и уклончива. Это обусловлено тем, что мы не позволяем себе как-либо выразить свое критическое мнение о предполагаемом улучшении и в то же время не подтверждаем его. Мы ограничиваемся простым ком­ментарием, в котором «фиксируем» удовлетворение семьи результатами терапии и сообщаем о своем реше­нии завершить терапию текущим сеансом. Мы подчер­киваем, что готовы согласно контракту отработать с семьей неиспользованные сеансы, если у семьи воз­никнет такая потребность.

Эта терапевтическое вмешательство провоцирует семью на ответные реакции, которые могут варьировать по своей интенсивности, однако в любом случае они при­нимают форму открытого действия. Одна из типичных реакций - вопрос: «Но что вы сами думаете?», направ­ленный на то, чтобы вовлечь нас в обсуждение наших сомнений и возражений, которые затем легко были бы дисквалифицированы. Не поддаваясь на это, терапевты продолжают утверждать, что их решение базируется на де­монстрируемой семьей удовлетворенности. В результате оказывается, что семья объявлена ответственной за реше­ние, исходящее на самом деле от терапевтов.

Еще одна характерная реакция — мрачное молчание, за которым следуют протесты, выражения сомнения, неуверенности и пессимизма и в конце концов — на­стойчивое требование назначить еще один сеанс либо, на худой конец, твердо пообещать, что при необходи­мости их просьба о назначении сеанса будет выполнена без проволочек.

Независимо от реакции семьи, терапевты остаются тверды в своем решении прервать терапию, предоставив семье возможность обратиться к нам с просьбой провести оставшиеся сеансы, но с условием, что это произойдет не ранее, чем по истечении определенного промежутка времени. Такая парадоксальная тактика позволяет нам предотвратить саботаж со стороны семьи, ставя ее в ситуа­цию, когда она должна будет рано или поздно сама попро­сить о продолжении терапии.

Подобного рода маневр может применяться и с други­ми типами семей, например, с молодыми парами, имею­щими ребенка — идентифицированного пациента в ран­нем детском или предпубертатном возрасте. В этих случаях, если удается быстро достичь исчезновения симп­тома, у родителей иногда тотчас же возникает желание уйти из терапии. Мы при этом избегаем оказывать давле­ние, критиковать и интерпретировать. Наш опыт показал, что коллективное сопротивление семьи непреодолимо. Уважая родительское сопротивление, мы берем на себя инициативу прерывания лечения, но всегда оставляем открытой возможность возвращения к терапии. Подобная позиция терапевтов позволяет родителям почувствовать себя более свободными по отношению к терапии. Излиш­не говорить, что положительные изменения у ребенка вселяют в них определенное доверие к терапевтам. Неко­торые из этих пар впоследствии вернулись к нам для об­суждения собственных проблем (не пользуясь в качестве предлога симптомом ребенка).

В других случаях, завершая терапию, мы договариваем­ся о телефонном разговоре или о проведении сеанса через несколько месяцев для сообщения новостей и контроля за результатами. Таким образом, мы оставляем семью «в состоянии терапии» благодаря тому, что косвенно даем ей знать о сохраняющемся интересе к ней и своей доступ­ности для дальнейших контактов.