Перспективные проблемы и общая характеристика мотивации человека 12 страница

Во-вторых, представление о квазипотребностях и намерениях в отношении дальней жизненной перспек­ тивы создает возможность обозначить в системе раз­ виваемых взглядов на мотивацию понятия потребно­ сти и мотива. Формирование квазипотребности, обеспечивающей сохраняющееся стремление к дости­ жению жизненной цели, собственно и представляет собой случай возникновения «высшей», или социоген- ной потребности. Действительно, в отличие от базо-,вых, природно присущих человеку потребностей, он­ тогенетическое развитие которых состоит в своего рода экспансии в «образе мира» и охвате все более опосредствованного предметного содержания, квази- потребности как итог сопоставления и взвешивания множества идущих от базовых потребностей побуж­ дений и когнитивной оценки возможности их реализа­ ции являются следствием 'концентрации мотивация на реально достижимые цели и имеют исключительно онтогенетическое происхождение. В отношении к базо­ вым потребностям они имеют.производный, субъектно- санкционированный, поливалентный характер. Клю­ чевую роль |в возникновении «высших» 'потребностей играют процессы мотивационной фиксации; можно думать, что фиксация и сохранение активного моти- вационного отношения к некоторой жизненной цели составляет их главную конституирующую особенность. Намерения, принимаемые в результате поиска способов оптимального удовлетворения базовых по­ требностей, спроецированных на образ жизненной си­ туации в виде 'многочисленных мотивационных отно­ шений к явлениям действительности, наиболее соот­ ветствуют традиционному значению понятия мотива. Поведение человека определяется не только такими мотивами, но и побуждениями, вызываемыми внеш­ ними факторами. Однако на фоне более или менее развернутых и важных жестов, действий, разговоров и поступков, которые постоянно совершаются челове­ ком в складывающихся ситуациях под влиянием экзогенно актуализируемой мотивации, явно выде­ляется генеральная линия его деятельности, направ­ленная на последовательность заблаговременно на­меченных и активно преследуемых целей. Поэтому конечные цели этой последовательности, а также при­обретающие автономность промежуточные цели я⁸'

ляются мотивационными образованиями, заслужи­вающими особого выделения под названием мотивов. В-третьих, специфика квазипотребностной фикса­ции состоит в том, что «сдвиг», или, вернее, концен­трация, фокусировка мотивации на некотором моти­ве, даже очень важном, может иметь временный ха­рактер. Это значит, что сильнейшая поглощенность человека некоторым делом ничего не говорит о том, как долго и в каком виде она сохранится в будущем, поскольку это сохранение определяется не закономер­ностями аффективной памяти, закреплением и уга-шением в ней следов, а особенностями принятого на­мерения. В типичном случае резкое изменение побуж­дающего значения мотива наступает после его достижения 'или вследствие убеждения в его недости­жимости, однако это не единственные детерминанты. Человек, твердо решивший ждать ответа от колеб­лющейся невесты не больше года или, например, вы­ходить, дождавшись определенного возраста, на пен­сию, тем заранее и произвольно намечает срок изме­нения своих мотивационных отношений. Настоящий переворот в этих отношениях может произвести бо­лезнь или другие события, существенно изменяющие жизненную перспективу. Таким образом, в отличие от абсолютно устойчи­вых мотивационных значений предметов базовых по­требностей мотивы имеют значение, которое устой­чиво, 'но при определенных условиях: до момента их достижения, в течение некоторого срока и др. Это объясняется их производным характером, тем, что в конкретных мотивах мотивация как бы кристалли­зуется, «сгущается» в условиях определенной жизнен­ной ситуации; изменение этой ситуации способно обессмыслить мотив, повлечь своего рода «сдвиг об­ратно» и придать мотивационное значение альтер­нативному мотиву. И в-четвертых, производность возникающих выс­ших потребностей от целостной жизненной ситуации позволяет уточнить представление о функциональной автономности мотивов человека. Мотив как предмет квазипотребности, приобретающий мотивационное значение |B 'момент формирования намерения и сохра­няющий его до ее разрядки, несомненно обладает этим 'качеством. Фиксация мотивационного значения таких предметов обеспечивает автоматическое по­буждение к ним человека без раскрытия мотивации определившей эту фиксацию в онтогенезе; студент не начинает каждый новый день с осознания .того, для чего ему нужна учеба, конечно, если в учебное заве­дение его привела реально переключившаяся на уче­бу 'мотивация, а не волевое намерение, требующее мотивационной поддержки.

Однако важно подчеркнуть, что функциональная автономность мотивов является относительной и не означает их полной автономности, так как генетиче­ская связь с породившей их мотивацией обычно со­храняется. Человек, со всей отдачей и поглощен­ностью строящий дом, едва ли останется 'в этом со­стоянии, если изменившаяся жизненная ситуация сделает дом для него больше ненужным. Он может продолжать «болеть» за стройку, стараться передать ее в руки, которые с такой же старательностью дове­дут ее до конца, но это говорит о том, что прошлые увлечения могут остаться дорогими человеку как фак­ты биографии, о некоторой инертности, самостоятель­ной динамике высших потребностей, но не об их пол­ном отделении от породившей мотивации. Отметим, что в отношении мотивов, выделившихся из целост­ной жизненной ситуации, в принципе не существует конкретных вышестоящих мотивационных образова­ний, которым они были бы иерархически подчинены. Представляется, что данное обстоятельство—под­чиненность таких мотивов не конкретному образова­нию, а неопределенной и трудно выявляемой целост­ной мотивации — усиливает впечатление их «функ­циональной автономности», а может быть даже 'со­здает 'иллюзию такой автономности.

Таковы результаты ознакомления со специфиче­ски человеческими формами мотивационной фикса­ции. Подведем общий итог обсуждению этой проблемы.

Резюме

Широкий, хотя нами еще не полностью охвачен­ный круг вопросов, с которым оказалась связанной проблема мотивационной фиксации, говорит о ее

сложности и многоплановости. Это естественно, так как в специфическом аспекте, в виде вопроса о за­креплении и сохранении следов значимых воздей­ствий, проблема мотивационной фиксации фактически дублирует проблему онтогенетического развития мо­тивации. Во всяком случае представление о том, что эмоционально-мотивационный опыт является просто одним из видов приобретаемого индивидуального опыта, накапливаемого по более или менее общим законам, следует считать весьма упрощенным.

Формально эмоциональную память можно, конеч­но, определить как «способность организма воспро­изводить пережитое ранее эмоциональное состояние в комплексе с воспоминанием о вызвавшей его си­туации и субъективным отношением к ней» (Громо­ва, 1980. С. 131). Однако данное определение,, как представляется, не отражает всей сложности пробле­мы, предопределенности и избирательности эмоцио­нальной памяти, ее подчиненности потребностям,того, например, что «можно иметь плохую память, быть очень забывчивым и в то же время чрезвычайно зло­памятным» (Левин, 1979. С. 139).

Известно, что при широком анализирующем взгляде непосредственно понятный феномен памяти существенно осложняется и теряет изначальную оп­ределенность (Роговин, 1977; Середа, 1985). Можно думать, что основные затруднения в понимании это­го феномена обусловлены не его in о знав а тельным со­держанием, сложностью осмысления процессов запе-чатления, сохранения и воспроизведения когнитив­ной информации, а именно мотивационной регуляцией этих процессов, в частности разнообразием и измен­чивостью условий, определяющих мотивационную фиксацию.

В исследованиях процессов научения и памяти на­коплен огромный фактический материал, раскрываю­щий условия и закономерности приобретения инди-бидом жизненного опыта. Как мы пытались показать, извлечению из этих данных выводов о мотивацион-иой фиксации препятствует прежде всего сложность Различения в них когнитивного и собственно мотива-Ционного содержания. Из-за этих затруднений, на-чример, продолжают сохраняться основания для вы-^да о том, что главная нагрузка в накоплении жяз- ненного опыта лежит на познавательных процессах и что «эмоциональная память 'не нуждается в много­кратном предъявлении материала для запоминания и часто формируется с первого раза. Ребенок, од­нажды обжегшийся на огне, запоминает этот опыт практически на всю жизнь» (Громова, 1980. С. 132).

Выше приводились данные, как подтверждающие такое представление, так и свидетельствующие о чрезмерной его обобщенности. С одной стороны, в ряде случаев, в частности при импринтингоподобном развитии мотивации, можно наблюдать мгновенную фиксацию мотивационного опыта, способность- эмоции переключаться и закрепляться сразу и прочно. Та­кого .рода неугасающие следы могут оставить как сильная боль, т. е. событие безусловнорефлекторного происхождения, так и эмоции, вызванные помощью другого человека, оскорблением, изменой и т. п. С другой стороны, эмоции, бурно и многократно пе­реживаемые и -выражаемые в семейной ссоре, могут быть на следующий день забыты, перечеркнуты са­мим человеком оценкой «погорячился».

Существуют естественные причины различий в предрасположенности эмоций к следообразованию. Так, предвосхищающие эмоции при прочих равных условиях являются менее поучительными для извле­чения опыта, чем констатирующие эмоции, вызывае­мые свершившимися событиями. Для будущего более важно сохранять следы не надежды, какой сильной и продолжительной она ни была бы, а, например, по­следовавшего за ней огорчения, констатировавшего ее неоправд анлость и обучающего избеганию невер­ных ожиданий в сходных ситуациях. Выше были рас­смотрены представления о «глубине» эмоций—пара­метре, противопоставляемом их внешней выраженно­сти и связанном, как можно думать, с их предраспо­ложенностью к фиксации. Такого рода различия сви­детельствуют о сложности феномена эмоциональной памяти, отсутствии возможности описать его закона­ми и положениями, подобными тем, которыми харак­теризуется приобретение познавательного опыта.

СМІРНОВА

Различная предрасположенность мотивационных воздействий к фиксации отчетливо обнаруживается в области проявлений инстинкта. Конечно, инстинкт как механизм, обеспечивающий удовлетворение по-

требностей на основе генетически фиксированных программ, которые открываются субъекту в виде пристрастного восприятия целой системы взаимосвя­занных ключевых раздражителей и побуждения со­вершить по отношению к ним определенные действия, по своей сути не предполагает мотивационного на­учения. Однако надо учесть, что данное понимание инстинкта представляет собой только полезную тео­ретическую абстракцию. В реальной жизни, особенно у высших животных, инстинкт обычно проявляется в сложном переплетении с более совершенными, пред­полагающими научение, механизмами мотивации. Импринтинг, как сейчас широко признается, пред­ставляет со|бой специальный механизм онтогенетиче­ской «достройки» инстинкта, прижизненного уточне­ния соответствующих ему предметов и воздействий. Из-за генетической предусмотренности мотивацион-ная фиксация на основе имтринтинга происходит, как правило, сразу, образует стойкие к угашению следы и придает запечатляемому содержанию безус­ловное мотивационное значение.

Нерешенность вопроса о проявлениях инстинкта у человека, более того — неподготовленность совре­менной психологии 'по целому ряду причин к его ре­шению, не позволяет рассчитывать на то, что проб­лема участия механизмов инстинкта в мотивацион-ном развитии человека получит в ближайшее время надлежащее освещение. Выше была сделана 'попытка показать, что постановка этого вопроса законна, оп­равдана и обещает продвижение в поисках сил, оп­ределяющих поведение и развитие человека. Представляется, что ни трактовка человека как ис­ключительно социального существа, ни признание в нем природных начал в виде некоторого количества примитивных драйвов-побуждений не способны дать удовлетворительное объяснение той пестрой картине его страстей и увлечений, слабостей и пороков, кото­рая наблюдается в жизни—его фанатизму и внушае­мости, жестокости и сладострастию и другим подоб­ным фактам.

Конечно, сама по себе ссылка на инстинкты та­кого рода факты тоже не объясняет, однако из нее следует признание изначальной сложности и разнес образия той природной пристрастности человека, ко торая является основой его дальнейшего развития в процессе социализации и воспитания, определяет ус­ловия такого развития и сказывается, подчас неожи­данным образом, на его результатах. Пытаться объ­яснять эти результаты без знания природной при­страстности человека—то же самое, что, если вос­пользоваться сравнением У. Макдауголла, давать «описание паровых машин без знания действия огня и других источников горения» (1916. С. 12). Ведь несомненное социальное происхождение паровых ма­шин не отменяет того факта, что законы горения то­же определяют их конструкцию и что плохое знание этих законов неизбежно отражается в несовершен­стве машин.

С точки зрения проблемы мотивационной фикса­ции обнаружение инстинктов у человека имеет двоя­кие последствия. Во-первых, эмоции, возникающие в сферах проявления инстинкта в большом количестве 'и разнообразии, могут получить ситуативное разви­тие по типу обычного эмоционального переключения и оставить в результате этого развития соответствую­щие следы; так, радости и огорчения ребенка могут сделать значимыми в глазах матери предметы, вы­звавшие эти эмоции. Второй, более специфический способ мотивационной фиксации связан с выраженной незавершенностью человеческих инстинктов, необхо­димостью определенных условий для их содержатель­ной «достройки». Речь идет о фиксациях по типу импринтинга, в результате которых запечатляемые предметы приобретают абсолютное, функционально независимое мотивационное значение. Поскольку на фоне постоянно происходящих процессов мотиваци-онного опосредствования формирование непосред­ственно значимых ценностей является в мотивацион-ном развитии человека, по всей видимости, сравни­тельно редким событием, случаи и механизмы их возникновения заслуживают особого внимания.

Непосредственные, относительно независимые мо-тивационные отношения способны формироваться также вследствие подражания и лежащего в его ос­нове эмоционального заражения. Не всякое подра­жание приводит к мотивационному развитию; в этом плане различаются ситуативное подражание-повто­рение, обеспечивающее временное заражение интере-

сами наблюдаемого лица и простое воспроизведение его действий, и собственно мотивационное подража­ние, в результате которого происходит изменение от-дошений индивида к явлениям мира.

По сравнению со сложными, потребностно специа­лизированными и трудноуловимыми обнаружениями инстинкта механизм мотивационного подражания яв­ляется более простым и легким для понимания. Он предполагает небезразличие к эмоциональным отно­шениям других людей и готовность эти отношения заимствовать, разделять, заражаться ими безотноси­тельно к собственным потребностям. Однако сравни­тельная простота механизма эмоционального зара­жения не означает ни однообразия его проявлений в онтогенезе, ни малой значимости мотивационного под­ражания в жизни. Многие неясные моменты обнару­живаются при постановке вопроса о том, при каких условиях и кому осуществляется мотивационное под­ражание.

Исследования конформизма свидетельствуют о существовании заметных индивидуальных различий между людьми по склонности разделять мнения и оценки окружающих лиц, в частности по готовности эту склонность обнаруживать в различных ситуаци­ях: не все испытуемые, проявившие конформность в лабораторных условиях, впоследствии обнаружили ее в реальной жизненной ситуации (Steiner, Vannoy, 1966). Данные о конформном типе психопатоподоб-ных отклонений, а также о родственном мотивацион­ному подражанию феномене внушения и внушаемо­сти говорят о возможной конституционалы-юй обу­словленности такой склонности.

Развитие и фиксация на основе 'подражания но­вых мотивационных отношений человека занимают промежуточное положение между случаями биологи­ческой и социальной детерминации этого развития:

оставаясь ло форме процессом, сложившимся по ос­новным параметрам в биологической эволюции, по ^держанию подражание целиком определяется на­блюдаемыми в жизни примерами. От примеров зави-^'ит и качество возникающих мотивационных отно­шений, так как на основе подражания могут сформи­роваться как устойчивые, относительно независимые Ценности, связанные с принятыми в непосредственном окружении культурдыми традициями и нормами, так и преходящие ситуативные побуждения, вроде тех которые лежат в основе эффекта толпы. Значение процессов подражания для развития мотивации че­ловека в психологии, особенно в советской, по всей видимости, недооценивается.

Анализ отдельных представлений о «высших» собственно человеческих формах возникновения но-' вых мотивационных отношений показал, что в тех или иных терминах и масштабах они констатируют тот способ развития мотивации, который выше обсуж­дался под названием мотивационного опосредствова-ния, т. е. переключение и фиксацию эмоций в усло­виях высших форм отражения. К сожалению, такая констатация практически ничего не говорит об усло­виях,^ силу которых происходит или не происходит мотивационная фиксация.

Впрочем, этот неутешительный вывод должен быть сделан и в отношении других рассмотренных форм развития мотивации. Данные о запечатлении инстинктивных отношений и особенно о мотивацион-ном подражании имеют прежде всего констатирую­щий характер, показывая, что развитие мотивации на основе этих механизмов несомненно происходит, но не раскрывая конкретных условий, при которых оно происходит необходимо. В этом центральном для психологии воспитания вопросе решающее зна­чение имеют скорее всего качественные особенности, модальность переживаемых эмоций. Современная психология не вооружена ни подходящими методиче­скими средствами, ни соответствующими методоло­гическими установками для адекватного контроля данного фактора.

Любопытная и в полном смысле «высшая» разно­видность мотивационной фиксации задействована в процессах выбора человеком целей и планирования своей будущей деятельности. Исследования данной проблемы в. школе К. Левина показали, что номере-^ нив, принятое в отношении некоторой отсроченной цели, способно приобрести признаки потребности, су­ществовать определенное время в виде «напряжения» внутренних структурных образований личности и со­хранять мотивационное значение цели в отдельных случаях даже тогда, когда она перестает быть объ-

.182

ективно необходимой. Таким образом, данная разно­видность мотивационной фиксации отличается высо­кой степенью своей 'подконтрольности субъекту, от­четливо выраженной произвольной санкционирован-ностью, а также временным, преходящим характером.

Большое значение имеет выдвинутое К. Левином положение, подтверждаемое многочисленными иссле­дованиями ситуативных детерминант мотивации, об обусловленности возникающих побуждений, в том числе и отсроченных намерений, целостной ситуа­цией, множеством выражающих актуальные потреб­ности валентностей, барьеров, сил. Оно подчеркива­ет, что мотивационное значение, фиксирующееся вследствие принятия намерения, обычно имеет поли-потребностное происхождение, в котором, конечно, некоторая потребность может играть доминирующую роль.

Систематизирующая ценность учения о намерени­ях зависит от масштаба его распространения на сход­ные явления. Расширение трактовки намерений воз­можно в двух направлениях: в отношении процессов ситуативного целеобразования и в отношении даль­них жизненных планов.

Процесс выбора человеком целей интенсивно изу­чается в контексте проблем принятия решений (Ко-зелецкий, 1979; Проблемы..., 1976), целеобразования (Бибрих, 1987; Тихомиров, 1977), ситуативного раз­вития мотивации (Хекхаузен, 1986), однако из-за спе­цифической направленности этих исследований, со­средоточенных прежде всего на выявлении факторов, которые определяют выбор целей, вопрос о фиксации мотивационного значения выбранных целей в случае отсроченности их достижения, т. е. о сохранении при­нятых решений во времени, в них, как правило, не рассматривается. Постановке такого вопроса препят­ствует также традиция преимущественно когнитив­ной интерпретации процессов разработки и сохране­ния планов (Миллер и др., 1964).

К. Левин показал, что некоторые цели, а именно принимаемые актом намерения, фиксируются и при­обретают черты потребности, что проявляется в их способности автономно, частично независимо от субъ­екта сохраняться и актуализироваться в сложной ди-йамике. Представляется, что подобная мотивацион ная фиксация имеет место и в других случаях. Так К- Левин отличал намерения от решений, осущест-' ваяющихся в будущей ситуации на основе законов полевого поведения. Оба явления заметно различа­ются мерой вовлеченности субъекта и, по-видимому, подключения к ним дополнительной мотивации, одна­ко в отношении проблемы мотивационной фиксации резко противопоставляться не могут.

Если понимать целеобразование как переключе­ние под управлением познавательных процессов мо­тивационного значения конечных и более общих целей на более частные, то в случае отсроченных част­ных целей переключившееся значение может фикси­роваться или не фиксироваться независимо от поле­вых условий достижения этих целей в будущем. Та­кие условия определяют степень участия субъекта в закреплении мотивационного значения цели, но не само закрепление, которое может произойти спон­танно.

Действительно, не происходит ли мотивационная фиксация в случае решения человека рассказать зав­тра другу приятную новость при полной уверенности, что встреча с ним сама и сразу об этом решении на­помнит? Человек может остаться настроенным на встречу, предвкушать радость друга, расстроиться, если встреча не состоится, и разрядить свое состоя­ние, вполне отвечающее признакам квазипотребности, рассказом всей этой истории третьему лицу. Таким образом, наряду с обозначенным выше различением волевых (по К. Левину, «интенсивные акты намере­ния») и произвольных намерений, которые объеди­няет необходимость участия субъекта в их образова­нии и будущей реализации, а различает мера этого участия, можно выделить еще одну разновидность намерений — спонтанно фиксирующиеся и непосред­ственно осуществляющиеся, но тем не менее субъ­ектом контролируемые и санкционированные.

Воз'мож.но и дальнейшее выделение различных слу­чаев мотивационной фиксации в процессах целеобра-зования. Так, исследования показали, что закрепле­ние эмоционального значения шахматной фигуры, при помощи которой удалось решить задачу, может происходить неосознанно и проявляться при решении другой задачи (Виноградов и др., 1977). Однако

этот случай выходит за рамки проблемы сознавае­мого целеобразования и произвольно принимаемых намерений,

Общий вывод состоит 'в том, что закрепление и сохранение мотивационного значения целей является необходимым и важным компонентом процессов це­леобразования, разнообразно обнаруживающимся в случаях, когда достижение намеченной цели по тем или иным причинам невозможно и получает отсроч­ку. При перерыве в решении человеком задачи в его памяти сохраняются не только выявленные к тому моменту условия и связи когнитивного характера, но и те мотивационные переключения, которые произо­шли по выявленным связям; при возвращении к за­даче даже после продолжительного перерыва может автоматически восстановиться, например, надежда, связанная с каким-нибудь условием или ходом мыс­ли. Такого рода следы мотивационных переключении в прошлом конечно определяют направление и харак­тер дальнейших поисков решения.

Любопытные выводы следуют из распространения учения о намерениях на процессы формирования дальних жизненных планов человека. В основе дан­ной интерпретации намерений лежит допущение того, что представление человеком отдаленной жизненной перспективы психологически эквивалентно образу ближней перспективы, например предстоящего дня, и что процесс принятия намерений в отношении буду­щего независимо от его удаленности .имеет сходный состав и характер движущих сил и происходит прин­ципиально тем же способом. В любом случае образ, на основе которого принимаются намерения, пред­ставляет собой сложное мотивационное поле с мно­жеством отражаемых ценностей, привлекательных и отталкивающих валентностей. Намерения возникают как итог активности субъекта, взвешивающей эти Ценности и определяющей на основе познавательных процессов возможность и оправданность их дости­жения.

Данное представление приближает к пониманию конкретно-психологического механизма возникнове­ния мотивов человека, традиционной характеристике которых соответствуют дальние намерения. Такое по­нимание происхождения мотивов человека показы вает способ их опосредствования интеллектом и подчеркивает их производность от целостной жизнен­ной ситуации, а также связанную с этим относитель­ную устойчивость и «функциональную автономность», потенциальную заменяемость альтернативными жиз­ненными целями. Квазипотребности, образуемые при­нятием дальних намерений, продолжительное сохра­нение соответствующего им «метанапряжения» (Obuchowski, 1985. S. 252), обеспечивающего устой­чивое стремление к мотивам, частично совпадают с тем, что в литературе называется социогенными по­требностями (см. Чхартишвили, 1974; Чхартишвили, Сарджвеладзе, 1974).

В завершение обсуждения проблемы мотивацион-ной фиксации необходимо сделать оговорку, что оно велось здесь в специфическом направлении—с пре­имущественным вниманием к случаям и механизмам, обеспечивающим формирование безусловных, непо­средственно значимых мотивационных отношении. Богатая феноменология фиксации условного, функ­ционально зависимого мотивационного значения, ко­торое приобретают всевозможные сигналы, промежу­точные результаты, средства, способы действия и дру­гие значимые для удовлетворения потребностей мо­менты, была затронута эпизодично и в значительно меньшей степени.

Правда, противопоставление непосредственных и опосредствованных, независимых и зависимых моги-вационных отношений человека, как об этом свиде­тельствуют, в частности, рассмотренные данные о намерениях, не имеет той отчетливости, которую обна­руживает сравнение мотивационного значения безус­ловного и условного раздражителя в элементарном примере обусловливания. Частично это объясняется тем, что явления действительности могут 'иметь отно­шение ко многим потребностям человека и получать от них одновременно различное мотивационное зна­чение, в то'м числе и .по степени опосредство'ванности,

Приобретение одним и тем же предметом различ­ных мотивационных значений весьма характерно для развития мотивации человека. Очевидно, что для по­нимания того, какое предмет приобретает совокупное значение, важно знать, как сочетаются и взаимодей-

ствуют его составляющие. Ниже этот вопрос будет рассмотрен отдельно.

СОЛОМАХА

МОТИВДЦИОННАЯ СУММЛЦИЯ

Уже у животных, например в конфликтных си­туациях, отчетливо наблюдается и изучается в спе­циальных исследованиях (Broadhurst, 1964; Elder а. о., 1961; Murray, Berkun, 1955) зависимость пове­дения от нескольких взаимодействующих побуж­дений, ведущих происхождение от разных потребно­стей. У человека одновременное проявление и дей­ствие мотивационных факторов различного происхож­дения представляет собой практически постоянный фон жизни. Поэтому актуальной является не сама по себе констатация полимотивированности человече­ской деятельности, а проблема ее форм и механиз­мов. Литература по этому вопросу содержит доста­точно разнообразный материал.

Феномен полимотивации

Проблема полимотивации только своим названием является современной; примером того, в каких тер­минах она обсуждалась в концепциях прошлого, мо­гут служить следующие слова К. Д. Ушинского:

«...Большинство желаний в человеке—не простые желания, возникшие из одного какого-либо стремле­ния, но желания сложные, возникшие из разных стремлений, которые соединились вместе каким-ни­будь одним обширным представлением или обширною системой представлений именно потому, что разные стороны этого представления, или разные члены этой системы представлений удовлетворяют нескольким, различным стремлением человека» (1950. Т. 9. С. 507).

В современной терминологии эти слова означаю г, что «...поведение чаще всего бывает полимотивиро­ванным. ...Любое поведение обнаруживает тенденцию к детерминированности скорее несколькими или все­ми базовыми потребностями одновременно, чем един­ственной из них» (Maslow, 1943. Р. 390). Согласно Л. И. Божович, «...не только одна и та же потреб- ность может воплощаться в различных объектах, но и в одном и том же объекте могут воплощаться самые разнообразные взаимодействующие, переплетающие­ся, а иногда и противоречащие друг другу потребно­сти. Например, отметка в качестве мотива учебной деятельности может воплощать в себе и потребность в одобрении учителя, и потребность быть на уровне своей собственной самооценки, и стремление завое­вать авторитет товарищей, и желание облегчить себе поступление в высшее учебное заведение, и многие другие потребности» (1972. С. 27). Сходных представ­лений придерживаются М. М. Филиппов (1968)²⁷, Ш. Н. Чхартишвили (1974), В. И. Ковалев (1981) ²⁸, В. С. Магун (1983), И. В. Имедадзе (19846) ²⁹ и др.

Однако нельзя не согласиться с выводом И. В. Имедадзе, согласно которому «...хотя утвержде­ния о полимотивированности деятельности встре­чаются очень часто, они, как правило, имеют декла­ративный характер» (С. 89). Речь идет о том, что принцип полимотивации, с одной стороны, не оспа­ривается, с другой—последовательно не реализует­ся: «В советской психологии до последнего времени наблюдалась следующая картина: большинство ис­следователей, признавая полимотивированность чело­веческой деятельности (Леонтьев, 1975; Рубинштейн, 1946), изучали эту деятельность так, как если бы имелся один, отдельно взятый, доминирующий в дан­ной ситуации мотив; иными словами, при проведении эмпирических и экспериментальных исследований психологи предпочитали работать с однозначными мотивами» (Калмыкова, Радзиховский, 1988. С. 37).