Как человек прогнозирует неизвестное

В ПРОЦЕССЕ РЕШЕНИЯ ЗАДАЧ

Мы уже видели, что мышление берет свое начало в проблемной ситуации, которая затем преобразуется в задачу, или проблему, содержащую определенные усло­вия и требование (вопрос). Например, в уже упоминав­шейся задаче о свече в качестве исходных условий вы­ступают следующие изначально данные, известные обстоятельства: в космическом корабле, находящемся на орбите (т.е. в состоянии невесомости), только что зажжена свеча. Исходным требованием задачи явля­ется изначально данный и потому заранее известный вопрос: будет ли гореть свеча при таких условиях?

Приведенный довольно простой пример достаточно отчетливо обнаруживает главную трудность в решении любой, даже самой сложной задачи (проблемы). Эта трудность состоит в том, что между изначально дан­ными, т.е. уже отчасти известными 1) условиями и 2) требованием решаемой задачи существуют значи­тельные различия, иногда даже явные противоречия, разрыв или интервал. Последние неизбежны прежде всего потому, что вначале неизвестны существенные взаимосвязи, объединяющие в одно целое оба указан­ных компонента задачи. Применительно к нашему при­меру это означает, что испытуемые сначала не знают, как именно связаны друг с другом горящая свеча и условия для ее горения в космическом корабле.

Успешное решение задачи основано прежде всего на выявлении этой связи или отношения между обоими ее компонентами, т.е. между ее условиями (космический корабль, невесомость и т. д.) и требованием (возмож­ность горения свечи и т. д.). Такая взаимосвязь между условиями и требованием называется основным отно­шением задачи, а сами эти условия и требование (оба исходных компонента задачи) называются двумя члена­ми основного отношения. В нашем примере первый член основного отношения задачи – горение или угасание свечи, а второй член – отсутствие или наличие веса (у воздуха, парафина). Основным отношением между ними является зависимость горения от непрерывного притока все новых порций кислорода.

В итоге получается довольно противоречивая кар­тина. С одной стороны, в исходной формулировке любой задачи (в отличие от предшествующей ей проблемной ситуации) уже заранее даны и потому отчасти известны первоначальные условия и требование, составляющие оба члена основного отношения задачи, или проблемы. С другой стороны, само основное отношение вначале неизвестно и потому является искомым, ибо о нем ни­чего не сказано в исходной формулировке задачи. Это не означает, что только оно и образует единственный или по крайней мере главный предмет искания и от­крытия. Иначе говоря, не надо думать, что оба члена основного отношения, прямо и непосредственно фигу­рирующие в первоначальной формулировке решаемой задачи, уже тем самым полностью определены и извест­ны и потому остается искать и найти только это основ­ное отношение между ними.

Любое отношение объективно существует не само по себе. Оно всегда есть лишь взаимосвязь между по край­ней мере двумя (и более) предметами, объектами или их свойствами. Нет «чистых», беспредметных отноше­ний. Они всегда суть отношения между чем-то или кем-то. Это распространяется и на основное отношение задачи, которое, как мы видели, представляет собой взаимосвязь между двумя членами (условиями и тре­бованием). Поэтому в процессе решения задачи основ­ное отношение познается не само по себе как нечто самостоятельное и отдельное, а именно как взаимосвязь между членами отношения (например, между возмож­ностью горения свечи и отсутствием или наличием веса).

Основное отношение задачи или проблемы раскры­вается в ходе выявления обоих членов указанного от­ношения. Иначе говоря, весь процесс выявления этих членов осуществляется через раскрытие отношения между ними. Вычленение, выделение или выявление ка­кого-либо объекта есть мыслительный процесс анализа, а раскрытие какого-либо отношения, взаимосвязи между анализируемыми объектами или их свойствами есть мыслительный процесс синтеза. Следовательно, весь процесс решения задачи или проблемы человек осуще­ствляет путем ее анализа через синтез. Так мы с новой стороны опять подошли к уже упоминавшемуся выше главному всеобщему механизму мышления – анализу через синтез (т.е. включению познаваемого объекта во все новые связи, благодаря чему он выступает в своих новых качествах, свойствах, характеристиках).

Анализ через синтез означает, в частности, что оба члена основного отношения задачи, по мере включения их в новые связи друг с другом, выступают соответст­венно в новых качествах. Так, если вернуться к приме­ру с горящей свечой, то процесс горения (первый член отношения) в соотношении с плавящимся невесомым парафином (второй член) начинает выступать в новом качестве: пламя постепенно будет залито парафином и погаснет. Соответственно этому наши испытуемые ана­лизируют и основное отношение задачи. На данном этапе мыслительного процесса испытуемых оно пред­ставляет собой взаимосвязь между: горением и угаса­нием свечи (первый член основного отношения) и не­весомым расплавленным парафином (второй член). Совсем конкретно указанную взаимосвязь (зависимость) между ними воплощает в себе «движение» невесомого парафина (накапливаясь, он не стекает вниз, а как бы растет, движется вверх и заливает пламя). Тем самым «движение» парафина становится конкретным носите­лем основного отношения задачи.

Носитель основного отношения задачи – вначале неизвестное и потому искомое свойство познаваемого объекта, которое помогает совсем конкретно связать воедино оба члена основного отношения. «Движение» парафина является таким конкретным носителем основ­ного отношения задачи, потому что оно одновременно есть и следствие (или проявление) невесомости, и при­чина угасания свечи, т.е. оно непосредственно связано сразу с обоими компонентами задачи – с условиями и с требованием. Иначе говоря, оно как бы заполняет собой тот интервал, который существует для испытуе­мых между обоими членами основного отношения за­дачи между ее исходными условиями и требованием задачи.

На последующих стадиях решения задачи испыту­емые выделяют те же члены основного отношения (горение и невесомость) через все новые их взаимосвя­зи, в новых, еще более существенных качествах. На­пример, горение (первый член отношения) выступает не только как сгорание фитиля, но прежде всего как горение (окисление) окружающего кислорода, а неве­сомость (второй член отношения) начинает выступать прежде всего как невесомость воздуха (не только и не столько парафина), его разных слоев и компонентов: кислорода, углекислого газа и т. д. Соответственно этому и само основное отношение задачи выявляется теперь в наиболее существенном качестве – как взаимо­связь между угасанием свечи (первый член) и непо­движностью невесомого кислорода, углекислого газа и т.д. (второй член), означающая невозможность даль­нейшего горения свечи в космическом корабле. Кон­кретным носителем основного отношения становится теперь движение (возможное или невозможное) возду­ха, прежде всего кислорода, около горящей свечи, т.е. наличие или отсутствие конвекции, обеспечива­ющей непрерывную подачу кислорода к горящему фитилю.

При всей кажущейся простоте такого решения мно­гие испытуемые либо вообще не смогли решить задачу, либо решили ее в результате длительного и напряжен­ного мыслительного процесса, преодолевая большие и явные трудности.

Весь этот мыслительный процесс решения состоит, как мы видели, прежде всего в том, что человек начи­нает выявлять главную трудность или реальную проб-лемность задачи (т.е. различия или даже противоречия между ее условиями и требованием) и пытается найти конкретного носителя основного отношения. Таким но­сителем становится вначале неизвестное, следовательно, искомое и в итоге все более точно определяемое свой­ство познаваемого объекта, которое и заполняет интер­вал, разрыв между исходными условиями и требовани­ем задачи (например, роль конвекции воздуха в под­держании и прекращении горения).

Поэтому весь мыслительный процесс искания и от­крытия существенно нового есть непрерывный поиск не­известного как носителя определенных и все более оп­ределяемых отношений между компонентами решаемой задачи. Так более конкретно выступает теперь анализ через синтез – главный и всеобщий механизм мыш­ления.

Иначе говоря, неизвестное, искомое вычленяется, выделяется, вообще анализируется через его отношения с уже известным, через его синтез со все более глубоко раскрываемыми условиями и требованием задачи, по­скольку искомое становится связующим звеном между ними (конкретным носителем основного отношения). Следовательно, неизвестное не есть некая «абсолютная пустота», с которой вообще невозможно оперировать. Оно существует в определенной системе отношений, связывающих его с тем, что уже дано в проблеме. По мере раскрытия этих отношений и удается выделять повое.

Такой способ искания и открытия существенно но­вого, ранее неизвестного и потому искомого является тем самым исходным механизмом предвосхищения, или прогнозирования, этого неизвестного. Иначе го­воря, искание и открытие осуществляются в форме прогнозирования. Это неизбежно и естественно, посколь­ку, решая какую-либо задачу, мы потому и ищем неиз­вестное, что мы его пока еще не знаем, оно для нас (в меру своей неопределенности) не существует, но мы надеемся его открыть в будущем – на последующих стадиях мыслительного процесса. Раскрывая все более глубоко, в новых качествах, оба члена основного отно­шения задачи и само это отношение, мы все более пол­но уясняем, в чем состоит разрыв, интервал между обоими членами основного отношения, какой должна быть взаимосвязь между ними и т.д. Тем самым мы шаг за шагом намечаем, предполагаем, вообще прогно­зируем искомое решение.

Например, некоторые испытуемые, решая задачу о свече, горящей в космическом корабле, вначале прогно­зировали искомое совсем примитивным способом.Онирассуждали следующим образом: если на космическом корабле имеется кислород, то свеча будет гореть; если же кислорода нет, то она сразу погаснет. На этом они заканчивали решение. Столь простой прогноз искомого означает предвосхищение неизвестного как носителя отношений между горением и кислородом. В данном случае такое предвосхищение совершенно недостаточно, потому что здесь пока вовсе не раскрывается подлинная проблемность решаемой задачи, основанная на неяв­ном для большинства испытуемых противоречии: несмотря на то, что в космическом корабле имеется достаточное количество кислорода, свеча погаснет.

В меру раскрытия этого противоречия (и вообще разрыва) между обоими членами основного отношения испытуемые все глубже начинают выявлять проблемность задачи и потому намного полнее прогнозируют будущее решение. Такое прогнозирование искомого осуществляется прежде всего в виде операционной схе­мы, т.е. схемы умственных операций и действий, фор­мируемых человеком в мыслительном процессе реше­ния любой задачи или проблемы.

В данном случае операционная схема означает, в частности, что все испытуемые осуществляют различ­ные действия и операции по сопоставлению друг с дру­гом исходных существенных свойств познаваемого объ­екта: условий горения и угасания свечи в земных и космических условиях. Конкретно это значит, что испытуемые рассуждают примерно следующим обра­зом: если условия для горения одинаковы на земле и в космосе, то свеча будет гореть и в космическом кораб­ле; если же такие условия неодинаковы, то свеча мо­жет погаснуть. Пока испытуемому удается выявить лишь сходство обеих ситуаций (наличие кислорода; отсутствие ветра, который может погасить пламя, и т.д.), он закономерно прогнозирует различные воз­можности горения свечи, находящейся в космическом корабле. И наоборот, когда испытуемый начинает рас­крывать различие между обоими ситуациями (невесо­мость парафина, воздуха и т.д.), он все более уверен­но прогнозирует быстрое угасание свечи.

Таким образом, человек ищет, прогнозирует, вообще открывает новое, неизвестное (искомое) как конкрет­ного носителя определенных и все более определямых отношений между условиями и требованием решаемой задачи (т.е. как новое свойство познаваемого объекта, заполняющее интервал, разрыв между обоими членами основного отношения, – в нашем случае между воз­можностью горения свечи и невесомостью).

Этот общий заключительный вывод конкретизирует наше исходное понимание мышления как искания и открытия существенно нового. Ясно, что при таком понимании акцент ставится не только на существенной новизне открытого, но и на самом процессе искания и открытия. Иначе говоря, необходимо учитывать не только то, что ищет, открывает, создает человек в про­цессе мышления, но и то, как он это делает. Следо­вательно, надо иметь в виду не только чисто предметную характеристику того открытия, которое осуществлено в ходе мышления (например, открытия каких-то физи­ческих явлений типа конвекции), но прежде всего его собственно психологическую характеристику (качество мыслительного процесса анализа, синтеза и обобщения; формирование новых операционных схем, операций, действий – в конечном счете умственных способностей все более высокого уровня).

Психология мышления и эмоции^[59]

Проблема соотношения познавательных и эмоци­ональных процессов особенно остро выступает в области психологии мышления. Действительно иеучет эмоциональных компонентов приводит к чисто операционному подходу к мышлению. Традиционно эта проблема интеллектуальных эмоций и чувств не связы­валась с разделом психологии, который носит на­звание психология мышления. Однако понять, по существу, генезис и функции интеллектуальных эмоций и чувств невозможно в отрыве от системы мыслительной деятельности. Представляется по­этому необходимым рассмотреть, в какой степени в самой психологии мышления разрабатывалась проблема интеллектуальных эмоций.

Уже представители раннего периода в разви­тии психологии мышления не могли игнорировать того факта, что мышление человека включает в себя эмоциональные компоненты. Однако методо­логические принципы идеализма требовали резкого разделения эмоциональной и интеллектуальной сфер. Выход из этого противоречия психологи видели на пути дифференциации самой интеллек­туальной сферы. Так, Г. Майер выделял «судя­щее» мышление и эмоциональное мышление [цит. по: 54], Т. Рибо – аффективное мышление и интеллектуальное [80], Э. Блейлер исходя из анализа патологии подразделял мышление на аутистическое и реалистическое [8]. Как правило, эмоциональное мышление связывалось с функцио­нированием в обыденной жизни, а интеллектуаль­ное – с научным познанием. Причем из послед­него типа мышления изгонялась всякая «примесь аффективности». Необходимо все же отметить, что уже в начале века группа австрийских психологов (Брентано, Наловский, Фолькман-фон-Фолькмар) выдвигала тезис о «важности интеллектуальных эмоций как творческого элемента в научной мыс­ли» [52, 866].

Значение проблемы места и функции эмоций в системе мыслительной деятельности недостаточ­но осознается большинством представителей современной зарубежной психологии. До последнего времени ей не было посвящено специальных работ. Например, проблема направленности мышления при систематическом ее изложении обсуждается вовсе без привлечения понятий «эмоция», «моти­вация», «потребность» [117]. Пожалуй, наиболь­шее внимание роли эмоций в мышлении уделил Л. Секей [130]. Прежде всего автор указывает на то, что в настоящее время психологи плохо знают «механизмы мотивации и динамики мыс­ли». Далее он пытается в экспериментальном пла­не изучать этот аспект. Протоколы экспериментов по решению задач изобилуют выражениями эмо­циональных факторов. Субъект удивляется, инте­ресуется, опасается, сердится. В работе поставлен вопрос о связи аффективных изменений с изме­нениями в познавательном поведении. Подмечен, например, такой факт, что возникновение эмоции удивления связано с генерированием целой серии предположений и, наборот, отсутствие удивления выражается в бедности выдвижения предположе­ний. Секей следующим образом определяет основное место эмоции в процессе решения задачи: эмоция вставляется между первым пониманием задачи и первым планом ее решения. Эмоциональ­ные факторы являются ведущими на «низших ступенях организации» мыслительного процесса, выполняя функцию «организатора фазы», т.е. на этой фазе «объект эмоции становится объектом мышления», а «цель эмоции становится целью мышления». Чем выше организация фазы, тем в меньшей степени эмоциональные факторы обнару­живают свое самостоятельное существование и значение. На материале патологии (паралитики) автором был получен факт связи стереотипного поведения при решении задач с полным отсутст­вием эмоций удивления и любопытства. Сделанные автором выводы представляют собой безус­ловный интерес в аспекте обсуждаемой проблемы. Вместе с том они требуют, по нашему мнению, дальнейшей экспериментальной проверки. Так, спорным представляется, например, вывод о том, что эмоции играют существенную роль только на начальных стадиях мыслительного процесса.

В последние годы в США интенсивно развива­ется информационная теория мышления. Исходно эта теория не затрагивала проблемы «взаимодей­ствия познания с аффектом», что вызвало спра­ведливую критику ряда американских психологов, в частности Найсера ( ). Под воздействием этой критики Саймон пытается доказать, что «мотивационная и эмоциональная регуляция познания мо­гут быть включены в систему информационного процесса» [128, 30]. При этом автор отождествля­ет эмоциональную регуляцию с механизмом пре­рывания подпрограммы поведения в случае дости­жения или недостижения цели. Основой для пре­рывания является актуализация более сильных «неотложных» потребностей организма, функция эмоций в этой теории сводится к неспецифической активации (торможению). Психологическое значе­ние эмоций как регуляторов деятельности при таком подходе остается полностью скрытым. Такая ограниченная трактовка функции эмоций в мыш­лении показывает, по нашему мнению, искусственность самой попытки соединить эмоциональную регуляцию мыслительной деятельности, как спе­цифически человеческую ее особенность, с исход­ными принципами информационной теории мыш­ления, описывающими мышление человека по ана­логии с работой ЭВМ.

Еще одним показателем неразработанности проблемы эмоциональной регуляции мышления является то обстоятельство, что ни в обобщающей работе на русском языке «Основные направления исследований по психологии мышления в капита­листических странах» [67], ни в фундаменталь­ных зарубежных изданиях [113; 126] не рассмат­ривается исследование эмоций в контексте мыш­ления.

С самого начала развития советской психоло­гии проблема взаимосвязи «аффекта и интеллек­та» была поставлена в качестве одной из основ­ных психологических проблем, Л. С. Выготский писал: «Кто оторвал мышление с самого начала от аффекта, тот навсегда закрыл себе дорогу к объяснению причин самого мышления, потому, что детерминистический анализ мышления необ­ходимо предполагает вскрытие движущих мотивов мысли, потребностей и интересов, побуждений и тенденций, которые направляют движение мысли и ту или другую сторону» [24, 14]. Однако вслед за формулированием этого ясного методологичес­кого принципа исследования по психологии мыш­ления проходили в основном без учета его эмо­циональной составляющей. Так, хотя в методоло­гическом плане С.Л. Рубинштейн и выдвигает принцип единства мышления и эмоций, однако в конкретных исследованиях автора по психологии мышления этот принцип не получил отражения ( ). Раскрывая понятие «внутренние условия» мышления, С.Л. Рубинштейн включает в его со­держание «процессы анализирования, синтезирования, обобщения». С нашей точки зрения содер­жание понятия «внутренние условия» намного шире, поскольку в него входят различные состав­ляющие системы мыслительной деятельности, в том числе и интеллектуальные эмоции и чувства.

Обсуждаемая проблема мало разрабатывается вплоть до настоящего времени. В сборнике «Исследования мышления в советской психологии» [41] представлены различные подходы к разработке проблем мышления. Характерно, что проблема эмоциональной регуляции мышления не только не относится к важным направлениям ис­следования, но и вообще остается за пределами внимания авторов.

В работах ведущих специалистов в области психологии мышления исследуются важнейшие аспекты мыслительной деятельности. Так, А.В. Брушлинский исследует направленность мыслительного процесса [10]. При этом автор специально оговаривает, что под направленностью понимается только «один аспект детерминации, не в ее специально личностном (мотивационном), а прежде всего в функциональном, процессуальном плане» [10, З]. Имеются в виду такие особенности мышления, как направленность поисков неизвест­ного, предвосхищения и избирательность. На этом основании автор не затрагивает вопрос об эмоцио­нальной регуляции мыслительного процесса. Од­нако, с нашей точки зрения, эмоциональная регу­ляция не иррелевантна функциональному плану. Мы считаем, что именно ее исследование может обогатить знание о механизмах процессуальной направленности, предвосхищения и избирательнос­ти в мышлении. Проблема направленности мыш­ления не сводится к вопросу об изменении «функ­циональных значений» (Дункер), а скорее связа­на с проблемой динамики смыслов, в единстве их познавательной и эмоциональной составляющих.

Даже в исследованиях грузинской школы, где мышление изучается в единстве с потребностями человека, вопросы эмоциональной регуляции спе­циально не выделяются. Так, в работе Н. Л. Элиава [106] психическая регуляция мышления рас­сматривается исключительно с точки зрения проб­лемы установки.

А. М. Матюшкин изучает в своих работах [62] проблему регуляции и саморегуляции мышления. Согласно автору, возникновение проблемной ситуации переживается человеком в форме специ­фической познавательной потребности в новом, неизвестном, но необходимом знании. Важное регулирующее значение придается также цели действия, которая «выступает в качестве основно­го смыслообразующего «рычага» в процессе обра­зования новой системы связей» [62, 25]. Автор, таким образом, близко подходит к проблеме смыс­лового развития и эмоциональной регуляции мыш­ления, но все же не выделяет специально этой проблемы, регуляция мышления продолжает рас­сматриваться им вне связи с эмоциональными процессами.

В последние годы детальную разработку полу­чил вопрос о видах обобщения в работах В.В. Давыдова [33]. Здесь нам бы хотелось только отметить, что при формировании обобще­ний определенную роль играют эмоциональные процессы, выступающие в форме «механизмов эмоционального закрепления», образования «аф­фективных комплексов». Тем не менее, эти вопро­сы не затрагиваются в проводимых исследова­ниях.

В теории поэтапного формирования умствен­ных действий основной является «проблема целе­направленного, «нестихийного» формирования умственных процессов по извне заданным «матри­цам» – «параметрам» [60, 143]. При таком под­ходе исследователи сосредоточивают внимание на внешнем контроле или управлении усвоением умственных действий [91]. Механизмы же внут­реннего контроля и управления ходом мыслитель­ной деятельности, в том числе механизмы эмоцио­нальной регуляции, остаются за пределами такого подхода.

В работах А. Ф. Эсаулова [109] изучаются процессы целеобразования при решении конструк­торских задач. В поле исследования попадает ди­намическая сторона мыслительной деятельности, в которой наиболее ярко выступают эмоциональ­ные компоненты. Однако и в этой работе не рассматривается проблема эмоциональной регуляции мышления.

Складывается, таким образом, довольно свое­образная ситуация – значение проблемы эмоцио­нальной регуляции признается в методологичес­ком плане, однако большинство ведущих специа­листов в области психологии мышления не разра­батывают эту проблематику в своих конкретных исследованиях. Анализ литературы показывает, следовательно, что в рассматриваемой области су­ществует разрыв методологии психологии и кон­кретно-психологических исследований.

Однако в последние годы намечается тенден­ция к преодолению такого положения в отечест­венной психологии мышления. В исследованиях, проводимых с конца 60-х годов под руководством О.К. Тихомирова, изучение функций эмоциональ­ных процессов и творческой деятельности рассмат­ривается в качестве важнейшей проблемы психологии мышления ( ).

На основании экспериментальных данных доказы­вается существование именно эмоциональной ре­гуляции мыслительной деятельности, а не только диффузной активации. Предлагается изучать ус­ловия возникновения и функции эмоций, возника­ющих по ходу решении мыслительных задач, на лабораторных моделях. Предпринимается не осу­ществлявшееся ранее включение проблематики интеллектуальных эмоций и чувств в контекст ис­следований мыслительной деятельности. Однако условием для такого включения является отказ от неоправданно суженной трактовки интеллекту­альных чувств, имеющей место в современной психологической литературе. Формулируется важ­ный вопрос «об общих и специальных особеннос­тях включения эмоциональных механизмов в уп­равление деятельностью и о взаимодействии ка­чественно различных эмоциональных явлений» [96, 18]. При этом качественный анализ эмоцио­нальных переживаний включается в программу проектируемых исследований. Считается также, что экспериментальное исследование интеллекту­альных эмоций является важным направлением анализа познавательных потребностей человека, поскольку сами познавательные потребности, «опредмечиваясь» в новых целях, подцелях, замыслах и т.д., проявляются в своеобразных эмоцио­нальных переживаниях и внешне выраженных двигательных и вегетативных реакциях.

В этом же цикле исследований Ю. Е. Виногра­довым проведено экспериментальное исследование эмоциональной активации в структуре мыслитель­ной деятельности [22]. Для определенного класса задач была экспериментально доказана необхо­димость эмоциональной регуляции мыслительного процесса, заканчивающегося нахождением объек­тивно верного решения задачи. При этом выявлен факт закономерного предвосхищения момента возникновения эмоциональной, активации по от­ношению к различным вербализованным компо­нентам мыслительной деятельности.

Взаимосвязь мышления и эмоциональной сфе­ры выступила в исследовании как «взаимодействие процессов развития смыслов элементов и действий с ними и «эмоционального развития» [21, 13]. При этом важнейшим моментом эмоционального развития является «эмоциональное решение зада­чи», т. е. снятие неопределенности задачи на основе механизма эмоций.

Установлен важный экспериментальный факт, заключающийся в том, что для принятия субъек­том выполненного им действия в качестве «пра­вильного» необходима его предвосхищающая эмо­циональная оценка.

В экспериментальном исследовании был выяв­лен механизм «эмоционального наведения» или «эмоциональной коррекции». Имеется в виду, что и ходе решения задачи испытуемый иногда воз­вращается к ранее положительно эмоционально окрашенной последовательности действий, вопреки отрицательной вербальной оценке той же последовательности, причем именно эмоциональная оценка оказывается зачастую объективно верной. В этом случае одна и та же последовательность действий получает конфликтные оценки.

Результаты экспериментального исследования показывают, что в случае объективно верного решения задачи положительно эмоционально окрашиваются операциональные смыслы действий, прямо или косвенно связанные с решением зада­чи. Напротив, в случае нерешения задачи положи­тельно эмоционально оцениваются смыслы дейст­вий, не имеющие отношения к объективно верно­му решению.

Вслед за работами О. К. Тихомирова и Ю. Е. Виноградова появились экспериментальные работы Ю. Н. Кулюткина, посвященные исследо­ванию эмоциональных процессов в структуре мыслительной деятельности [47, 48]. Автор выде­ляет эмоциональные и операциональные компо­ненты эвристического поиска. Существенный инте­рес представляет гипотеза о взаимодействии поло­жительных и отрицательных эмоций, при котором в момент активизации отрицательной эмоциональ­ной системы происходит реципрокное обострение чувствительности к положительным подкреплени­ям. На этой основе происходит своеобразное эмо­циональное «подстораживание» малейшего успеха, когда даже частичное соответствие между требо­ваниями задачи и результатами ориентировочных действий эмоционально оценивается как успех. Автор считает, что эмоциональная оценка выраба­тывается с точки зрения общего замысла решения, а не в связи с отдельными пробами поиска. От­рицательная эмоциональная оценка возникает лишь тогда, когда не воплощается замысел реше­ния в целом, тогда как отдельные неудачные пробы могут и не вызвать отрицательного эмоцио­нального переживания.

В работе О. К. Тихомирова и В. Е. Клочко ставится вопрос о роли эмоционально оценочных компонентов мышления в деятельности по обнаружению проблемы [99, 177]. Исследовался мал изученный процесс формирования задачи для субъекта. Авторами предложены оригинальные методики. Впервые запись КГР была использована в качестве индикатора эмоциональной оценки в процессах обнаружения и постановки проблем. Процесс постановки задачи начинается с обнару­жения противоречия в ситуации. Было установле­но, что вероятность обнаружения противоречия зависит от типа деятельности субъекта, от характера его конкретных действий с объектом. Так, эмоциональная оценка не «срабатывает» на противоречие или же возникновение ее затруднено, когда характер деятельности не требует от испы­туемого смыслового соотнесения компонентов ма­териала или же в тех случаях, когда работа над смыслом происходит, однако противоречие не вы­ступает в качестве прямой преграды для выпол­нения деятельности (например, заполнение тек­ста).

Вместе с тем при выполнении деятельности, не направленной на поиск противоречия, в частности мнемической, существуют различные уровни реагирования субъекта на противоречия, представля­ющие собой одновременно и последовательные стадии процесса формирования проблемы, гностической цели. Так, выделяется полная нечувствительность к противоречию, характеризующаяся не только неосознанием его, но и полным отсутствием всякого реагирования на него.

Следующий, второй уровень характеризуется также отсутствием осознания противоречия, однако появляются косвенные признаки, свидетельст­вующие о возникновении реакции испытуемого на противоречие – попытки искажения противоречи­вых мест, представление их как непротиворечи­вых, пли избегания противоречивых мест в тексте. На третьем уровне возникает констатация после чтения чувства неопределенности, несоответствия, в то время как конкретная причина рассогласова­нии остается неосознанной. Это уже уровень эмоционального реагирования. На следующем уровне происходит осознание противоречия, однако только после чтения текста и в ответ на вопрос экспериментатора. Наконец, на пятом уровне происходит самостоятельное осознание противоречия.

Таким образом, выделяются неосознаваемые уровни отражения противоречия, на которых формируется побочный продукт в виде неосознаваемого отражения противоречия и создается неосознаваемый опыт. Этот опыт влияет на осознание противоречия: так неосознанное отражение противоречия создает предпосылки для успешного его осознания при целенаправленном поиске противоречия. Появление эмоционального реагирования представляет собой необходимый этап в раз­витии процесса осознания противоречия и форми­рования гностической цели.

Процесс обнаружения противоречия авторы связывают с определенной динамикой КГР. Сле­дует подчеркнуть, что выделяются новые, нетради­ционные свойства кривой кожного сопротивления (КС). Обычно анализу подвергались падения КС, связывавшиеся с эмоциональной активацией [17; 22]. Однако, уже Ю. Н. Кулюткин [48] отметил, что повышение КС характерно для случаев оцен­ки испытуемыми результатов произведенной про­бы, когда полученные результаты противоречат гипотезе, вызвавшей пробу. Он связывает повыше­ние КС с возбуждением отрицательной аффекторной системы, чувствительной к рассогласованию.

Авторы рассматриваемой работы подвергли анализу кривые КС в связи с процессом обнаружения противоречий. Получены интересные результаты: во-первых, характерным для реагирования на противоречие в любой форме является, рост КС. Подобный рост КС связывается авторами с предвосхищением перестройки деятельности, с переходом к мыслительной деятельности, требу­ющей остановки, прекращения актуальной дея­тельности, со своеобразным внутренним сигналом – «что-то не так!». Тогда как падение КС в соответ­ствии с ранее полученными результатами связано с предвосхищением осознания и вербализации направления дальнейших поисков, с внутренним сигналом «туда!». Нарастание КС связывается с оценкой противоречивых элементов. Авторы при­ходят к выводу: «для того, чтобы обнаружить противоречивые элементы и осознать противоре­чие, необходима инактивация, проявляющаяся на КГР в росте КС. Инактивация и оценка, ведущая к выбору элемента, осуществляются параллельно и одновременно» [99, 197]. Нельзя искать проти­воречие при высоком уровне эмоциональной акти­вации.

В одной из последних работ Я. А. Пономарев рассматривает эмоциональные компоненты твор­ческого мышления [72]. Автор выявляет пять эта­пов развития внутреннего плана действия у ре­бенка. Эти этапы получают различную характери­стику, в том числе и по эмоциональному компо­ненту. На первом этапе действия контролируются вещами-оригиналами. Оценка действий всецело субъективна. «Эмоции – единственное, что высту­пает здесь в роли обратной связи цели и резуль­тата» [72, 187]. На втором этапе действия контро­лируются вещами и их представлениями. Оценка также эмоциональна. Однако здесь внешние рече­вые указания уже начинают оказывать влияние на выбор цели, регуляцию действия, его контроль и оценку. На третьем этапе происходит расчле­нение цели и мотива. Функцию контроля действия продолжают выполнять преимущественно вещи и их представления, а в самостоятельной оценке ре­зультата действия доминируют эмоции. На чет­вертом этапе происходит преобразование способов действия в операции. Контроль и оценка действий становятся в основном логическими. Роль пред­ставлений и эмоций в том и другом ограничивает­ся. На пятом этапе происходит включение в дея­тельность познавательной мотивации. Контроль деятельности и оценка ее результата становится всецело логическими. Таким образом, по мере подъема по структурным уровням организаций мышления роль непосредственно объективного контроля и субъективной эмоциональной оценки затухает, а роль субъективного контроля и объек­тивной оценки, напротив, возрастает.

В работе Л. В. Путляевой [77] изучалась роль пауз в мыслительном процессе и определении связи пауз с эмоциональными состояниями чело­века. Использовались вегетативные показатели эмоций (запись КГР по Тарханову и запись частоты пульса). Л. В. Путляева констатирует, что для пауз перед «открытием» характерна связь с положительными эмоциональными состояниями, а для «поисковых» пауз, возникающих в период зарождения и разрешения проблемы, характерна связь с отрицательным эмоциональным состоянием психического противоречия [77, 12].

Приводятся некоторые данные относительно динамики КГР при решении мыслительных задач. Так, по данным Л. В. Путляевой, «угашение КГР ... наблюдается в наиболее напряженные мо­менты мыслительной деятельности (в проблемной ситуации), предшествующие нахождению решения или выдвижению гипотезы, и сопровождается по­исковыми и теоретическими паузами или паузами перед «открытием». Эмоциональные реакции ­– удивление, растерянность, радость, отражающиеся в КГР, наступают сразу после нахождения реше­ния (гипотезы), в период его вербализации или проверки» [77, 12]. На основе этих результатов делается вывод: «Следовательно, в одних случаях никакая регуляторная функция эмоций невозмож­на в силу отсутствия самих эмоциональных реак­ций, а в других – при наличии эмоций – ее можно было бы допустить» [77, 181.

Нам представляются спорными результаты, полученные Л. В. Путляевой и сделанные на их основе выводы. Данные о том, что периоды за­рождения и разрешения проблемной ситуации сопровождаются угашением КГР, находятся в противоречии с результатами, полученными О.К. Тихомировым и В.Е. Клочко [99], где было показано, что процесс формирования проблемы (оценка противоречивых элементов) связан с рос­том кожного сопротивления. Возможно, что Л.В. Путляевой не удалось зарегистрировать подъемы КС в периоды формирования проблем, вследствие того, что была использована методика регистрации КГР по Тарханову, имеющая ограни­ченные возможности исследования динамики КГР.

Проанализированные выше работы показыва­ют, что к настоящему времени в отечественной психологии мышления созданы предпосылки для дальнейшего исследования проблемы эмоциональ­ной регуляции мыслительной деятельности. Далее мы проинтерпретируем некоторые изложенные выше экспериментальные факты и на этой основе выдвинем гипотезы для последующей эксперимен­тальной работы.

Полученный в ходе экспериментального иссле­дования факт предвосхищения момента воз­никновения эмоциональной активации по отноше­нию к различным вербализобанным компонентам мыслительной деятельности позволяет выдвинуть гипотезу о тесной связи интеллектуальных эмоций с процессами, происходящими на неосознанном и невербализованном уровне. Действительно, зако­номерно предвосхищая новый вербализованный продукт, интеллектуальные эмоции должны сами подготавливаться предшествующими мыслитель­ными процессами, протекающими на неосознанном уровне. Если же не сделать этого предположения, то становится непонятной предметная отнесенность эмоциональных оценок, т. е., что именно оценивают интеллектуальные эмоции. Непонятно также и то, каким образом эмоциями выполняется их регулирующая функция в мышлении, если не предположить, что они связаны с неосознанными и невербализованными промежуточными новообра­зованиями в мыслительной деятельности – невер­бализованными операциональными смыслами.

Большой интерес представляет собой «меха­низм эмоциональной коррекции» [21]. Возникает задача объяснения этого своеобразного механиз­ма творческой деятельности. Мы предполагаем, что в данных случаях одна и та же последова­тельность действий оценивается с точки зрения двух разных типов критериев: с точки зрения од­них – положительно и эмоционально, а с точки зрения других – только в вербальном плане и отрицательно. В последующей мыслительной деятельности происходит развитие смысла ситуации в целом, ее отдельных элементов и действий с ними. «Возвращение» к ранее конфликтно оце­ненной последовательности действий происходит на определенном этапе развития смысловых образований. Условием для такого «возвращения» является ослабление или полное преодоление отри­цательной оценки действий и усиление их положи­тельной оценки. В основе этого изменения соот­ношения оценок лежит, по нашему мнению, изме­нение значимости критериев соответствующих оценок. Так, критерий, на основе которого дейст­вия оцениваются отрицательно, становится менее значимым, что и происходит в ходе решения мыс­лительной задачи,- поскольку формируется обоб­щенная отрицательная оценка «старого» принципа решения. Напротив, значимость другого критерия оценки, представляющего собой «новый», зарож­дающийся принцип решения, возрастет. При этом хотя «возвращение» происходит к тем же по фор­ме действиям, однако вследствие развития смыс­ловых образований эти действия включаются те­перь в другие системы отношений, и их операциональный смысл соответственно изменяется. Изменение смысла действий приводит зачастую к увеличению эмоционального компонента, что находит выражение в увеличении эмоциональной активации (механизм кумуляции эмоций). Таким образом, противоречие между эмоциональными и вер­бальными оценками является с нашей точки зрения проявлением более глубокого противоре­чия между зарождающимся «новым» принци­пом решения, приобретающим по мере своего развития все большую значимость, и «ста­рым» принципом решения, теряющим эту зна­чимость. Отмеченная в этих случаях ведущая роль эмоциональных оценок по отношению к вер­бальным может быть понята исходя из при­роды продуктивного мышления. Его развитие возможно только в том случае, если новое знание «берет верх» над старым. Эмоциональные оценки в рассматриваемом механизме коррекции явля­ются «представителями» нового принципа реше­ния в сознании субъекта и вследствие этого могут играть регулирующую роль в развитии мысли­тельного процесса.

Требует объяснения также установленный в эксперименте факт положительной эмоцио­нальной окраски действий, прямо или косвенно связанных с решением задачи в случае объектив­но верного его решения, и, напротив, положитель­ной эмоциональной оценки действий, не имеющих отношения к объективно верному решению, в слу­чае нерешения задачи. Нам представляется, что для объяснения этих данных недостаточно ссылки только на прошлый опыт испытуемого или на ме­ханизм «эмоциональной ассоциации». Ведь нельзя же предположить, что в прошлом опыте субъекта существуют готовые оценочные функция a priori, обусловливающие результативность или нерезуль­тативность мыслительного процесса. С нашей точ­ки зрения в данных типах мыслительной деятель­ности возникают эмоциональные оценки двух ви­дов – одни из них обусловлены прошлым опытом, другие же вырабатываются в самом мыслитель­ном процессе и более тонко регулируют его проте­кание. Эмоциональные оценки последнего вида основываются на динамических критериях, форми­руемых в ходе мыслительной деятельности. Имен­но характер этих критериев обусловливает нап­равленность положительной эмоциональной оцен­ки на объективно верные или неверные смыслы действий и в конечном счете эффективность мыс­лительного процесса. При таком подходе отнюдь не преуменьшается роль прошлого опыта. Утверж­дается только то, что он не так жестко детерми­нирует направление и исход продуктивной мысли­тельной деятельности. Необходимость динамичес­ких критериев для формирования эмоциональных оценок подтверждается, на наш взгляд, и фактом существования в мыслительной деятельности ста­дий «механического расчета», когда субъект при­меняет готовые схемы решения, а не вырабаты­вает новые принципы. На этой стадии не возника­ют эмоциональные оценки. Это явление можно объяснить тем, что субъект не формирует новых оценочных критериев, иначе говоря, он «не целе-образует», и его деятельность протекает на опе­рациональном уровне. Если на этой стадии и происходит установление субъектом объективно верных значений действий, то они только по форме являются таковыми. Для субъекта же они не име­ют смысла верных и не выделяются из совокуп­ности других операциональных смыслов. Напро­тив, при изменении типа мыслительной деятель­ности, когда она приобретает творческий харак­тер, развертывается активный процесс целеобразования, в ходе которого вырабатываются крите­рии эмоциональных оценок и возникают интеллек­туальные эмоции. Если эти критерии объективно верны, то увеличивается вероятность, что положи­тельную эмоциональную оценку получат именно те операциональные смыслы, которые совпадают с объективно верными значениями действий.

Здесь мы предполагаем использовать понятие о критериях эмоциональных оценок. В психологи­ческой литературе вопрос о подобного рода кри­териях не разработан. Тем не менее представля­ется правомерной постановка такого вопроса. Действительно, согласно позициям многих авто­ров [20, 31] эмоции представляют собой, оценку. Но если это так, то как и всякая оценка она пред­полагает сопоставление одного объекта с другим (эталоном, критерием), по отношению к которому и вырабатывается оценка. Вместе с тем вопрос о критериях предполагает и более конкретные воп­росы: какова природа критериев эмоциональных оценок, какой механизм их формирования. На данном этапе исследования можно сделать пред­варительное предположение, что такими критерия­ми служат формируемые в ходе мыслительной деятельности целевые новообразования – проме­жуточные цели, подцели, замыслы попыток, явля­ющиеся, в свою очередь, различными формам «опредмечивания» поисковых познавательных потребностей субъекта. Попытаемся также пока предварительно выделить некоторые условия возникновения эмоциональной оценки. Последняя имеет место когда, во-первых, в ходе мыслительной деятельности будут сформированы новые критерии оценки, во-вторых, будет выработан именно такой невербализованный смысл, который соответствует новым и сформированным ранее крите­риям и, в-третьих, произойдет сопоставление но­вых и выработанных ранее критериев оценки с невербализованным смыслом действия. При соблю­дении этих условий некоторый невербализованный смысл «презентируется» в сознание первоначально в форме положительного эмоционального пережи­вания.

На основании теоретических положений и предпринятой выше интерпретации эксперимен­тальных данных мы выдвигаем гипотезу, согласно которой процесс целеобразования обусловливает направленность интеллектуальных эмоций на те или иные смысловые образования, формируемые субъектом в ходе мыслительной деятельности. Такая роль целеобразования связана с тем, что в ходе этого процесса формируются динамические критерии, в соответствии с которыми происходит эмоциональная оценка тех или иных смысловых образований. …

А.Р. Лурия[60]