О взаимодействии полушарий головного мозга в процессах письма 1 страница

Положение о том, что все виды психической деятельности, в том числе и речевой, обеспечива­ются совместной работой обоих полушарий голов­ного мозга, оказывается применимым не только по отношению к устной, но и к письменной речи.

Являясь особой формой речевой деятельности, письмо существенно отличается от устной речи как по своему генезису, так и по своим функциональ­ным особенностям.

В отличие от устной речи, которая формируется на ранних этапах развития ребенка в процессе не­посредственного общения, письмо является резуль­татом специального обучения и таким образом с самого начала представляет собой произвольно орга­низованную деятельность с сознательным анализом составляющих ее элементов,

Важнейшее условие деятельности письма состав­ляет сохранность процессов анализа и синтеза зву­ков речи, при нарушении которых письмо становится невозможным. Нарушение звукового анализа и син­теза возникает обычно при поражении височных отделов коры левого полушария мозга. Характерная особенность этих нарушений состоит, по данным А.Р.Лурия (1947, 1963, 1969 и др.), в смешении близ­ких, а иногда и достаточно далеких по своим фоне­тическим свойствам звуков, в нарушении анализа сложных звуковых сочетаний, в трудностях выделе­ния отдельных звуков из стечения согласных и т. д.

Нарушения звуко-буквенного анализа возника­ют и при поражениях, влияющих на кинестетичес­кую основу речевого акта. В этих случаях они проявляются в виде смешения близких по артику­ляции звуков (написание «д» вместо «н» или «л» вместо «б» и т.д.).

Нарушения письма возникают также при пора­жениях премоторных, лобных, затылочно-височных и затылочно-теменных отделов мозга, свидетельствуя о том, что процесс письма может нарушаться при самых различных по расположению очаговых пораже­ниях, включающих практически весь мозг.

Вместе с тем все формы нарушений письма опи­саны только при поражениях левого полушария мозга. В тех случаях, когда нарушения письма обнаружива­ются у больных с правосторонней локализацией па­тологического процесса, обычно предполагается либо возможность его вторичного воздействия на структуры левого полушария, либо изменение до­минантности полушарий по речи.

Этим представлениям, сформулированным на основе клинических наблюдений, противоречат ре­зультаты экспериментальных исследований, которые показывают, что речевые звуки контролируются не только левым, но и правым полушарием мозга. Так, с помощью метода дихотического прослушивания было установлено, что четкое преимущество левого полушария обнаруживается только при восприятии согласных 3vyKob(D.Shenkweiler, M.Studdert-Kennedy, 1967; C.J.Darwin, 1971). При предъявлении слогов до­минирование правого уха устанавливается также

только в тех случаях, когда они различаются соглас­ными. В отличие от этого слоги, различающиеся глас­ными, воспринимаются одинаково обоими ушами и, следовательно, обоими полушариями головного мозга (D.Shenkweiler, M.Studdert-Kennedy, 1967).

Различия в восприятии согласных и гласных зву­ков обнаруживаются и при зрительном их предъяв­лении. Так, показано, что в тех случаях, когда перед испытуемым ставится задача различать форму соглас­ных букв, наименьшее время реакции наблюдается при предъявлении букв в правую половину поля зре­ния и их выключении правой рукой, т.е. когда и афферентное и эфферентное звено восприятия свя­зано с левым полушарием. В отличие от этого в зада­нии на дифференцирование согласных и гласных букв наименьшее время реакции наблюдается в том случае, когда буквы предъявляются в левую поло­вину зрительного поля и выключаются левой рукой, т.е. когда их восприятие обеспечивается правым по­лушарием мозга.

Эти данные делают вероятным предположение о том, что мозговая организация процессов вос­приятия согласных и гласных звуков является не­одинаковой. Правомерность такого предположения подтверждается тем фактом, что согласные и глас­ные звуки играют неодинаковую роль в процессах понимания речи. Известно, что в русском языке, как и во всех европейских языках, основную смысло­вую нагрузку несут согласные звуки. Замена только одного из этих звуков в слове изменяет и значение слова. Освоение согласными звуками происходит в результате осознания ребенком звукового строя речи. Напротив, гласные звуки в меньшей степени опи­раются на корковые кинестетические сигналы и яв­ляются значительно менее осознаваемыми. Именно поэтому максимальное количество ошибок, допус­каемых учениками разных классов и у разных учите­лей, значительно чаще падает на гласные, нежели на согласные звуки (Б.Г.Ананьев, 1960). Среди этих ошибок на первое место выступает взаимоза­меняемость гласных звуков «о—а», «а—о», «е—и», а также их пропуски, которые, по данным Б.Г.Ананье­ва, встречаются в два раза чаще, чем пропуски со­гласных звуков.

Поскольку гласные звуки не несут столь боль­шой смысловой нагрузки, как согласные, в некото­рых древних языках они вообще не писались.

О различной мозговой организации процессов вос­приятия согласных и гласных звуков свидетельствуют и результаты исследования японского автора Т.Тзуно-да (1971), который установил, что у испытуемых евро­пейского происхождения доминантность в восприятии гласных звуков в отличие от согласных совпадает с до­минантностью полушарий по неречевым звукам.

Клинические наблюдения свидетельствуют о том, что нарушения в восприятии согласных и гласных зву­ков, возникающие при локальных поражениях мозга, могут обнаруживаться не в одинаковой степени. При всех известных формах нарушений письма, в основе которых лежит нарушение слухового или артикулятор-ного анализа звуков речи, наибольшее количество ошибок приходится на написание согласных звуков (А.Р.Лурия, 1947, 1963, 1969 и др.). Е.Н.Винарская (1971) также указывала, что у больных с нарушением письма преобладают литеральные параграфии соглас­ных над литеральными параграфиями гласных звуков.

До последнего времени в литературе не было описано случаев, которые бы показывали возмож­ность избирательного нарушения написания гласных звуков. В 1972 г. мы описали двух больных, у ко­торых ошибки в письме проявлялись только на глас­ных буквах. В настоящее время мы располагаем девятью наблюдениями с аналогичными нарушени­ями письма. У одной из этих больных нарушения написания гласных звуков обнаружились в после­операционном периоде после удаления опухоли, располагавшейся в базальных отделах правой височ­ной доли. У другой больной была верифицирована внутримозговая опухоль правой височно-теменной области. В третьем случае имела место большая арте-рио-венозная аневризма височно-теменной области правого полушария.

У пяти больных патологический процесс был воспалительного характера. В одном случае предпо­лагалось сосудистое поражение мозга. В клиничес­кой картине всех больных отчетливо выступали симптомы поражения недоминантного по речи по­лушария: в восьми случаях — правого, а у одной больной — левого. В последнем случае методом Вада было диагностировано изменение доминантности полушарий по речи. У всех больных выявлялись сим­птомы поражения стволово-диэнцефальных струк­тур мозга.

Нарушения высших психических функций прояв­лялись у этой группы больных лицевой агнозией, синд­ромом односторонней пространственной агнозии, нарушениями схемы тела, зрительными и слуховыми галлюцинациями, специфическими нарушениями ритмов и памяти.

У всех больных обнаружились нарушения на­писания гласных звуков, имевшие не только разную степень выраженности, но и качественные отличия, проявляясь в одних случаях в виде смешения близ­ких, а в других — и более далеких по своим акусти­ческим характеристикам звуков. В отдельных случаях нарушения письма проявлялись не в виде замены, а в виде пропусков гласных букв. Они могли касаться как безударных, так и ударных звуков, что качествен­но отличает это нарушение от соответствующих на­рушений, наблюдаемых при поражениях «речевых зон» мозга.

Приведем некоторые иллюстрации различных типов этих своеобразных нарушений письма.

Наблюдение 1. Больной К. (11 лет, ученик 4 класса) находился в Институте нейрохирургии в октябре 1971 г. Заболевание началось в сентябре этого же года с присту­па резкой головной боли, сопровождающейся рвотой, болями в животе и ознобом. В дальнейшем во время при­ступов на фоне сильной головной боли возникала резкая гиперемия лица, обильное слюнотечение и сходящееся косоглазие с последующей утратой сознания. При невро­логическом исследовании устанавливался центральный парез VII и XII нервов слева, тремор вытянутых рук; ос­лабление оптокинетического нистагма вправо и вверх, снижение чувствительности в правой половине носа, аносмия с двух сторон, резкое снижение бинаурального слуха.

На ЭЭГ обнаруживались диффузные альфа-волны с преобладанием патологических изменений в височно-те-менных отделах правого полушария. Все эти данные в соче­тании с результатами анализа ликвора позволили говорить о воспалительной природе заболевания (арахноэнцефа-лита) с преимущественным поражением подкорково-стволовых структур.

При нейропсихологическом исследовании больной указывал на фотопсии (мелькание широких цветных по­лос перед глазами), шум в ушах (больше в правом), пе­риодически возникающие онемения и «покалывания» в левых конечностях. У больного отмечались трудности зри

тельной оценки расстояния между предметами («вижу руч­ку, хочу ее взять, а она оказывается совсем в другом ме­сте»). Часто вместо одного предмета казалось, что их несколько. Такое «умножение» числа видимых предметов происходило и в горизонтальном и вертикальном плане и часто сочеталось с искажением воспринимаемого объек­та: «У стула казалось много ножек, причем одна яркая цветная посередине, а другие, поменьше — по бокам». Периодически возникали обонятельные галлюцинации (казалось, что руки издают «сильный неприятный запах»), головокружения. Неоднократно наблюдались симптомы левосторонней гемисоматоагнозии: забывал снять ботинок с левой ноги, либо надеть носок на левую ногу, и т.д.

Объективное нейропсихологическое исследование об­наруживало сохранность всех видов праксиса, негрубые дефекты оценки и воспроизведения ритмов по слуху, еди­ничные ошибки узнавания предметных изображений с самостоятельной коррекцией. Речь первично не была на­рушена. Больной хорошо понимал обращенную речь, не испытывал трудностей артикуляции ни в спонтанной речи, ни при повторении, легко называл предметы и части тела. Кривая памяти — с выраженным высоким плато: 5, 6, 7, 7, 7, 8, 7, 7, 7, 8. Выполнение интеллектуальных операций соответствовало возрасту больного.

Таким образом, центральное место в нейропсихоло-гической картине занимали психосенсорные расстройства, характерные для поражений правого полушария мозга. Объективное исследование выявляло очень легкие симп­томы дисфункции височных отделов. Отсутствие речевых расстройств указывало на первичную интактность левого полушария. Однако у больного имелись грубые нарушения письма, которые не укладывались ни в одну из описан­ных в литературе форм аграфии и топико-диагностичес-кое значение которых оставалось неясным.

Обратимся к анализу этих нарушений.

Написание отдельных фонем, в том числе и наи­более трудно дифференцируемых, оппозиционных, не представляло для больного труда. Он мог напи­сать и отдельные простые слова типа «мама», «папа». При написании других, казалось бы тоже очень про­стых слов, допускал грубые ошибки, которые не мог самостоятельно ни оценить, ни исправить. Особен­но отчетливо эти нарушения выявлялись в письме под диктовку.

На рис. 1 представлено письмо больного, которо­му было предложено написать под диктовку неболь­шой рассказ «Хитрая лиса». Анализ представленных данных показывает, что почерк больного соответ­ствует его возрасту, так что двигательный навык письма остается в целом сохранным. Не обнаружено также трудностей в написании отдельных графем, характерных для поражения зрительно-пространст­венного синтеза. Нет лишних штрихов и персевера­ций, наблюдающихся при поражении премоторных отделов мозга.

Центральным, бросающимся в глаза дефектом, является большое количество литеральных парагра-фий (замен), которые не могут быть объяснены ни нарушением фонематического слуха, ни нарушени­ем артикуляции звуков.

Анализ показывает, что из 82 согласных звуков неправильно были написаны только 9, в то время как из 67 гласных ошибки были допущены в 35, т.е. более чем в 50% случаев.

Нарушение слухового анализа гласных звуков мо­жет иногда обнаруживаться и у больных с нарушением фонематического слуха, однако при поражениях ле­вой височной доли такого рода ошибки не являются центральными и касаются преимущественно написа­ния безударных гласных. В представленном случае фак

Рис. 1. Письмо больного К., 11 лет, ученика 4 класса: А — до проведения курса лечения; Б — верхняя строка — обычное письмо; нижняя строка — письмо с проговариванием; В — после проведения курса лечения

тор ударности и безударности гласных звуков не играл ведущей роли. Более того, максимальное количество ошибок приходилось именно на ударные гласные (20 замен ударных, 10 — безударных, в 5-ти случаях име­ли место пропуски гласных звуков).

Качественный анализ параграфий позволил ус­тановить, что среди этих, казалось бы, случайно написанных букв можно выделить наиболее харак­терные ошибки. Факты показывают, что наиболее часто смешиваются звуки «о—а», «а—о», «е—и». В целом такие замены составляют более 60% от обще­го количества замен. В остальных случаях наблюда­лись замены гласных «а—у» и «о—е». Закономерный характер ошибок находит свое объяснение в извест­ном «треугольнике Гелльвага», показывающем не­прерывность перехода гласных звуков друг от друга и условность границы между звуками у—о—а—е—и. Мы видим, что наиболее часто смешиваемые звуки и являются близлежащими в «треугольнике Гелль­вага», т.е. наиболее близкими по своим акустичес­ким параметрам.

Характерно, что после проведения курса проти­вовоспалительной терапии вместе с исчезновением ряда клинических патологических симптомов, в том числе и психосенсорных расстройств, исчезли и ошибки в написании гласных звуков.

В других случаях нарушения написания гласных звуков носили более «локальный» характер, касаясь только близких по акустическим параметрам звуков. Приводим такое наблюдение.

Наблюдение 2. Больной П., 46 лет, образование высшее, педагог. Находился в Институте нейрохирургии им. академика Н.Н.Бурденко дважды: в декабре 1974 г. и вфеврале 1976 г. Заболел в 38 лет, когда заметил сниже­ние памяти, особенно зрительной: перестал узнавать своих учеников, не находил своего класса, из-за чего вынуж­ден был оставить работу. Неврологическая симптоматика была непостоянной. При первом поступлении у больного отмечалась лишь левосторонняя гипалгезия. В июне 1975 г. при исследовании в поликлинике Института нейрохирур­гии выступали симптомы поражения правого полушария в виде слабости лицевого нерва по центральному типу слева, отчетливой атаксии левой руки, преобладании су­хожильных рефлексов на левой руке, гемигипестезии сле­ва, нарушении сложных видов чувствительности слева при сохранности стереогностического чувства в левой руке.

При повторном поступлении в Институт у больного отмечалась только болевая гемигипестезия слева на по­верхностные виды чувствительности.

Рис. 2. Письмо больного П., 48 лет, образование

высшее:

А — письмо под диктовку; 6 — исправление ошибок в

написанном тексте

При нейропсихологическом исследовании (при пер­вом и втором поступлении) на первом плане оказались: выраженная агнозия на лица, утеря навыков рисования и лепки (больной в прошлом скульптор), нарушения па­мяти, которые больной компенсировал с помощью до­полнительных опор. Было нарушено и письмо, на что больной активно жаловался и что, по его словам, состо­яло в пропусках звуков и в заменах гласных букв. Отчет­ливо выступали нарушения реципрокной координации, свидетельствовавшие о воздействии процесса на межпо-лушарные связи. ЭЭГ показывала выраженные общемозго­вые изменения в виде резкого снижения биоэлектрической активности, редукции альфа-ритма, разлитой ирритации и диффузной дельта-активности. Рентгеноконтрастные ме­тоды исследования исключили наличие объемного очага и позволили говорить о сосудисто-дегенеративном про­цессе преимущественно в правом полушарии мозга.

Перейдем к описанию нарушений письма.

Анализ показывает, что в данном случае наи­большие затруднения возникали при написании бе­зударных гласных звуков (рис. 2, А). В отличие от предыдущего больного наблюдаемые в данном слу­чае ошибки более однотипны и проявляются пре­имущественно в виде смешения звуков «е» и «и», а также твердых и мягких гласных. Больной допускает грубые ошибки в переносе слов, в написании твер­дого и мягкого знака, что также указывает на свое­образие этого типа нарушений письма.

Не только самостоятельное письмо, но и узна­вание правильно и неправильно написанных слов оказывается у больного отчетливо нарушенным. Так, больной легко исправляет ошибки в написании со­гласных звуков и не замечает грубых ошибок в глас­ных звуках (рис. 2, Б).

В наиболее грубой форме нарушения в написа­нии гласных звуков выступили у больной К.

Наблюдение 3. Больная К., 24 лет, находилась в Ин­ституте нейрохирургии в декабре 1971 г. Закончила 10 классов, поступила в медицинский институт, который вынуждена была через год оставить в связи с рождением ребенка. Заболела в 1966 г., когда впервые на фоне бодр­ствования внезапно уснула, спала двое суток. Впослед­ствии такие состояния повторялись, спала до восьми суток. Несколько позднее стали возникать судороги (без потери сознания) в правых конечностях, нарастающая слабость в них.

При обследовании у больной обнаруживался право­сторонний гемипарез с гемиатаксией, нарушение всех ви­дов эпикритической и протопатической чувствительности справа, нарушение стереогноза в правой руке. Признаки гипертензии проявлялись в виде небольшого отека со­сков на глазном дне и умеренных головных болей. ЭЭГ показывала общемозговые изменения биоэлектрической активности ирритативного характера с неустойчивостью альфа-ритма и преобладанием патологических изменений в теменно-височных отделах левого полушария

Все эти данные в сочетании с повышенным аппе­титом, повышенной жаждой и нарушением формулы сна позволили говорить о поражении таламо-диэнцефальных отделов мозга с дисфункцией височно-теменной области левого полушария.

Нейропсихологическое исследование устанавливало у больной симптомы, которые обычно наблюдаются при поражениях правого полушария — нарушение схемы тела, лицевую агнозию, грубые дефекты акустического анали­за ритмов, психосенсорные расстройства в виде зритель­ных и слуховых галлюцинаций. Поскольку эти симптомы выступали на фоне клинической картины поражения ле­вого полушария мозга, это потребовало уточнения сте­пени доминантности левого полушария по речи. С этой целью больной была произведена проба Вала слева, ко­торая вызвала появление не речевых, а психосенсорных расстройств, подтвердив тем самым, что левое полуша­рие мозга не является у данной больной доминантным по речи.

Особенность рассматриваемого наблюдения состоит в том, что письмо как хорошо автоматизированная дея­тельность у больной полностью распалось (рис. 3). Боль­ная утратила способность писать рукописным шрифтом

и писала только печатными буквами. Вторая характерная особенность данного типа нарушения письма состояла в том, что наибольшее количество ошибок приходилось не на замены, а на пропуски гласных звуков. Написание каж­дого слова опиралось на поэлементный анализ каждого входящего в заданное слово звука, каждая графема тре­бовала направленного внимания и внешних допол­нительных опор. Именно этим обстоятельством можно, по-видимому, объяснить и выпадение гласных звуков, произнесение которых связано с меньшей опорой на кор­ковые кинестетические сигналы, по сравнению с соглас­ными звуками.

После проведения курса лечения (дегидратирующей терапии) на фоне улучшения общего состояния больной изменилось и ее письмо. Теперь оно полностью повторяло те явления, которые мы видели в приведенных выше на­блюдениях (рис. 3, Б).

У всех наблюдавшихся нами больных нарушения написания гласных букв, в меньшей степени опираю­щихся на корковые кинестетические сигналы и пото­му менее осознаваемых по сравнению с согласными звуками, наиболее отчетливо обнаруживались в усло­виях автоматизированного письма и могли быть в из­вестной степени ликвидированы, если процесс написания слов переводился на уровень осознанных произвольных действий. Так, при переключении письма на произвольный уровень (когда больному предлага­лось писать медленно, проговаривая предъявленное для написания слово) в ряде случаев удавалось достичь едва ли не полного исчезновения ошибок (рис. 1, Б).

В этом состоит существенное отличие анализируе­мого нами типа нарушений письма от всех расстройств, которые наблюдаются при поражениях речевых зон мозга, когда наиболее отчетливые нарушения обна­руживаются именно при задании писать медленно, в то время как предложение выполнить ту же задачу бы­стро, с опорой на прежние навыки автоматизиро­ванного письма, как правило, устраняло выявленные затруднения (А.Р.Лурия, Э.Г.Симерницкая, Б.Тубылевич, 1970). Различная роль правого и левого полушария в процессах письма позволяет объяснить, казалось бы, парадоксальные факты, состоящие в том, что написа­ние одних и тех же слов у одного и того же больного зависит не только от того, на каком уровне (произ­вольном или автоматизированном) осуществляется данная деятельность, но и от того, какой рукой она осуществляется.

Наблюдения показывают, что такие нарушения, когда утрата возможности копировать и писать буквы под диктовку сопровождается сохранной возможностью выполнения этих задач на автоматизированном уров­не, имеют место лишь при письме правой рукой. При правостороннем гемипарезе, когда больной вынужден писать левой рукой, написание привычных слов и иде­ограмм нарушается в той же степени и по тем же ос­нованиям, как и написание любых других слов.

На рис. 4 представлено письмо больной К., 42 лет, с грубым нарушением звуко-буквенного анализа и полным распадом письма. Больная оказывается спо­собной писать правой рукой только привычные, хо­рошо упроченные в прошлом опыте слова. Написание тех же слов левой рукой грубо нарушено, что может быть объяснено тем, что письмо левой рукой, в от­личие от правой, не может быть выполнено в форме упроченного двигательного стереотипа и потому при­обретает характер сознательного, произвольно управ­ляемого процесса.

Обратную картину можно наблюдать у представ­ленных выше больных, у которых отмечено выпадение непроизвольных, не несущих смысло-различительной функции, компонентов письма. Выраженность этого дефекта наиболее отчетливо выступает при письме правой рукой. При переключении письма на левую руку, где оно начинает строиться из единичных со­знательных и произвольных элементов, письмо ока­зывается значительно более сохранным (рис. 4, III).

Тот факт, что отчетливо выступающее различие в письме обеих рук не зависит от стороны поражения мозга, говорит о том, что оно не может быть сведено к нарушению элементарных двигательных функций.

Следовательно, наблюдаемый при поражениях доминантного по речи полушария тип нарушения выс­ших психических процессов, и в частности письма, когда становится недоступным развернутый произволь­ный анализ деятельности и когда для восстановления данного процесса необходимо перевести его на авто­матизированный уровень, не является единственным видом нарушений психических функций.

Наряду с этим можно наблюдать и другой вид на­рушений, когда автоматизированное протекание слож­ных форм психической деятельности становится невозможным и когда для восстановления нарушенной функции оказывается необходимым превращение ее в цепь изолированных, сознательных, произвольно орга­низованных процессов.

Наблюдения позволяют высказать предположение, что к осуществлению этих неосознаваемых уровней интеграции имеют отношение структуры недоминант­ного по речи полушария головного мозга.

Рис. 4, Различные типы ошибок при письме правой и левой рукой:

/— письмо больной К. (42 года, образование высшее) под диктовку правой рукой; // — письмо привычных слов; /// — письмо больной К. (24 года, образование среднее)

Е.Д.Хомская об асимметрии блоков мозга1

Как известно, концепция А.Р.Лурия о трех функ­циональных мозговых блоках представляет собой общую схему работы мозга как субстрата психичес­ких процессов. Анализируя творчество А.Р.Лурия, можно отметить, что эта концепция была сформу­лирована им сравнительно поздно. Ее еще нет в моно­графии «Высшие корковые функции и их нарушения при локальных поражениях мозга» (1-е издание ко­торой вышло в 1962 г., а 2-е — в 1969 г.), являю­щейся классическим трудом по нейропсихологии. Впервые эта концепция была сформулирована в почетной вечерней лекции на XVI Международном психологическом конгрессе в Амстердаме (1968). Позже она излагалась в ряде его публикаций, но осо­бенно полно — в монографии «Основы нейропси­хологии» (1973).

В настоящее время эта концепция входит в основ­ной фонд теоретических представлений нейропсихо­логии. В соответствии с ней весь мозг как субстрат психических процессов подразделяется на три основ­ных структурно-функциональных образования (блока) или на три основных аппарата мозга, участие которых необходимо для осуществления любого вида психи­ческой деятельности. А.Р.Лурия пишет, что «с некото­рым приближением к истине их можно обозначить как: 1 — блок, обеспечивающий регуляцию тонуса и бодр­ствования, 2 — блок получения, переработки и хра­нения информации, поступающей из внешнего мира; 3 — блок программирования и контроля за психичес­кой деятельностью» (А.Р.Лурия, 1973, с.84).

К 1-му блоку А.Р.Лурия относил мозговые струк­туры, расположенные по средней линии, включаю­щие неспецифические образования разных уровней; во 2-й блок он включал корковые и подкорковые структуры, составляющие задние отделы больших полушарий, в 3-й — корковые и подкорковые отделы премоторных и префронтальных областей мозга.

Данная концепция имеет принципиальное зна­чение для современных нейропсихологических пред­ставлений о соотношении мозга и психики прежде всего потому, что она трактует мозг как целостный интегративный орган, обеспечивающий осуществле­ние любого психического процесса. Эта концепция родилась в борьбе как с «узким локализационизмом», разделяющим мозг на множество автономных «моз­говых центров», отвечающих за различные психи­ческие процессы, так и с «антилокализационизмом», трактующим мозг как некое аморфное целое, рав­ноценное (эквипотенциальное) по своим функци­ям во всех своих отделах. Эта концепция важна также и тем, что она вводит в мозговые основы психичес­кой деятельности помимо коры также и подкорковые образования, так как каждый блок рассматривается как структура, имеющая не только горизонтальную (корково-корковую), но и вертикальную (подкор-ково-корковую) организацию. Наконец, эта концеп-

¹ Нейропсихология сегодня / Под ред. Е.Д.Хомской. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1995. С.14—27.

ция на паритетных началах вводит в мозговые осно­вы психической деятельности не только специфи­ческие (анализаторные) и ассоциативные (третичные поля коры больших полушарий) структуры, но и неспецифические образования, функции которых состоят в обеспечении нужного тонуса и бодрство­вания, т.е. определенного физиологического режи­ма работы мозга, необходимого для нормального протекания психической деятельности. Тем самым утверждается принципиальная роль активационно-тормозных физиологических механизмов в осуще­ствлении любой психической функции.

Ценность этой концепции очевидна, и она за­нимает важное место в современных нейропсихоло­гических представлениях о мозговой организации высших психических функций. Однако в связи с на­коплением новых клинических и экспериментальных данных и прежде всего в связи с разработкой про­блемы асимметрии больших полушарий головного мозга и их взаимодействия возникла необходимость уточнения этой концепции, что имеет важное зна­чение как с теоретической, так и с практической точки зрения.

Накопленный за последние годы материал (в неврологии, клинической и экспериментальной нейропсихологии, физиологии, нейроанатомии) дает основание считать, что каждый из блоков мозга подразделяется на два относительно автономных блока — правый и левый, обладающих «полу-шарными» особенностями. Иными словами, сущест­вуют левый и правый первый, второй и третий блоки.

Как известно, асимметрия полушарий голов­ного мозга человека имеет анатомические (морфо­логические), физиологические (функциональные) и клинические (поведенческие, феноменологичес­кие) доказательства (О.С.Адрианов, 1983; В.Л.Биан-ки, 1989 и др.).

Наиболее полно изучена разница в функциони­ровании левых и правых структур второго блока (бло­ка получения, переработки и хранения информации, поступающей из внешнего мира). Существенно ме­нее изучены латеральные особенности функциони­рования первого и третьего блоков.

Клиническая феноменология, отражающая ла­теральные различия в нарушении высших психичес­ких функций при поражении задних отделов больших полушарий (второго блока), многократно описана в нейропсихологической литературе (А.Р.Лурия, 1962, 1963, 1966, 1973, \975ицр.;Е.Л.Кок, 1967 ими. др.). Эти различия относятся и к вербальным, и к невер­бальным функциям. Богатый фактический материал, полученный при изучении этой проблемы, позво­лил ряду авторов уже давно предположить, что при односторонних поражениях задних отделов больших полушарий высшие психические функции (прежде всего различные виды когнитивных процессов) стра­дают по определенному латеральному радикалу (или радикалам), отражающему принципы приема, пе­реработки и хранения информации, присущие дан­ному полушарию. Эти принципы определяют как абстрактный (вербально-логический) или конкрет­ный (наглядно-образный), сукцессивный (последо­вательный) или симультанный (одновременный), аналитический или синтетический способы перера­ботки информации (Е.П.Кок, 1967; А.Р.Лурия, 1962 и др.; С.Спрингер, Г.Дейч, 1983 и мн. др.). Выделяют и другие дихотомические принципы. Существование «полушарных» принципов работы мозга было обна­ружено именно при анализе последствий локальных поражений задних отделов левого и правого полу­шарий мозга. В целом, однако, несмотря на большое число публикаций, посвященных латеральной спе­цифике нарушений психических функций (главным образом познавательных процессов) при поражении задних отделов полушарий, эта проблема еще далека от решения — как часть «загадки правого полушария головного мозга», в частности, хотя бы потому, что до сих пор систематическому экспериментальному анализу не подвергались такие факторы, влияющие на латеральную специфику нарушений психических процессов, как возраст испытуемого, его премор-бид (например, правшество—левшество), пол и др. Тем не менее второй блок мозга как в теоретических работах, так и в клинических исследованиях давно уже рассматривается как неоднородный для левого и правого полушарий (или как два варианта одного блока), и это положение скорее нуждается в уточ­нениях, чем в доказательствах.