Сентября Кнут для доносчика и прочие закозявки

Стоим с родительницами, ждем детей. Выскочил Федя и подбежал к маме Димы.

— А вашего Диму Гриша ударил. Прямо в этот, как его, хап.

— Куда? — спросила мама Димы.

— Мама, меня Гриша в пах ударил, — со ступенек школы слетел сам Дима. Орал так, что заглушал звонок.

— Потому что Дима Гришу обозвал, — объяснил Диминой маме Федя.

— Это он меня первый обозвал, — рыдал Дима. — Я давал сдачи. Сдачи можно давать.

— Нет, это Дима начал. — Федя по-прежнему спокойно и рассудительно обращался к родительнице. — Я все видел. И свиньей тоже первый обозвал.

— А он меня, он меня! — всхлипывая, кричал Дима.

— А почему ты друзей закладываешь? — спросила я у Феди.

— Я не закладываю, — ответил мне мальчик, — я правду говорю. И Гриша мне не друг. Но я про друга правду скажу. Хотите? Вот вчера Антон задание не сделал. А сказал, что сделал. Я знал, что он неправду говорит, и все рассказал учительнице.

— Странно, что тебя еще не отлупили, — проговорила я, обращаясь к Феде.

— Антон меня ударил. В грудь, — подтвердил как ни в чем не бывало Федя, — я ему не дал сдачи, а учительнице рассказал, что Антон дерется. Светлана Александровна Антону замечание сделала. А Диме, — обратился правдолюбец к маме Димы, — придется на выходных задание делать. Никому не задали, только ему.

— Мне не задали, не задали! — Дима тем временем уже с остервенением колотил мешком со сменкой об землю.

— Задали-задали, — не замолкал Федя.

— А почему только ему? — спросила ошалевшая от информации мама Димы у Феди.

— Потому что он сначала не слушал, потом играл, а потом плакал.

— А почему плакал?

— Потому что не успел.

— А как Вася себя вел? — поинтересовалась я у Феди. Так, ради любопытства.

— Вася? — Федя задумался. — Вася сегодня хорошо себя вел. Даже блин с вареньем съел на завтрак.

— Ты про всех все знаешь? — уточнила я.

— Да. Вам про кого рассказать?

Тут наконец пришла Федина бабушка.

— Ну что? Опять доносишь? — спросила она строго.

— Опять! — радостно воскликнул Федя.

— Я же тебе говорила: «Доносчику — первый кнут», — устало сказала бабушка.

— Мама, а почему вы меня Васей назвали? — спросил сын после школы.

— Потому что нам с папой очень понравилось это имя. А что?

— Знаешь, вот бывают такие имена, которые разные. Вот у нас мальчик есть. Вообще-то его Денис зовут, но он говорит, что Дэн. И все зовут его Дэн, даже мама. Только учительница Денисом называет. А еще есть мальчик Филя. Я забыл, как его зовут по-настоящему.

— Филипп?

— Да. Только его мама зовет Филей, а он хочет, чтобы Фил. А учительница его тоже Филиппом зовет.

— Ты хочешь, чтобы у тебя было тоже необычное имя?

— Нет. Не хочу. Только иногда хочу. Когда с Настей дружу.

— А при чем тут Настя?

— Ну, ни при чем. Только она, как выздоровела, с Дэном желуди собирала, а не со мной.

Да, я помню это вечное мучение с именами-фамилиями. У нас в классе был мальчик Федя — Федя Морковкин. Так с ним никто не хотел дружить. Его дразнили — «Федя съел медведя, а морковкой подавился». А Ленку Кашеварову как только не обзывали — и Овсянкиной, и Гречкиной, и Кашкиной, и Манкиной, и Перловкиной. А Ирку Похлебину исключительно Похлебкой звали.

Конечно, каждой девочке в детстве хочется быть не Машей или Светой, пятой по счету в классе, а одной-единственной Аэлитой или Матильдой. И куда-то в далекое прошлое ушли прозвища. Сережу никто не называет Серым, Андрея — Дроном, Сашу — Саньком, Диму — Димоном, а Гену — Гендосом…

На следующий день у Васи из портфеля вместе с огрызком вывалилась записка: «Прасти пажалута» и сердечко вместо точки. На обратной стороне бумажки было написано: «Некагда непращюу».

— Вася, это тебе Настя записку написала? — спросила я.

— Ну да.

— А почему ты написал, что никогда ее не простишь?

— Это не я, это Дима написал. Вместо меня.

— А почему ты сам не написал?

— Мне некогда было. Я в прописях всякие закозявки писал.

— Может, закорючки?

— Да, точно.

Октября Лишний папа

Последний учебный день. Детей отправляют на недельные каникулы согласно новой, триместровой схеме обучения. Вчера позвонила активистка родительского комитета и велела прийти помочь разгрузить шкафы — они будут ремонт делать.

— Хорошо, приду, — согласилась я.

— А у вас папы лишнего нет? — уточнила с надеждой активистка.

— Лишнего нет.

— А жаль. У нас есть два водителя, один дедушка, только папы нет.

— А зачем вам папа?

— Так шкафы же перетаскивать…

— Нет, у нас ни лишнего папы, ни водителя, никого нет. Только я.

— Ладно, — разрешила активистка, — давайте хоть вы.

Пошла разгружать. Руководила всеми активистка.

— Так, родительницы, выносим книги, тетради, цветы. Мужчины ждут, пока родительницы все вынесут. Мужчины ждут. Ждут мужчины! — кричала она одному прыткому папе, который пытался вытащить шкаф вместе с содержимым.

— Кто здесь главный? — зашел в класс еще один мужчина.

— Я — главный, — отозвалась активистка. — А вы кто? Папа?

— Ну, что-то вроде того, — засмущался мужчина.

— Проходите, подключайтесь, — радостно пригласила активистка.

Мы бойко таскали книги в коридор.

— Ровнее кладем, ровнее, — руководила активистка, — не сваливаем в одну кучу, нам это потом разбирать. Так, мужчины, выносим шкаф. Выносим!

Мужчины подхватили шкаф и понесли.

— Куда ж вы его? Бочком надо. Он же в дверь не пройдет! — кричала активистка.

— Пройдет, — буркнул один папа.

— Так, поставьте шкаф, переверните и несите боком…

Мужчина так на нее посмотрел… Его удержало от убийства активистки только то, что та не была его женой. Наверное, он об этом и подумал. А была б своя, так давно бы шкафом прибил.

— Отойдите, — сказал он активистке и добавил: — Пожалуйста.

Шкаф действительно не прошел в дверь.

— Вот я же говорила, говорила же… — обрадовалась активистка.

Шкаф наконец вынесли, поставили к стене, мы его опять загрузили книгами. Из соседнего кабинета вышла учительница.

— Надо было его к стене повернуть. Тут же вещи, — сказала она.

— Правильно, — подхватила активистка. — Мужчины, поворачиваем шкаф лицом к стене. Родительницы, отойдите. Мужчины, куда вы поворачиваете? Не тем боком.

Мы забежали в кабинет, потому что мужчины поставили шкаф и недобро смотрели на активистку.

— Так, нам нужны еще мужчины, — ворвалась она в класс.

В классе остался только один папа. Тот, который на первом собрании шкаф пытался сдвинуть. Ему было поручено снимать со стены цветочные горшки и картины. Папа стоял на маленьком стульчике и все равно с трудом дотягивался. Еще две мамы стояли рядом, чтобы в случае чего подхватить или горшок, или папу.

Активистка посмотрела на страдальца — тот никак не мог отцепить картину от стены, — поняла, что он под шкафом не выживет, и убежала опять руководить процессом.

Папа, которого активистка за мужчину не держала, улыбнулся, как бы извиняясь, и покачнулся на стульчике. Две мамы схватили его за талию в четыре руки и больше не отпускали. Папа опять улыбнулся — благодарно.

— Ее бы энергию да в мирных целях, — буркнула первая мама в адрес активистки.

— Да ладно, кричит и кричит, я уже привыкла, не реагирую, — ответила вторая.

— Так, надо воду вынести, — опять ворвалась в класс активистка. Речь шла о больших баллонах с водой для кулера.

Папа, спустившийся со стульчика, взял баллон и понес. Нес медленно. Ему было тяжело. Активистка схватила вторую бадью, как дамскую сумочку, и шла следом.

— Так, пропустите папу с водой, — повторяла она, расчищая дорогу. — Еще чуть-чуть, вон в тот угол ставьте, — говорила она папе, который держал баллон из последних сил. До угла папа не дотянул — уронил.

— Все сама, все сама должна делать, — повторяла активистка. Догнав покатившийся баллон в два прыжка, она легко подхватила и поставила его на место.

— Вроде бы все? — спросила я. Другие мамы закивали головами.

— Все только начинается, — радостно отозвалась активистка. Ее уже обступили замерщик, маляр и электрик. — Так, родительницы, всем спасибо. Значит, так… — переключилась она на ремонтную бригаду.

Мы тихо выскользнули из класса. Кажется, кто-то из мам сказал, что в туалет, папа — покурить, а я сделала вид, что увлечена телефонным разговором…

— Я буду звонить! Будем убирать класс после ремонта! — крикнула активистка. — Не расслабляйтесь!