Воззрения Хакуина на коан и нэмбуцу 1 страница

В заключение я позволю себе привести следующий отрывок из письма,^[84] написанного Хакуином одному из своих учеников благородного происхождения, где он сопоставляет достоинства нэмбуцу и практики коанов как действенных средств, способствующих реализации сатори. Хакуин отнюдь не принижает значимость нэмбуцу или сёмё, практически совпадающих в сознании последователей школы Чистой Земли, но он полагает, что коан обладает гораздо большей эффективностью, активно пробуждая дух вопрошания в сознании йогина дзэн, а именно этот дух в конечном итоге поднимается до опыта дзэн. Нэмбуцу также способно достичь окончательного опыта, но только в исключительных случаях, поскольку в нэмбуцу нет ничего, что пробуждало бы к жизни дух вопрошания.

Хакуин также приводит несколько историй о тех адептах нэмбуцу, которым удалось достичь сатори. Начнем именно с этих мест.

«В период Гэнроку (1688—1703) жили два буддиста: одного звали Эндзо, другого — Энгу. Достигнув реализации, Эндзо встретил Докутана, мастера дзэн, который спросил:

— Где ты родился?

— В Ямасиро.

— Какова твоя вера?

— Чистая Земля.

— Сколько лет Амиде?

— Столько же, сколько и мне.

— Где он теперь? — спросил Докутан.

Вместо ответа Эндзо слегка сжал левую ладонь и

поднял ее.

Увидев этот жест, Докутан удивился и произнес:

— Ты — истинный адепт нэмбуцу.^[85]

Позднее Энгу также достиг реализации».

Примерно в то же время жил другой человек по имени Сокуо, также практиковавший нэмбуцу. Благодаря сосредоточенности он реализовал истину буддизма. Хакуин отмечает, что Сокуо сам описал это.

Таким образом, мы видим, что Хакуин отнюдь не был сторонником исключительно дзэн, он просто не желал, чтобы следующие этой дисциплине отклонялись от уже выбранного ими пути.

Далее в этом же письме мы читаем:

«Когда я говорю, что „му” («У!») и м'ёго (намад- хея, или же имя Будды, нэмбуцу) — вещи одного плана, следует вспомнить и о некотором различии между ними относительно времени конечного опыта и глубины интуиции. Для наиболее одаренных последователей дзэн, стремящихся остановить постоянный поток двойственных фантазий, удалить катаракту невежества, ничто несравнимо по действенности с „му”. В гатхе Фа-яня из Уцзушаня об этом говорится так:

Клинок Чжао-чжоу вытащен из ножен,

Он холоден, как лед, сияет, словно пламя!

Если рискнешь спросить: „Как это может быть?”,

Вмиг пролегает граница между этим и тем.

В этот высший миг [опыта дзэн] нирвана и санса- ра подобны вчерашнему сну; океан миров великого хилиокосма кажется лишь мыльным пузырем; все свя- тые прошлого, настоящего и будущего — не более чем вспышками молнии. Это величайший миг сатори, знаменующийся хэ ти и ся (восклицанием «хэ!»).^[86]

Опыт этот неописуем, и он никогда не может быть просто передан другим. Только испивший воды знает, холодна она или тепла. Десять сторон света претвори-

лись в пространство твоего присутствия. Прошлое, настоящее и будущее сосредоточены в этом моменте твоего сознания. Даже небожители не знают радости, сравнимой с этой; еще меньше знакома она людям. Этот взлет духовной жизни может быть достигнут всего за несколько дней, если только йогин полностью отдается своему упражнению.

Как можно довести дух вопрошания до состояния столь великой концентрации?

Необязательно избегать деятельности, нет нужды искать особых мест уединения и тишины. Усердно вопрошайте о смысле „.му!”, говоря себе: „Это тело, принадлежащее мне, и есть само «му\»; какой смысл скрыт в этом? Что значит отбросить прочь все мысли и фантазии, отдаться только «л«у!»? Какой здесь смысл?” И если вы будете упорствовать в этом, сосредоточившись на одной-единственной мысли, настанет миг, когда состояние великой концентрации станет преобладающ им.

Услышав об этом состоянии великого внутреннего единства, вы можете испытать чувство смятения и даже ужаса; но следует помнить, что это упражнение ведет вас к опыту внутренней реализации, которой достигли все Будды, ибо она разрушает пограничные врата вечного перерождения. Это достижение неизбежно сопряжено с некоторыми трудностями.

Размышляя об этом, я вспоминаю бесчисленных йогинов дзэн, которые испытали величайшую радость, пройдя через состояние великой концентрации и „великой смерти”; но мне известны лишь немногие последователи нэмбуцу, достигшие реализации — зачастую лишь частичной — через мсго (намадхея, то есть «Наму Амида Буцу»). Мастер из Эсин-ина благодаря своим достоинствам, духовной силе, искренности веры мог бы через месяц-другой, самое долгое — через год достичь прозрения истины буддизма, открыть, что он сам является воплощением таковости,

14 Д. Т. Судэуки

15 посвяти он себя „ш/Г или же „трем цзиням льна”. Как жаль, что вместо этого он с поразительным упорством в течение долгих сорока лет все свои силы и время отдавал повторениям „Наму Амида Буцу”. Это связано с отсутствием великого духа вопрошания даже у усерднейших последователей нэмбуцу. А ведь этот дух — скорейший путь к окончательйной реализации.

Другой пример мы встречаем в личности Хонэна Сёнина, чьи нравственность, гуманность, трудолюбие и духовное мужество были необычайны. О нем рассказывали, что он мог читать сутры в темноте благодаря свету, исходящему из его глаз. Столь высоко одаренный человек мог бы с легкостью достичь высочайшего просветления, присутствуй в нем дух вопрошания. У него не было повода жаловаться, что недостаточная длина каната мешала ему измерить глубину источника.

С другой стороны, почему такие высоко одаренные мастера, как Ян-цзи, Хуан-лун, Чжэнь-цзин, Си- гэн, Фо-цзянь и Мяоси (Да-хуэй), которые должны были знать сотни тысяч имен Будд, равно как и сотни тысяч мантр и дхарани, выбирая темы медитаций для учеников, всем им предпочитали „му\”? Они бы не поступали так, если бы не особая привлекательность этого коана. В чем она состоит? В его способности пробуждать дух вопрошания в сознании йогина, что так трудно сделать при помощи повторения мсго, то есть „Наму Амида Буцу”.

Тем не менее причиной распространения нэмбуцу, или сёмё, среди последователей дзэн, соблазнившихся возможностью возрождения в Чистой Земле, был закат духа дзэн в те времена [династии Юань и особенно Мин], когда идея дзёдо пользовалась значительной поддержкой. Во времена же расцвета дзэн не только в Китае, но и в Индии мастера со всей строгостью и полным сознанием своего долга блюли чистоту миссии дзэн. Они боялись только того, что в случае упадка дзэн духу его останется недолго „ковылять”, вскоре и он падет; никогда не помышляли они об обращении к нэмбуцу, о возрождении в Чистой Земле. Но, увы, время шло, и в конце династии Мин появился хромой мастер по имени Чжу-хун из Юньси; его мастерству в дзэн не хватало завершенности, его прозрение было не слишком глубоким. Он бродил где-то в промежуточном пространстве между нирваной и сансарой. Для такой души было совершенно естественным покинуть истинный дух дисциплины ради поисков спасения, которое обещало Общество Белого Лотоса, в древности возглавляемое Хуэй-юанем.

Называя себя учителем Лотосового пруда, он писал комментарии к сутрам школы Чистой Земли для наставления своих учеников. Юань-сянь из Гушаня, известный как учитель Юн-цзяо, объединившись с Чжу-хуном, написали работу, посвященную доктрине Чистой Земли (Цин-и,зы яо-юы). С тех пор чистота духа дзэн претерпела непоправимые искажения не только в самом Китае, но и в Японии. Даже таким мастерам, как Лин-цзи, Дэ-шань, Фэнь-ян, Цы-мин, Хуан-лун, Чжэнь-цзин, Си-гэн, Мяоси и другие, было не под силу остановить мощный натиск учения школы Чистой Земли, угрожавший поглотить сферу подлинного дзэн.

Когда я так говорю, может показаться, что я слишком строг к учению Чистой Земли и напрочь отвергаю практику нэмбуцу. Это не совсем так. Но я не могу одобрить тех ленивых последователей дзэн, которые, претендуя на то, что практикуют именно эту дисциплину, вместе с тем слабы умом и малодеятельны. Слишком вялые для подлинной дисциплины, они с возрастом, чувствуя приближающийся конец, пытаются спастись бегством, ища новой надежды и нового начала в практике нэмбуцу. Они рассказывают всем и каждому, что нэмбуцу — лучший способ спасения, идеально подходящий для живущих в эти последние дни. Они кажутся достаточно благочестивыми, на деле же оскверняют и поносят дзэн, прикидываясь его верными последователями. Они подобны тем насекомым, которые, зарождаясь и вырастая на деревянном столбе, питаются им, съедая его в конечном итоге до трухи. Разве не заслуживают они самой суровой критики?

Со времен Мин эти последователи нэмбуцу, маскирующиеся под адептов дзэн, были весьма многочисленны. И все они — ничтожные, „пыльноголовые” ученики дзэн. Около пятидесяти лет назад я слышал, как мастер сокрушался о положении дел в мире дзэн: „Увы! Что же будет через три сотни лет после нас? Наверное, весь мир дзэн превратится в зал нэмбуцу, где деревянный колокол оглашает помещение, звоня в такт голосам”. Насколько я могу судить, этот пессимизм нельзя назвать безосновательным. И вот вам последнее доброе слово, еще оставшееся у такого старика, как я. Не смотрите на это слово как на разновидность „Кац!”, не обращайтесь с ним как с дхарани и тем более не глотайте, как проглотили бы горькую пилюлю. Так каково же оно, самое доброе слово дзэн? Монах спросил Чжао-чжоу: „Обладает ли собака природой Будды?” Чжоу сказал: „Му!”».^[87]

ПРИЛОЖЕНИЯ^[88] 1

О, что за редкий случай,

Десять тысяч монет отдать за него не жалко!

Шляпа на голове; на бедрах моих повязка;

Полная луна и легкий ветерок в посохе моем!

Согласно второй части Передачи Светильника ^[89] эту гатху изрек монах Хуэй-юань, пришедший к самореализации в тот момент, когда он неожиданно споткнулся, прогуливаясь по двору. Однако в другом месте она приписывается Чжэн-у Сюн-юну.

Хуэй-тан Цзу-синь^[90] (1025—1100) в течение нескольких лет изучал дзэн под руководством Хуэй-на- ня из Хуанбо. Однажды, знакомясь с историей дзэн, он прочел:

«К До-фу пришел монах и спросил:

— Как поживает бамбуковая рощица До-фу?

— Один или два наклонились.

— Не понимаю.

— Три или четыре из них искривились.

Это мондо открыло Цзу-синю глаза. Он отправился к мастеру Хуэй-наню и, когда собирался уже поклониться, постлав свой цзо-цзюй (коврик для сидения), мастер улыбнулся ему, сказав:

— Теперь ты вошел в мою комнату.

Цзу-синь был рад слышать это:

— Если истина дзэн такова, какой обладаю я теперь, для чего же вы заставляли нас биться над смыслом этих старых россказней?^[91]

Мастер ответил так:

— Как бы вы открыли себя, если бы я не заставлял вас неустанно бороться за смысл, пробуя все возможные пути к нему, — что и привело вас в конечном итоге к состоянию не-стремления, не-усилия, когда вы видите все своими глазами, сами себе кивая в ответ».

Бурлящий горный поток — это Будды язык, широкий

и длинный;

Вершина горы, бесконечная света и тени игра,

на гранях ее — не его ли Чистое Тело?

Восемьдесят четыре тысячи гатх за ночь одну прочтены, Но пред другими смогу ли когда-нибудь все

их прочесть?

Это стихотворение вышло из-под пера поэта Су Дун-по.^[92] Звезда его литературного дарования сверкала ярче всех, освещая культурный мир эпохи Сун. Будучи в Цзиннани, он услышал о мастере дзэн по имени Хао, который жил тогда в Юйцюани и был известен своими остроумными ответами. Дун-по тоже был остер на язык. Желая заткнуть за пояс мастера дзэн, поэт переоделся, чтобы не быть узнанным, и пришел к мастеру. Тот спросил:

— Как тебя зовут?

— Мое имя Чэн (весы). Эти весы взвешивают всех мастеров мира.

Хао воскликнул:

— Кац!

И поинтересовался:

— Сколько это весит?

Самонадеянный поэт не знал, что и ответить; ему пришлось снять шляпу перед победителем.

Когда И-хай^[93] пришел к Ци из Юньцзюй, последний спросил:

— Что это такое, что так приходит ко мне?

Это распахнуло очи сознания Хая — он достиг сатори; и в результате родилась гатха:

— Что это такое? — вымолвил Юньцзю;

Спрошенный же враз остолбенел:

Даже если кивнуть сразу, ответив: «Вот это», —

Все равно не спасешься, заживо будешь погребен.

Двадцать лет я паломником шел,

Свершая свой путь с востока на запад:

Теперь же, дойдя до Цисяня,

Ни шагу не сделаю больше.

Это выражение принадлежит Чжи-жу¹ из монастыря Цисянь на горе Лушань, где он достиг сатори под руководством Юань-туна.

Когда Ян-шань изучал дзэн под руководством Бай-чжана, он был столь болтлив, что на одно слово Бай-чжана у него всегда было готово десять. Чжан сказал однажды:

— После меня кто-нибудь позаботится о тебе.

Позднее Ян отправился к Вэй-шаню. Вэй спросил его:

— Мне говорили, что, будучи у Бай-чжана, на одно его слово у тебя всегда было десять, это так?

— Да, так говорят.

Вэй опять спросил:

— Что ты можешь сказать о последней истине буддизма?

Ян уже открыл рот, чтобы ответить, и в этот миг учитель воскликнул:

— Каи,!

Три раза повторял мастер свой вопрос, и трижды, лишь только ученик открывал рот, звучало «Кац!». Наконец Ян не выдержал — поникнув головой, с глазами, полными слез, он произнес:

— Мой усопший мастер говорил мне, что я встречу кого-то, с кем мои дела пойдут лучше. Сегодня я встретил его.

Полный решимости пережить истину дзэн, он отдал три года напряженной духовной дисциплине. Однажды Вэй-шань увидел его сидящим под деревом. Подойдя, он коснулся его спины своим посохом. Ян- шань повернулся и Вэй сказал:

— О Цзи [это было имя Яна], можешь ли ты произнести хоть слово теперь?

— Нет, — был ответ Яна, — ни слова не скажу я сам и не стану занимать у других.

— О Цзи, ты понимаешь.^[94]

Чтобы понять историю Дао-юаня, рассказанную ниже, требуется знакомство с Бай-чжаном и его старой лисой.

Всякий раз, когда Бай-чжан произносил проповедь о дзэн, среди слушателей присутствовал ка- кой-то старик. Однажды после окончания проповеди старик остался. Бай-чжан спросил его, кто он такой. Старик ответил:

— Во времена Будды Кашьяпы я жил на этой горе. Однажды некий монах спросил меня, подвластен ли йогин, воспитавший свой дух в величайшей дисциплине, закону причинности. Я ответил, что нет, не подвластен.^[95] Поэтому я попал на животную стезю существования и с тех пор всегда был лисой. Я бы хотел, чтобы вы были так добры и подсказали мне решение, которое спасет меня ОТ перерождений.

— Что ж, спрашивайте, — согласился Бай-чжан.

— Йогин, прошедший через великую духовную дисциплину, подчинен закону причинности или нет?

— Он не затемняет закона,^[96] — ответил Бай-чжан.

Едва он закончил говорить, как старик уже постиг

истинную природу закона причинности. Уходя, он сказал:

— Теперь я освобожден от животного пути существования. Я жил на противоположном склоне холма. Не будете ли вы так добры сжечь мое тело, как подобает поступать с телом монаха.

Бай-чжан велел секретарю вывесить объявление, что после дневной трапезы состоится похоронная церемония, на которой должна присутствовать вся братия. Монахи не понимали смысла сообщения, поскольку среди них не было умерших. Бай-чжан же отправился к другому склону холма и из небольшой пещеры извлек мертвую лису. Останки были кремированы и, как и просил странный старик, похоронены согласно монашескому уставу.

Этот вопрос о бу лао инь го и о бу мэй инь го чрезвычайно важен не только для буддистов всех направлений и школ, но и для философов, и для религиозно настроенных людей. Другими словами, это вопрос свободы воли, божественной благодати, вопрос об освобождении из-под власти кармы; это вопрос о логике и духе, науке и религии, природе и сверхприроде, нравственной дисциплине и вере. В самом деле, это одна из самых фундаментальных религиозных проблем. Если будет бу лао инь го, то весь строй, весь план универсума оказывается под вопросом, ибо именно инь го, закон причинности, связывает существование в единое целое. Основы общества падут, если не будет нравственной ответственности.

Каково различие между бу лао (не подпадать) и бу мэй (не затемнять)? «Не подпасть» — это нравственный поступок, «не затемнять» — интеллектуальная позиция. Первое полностью выводит индивида из сферы причинности, которая и есть этот мир особенностей, где мы существуем. Здесь есть противоречие: быть в этом мире и в то же время быть вне его. В случае с бу-мэй, «не затемнять», происходит смещение нашей сознательной установки в направлении мира, лежащего над причиной и действием. И в силу этого смещения вся жизнь начинает звучать в новой тональности, которую можно назвать духовным бу лао инь го.

После этих вводных замечаний, нижеследующее станет яснее.

Дао-юань,¹ изучавший дзэн под руководством Хуэй-наня (1002—1069), однажды услышал, как два монаха обсуждали коан о Бай-чжане и лисе. Один говорил: «Ведь даже если ты скажешь бу мэй инь го, ты не освободишься от лисьего существования». Другой подхватил: «То есть бу мэй инь го, и кто когда-либо попадал в лисью форму существования?» Услышав этот разговор, Дао-юань ощутил в себе небывалый подъем духа вопрошания. Сам не зная как, он оказался на тропе, ведущей к вершине горы. Он подошел к ручью и собирался переправиться через него, и тут сознание его распахнулось для истины, сокрытой в коане. Когда позже он рассказывал это Хуэй-наню, слезы бежали по его щекам. Хуэй-нань велел ему отдохнуть на сиденьи своего помощника. Неожиданно пробудившись от глубокого сна, Дао изрек:

Причина и действие — ни подпадание, ни затемнение?

Будь ты монах иль мирянин — не от чего бежать.

Вот человек, чья царственная воля не знает равных себе;

Его не удержит сума, не скроет покров;

Посох по воле своей вправо иль влево вращает,

Прыгает он в гущу львов златогривых, этот мастер лис.

И-хуай из Тяньи,¹ живший во второй половине одиннадцатого века, был сыном рыбака. Прожив несколько лет среди монахов, он пришел к Мин-цзяо для более глубоких занятий дзэн.

Первым делом Цзяо спросил его:

— Как тебя зовут?

— Мое имя И-хуай.

— Почему бы тебе не назваться Хуай-и?

— Но когда-то мне дали именно это имя.

— Кто дал тебе его?

— Прошло уже десять лет со времени моего пострига.

— Сколько пар сандалий износил ты за время своего паломничества?

— О мастер, прошу вас, не смейтесь надо мной!

— Я совершил множество ошибок, как и ты. Что скажешь на это?

Хуай не знал, что ответить.

Тогда Цзяо отвесил ему пощечину, добавив:

— Ах ты, праздный болтун, убирайся прочь!

Когда Хуай вновь пришел к мастеру, последний

заметил:

— Утверждение не достигает цели, отрицание тоже не достигает, также и одновременное утверждение и отрицание. Так что ты там говоришь?

Заметив колебания Хуая, учитель наградил его еще одним ударом и велел убираться прочь. Так повторялось четыре раза.

Хуай был приставлен следить за запасами воды в монастыре. Однажды, когда он нес воду, коромысло внезапно сломалось. Этот случай был толчком, раскрывшим ему истину, прежде скрытую для него. Стихотворение, в котором он излил свои чувства, звучит так:

Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь —

Да, этот горный пик высотой во много тысяч футов;

И вот, смотри-ка, кто-то там стоит на одной ноге;

Он утащил алмаз из пасти дракона;

Все тайны Вималакирти^[97] в одном лишь слове

он держит.

Мастер Цзяо ударом по доске подтвердил истинность опыта.

Монах Лин-тао^[98] был учеником Лэ-таня Хуай-дэ- на. Когда мастер спросил его, какова была цель прихода патриарха с Запада и зачем он, как говорят, передал печать единого сознания, указывающую прямо на человеческую природу, позволяя обретать состояние Будды, Лин-тао не смог ответить.

— Кем ты был до того, как стал монахом? — спросил Дэн,

— Я был пастухом.

— И как ты смотрел за скотом?

— Я выводил стадо рано утром, возвращался же с наступлением темноты.

— Твое невежество великолепно.

Эти последние слова мастера тут же привели сознание Лин-тао к сатори, которое он выразил так:

Расставшись с привязью воловьей, стал я

монахом бездомным;

Лицо и голова обриты, прикрыто тело цзя~ша

(каьиаей).

А если кто меня и спросит, зачем с Запада приходит

Патриарх,

Я пропою, перехватив свой посох: «Ла-ли-ла!»

Когда Юнь-фэн Вэнь-юэ¹ пришел обучаться к Да-юю Liloy-чжи, он услышал от мастера следующую речь:

— О монахи, вы собрались здесь и каждодневно поглощаете огромное количество овощей. Но назови вы их просто грудой овощей, вы отправитесь в преисподнюю с неуклонностью летящей стрелы, — тут мастер прервал речь и покинул возвышение.

Вэнь-юэ был удивлен, не понимая смысла услышанного. Вечером он пришел в комнату мастера. Тот спросил:

— Что ты ищешь?

— Я ищу истину дзэн, — ответил Юэ.

Но мастер не был расположен наставлять его:

— Колесо жизненного вещества должно начать вращаться прежде, чем приведено в движение колесо Дхармы (истины). Ты молод и силен, почему бы тебе не побродить по округе в поисках пропитания для братии? Все мое время поглощает борьба с голодом, как же я могу распространяться о дзэн ради твоего блага?

Юэ со смирением подчинился мастеру и с тех пор следил за запасами еды в монастыре.

Прошло немного времени и Да-юй перешел в Цуйянь; Вэнь-юэ последовал за ним. Когда он попросил мастера наставить его в дзэн, мастер ответил так:

— Буддизм не возражает против множества мозолей. В эту холодную и снежную погоду не позаботишься ли ты об угле для братии?

Юэ вновь подчинился и работал со старанием. Когда же он вернулся, мастер попросил его взять на себя обязанности смотрителя монастыря, поскольку это место пустовало и не было достойных кандидатов на него. Юэ это не нравилось, поскольку ему все время приходилось отдавать время занятиям, с его точки зрения, не имеющим прямого отношения к самому учению дзэн. Он с грустью понимал, что мастер почему-то настроен против него.

Работая в дальней части здания, он, вероятно, много размышлял, но в целом его сознание всегда находилось в состоянии напряженной собранности. Однажды обручи на деревянной бочке, служившей ему сиденьем, неожиданно лопнули, и он упал. Этот случай и пробил брешь в темном и замкнутом до этих пор пространстве его сознания, через которую хлынули потоки света. Тогда он мгновенно постиг тайные пути, которыми шли мысли его мастера. Он поспешно накинул верхнее платье и пошел к мастеру Шоу-чжи. Тот с улыбкой приветствовал Юэ:

— О вэйна,^[99] как рад я видеть, что ты реализовал это!

Юэ дважды поклонился и вышел, не сказав ни слова.

Юй из Дулина,^[100] ученик Ян-цзи (умер в 1049 г.), занимался тем, что кормил монахов-паломников, про- ходивших мимо его храма. Однажды, принимая монаха, пришедшего от Ян-цзи, он спросил, как мастер учил его дзэн. Монах ответил:

— Обычно мой мастер задает следующую задачу ученикам: «Однажды к Фа-дэну пришел монах и спросил: „Как сделать еще один шаг, когда дошел до конца столба длиной в сто футов?” Фа-дэн ответил: „Ох!”»

Услышав это, Юй сильно призадумался. Эта история намекает на гатху, принадлежащую Чжан-ша Цзин-цэню:^[101]

Застыл человек на конце столба длиной

в сотню футов —

Он встал на путь, но сам еще несовершенен;

Пусть же дальше идет с конца столба длиной

в сотню футов,

Ибо тогда вся вселенная на десять сторон окрест

его телом станет.

Человек уже добрался до конца столба, как же может он двигаться вперед? Но ведь чтобы пережить истину дзэн, надо сделать сальто.

Однажды Юй получил приглашение и отправился в путь на хромом осле. Когда он переезжал через мост, осел споткнулся о выбоину и седок упал. «Ох!» — громко воскликнул Юй, и это его восклицание пробудило сокрытые в нем силы сознания, приведя его к состоянию сатори. Опыт этот нашел выражение в следующих строфах:

Есть у меня сверкающий алмаз,

Под спудом забот мирских он долго был погребен.

Покровы пыльные спали нынче утром,

Камень сияет вновь;

Он голубые горы осветил, бегущие вдаль,

в бесконечность. 1

Один драгоценный камень, открытый Юем из Ду- лина, помог пробудиться сознанию Шоу-дуаня из Байюня.^[102] Ян-цзи, который был мастером Шоу-дуаня, однажды спросил его, кто постриг его в монахи.

— Юй из Дулина, — ответил Дуань.

— Я знаю, что Юй упал с хромого осла, что и привело его к сатори. Знаешь ли ты наизусть сочиненное им тогда стихотворение?

Дуань прочел все четыре строфы, начиная со слов «Есть у меня сверкающий алмаз,..».

Как только он закончил, Ян-цзи радостно рассмеялся и быстро вышел.

Шоу-дуань недоумевал. Этой ночью он не сомкнул глаз. С первыми лучами солнца он вновь явился к мастеру и спросил его о смысле вчерашнего смеха. Это происходило в конце года. Мастер спросил:

— Не видел ли ты вчера на улицах охотников на дьявола?

— Да, я их видел.

— По сравнению с ними тебе как будто чего-то не хватает, правда?

Это замечание опять повергло в недоумение Шоу- дуаня.

— Что вы имеете в виду, наставник? Молю вас, объясните.

— Им нравится, когда над ними смеются, ты же боишься насмешек, — объяснил мастер.

После этих слов Дуань достиг сатори.

Цзу-инь Цзюй-нэ^[103] из области Шу, достигший расцвета в середине одиннадцатого века, был великим ученым, столь глубоко искушенным в Пундарике и других системах буддийской философии, что даже маститые ученые стремились заниматься под его руководством. Однако он, видимо, ничего не знал о дзэн. Однажды к нему пришел посетитель, хорошо осведомленный о положении дзэн на юге. Он сказал, что весь буддийский мир Китая увлечен учением Бодхидхармы; что Ма-цзу — один из самых выдающихся его последователей, который появился для того, чтобы исполнилось пророчество Праджняталы,^[104] — так повлиял на буддийских ученых страны, что даже глубоко образованные и понимающие люди, вроде Ляна и Цзяня, известных во всей провинции Шу, либо бросили своих учеников, либо сожгли собрания своих комментариев, чтобы полностью отдаться дзэн.

Рассказ этот произвел сильное впечатление на Цзю-нэ. По совету гостя он отправился странствовать, чтобы своими глазами убедиться в сказанном.

Несколько лет бродил он по провинциям Цзин и Чу, но не выяснил ничего особенного. Он отправился далее на запад и провел десять лет в Сянчжоу под руководством Юна из Дуншаня. Как-то он читал трактат, посвященный Аватамсака сутре. Приводимый ниже отрывок произвел на него такое глубокое впечатление, что сознание его наконец открылось для истины дзэн:

«Гора Сумеру возвышается посреди великого океана, достигая высоты в 84 тысячи йоджан, вершина же ее не может быть измерена посредством рук и ног. Это означает, что гора из 84 тысяч человеческих горестей поднимается над великим океаном страстей. Когда существа достигают такого состояния сознания, в котором отсутствуют мысли [относительности], и из которого удалены все желания, тогда — даже перед лицом этого мира множественностей — страсти их умолкают. Все мирские невзгоды становятся вершиной всезнания, страсти — океаном всезнания. Напротив того, когда сознание исполнено мыслей, размышлений, принадлежащих относительности, оно связано. Тогда возрастают мирские горести, глубже становятся страсти, человеку недоступно достижение вершины знания, которая и есть сущность буддово- сти».

Цзюй-нэ отметил тогда: «Согласно Ши-гуану, „нет ни намека на разгадку”, согласно Ма-цзу — „невежество, довлевшее с безначальных времен, растаяло нынче”. И это — не лживые речи!»

Цин-юань Фо-янь из Лунмэня,¹ умерший в 1120 г., вначале был приверженцем школы виная. Как-то, читая Пундарику, он наткнулся на следующий отрывок:

«Эта Дхарма есть нечто, выходящее за пределы мысли и различения». Прочитанное поразило его. Он пошел к учителю и спросил, что такое Дхарма, выходящая за пределы разума. Учитель не смог просветить его в этом вопросе. Так Фо-янь увидел, что простая ученость и образование не смогут разрешить высшую проблему существования, подверженного закону рождения и смерти.

Фо-янь отправился на юг, чтобы увидеть Фа-яня из Дайбина. Как-то, собирая милостыню в округе Лу, он споткнулся и упал. В тот момент, когда он страдал от боли, он случайно подслушал, как двое мужчин бранились, третий же прервал их ссору словами: «Я смотрю, вы оба все еще потакаете своим страстям». Тогда Фо-янь достиг состояния, близкого сатори.

Но о чем бы он ни спрашивал Фа-яня, ответ был один:

— Мне не заменить тебя, главное — понять все самому.

Это замечание возбудило в Цин-юане желание глубже узнать дзэн. Он решил получить сведения у старшего монаха по имени Юань-ли, но тот лишь ухватил его за ухо и так протащил вокруг очага, приговаривая:

— Лучше понять все самому!