Военные рассказы графа Л. Н. Толстого 3 страница

Изображение русского дворянства. Один из важнейших тематических пластов романа – жизнь русского дворянства начала XIX в. Еще в 1850‑е гг. дворянство интересовало Толстого‑художника как среда, в которой формировались характеры будущих декабристов. По его мнению, истоки декабризма нужно было искать в Отечественной войне 1812 года, когда многие представители дворянства, испытав патриотический подъем, сделали свой нравственный выбор. В окончательном варианте романа дворянство уже не только среда, из которой появляются люди, задумавшиеся о будущем России, не только общественно‑идеологический фон для главного героя – декабриста, но и полноценный объект изображения, аккумулирующий размышления автора о судьбе русской нации.

Дворянство Толстой рассматривает в его отношении к народу и национальной культуре. В поле зрения писателя – жизнь всего сословия, которое предстает в романе как сложный социальный организм: это сообщество людей, живущих многообразными, порой полярно противоположными, интересами и стремлениями. Нравы, поведение, психология, образ жизни различных кругов дворянства и даже отдельных его представителей – объект пристального внимания романиста.

Петербургский свет – лишь небольшая, наиболее отдаленная от интересов народа часть сословия. Ее духовный облик выясняется в самом начале романа. Вечер у Анны Павловны Шерер, которую автор сравнивает с хозяйкой «прядильной мастерской», – это «равномерная, приличная разговорная машина», заведенная для обсуждения модных тем (разговаривают о Наполеоне и готовящейся антинаполеоновской коалиции) и демонстрации светской благовоспитанности. Здесь все – разговоры, поведение героев, даже позы и выражения лиц – насквозь фальшиво. Нет лиц, индивидуальностей: все словно надели маски, намертво приставшие к лицам. Василий Курагин «говорил всегда лениво, как актер говорит роль старой пиесы». Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, «была преисполнена оживления и порывов». Живое общение заменено обрядами, механическим соблюдением светского этикета. «Все гости, – иронически замечает автор, – совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки» (т. 1, ч. 1, II). Громкий разговор, смех, оживление, любое непосредственное проявление человеческих эмоций здесь абсолютно неуместны, так как нарушают заранее определенный ритуал светского общения. Вот почему поведение Пьера Безухова выглядит бестактным. Он говорит что думает, увлекается, спорит со своими собеседниками. Наивный Пьер, поддавшись обаянию «изящных» лиц, все ждал чего‑нибудь «особенно умного».

Важнее речей становится то, что не высказывается, а тщательно скрывается посетителями Шерер. Например, княгиня Друбецкая только потому пришла на вечер, что хочет добиться у князя Василия протекции для сына Бориса. Сам князь Василий, желающий пристроить сына на место, которое предназначалось барону Функе, спрашивает, правда ли, что императрица желает назначения барона на это место, «как будто только что вспомнив что‑то и особенно‑небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения» (т. 1, ч. 1, I). Изнаночная сторона скованной условностями жизни высшего петербургского общества – дикая попойка у Анатоля Курагина, в которой участвует Пьер Безухов.

В Москве жизнь в меньшей степени подчинена условностям, чем в Петербурге. Здесь больше людей неординарных, таких, как граф Кирилл Владимирович Безухов, старый екатерининский вельможа, или Марья Дмитриевна Ахросимова, эксцентричная московская барыня – грубоватая, не боящаяся высказать все, что считает нужным и кому считает нужным. В Москве к ней привыкли, а в Петербурге ее поведение шокировало бы многих.

Семья Ростовых – типичная московская дворянская семья. Илья Андреевич Ростов известен своим хлебосольством и щедростью. Именины Наташи – полная противоположность вечера у Шерер. Непринужденность общения, живой контакт между людьми, доброжелательность и искренность чувствуются во всем. Герои не разыгрывают привычный спектакль, а предаются искреннему веселью. Этикет постоянно нарушается, но это никого не приводит в ужас. Заразительный смех – непритворный, свидетельствующий о полноте ощущения жизни, – постоянный гость в счастливой семье Ростовых. Он быстро передается всем, соединяя даже самых далеких друг от друга людей. Гостья Ростовых рассказывает о бесчинствах Пьера в Петербурге, о том, как квартального привязали к медведю. «– Хороша… фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху». При этом «дамы невольно смеялись и сами» (т. 1, ч. 1, VII). Наташа, смеясь, вбегает со своей куклой в комнату, где сидят взрослые. Она «смеялась чему‑то, толкуя отрывисто про куклу…», в конце концов «не могла больше говорить (ей все смешно казалось)… и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись» (т. 1, ч. 1, VIII). В доме Ростовых не притворяются, обмениваясь многозначительными взглядами и натянутыми улыбками, а смеются, если смешно, искренне радуются жизни, печалятся чужому горю, не скрывают своего.

В 1812 г. особенно отчетливо проявился эгоизм петербургского дворянства, его кастовая замкнутость, отчужденность от народных интересов. «Разговорная машина» работает на полную мощь, но за приглаженными светскими рассуждениями о народном бедствии и вероломных французах не стоит ничего, кроме привычного равнодушия и ура‑патриотического ханжества. Москвичи покидают свой город, не думая о том, как это будет выглядеть со стороны, не делая патриотических жестов. Анна Павловна Шерер демонстративно отказывается ездить во французский театр: из «патриотических» соображений. В отличие от Москвы и всей России, в Петербурге во время войны ничего не изменилось. Это была по‑прежнему «спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь» (т.4, ч.1, I). Петербургский свет больше занимает, кого из своих многочисленных поклонников выберет Элен, кто в милости или в опале при дворе, чем происходящее в стране. События войны для петербуржцев – источник светских новостей и сплетен об интригах штабных военных.

Жизнь московского и провинциального дворянства во время войны резко изменилась. Жители городов и деревень, оказавшихся на пути Наполеона, должны были или бежать, бросив все, или остаться под властью неприятеля. Наполеоновские войска разорили имение Болконских Лысые Горы и имения их соседей. Москвичи, по словам Толстого, с приближением неприятеля относились к своему положению «еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность». «Давно так не веселились в Москве, как в этот год», «растопчинские афишки… читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина» (т. 3, ч. 2, XVII). Многим поспешный отъезд из Москвы грозил разорением, но никто не думал, хорошо или плохо будет под управлением французов в Москве, все были уверены, что «под управлением французов нельзя было быть».

Русское крестьянство. Образ Платона Каратаева. Мир крестьянства в изображении Толстого гармоничен и самодостаточен. Писатель не считал, что крестьяне нуждаются в каком‑либо интеллектуальном воздействии: никто из героев‑дворян и не помышляет о том, что крестьян нужно «развивать». Напротив, часто именно они оказываются ближе к пониманию смысла жизни, чем дворяне. Безыскусную одухотворенность крестьянина и сложный духовный мир дворянина Толстой изображает как различные, но взаимодополняющие начала национального бытия. При этом сама способность устанавливать контакт с народом – показатель нравственного здоровья толстовских героев‑дворян.

Толстой неоднократно подчеркивает зыбкость межсословных границ: общее, человеческое, делает их прозрачными. Например, ловчий Данило исполнен «самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников». Он позволяет себе «презрительно» смотреть на барина – Николая Ростова. Но для того «презрение это не было оскорбительно»: он «знал, что этот все презирающий и превыше всего стоящий Данило все‑таки был его человек и охотник» (т. 2, ч. 4, III). Во время охоты все равны, все подчиняются однажды заведенному порядку: «Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение» (т. 2, ч. 4, IV). Только в пылу охоты ловчий Данило может обругать Илью Андреевича, упустившего волка, и даже замахнуться на него арапником. В обычных условиях такое поведение крепостного по отношению к барину невозможно.

Встреча с Платоном Каратаевым в бараке для пленных стала важнейшим этапом духовной жизни Пьера Безухова: именно этот солдат‑крестьянин вернул ему утерянную веру в жизнь. В эпилоге романа главным нравственным критерием для Пьера становится возможное отношение Каратаева к его деятельности. Он приходит к выводу, что тот, пожалуй, не понял бы его общественной деятельности, но наверняка одобрил бы семейную жизнь, так как во всем любил «благообразие».

Народная жизнь в романе сложна и разнопланова. В изображении бунта богучаровских крестьян Толстой выразил свое отношение к консервативным началам патриархально‑общинного мира, склонного противиться любым переменам. Богучаровские крестьяне отличались от лысогорских «и говором, и одеждой, и нравами». Стихийность народной жизни в Богучарове гораздо заметнее, чем в других местностях: здесь было очень мало помещиков, дворовых и грамотных. Богучаровские крестьяне живут небольшой замкнутой общностью, фактически изолированной от остального мира. Без видимых причин они внезапно начинают «роевое» движение в каком‑нибудь направлении, повинуясь каким‑то непонятным законам бытия. «В жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников» (т. 3, ч. 2, IX), – подчеркивает писатель. Оторванность от остального мира порождала среди них самые нелепые и причудливые слухи «то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят…». Поэтому «слухи о войне и Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле» (т. 3, ч. 2, IX).

Стихия богучаровского бунта, общее «мирское» настроение полностью подчиняют себе каждого крестьянина. Даже староста Дрон был захвачен общим порывом к бунту. Попытка княжны Марьи раздать господский хлеб закончилась неудачей: «мужиков толпы» невозможно убедить с помощью разумных доводов. Только «неблагоразумный поступок» Ростова, его «неразумная животная злоба» могли «произвести хорошие результаты», отрезвить возмущенную толпу. Мужики беспрекословно подчинились грубой силе, признавшись, что бунтовали «по глупости». Толстой показал не только внешние причины богучаровского бунта (слухи о «воле», которую «господа отняли», и «сношения с французами»). Глубинная, скрытая от постороннего взгляда общественно‑историческая причина этого события – внутренняя сила, накопившаяся в результате работы «подводных струй», вырвавшаяся, подобно лаве из кипящего вулкана.

Образ Тихона Щербатого – важная деталь огромной исторической фрески о народной войне, созданной Толстым. Тихон единственный из своей деревни нападал на «миродеров» – французов. Он по собственной инициативе примкнул к «партии» Денисова и скоро стал в ней «одним из самых нужных людей», проявив «большую охоту и способность к партизанской войне». В партизанском отряде Тихон занимал «свое особенное» место. Он не только выполнял всю самую черную работу, когда «надо было сделать что‑нибудь особенно трудное и гадкое», но и был «самый полезный и храбрый человек в партии»: «никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов».

Кроме того, Тихон был «шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину». Во внешнем облике и поведении Тихона писатель заострил черты шута, юродивого: «изрытое оспой и морщинами лицо» «с маленькими узкими глазами». Лицо Тихона после того, как он «днем залез… в самую середину французов и… был открыт ими», «сияло самодовольным весельем», внезапно «вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый)» (т. 4, ч. 3, VI). Искренняя веселость Тихона сообщается окружающим, которые не могут удержаться от улыбок.

Тихон – беспощадный, хладнокровный воин. Убивая французов, он подчиняется только инстинкту истребления врага, а к «миродерам» относится почти как к неодушевленным предметам. О пленном французе, которого только что убил, он говорит так: «Да что, совсем несправный… Одежонка плохонькая на нем, куда же его водить‑то… Вот дай позатемняет, я табе каких хоть, хоть троих приведу» (т. 4, ч. 3, VI). Своей жестокостью Тихон напоминает хищника. Не случайно автор сравнивает его с волком: Тихон «владел топором, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости».

Образ Платона Каратаева – один из ключевых образов романа, отразивший размышления писателя об основах духовной жизни русского народа. Каратаев – крестьянин, оторванный от привычного жизненного уклада и помещенный в новые условия (армия и французский плен), в которых особенно ярко проявилась его духовность. Он живет в гармонии с миром, с любовью относится ко всем людям и ко всему, что происходит вокруг. Он глубоко чувствует жизнь, живо и непосредственно воспринимает каждого человека. Каратаев в изображении Толстого – образец «естественного» человека из народа, воплощение инстинктивной народной нравственности.

Платон Каратаев показан в основном через восприятие Пьера Безухова, для которого стал «самым сильным и дорогим воспоминанием». Он сразу произвел на Пьера «впечатление чего‑то круглого», уютного: «вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что‑то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые» (т. 4, ч. 1, XIII). Само присутствие Каратаева в бараке для пленных создавало ощущение уюта: Пьера заинтересовало, как он разувался и располагался в своем «благоустроенном» углу – даже в этом «чувствовалось что‑то приятное, успокоительное и круглое».

Каратаев выглядел очень моложаво, хотя ему, судя по его рассказам о былых сражениях, было за пятьдесят (он сам не знал своего возраста), казался физически крепким и здоровым человеком. Но особенно бросалось в глаза «молодое» выражение его лица: оно «имело выражение невинности и юности». Каратаев постоянно занимался каким‑то делом, что, видимо, вошло у него в привычку. Он «все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно». Попав в плен, он, казалось, «не понимал, что такое усталость и болезнь», в бараке он чувствовал себя как дома.

Голос Каратаева, в котором Пьер находил необычайное «выражение ласки и простоты», – «приятный и певучий». Его речь порой была бессвязной и нелогичной, но «неотразимо убедительной», производившей глубокое впечатление на слушателей. В словах Каратаева, как и в его облике и поступках, было «торжественное благообразие». В манере говорить отразилась текучесть его сознания, изменчивого, как сама жизнь: «Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо» (т. 4, ч. 1, XIII). Он говорил свободно, не делая для этого никаких усилий, «как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него», пересыпал свою речь пословицами и поговорками («от сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся», «где суд, там и неправда», «наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету», «не нашим умом, а божьим судом»).

Каратаев любил весь мир и всех людей. Его любовь была всеобщей, неизбирательной: он «любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком», «с теми людьми, которые были перед его глазами». Поэтому «привязанностей, дружбы, любви» в обычном понимании «Каратаев не имел никаких». Он глубоко чувствовал, что жизнь его «не имела смысла как отдельная жизнь», «она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал» (т. 4, ч. 1, XIII). Короткая молитва Каратаева кажется простым набором слов («Господи, Иисус Христос, Никола Угодник, Фрола и Лавра…») – это молитва обо всем живущем на земле, которую возносит человек, обостренно чувствующий свою связь с миром.

Вне привычных условий солдатской жизни, вне всего, что давило на него извне, Каратаев незаметно и естественно возвратился к крестьянскому укладу жизни, облику и даже манере говорить, отбросив все чуждое, насильно навязанное ему извне. Крестьянская жизнь для него особенно привлекательна: с ней связаны дорогие воспоминания и представления о благообразии. Поэтому и рассказывал он преимущественно о событиях «христианского», как он его называл, быта.

Каратаев умер так же естественно, как и жил, испытывая «тихий восторг» и умиление перед великим таинством смерти, которое ему предстояло. Рассказывая уже не в первый раз историю о безвинно пострадавшем старом купце, он был полон «восторженной радости», которая передавалась и окружающим, в том числе Пьеру. Каратаев воспринимал смерть не как наказание или муку, поэтому на его лице не было страдания: в нем «светилось» «выражение тихой торжественности» (т. 4, ч. 3, XIV).

Образ Платона Каратаева – образ крестьянина‑праведника, который не только сам жил в ладу с миром и людьми, восхищаясь любым проявлением «живой жизни», но и сумел воскресить зашедшего в духовный тупик Пьера Безухова, навсегда оставшись для него «вечным олицетворением духа простоты и правды».

Нравственные искания героев романа. По убеждению Толстого, подлинная духовная жизнь человека – тернистый путь к нравственным истинам. Многие герои романа проходят этот путь. Нравственные искания свойственны, по мысли Толстого, только дворянству – крестьяне интуитивно ощущают смысл бытия. Они живут гармоничной, естественной жизнью, и потому им легче быть счастливыми. Их не тревожат неизменные спутники нравственных исканий дворянина – душевная смута и тягостное ощущение бессмысленности своего существования.

Цель нравственных исканий героев Толстого – счастье. Счастье или несчастье людей – показатель истинности или ложности их жизни. Смысл духовных поисков большинства героев романа в том, что они в конце концов прозревают, избавляясь от ложного понимания жизни, мешавшего им быть счастливыми.

«Великое, непостижимое и бесконечное» открывается им в простых, обыденных вещах, которые раньше, в период заблуждений, казались слишком «прозаичными» и потому недостойными внимания. Пьер Безухов, попав в плен, понял, что счастье – это «отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни», а несчастливым человека делает избыток «удобств жизни» (т. 4, ч. 2, XII). Толстой учит видеть счастье в самых обычных, доступных абсолютно всем людям вещах: в семье, детях, в ведении хозяйства. То, что объединяет людей, и есть, по мнению писателя, самое важное и значительное. Вот почему попытки его героев найти счастье в политике, в идеях наполеонизма или общественного «благоустройства» терпят крах.

Способность к духовной эволюции – характерная черта «любимых», духовно близких автору героев: Андрея Болконского, Пьера Безухова, Наташи Ростовой. Духовно чуждые Толстому, «нелюбимые» герои (Курагины, Друбецкие, Берг) не способны к нравственному развитию, их внутренний мир лишен динамики.

Нравственные искания каждого из героев имеют неповторимо индивидуальный ритмический рисунок. Но есть и общее: жизнь заставляет каждого из них постоянно пересматривать свои взгляды. Убеждения, выработанные ранее, на новых этапах нравственного развития подвергаются сомнению и вытесняются другими. Новый жизненный опыт разрушает веру в то, что не так давно казалось незыблемой истиной. Нравственный путь героев романа – это смена противоположных циклов духовной жизни: вера сменяется разочарованием, за которым следует обретение новой веры, возвращение утраченного смысла жизни.

В изображении центральных персонажей «Войны и мира» реализована толстовская концепция нравственной свободы человека. Толстой – непримиримый противник подавления свободы личности и какого‑либо насилия над ней, но решительно отрицает своеволие, индивидуалистический произвол, в котором идея свободы доводится до абсурда. Свободу он понимает прежде всего как возможность выбора человеком правильного жизненного пути. Она нужна лишь до тех пор, пока он не найдет свое место в жизни, пока не окрепнут его связи с миром. Зрелый и независимый человек, добровольно отказавшийся от соблазнов своеволия, обретает истинную свободу: не отгораживается от людей, а становится частью «мира» – цельного, органического бытия. Таков итог нравственных исканий всех «любимых» героев Толстого.

Духовный путь Андрея Болконского. Князь Андрей – высокоинтеллектуальный герой. Периоды духовного просветления сменяются в его жизни периодами скепсиса и разочарования, «пробуксовки» мыслей, душевной смуты. Наметим основные этапы духовного пути Андрея Болконского:

– период всевластия ложной, «наполеоновской», идеи, культ Наполеона, мечты о славе на фоне разочарования в светской жизни (разговор с Пьером в салоне Шерер, отъезд в армию, участие в войне 1805 г). Кульминационный момент – безуспешная попытка найти «свой Тулон» на Аустерлицком поле;

– духовный кризис после ранения под Аустерлицем: мечты о славе и даже сам Наполеон, который был для князя Андрея эталоном великого человека, кажутся ему теперь бесконечно малыми величинами по сравнению с «высоким, справедливым и добрым небом», ставшим для него ёмким духовным символом;

– возвращение в Лысые Горы, рождение сына и смерть жены, пробудившееся чувство вины перед ней, разочарование в прежних индивидуалистических идеалах, решение жить «для одного себя» и своих близких;

– встреча с Пьером, воодушевленным масонскими идеями, спор с ним о добре и зле, о смысле жизни, о самопожертвовании. Пьера поразил взгляд Болконского – «потухший, мертвый, которому, несмотря на видимое желание, князь Андрей не мог придать радостного и веселого блеска» (т. 2, ч. 2, XI). Болконский скептически отнесся к масонским идеям друга, подчеркнув, что знает в жизни «только два действительные несчастья: угрызение совести и болезнь» и что вся его мудрость теперь – «жить для себя, избегая только этих двух зол». Пьер, по его мнению, «может быть, прав для себя», но «каждый живет по‑своему». В споре на переправе Андрей силой логики «побеждает» Пьера, говорящего о Боге и о будущей жизни, но в нем самом появляется нравственное «беспокойство»: слова Пьера задели его за живое. Князь Андрей преображается даже внешне: его «потухший, мертвый» взгляд становится «лучистым, детским, нежным». Душевное состояние также изменилось: он посмотрел на небо и «в первый раз после Аустерлица… увидал то высокое, вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и что‑то давно заснувшее, что‑то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе» (т. 2, ч. 2, XII). Автор отмечает, что «свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь» (т. 2, ч. 2, XII). После этого герой проводит в своих имениях преобразования, «без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда». Он исполнил у себя то, что не удалось Пьеру;

– поездка в имение Ростовых Отрадное, встреча с Наташей, под влиянием которой (особенно после невольно подслушанного ее ночного монолога) в душе Андрея намечается перелом: он чувствует себя помолодевшим, возродившимся к новой жизни. Символом этого возрождения стал старый дуб, увиденный им дважды: по дороге в Отрадное и на обратном пути;

– участие в государственных преобразованиях, общение с реформатором Сперанским и разочарование в нем. Любовь к Наташе преобразила князя Андрея, осознавшего бессмысленность государственной деятельности. Он вновь собирается жить «для себя», а не для призрачного «благоустройства» человечества;

– разрыв с Наташей стал причиной нового и, пожалуй, самого острого духовного кризиса Андрея Болконского. Измена Наташи «тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие». Болконский ищет «самые ближайшие», «практические интересы», за которые можно «ухватиться» (т. 3, ч. 1, VIII). Злоба, неотмщенное оскорбление отравляли «искусственное спокойствие», которое Андрей попытался найти на военной службе;

– в начале войны 1812 года Болконский перешел в действующую армию (из‑за чего он «навеки потерял себя в придворном мире»). Он командует полком, сближается со своими солдатами, которые называют его «наш князь». Накануне Бородинского сражения наметился новый перелом в мировоззрении князя Андрея: жизнь представилась ему «волшебным фонарем», а все, что прежде казалось ему важным, – «слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество» – «грубо намалеванными фигурами», «ложными образами» (т. 3, ч. 2, XXIV);

– нравственное прозрение Болконского происходит после ранения под Бородином. Он испытал «восторженную жалость и любовь» к своему поверженному врагу, изуродованному Анатолю, с которым оказался в одной избе. Размышляя об Анатоле, он пришел к выводу, что самое главное в жизни – то, чему раньше учила его княжна Марья и чего он не понимал: «сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам –… та любовь, которую проповедовал Бог на земле…» (т. 3, ч. 2, XXXVII). Перед смертью Болконский простил Наташу. За два дня до кончины он как бы «пробуждается от жизни», испытывая отчужденность от живых людей и их проблем – они кажутся ему незначительными в сравнении с тем важным и таинственным, что его ожидает.

На ранних этапах духовной жизни Андрея Болконского его высокой духовности сопутствует высокомерно‑презрительное отчуждение от людей: он пренебрежительно относится к своей жене, тяготится любым столкновением с обыденным и пошлым. Под влиянием Наташи он открывает для себя возможность радоваться жизни, понимает, что раньше бессмысленно хлопотал в «узкой, замкнутой рамке».

В периоды нравственных заблуждений князь Андрей сосредоточивается на ближайших практических задачах, ощущая, что его духовный горизонт резко сужается: «Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного» (т. 3, ч. 1, VIII). Как и другие герои романа, князь Андрей в важнейшие моменты своей жизни испытывает состояние умиления, духовной просветленности (например, во время родов жены или в Мытищах, когда к нему, раненному, приходит Наташа). Напротив, в минуты душевного упадка князь Андрей иронически относится к окружающему. Переломы в его мировоззрении – результат столкновения с трагическим и непостижимым (смерть близкого человека, измена невесты), с проявлениями «живой» жизни (рождение, смерть, любовь, физическое страдание). Прозрения Болконского кажутся, на первый взгляд, внезапными, однако все они мотивированы тщательным авторским анализом сложнейшей диалектики его души даже тогда, когда герой абсолютно уверен в своей правоте.

Новый духовный опыт заставляет князя Андрея пересматривать решения, которые казались ему окончательными и бесповоротными. Так, полюбив Наташу, он забывает о своем намерении никогда не жениться. Разрыв с Наташей и нашествие Наполеона обусловили его решение пойти в действующую армию вопреки тому, что после Аустерлица и смерти жены он дал слово никогда не служить в русской армии, даже «ежели бы Бонапарте стоял… у Смоленска, угрожая Лысым Горам» (т. 2, ч. 2, XI).

Пьер Безухов – герой, духовно близкий автору. Нравственная истина не только открывается Пьеру, но и становится основой его «новой жизни». Кратко проследим этапы духовного развития Пьера Безухова:

– Пьер – «чужестранец» в светском мире Петербурга. Воспитанный за границей, он преклоняется перед Наполеоном, считает теорию «общественного договора» Руссо и идеи Великой французской революции спасительными для Европы. Неопытный, наивный Пьер узнает и «изнанку» жизни петербургской элиты: участвует в кутежах с Долоховым и Курагиным;

– получив богатое наследство, Пьер Безухов оказался в центре внимания. Лесть окружающих он принимает за проявление искренней любви. Ничего не понимая в этой новой жизни, Пьер полностью полагается на людей, которые стремятся управлять им, чтобы извлечь свою выгоду. Кульминация его светского «бездорожья» – женитьба на Элен Курагиной. Брак, устроенный князем Василием, стал для Пьера подлинной жизненной катастрофой. Дуэль с Долоховым, на которой он ранит противника, приводит к глубокому нравственному кризису. Пьер чувствует, что растерял все жизненные ценности и нравственные ориентиры. Кризис заканчивается встречей с масоном Баздеевым и вступлением Пьера в ложу «вольных каменщиков»;

– активное участие в деятельности масонской ложи. Пытаясь подчинить свою жизнь жесткому нравственному регламенту, Пьер ведет дневник, интересный беспощадным психологическим самоанализом. Одним из важных событий на этом этапе его жизни стала поездка в южные имения, где он попытался облегчить участь крестьян. Попытка оказалась неудачной: Пьер так и не смог преодолеть отчуждение между ним, барином, и крестьянами, считавшими все его нововведения подозрительной блажью. Впрочем, сам герой уверен, что совершил нечто важное и значительное;

– неудовлетворенность масонской деятельностью, разрыв с петербургскими масонами. Рассеянная, бессмысленная жизнь и новый духовный кризис, который Пьер преодолевает под влиянием внезапно возникшего чувства к Наташе;