Основная задача терапевта в работе с таким клиентом это легализовать агрессию и вернуть ее в контакт между терапевтом и клиентом
Для терапевт просто необходимо сохранять чувствителен к своей злости и усталости, чтобы прервать эту «беготню», «сдастся» раньше, чем сам почувствует бессилие. Для «жертвы» это чувствительная фрустрация: терапевт заявляет, что его предложения не подходят, усилия к решению проблемы прилагает он один и это ему не нравится, поэтому он либо отказывается продолжать оказывать помощь, либо предлагает сместить фокус внимания с беспомощности «жертвы» на отношения с ним. Сам терапевт пока сохраняет уверенность в себе и свободу действий, а «жертва» все еще чувствует злость, стыд, страх... В ответ на это «жертва» может обидеться на терапевта и не скрыть этого, то есть допустить некоторую агрессию к «спасателю», который в данный момент плохо выполняет свою функцию. Если терапевт сразу не поддается чувству вины и жалости, то «жертва» начинает злиться смелее, агрессия возвращается в контакт терапевта и клиента. По мере выражения злости и претензий «жертва» приобретает черты «тирана». Тут-то ее и надо поддержать, принять ее действия с уважением, возможно, извиниться, возможно, установить новые правила и границы, продолжить с ней работу, обратив ее внимание на то, что агрессия не помешала отношениям с терапевтом, а помогла им стать более ясными, простыми, естественными.
В худшем случае «жертва» может на конфронтацию отреагировать еще большей подавленностью и беспомощностью.
Погружаясь в нее, «жертва» запрашивает поддержку в двух формах. Либо согласиться с ней, что все плохо, вместе страдать, либо дать обещание счастья и выполнить его. И то, и другое манипуляция чувством вины терапевта.
Здесь важно обозначить свои границы, сказав, что сам терапевт не считает все безнадежным ни в мире, ни в своей жизни, ни в жизни «жертвы», поэтому поддерживать ее в том, что все плохо, не готов. Точно так же терапевт не готов взять на себя ответственность за благополучие «жертвы» на том лишь основании, что она слабая и просит помощи. Терапевт может помочь совершить некоторые изменения, причем вместе с ней, а не за нее.
Различие в реагировании «жертвы» зависит от уровня патологии личности – невротического или пограничного. В последующей работе необходимо отличать действительное отсутствие у человека в данный момент ресурсов для «схваток» с «тираном» от манипулятивных требований «спасения» как избегания необходимой агрессии и ответственности в жизни.
Основной нерешенными проблемами пограничной личности являются отделение от оберегающей родительской фигуры, интеграция чувств любви и ненависти в отношениях к одному и тому же человеку, поэтому в терапии такая «жертва» ищет защиты прежде всего от переживаний страха, тоски, одиночества, гнева, которые субъективно кажутся опасными для жизни. Ничего не поделаешь, детские травмы жесткой или преждевременной сепарации. Понятно, что сначала надо как-то завершить эту ситуацию потери, расставания, просто обнаружить себя выживающим отдельно, само проживание всего этого окажется главным ресурсом для завоевания свободы и обретения самоуважения ( особенно, если эта родительская фигура была не только мощная и защищающая, но и жестокая ), а потом уже можно решать вопросы своих границ и ответственности с «тираном», от которого «жертва» страдает сегодня.
В этом случае важнее всего «эмпатическое присутствие» терапевта рядом с клиентом в процессе переживания им гнева и печали расставания, это и будет тем эмоциональным опытом, которого клиент был лишен в своей жизни, а дальше начинается собственное бессилие терапевта пережить вместо клиента его горе или избавить его от боли этих чувств. Хорошо, если терапевт научился «быть бессильным», «быть вместе, но не быть вместо» для клиента. В противном случае – прямой путь к «спасательству» и возобновлению кругового движения.
Во втором случае речь идет о невротическом уровне развития личности, где основным проблемой становится соотношение вины и ответственности в жизни. Клиент уже научился некоторой самостоятельности и в чувствах, и в поступках, осталось научиться браться в жизни за то, что можешь, и самому разбираться с последствиями своих действий, а не только требовать то, что хочешь. Здесь лучше придерживаться жесткой позиции: проявление агрессии это именно то, чему «жертва» должна научиться, а как ее еще научить, как не своим примером? Первый шаг к своему «спасению» «жертва» должна сделать сама, предложив ну хоть какой-нибудь выход из терапевтического тупика ( она сама ничего не готова менять, но нуждается в терапевте, терапевт не готов ничего делать за нее, но готов поддерживать ее в реальных шагах ).
Можно сначала поработать с полярностями, поддерживая клиента в том, что все плохо, либо давая невыполнимые обещания, пока «жертва» сама не увидит бессмысленность этого занятия.
«Упорство» «жертвы» зависит от степени ее травмированности и уровня патологии, чем она «более пограничная» или «посттравматическая», тем устойчивее ее зависимая позиция, вплоть до нанесения себе ущерба.
Можно обозначить три основные сферы, откуда клиент может черпать поддержку: собственное тело, восстановление его чувствительности и переживание удовольствия от факта своего телесного существования; окружающая социальная среда, интерес к людям и собственная продуктивная деятельность. Помимо этого, ресурсным может стать само переживание бессилия как возможность наконе-то прекратить заведомо проигрышное противостояние, перестать истощать свои силы, и вместо этого просто остановиться, пережить печаль расставания и грусть от сознавания собственного несовершенства, что, собственно, и ведет к прощанию и завершению ситуации “спасательства” или “жертвенности”.
Клиническая иллюстрация.
Ко мне обратилась молодая женщина по поводу своих отношений с молодым мужчиной – коллегой. Она является директором небольшой частной фирмы, и молодой человек работает у них курьером. Постепенно их отношения из чисто рабочих превратились в дружеские, причем моя клиентка Ольга явно доминировала и покровительствовала в них. Через некоторое время Ольга заметила, что болезненно реагирует , когда молодой человек ( Слава ) общается с другими женщинами, говорит с ней о себе и своей жизни менее откровенно, чем ей хотелось бы, не звонит во-время. Все это она переживает как знаки неуважения и пренебрежения ею. Она хотела бы разобраться, что с ней происходит и как ей следует себя вести.
Сначала мы выяснили, что когда Слава «проявляет неуважение» Ольга злится, но еще сильнее бывает чувство одиночества. Тогда она старается «быть ему полезной, показать, что он со мной в безопасности и может мне доверять». Ей было очень важно заслужить его доверие в дополнение к тому, что вообще она много для него сделала.
Я предложила описать Славу так, как он выглядит в ее глазах.
« ОН слабый, брошенный ребенок, о нем никто не заботится и он никому не верит». Тогда я предложила сказать это про себя, обернуть проекцию.
«Я слабая, я никому не верю, обо мне никто не заботится» сказала Ольга с большой грустью. Она продолжила рассказ о себе, и призналась, что ей очень хочется сильной фигуры рядом, которой она могла бы доверять. В настоящее время она разочарована в возможности такой поддержки. Ольга сказала, что хочет сделать для Славы то, чего не хватает ей самой. Не имея возможности позаботится о своей «детской» части, она заботилась о Славе как о ребенке в надежде, что это спасет от одиночества ее саму и ее «внутренний ребенок» снова сможет надеяться и верить.
Следующий шаг был сделан когда мы прояснили, почему она не может показывать другим людям свою слабую и нуждающуюся в заботе «часть». Быть такой для нее означало стать как мама, а хуже этого для Ольги ничего не было. Со временем, Ольга нашла свои, отличные от маминых, способы обнаруживать свою потребность в заботе перед другими людьми. Ее собственная слабость перестала так жестоко отвергаться и обесцениваться, и уже не было такой «необходимости» проецировать ее на Славу.
Образ Славы стал более реалистичным, однако , он оставался зависимым и нуждающимся в поддержке и на этом основании ему нельзя выражать свое недовольство, оно могло бы быть для него травматическим. Я спросила Ольгу, откуда она знает, что такому человеку нельзя предъявлять претензии. Ольга ответила, что мама ей всегда говорила «слабых обижать нельзя». Отношения Ольги с мамой оставались отчужденными, однако, она продолжала следовать маминому интроекту. Это позволяло в неявном виде сохранять и поддерживать связь с мамой, оставаться ее «хорошей дочерью», в то время как в реальности Ольга демонстрировала , да и в самом деле была, совершенно от нее независимой. Нарушение маминого интроекта вызывало чувство вины и одиночества. «Плохую» Ольгу мама «бросала». Проявляя агрессию к тому, кого считала слабым , Ольга снова возвращалась в эту травму отвержения матерью и стремилась избежать этих чувств, подавляя агрессию там, где она вполне адекватна, попадая таким образом в зависимость. Приняв, хотя бы частично, свою слабую часть, Ольга обнаружила, что она не такая уж сильная, а Слава не такой уж слабый, чтобы жестко следовать маминому интроекту.
Однажды, погружаясь в свою тревогу по поводу отсутствия Славы, Ольга осознала, что вообще боится, что с мужчинами что-то может случится, они могут погибнуть, а ее не окажется рядом. Тут же выяснилось, что ее отец умер от диабета, когда отказался от приема инсулина по настоянию целительницы, а Ольга доверилась его впечатлению о ней и не убедила отца быть осторожнее при отмене лекарства. Следующий этап работы был связан с проработкой чувства вины за смерть отца, принятию своего бессилия перед его гибелью и различению двух важных для нее мужчин - отца и Славы.
После этого Ольга осознала свои обиды и претензии к матери, смогла принять свою агрессию к ней как чувства «брошенного ребенка», вполне адекватные в прошлом, что позволило значительно уменьшить чувство вины перед мамой за эту агрессию.
В связи с финансовыми проблемами Ольга на время прервала наши встречи, но скоро возобновила их, потому что напряжение со Славой опять возросло. Она сознавала, что зависит от него, ей трудно сдерживать свою агрессию к нему , а его поведение стало более вызывающим, но она боится его спугнуть и потерять его доверие, и самое неприятное - это чувство, что она ему не нужна. Ее сопротивление на этом этапе выражалось в бесконечных попытках интерпретировать ее и его поведение, «понять», что же с ней, построению планов своих действий и избеганию актуальных чувств, связанных с его отсутствием. Ольга пыталась получить от меня доказательства того, что счастливых пар очень мало, что, возможно, ей так и не удастся встретить никого другого, а жить никому не нужной она не может, она просила у меня рекомендаций и моих мнений и тут же обесценивала их как неподходящие или спорные в ее случае. Кроме того, она была склонна в конце сессии отрицать то, с чем была согласна в начале, особенно это касалось ее зависимости и невозможности контролировать другого человека. В конце концов я достаточно резко и ясно ей ответила, что готова поддержать любое ее решение: расстаться со Славой или пытаться его завоевать, но я больше не готова идти в обе стороны одновременно. Я предложила ей заключить договор о том, сколько времени она еще хочет подождать и «посмотреть, что будет», ничего не делая сама, а только реагируя на его действия. Спустя месяц мы либо остановимся в нашей работе, либо начнем действовать более целенаправленно. В заключение этой встречи Ольга сказала, что должен же быть безболезненный путь решения этой проблемы. Мне оставалось только сказать правду: такого пути нет. В любом случае она чем-то заплатит за свое освобождение или за свою зависимость и уже ни одна из этих «плат» не будет для нее удобной.
На следующую встречу Ольга пришла веселая и рассказала, что начала действовать со Славой его же способами, отвергать его и тут же почувствовала облегчение. Кроме того, она убедилась, что Слава вполне успешно может без нее обходиться. Ольга не сразу приняла тот факт, что она проявила к Славе агрессию, когда мы это озвучили, первой ее реакцией было чувство вины. Я предложила ей поработать с «пустым стулом» и рассказать маме, почему она так поступила со Славой. Ольга говорила твердо и уверенно о том, что не хочет больше страдать, что она испробовала все способы, чтобы «спасти» Славу и не получила никакой благодарности, а теперь она хочет покоя и легкости для себя. Сказав это, Ольга ощутила облегчение и готовность принять любой ответ матери.
Говоря о Славе, Ольга почувствовала сильную грусть. Она действительно не так уж нужна ему , и этот факт сразу «поставил все на место»: ее интерес к нему удивительным образом иссяк, а это значит им придется расстаться. Ольга говорила, что для нее это означает какое-то время прожитое в одиночестве и это самое грустное.
Это было не первое расставание в ее жизни, и в то же время совершенно другое. Впервые она сама прерывала отношения зависимости , проявив агрессию к «слабому», пережив разочарование и печаль.