Глава 15. Проблема тайных коалиций

Еще один феномен, постоянно наблюдаемый исследова­телями в дисфункциональных семьях, — это причудливые коалиции, поддерживающие состояние борьбы между про­тивостоящими группировками. О нем писали многие авто­ры, но наиболее четко его основные характеристики опи­сал Джей Хэйли в докладе, прочитанном на конференции в 1964 году и впоследствии опубликованном под названием «К теории патологических систем» (Haley, 1966). В этой работе Хэйли блестящее разграничил открыто деклари­руемые альянсы для осуществления чего-либо и отрицаемые коалиции против кого-либо. Последние он назвал «непра­вильными треугольниками». Хэйли характеризует их сле­дующим образом:

1. Люди, принадлежащие к одному треугольнику, не явля­ются равными, в том смысле, что они принадлежат к раз­ным поколениям. Под «поколениями» мы подразумева­ем различные уровни в иерархии власти, как, например, родитель и ребенок в человеческой родословной, на­чальник и подчиненный в административной системе.

2. Представитель одного поколения вступает в коали­цию с представителем другого поколения против равного себе, то есть представителя собственного поколения. «Коалицией» мы называем процесс сов­местных действий, направленных против третьего лица (в отличие от альянса двух людей, связанных общими интересами независимо от третьих лиц).

3. Коалиция между двумя людьми отрицается. Это озна­чает, что имеется поведение, указывающее на суще­ствование коалиции, но при этом отрицается его связь с образованием коалиции. Или — более формально: на одном уровне поведение указывает на существо­вание коалиции, тогда как описание на уровне метакоммуникативного поведения не выявляет коалиции.

Что касается различения альянсов за и коалиций против (Haley, 1966, р. 16-17), то имеющийся опыт свидетельствует о том, что альянсы между представителями разных поколе­ний в семье во многих случаях не только возможны, но час­то принимают вполне приемлемые формы. В качестве при­мера можно привести случай, когда при сверхтревожной матери отец открыто заключает союз с сыном-подростком с целью способствовать автономии последнего, помогая в то же время жене принять новую ситуацию.

По мере накопления нашего опыта и развития спо­собности к наблюдению мы заметили, что очень часто границы между поколениями нарушаются со стороны пред­ставителя второго поколения (феномен чрезмерного про­явления родительской заботы — см.: Boszormenyi-Nagy, Sparks, 1973, p. 151), что существует взаимное притяжение во взаимоотношении между одним из родителей и одним из детей и что во всех неблагополучных семьях, имеющих непсихотического больного, присутствуют те или иные коалиции и фракции. Одна семья, где был страдающий неврозом подросток, привела нас в состояние, очень близ­кое к смущению, когда мы заметили полные страстной любви взгляды, которыми открыто обменивались мать и сын. В семьях с аноректическими пациентами из-за про­тиворечий и отрицаний уже несколько труднее увидеть характерные повторы, указывающие на особенности отно­шений между поколениями (Selvini Palazzoli, 1973, p. 202).

При работе с семьями, о которых идет речь в этой книге, данные трудности достигают максимума. Мы не со­мневаемся, что предшествующие главы уже дали читателю достаточно яркое представление о неистощимых запасах таких приемов, как отрицание, противоречие, «упуще­ние», псевдооткровение, дисквалификация, опроверже­ние, «дымовая завеса», саботаж и т. п., которые эти семьи услужливо держат наготове в своих необъятных арсе­налах, чтобы сбить нас с пути.

В наших исследованиях был период, когда казалось, что мы вывели правило: демонстрируется то, что прямо противоположно действительности. Мы были уверены, что тайная коалиция, сопровождающаяся демонстрацией враждебности и насилия, — это и есть ключ к ответам на наши вопросы. Но и этот подход, в некоторых случаях полез­ный, оказался чрезмерно упрощенным. Поэтому нам при­ходилось двигаться вперед в нашей терапии с крайней осторожностью, путем последовательных воздействий, руководствуясь ответными реакциями, получаемыми на каж­дый наш очередной шаг. Но лишь только искомая «про­блема» раскрывалась перед нами, например, как скрытая коалиция между отцом и идентифицированным пациентом против матери, часто с иносказательными эротическими намеками, тут же фундаментальное значение приобретала занимаемая нами позиция, а именно: полное игнорирование интрапсихической «реальности» данной проблемы. «Про­блема» рассматривается нами исключительно как опре­деленный ход, имеющий, несомненно, центральную роль в формировании и поддержании игры. Отношение к про­блеме как к интрапсихической «реальности» неминуемо привело бы к поиску ее причины, к объяснению страданий и радостей, переживаемых отдельными членами семьи. Все это означало бы не только потерю огромного количества времени, но также блуждание в лабиринте со слабой надеж­дой когда-либо оттуда выбраться.

Все причины, мотивы и чувства должны и впредь оставать­ся в ящике Пандоры. Это не мешает нам, терапевтам с пси-. хоаналитическим образованием, регулярно пользоваться при обсуждении сеансов линейной психоаналитической моделью, формулировать свои причинно-следственные гипотезы, находить объяснения в личной истории паци­ентов и сопоставлять их с гипотезами и объяснениями коллег в ходе командной дискуссии. Это неизбежно, так же как неизбежно использование речи. Тем не менее, как только мы приступаем к выработке терапевтического вмешательства, мы принуждаем себя выйти за рамки ли­нейных языковых моделей, чтобы рассматривать увиден­ное в его актуальной циркулярности как центр или ось динамического равновесия противодействующих сил.

После того как мы добрались до этой оси, наступает критический момент — момент терапевтического вме­шательства.

Чтобы вызвать изменения, терапевтическое вмеша­тельство обязательно должно иметь глобальный и систем­ный характер. Оно должно охватывать всю семью, избегая каких-либо моралистических противопоставлений членов семьи друг другу. Терапевты фиксируют наличие коалиций и дают им позитивную оценку за их благие и доброжела­тельные намерения. Однако явным образом эти коалиции не предписываются. Более того, комментарий составля­ется так, чтобы он был крайне парадоксальным.

Читатель едва ли получит четкое понятие об этой тактике, если мы не проиллюстрируем ее соответству­ющими примерами. Хорошо известно, как мучительно трудно описывать индивидуальную терапию в словах. Нам кажется, что с семейной терапией дело обстоит еще сложнее: зачастую невозможно описать словами это на­пряженное пространство, заполненное непрерывными круговыми взаимодействиями, проявляющимися одновре­менно на различных уровнях, невербальные компоненты которых (жесты, позы, интонации, взгляды, выражения лица) несут в себе важнейшие смысловые векторы.

Вновь линейная и дискурсивная модель вводит нас в за­блуждение. Мы вынуждены довольствоваться ближайшей аппроксимацией, поскольку, как замечает Шендс, «невоз­можно точно описать циркулярные стереотипы, ибо при­рода символических операций отлична от природы физио­логических операций. Попросту говоря, гораздо легче исказить наблюдения в соответствии с категорией линей­ности, чем охватить многозначность, присутствующую в циркулярных физиологических паттернах... Описание физиологических процессов в линейных дискурсивных терминах заставляет вспомнить о квадратуре круга — результат в лучшем случае будет аппроксимацией» (Shands, 1971, р. 35). Соответственно, когда мы пытаемся привести пример, у нас получается нечто бесцветное, сглаженное и лишенное напряжения, что трудно удержаться от мысли: « И... это все?..» Тем не менее мы будем продолжать попыт­ки описания, хоть и приблизительного, так как нам боль­ше ничего не остается. Итак, при полном осознании своих недостатков, мы предлагаем вниманию читателя следую­щий случай.

Семья Алдриги (состоящая из семи человек) была направлена к нам в связи с состоянием дочери Софии, у которой в возрасте девятнадцати лет появились бредо­вые идеи и психотическое поведение. На момент начала семейной терапии Софии было двадцать два года, она про­шла фармакологическую терапию и индивидуальную пси­хотерапию, но без заметных результатов.

На первом сеансе обнаружилась интересная особен­ность семейного стиля общения: хотя это была семья из среднего класса, образованная и культурная, беседа с ней оказалась затруднена из-за использования членами семьи множества необычных выражений, своеобразных способов произнесения некоторых слов и манеры не за­канчивать фразы. У терапевтов это вызывало большие трудности, но члены семьи, похоже, отлично все пони­мали. Не комментируя данный феномен, терапевты огра­ничились тем, что время от времени просили повторить слово или фразу, пока наконец семья не объяснила им ра­достно, что у них есть что-то вроде своего языка. Имея привычку говорить много и все вместе, особенно в раз­говорах с матерью, и стремясь понимать друг друга как можно быстрее, они научились использовать сокращения, намеки и аббревиатуры.

Второе важное наблюдение касалось явного нежела­ния членов семьи, особенно матери, говорить о «симпто­мах» Софии, как если бы они были священной тайной, о которой не подобает упоминать. Все и каждый про­являли к Софии нечто вроде застенчивого уважения.

Терапевтическое вмешательство, которое мы хотим описать, произошло на восьмом сеансе, после ряда других парадоксальных вмешательств, вызвавших существенные перемены в младшем поколении. Старший сын, годами выполнявший роль посредника между своими родите­лями, наконец покинул дом, но продолжал приходить на сеансы. Дочь Лина, у которой мы заметили поползно­вения занять освобожденное братом место, отказалась по­следовать парадоксальному предписанию ей этого места, сделанному терапевтами на пятом сеансе. Мать, в начале терапии оживленная и разговорчивая, теперь выглядела подавленной, усталой и явно постаревшей (как если бы уход сына и новое поведение Лины подорвали ее здо­ровье).

Что касается Софии, то она к восьмому сеансу стала подчеркивать определенные аспекты своего психотиче­ского поведения. С самого начала она являлась на сеансы облаченная в потрепанную мужскую одежду, с коротко подстриженными волосами, в нечищенных и поношенных туфлях и носках разного цвета. На первом сеансе она сигнализировала о своем отсутствии тем, что развалилась в кресле и подняла ворот свитера, закрыв себе им лицо и уши. Впоследствии, отказавшись от этой позы, она про­водила время на сеансах, внося какие-то таинственные записи в маленький засаленный блокнот, а когда к ней обращались, отвечала фразами, напоминающими речи пифии, которые семья (но не терапевты) благоговейно и тщетно пыталась расшифровать. Боковым зрением Со­фия держала всю группу под постоянным наблюдением, особенно это касалось женщины-терапевта, по отноше­нию к которой она демонстрировала своего рода ирони­ческое уважение, вскакивая на ноги, чтобы передать ей пепельницу или открывая перед ней дверь с церемонным поклоном и щелканьем каблуками, словно рекрут, отдаю­щий честь проходящему мимо генералу.

На восьмом сеанс, после вышеупомянутых перемен в семье, она выглядела еще более потрепанной и мужепо­добной, чем когда-либо. Семья печально рассказала нам, что София, которая с некоторых пор приобрела привычку ругаться сама с собой, занималась этим в течение всей их поездки на поезде до Милана, отпугивая от их купе всех пассажиров. Эти ругательства были связаны с сыпью, несколько недель назад появившейся у нее в области под­мышек и ануса. Во время сеанса София часто вставала, чтобы почесать пораженные зоны, причем делала это так, что даже водитель грузовика мог бы показаться по сравне­нию с ней воплощением хороших манер. Кроме того, она, по рассказам семьи, стала еще более непредсказуемой, чем когда-либо, «полностью утратив чувство времени». Время суток для нее ровно ничего не значило. Она яв­лялась домой за полночь, игнорировала семейное рас­писание приемов пищи и т. д. Бывало и так, что она отказывалась выходить из дома, ругаясь целыми часами, и никакими силами ее невозможно было отвлечь от этого занятия. Последнее было особенно неприятно, когда к Лине приходили в гости молодые люди. В связи с этим Лина сказала на сеансе, что она хотела бы две недели пожить у подруги и подготовиться к экзаменам. В это вре­мя некоторые ее домашние обязанности будет выполнять брат, который вернется домой на период ее отсутствия. Она добавила, что этот план будет осуществлен лишь в том случае, если получит одобрение терапевтов.

На обсуждении после сеанса двое наблюдателей пред­ложили гипотезу, которую оба терапевта незамедлительно приняли. Она состояла в том, что София успешно имити­рует некоего воображаемого прародителя — недоступного, авторитарного и вульгарного. Таким способом она сообща­ла всем, насколько опасно в семье, где каждый стремится к бегству, иметь «слабого и неэффективного отца», такого, как очень благовоспитанный синьор Алдриги, и насколько важно, чтобы кто-то заменил его, особенно в том, что ка­сается контроля над «женщинами».

Подготовленное после короткой дискуссии воздейст­вие, завершающее этот сеанс, было произведено мужчи­ной-терапевтом в такой форме:

Мужчина-терапевт: «Наша команда уверена, что семья - Алдриги, как мы видим ее сегодня, не нуждается в другом | отце, чем тот, которого она уже имеет. (Пауза) Но что по-! делать, если София вбила себе в голову, что семье нужен совершенно иной отец: отец традиционного типа, при котором женщины знают свое место, контролирую­щий их, критически воспринимающий их требования, приходящий и уходящий в любое время, когда ему нравит­ся. Это отец, который не старается быть утонченным или приятным, не заботится о хороших манерах, не сдержи­вается в ругани, оскорблениях и способен почесать свой зад в любой момент, когда ему надо. София искренне убеждена, что семье нужен именно такой отец, и она взя­ла его роль на себя. Она великодушно пожертвовала для этого своей юностью и женственностью. Зато она бес­покоится о женственности своих сестер, контролируя их на манер отца прежних времен и предохраняя от опро­метчивых шагов».

Лина (прерывая): «Ага! Так вот почему она всегда следит за мной, когда приходит Франческо! Теперь я понимаю. А когда я целую его!.. Она посылает мне такие взгляды... А вот брата она оставляет наедине с его невестой».

Мужчина-терапевт: «Так всегда поступали отцы в патри­архальных семействах. Но давайте вернемся к нашим выводам. Как я уже сказал, мы, терапевты, не согласны с подобными взглядами Софии, но мы все уважаем их, потому что это ее искреннее убеждение, и София сама за него расплачивается. Поэтому, Лина, что касается твоего плана, то ты должна спросить позволения у Со­фии. С этого дня ты должна на все спрашивать ее раз­решения».

Лина: «... но, я... что в конечном счете я должна делать? Слушаться Софию?»

Мужчина-терапевт : «Мы не можем дать тебе никакого совета, Лина. Иначе мы бы сами себе противоречили. Мы уважаем искреннюю убежденность Софии в том, что ей следует представлять в семье отцовский авторитет».

Отец (возбужденно, обернувшись к Лине): «Придется тебе с этим считаться! Как бы ты вела себя с таким папа­шей? Что бы ты делала, если бы я был таким? Пришлось бы приспосабливаться, разве нет? Ты можешь даже взбун­товаться, если захочешь!»

Все это время София сосредоточенно грызла ногти в своем кресле и не открывала рта. Когда терапевты поки­дали комнату, она, против своего обыкновения, не встала и не распахнула дверь перед женщиной-терапевтом.

На обсуждении после сеанса мы предположили, что в се­мейной игре наступят огромные перемены. Нам казалось неизбежным, что София изменит свое поведение и предо­ставит сестер их собственной судьбе. Мы обсудили пове­дение членов семьи — молчание и измученный вид матери, а также возбужденные высказывания отца, которого, как мы были уверены, подбодрила эта интервенция, осу­ществленная мужчиной-терапевтом. Нельзя было не заме­тить, что на всех членов семьи произвела впечатление пассивность женщины-терапевта, которая ограничилась тем, что уважительно и с согласием слушала комментарий коллеги. По крайней мере двое из них попытались вовлечь ее в разговор, но безуспешно (мы заранее договорились между собой, что она будет вести себя именно таким обра­зом) в особенности потому, что на предыдущих сеансах семье достаточно часто удавалось завлечь ее доминиру­ющей ролью, повторяя тем самым семейную игру.

Восьмой сеанс состоялся непосредственно перед лет­ними каникулами, так что между ним и девятым сеансом прошло два месяца. На девятый сеанс семья явилась пунк­туально, в полном составе. Старший брат объявил о своей женитьбе; Лина, закончившая университет с прекрасными результатами, большую часть каникул провела с друзьями. София, напротив, вместе с двумя младшими детьми все лето прожила с родителями в арендованном ими доме на морском берегу. Мы с трудом узнали ее. С завитыми и аккуратно причесанными волосами, — правда, без косме­тики, — в длинном цветастом платье и в модных сандалиях, она была привлекательна.

Расположение членов семьи на этом сеансе тут же дало нам первый материал для наблюдения. Мать сидела на од­ном из кресел, расположенных прямо перед зеркалом. Кресла по обе стороны от нее были пусты. Слева по отно­шению к зеркалу сидела София, и впервые рядом с ней си­дел отец. Справа вместе расположились остальные братья и сестры. Отец, рассказав о том, как они провели лето, принялся критиковать поведение Софии. «Сравнивая это лето с предыдущим, я должен сказать, что положение намного ухудшилось! София так измучила мою жену, что я боюсь за ее здоровье. Если я не отправлю ее на ле­чение, моя жена попадет в больницу! Наш отпуск был сущим кошмаром!»

Мать в течение всей этой тирады молчала и, несмотря на печальное выражение лица, выглядела гораздо лучше, чем когда-либо. Она несколько пополнела, загорела и была элегантно одета.

Закончив свою жалобу, отец, как если бы не мог больше сидеть так близко к Софии, резко поднялся и пересел к остальным детям на единственное свободное кресло. Он сослался при этом на поиск пепельницы, хотя она име­лась как раз рядом с его прежним креслом. Терапевты, как обычно, воздержались от комментариев.

Братья и сестры Софии, как только отец оказался среди них, по очереди накинулись на сестру. Они обви­няли ее в том, что она на самом деле не сумасшедшая, поскольку все свое сумасшествие проявляет в семье, а вне дома ведет себя как положено (и, более того, даже очень мило!), настолько, что получает комплименты (этот факт, не упомянутый отцом, всплыл в ходе весьма накаленной беседы). Они обвиняли ее в том, что она не учится и не ра­ботает, вынуждая семью содержать ее. И это при всех ее революционных идеях насчет буржуазной семьи! «Почему бы тебе не уйти раз и навсегда, — кричала одна из сестер, — и не оставить маму в покое! Маме следовало бы выставить тебя за дверь вместо того, чтобы прислуживать тебе! Раз ты не сумасшедшая, ты должна уйти!»

В этом месте вмешался отец, говоря, что София ни­когда не была более ненормальной, чем сейчас, и он более уверен в ее болезни, чем когда-либо. Она (это его слова) абсолютно неспособна сама заботиться о себе.

Мать не реагировала на весь этот шум и молча курила. На вопрос терапевтов, что она думает о Софии, она отве­тила мягкими отрицаниями и противоречивыми утвержде­ниями. Она дисквалифицировала высказывания детей, заявив, что не испытывает беспокойства по поводу Софии. Она дисквалифицировала слова мужа, сказав, что София в состоянии покинуть дом и отлично сама о себе позабо­титься. Но она не вправе навязывать Софии это решение, потому что тогда оно не будет собственным решением Со­фии. И она незамедлительно вступила в противоречие с самой собой, сообщив, что постоянно должна думать о девочке, так как девочка совершенно непредсказуема. Она всегда, прежде чем что-то сказать, должна спрашивать себя, правильно или неправильно это. Она чувствовала себя счастливой в тех редких случаях, когда ей удавалось пра­вильно сказать или сделать что-то! Что еще может мать?!

В течение долгого времени, пока сестры и братья нападали на Софию, та, против обыкновения, не оставалась в долгу перед обвинителями: провоцировала их острыми критическими замечаниями и раздражала политическими разглагольствованиями, приглашая последовать ее приме­ру, то есть игнорировать ее так же, как она их! Но когда говорила мать, она молчала, имитируя превосходство.

В конце концов, когда сеанс продолжался уже более часа, один из терапевтов закончил его обращением к млад­шему, десятилетнему сыну, который никогда ничего не го­ворил, хотя явно внимательно наблюдал за происходя­щим. Терапевт спросил мальчика, какое впечатление на него производили этим летом родители, когда были вместе. «Хуже, чем в прошлом году, — мгновенно ответил мальчик, — когда София была больна. В этом году они го­раздо больше тревожились и раздражались друг на друга. Папа злился на маму, когда София опаздывала, а мама держала для нее обед на плите. Мама была грустная. Папа и Целия [сестра] часами разговаривали с мамой, доби­ваясь от нее обещания, что когда София опаздывает, она не будет подогревать для нее обед и не будет задавать ей никаких вопросов. А потом, когда мама нарушала свое обещание, папа приходил в ярость...»

Мать (мягко): «Я всегда делала так, как вы хотели. Я уве­рена... Может быть, один или два раза, не помню точно». (Негодующий гул семьи и уход терапевтов.)

На обсуждении мы попытались резюмировать свои наблюдения. София отреагировала на предписание про­шлого сеанса тем, что отказалась от роли патриархального отца и пришла одетая очень женственно. Ее поведение во время сеанса уже не было психотическим. Из описания того, как она вела себя летом, мы сделали вывод, что она заключила тайный союз с матерью, замаскировав его гру­бостью и «издевательствами». Мать, со своей стороны, прятала свой альянс с Софией за тревогой и услужли­востью, допустимыми для «хорошей матери».

Особое положение этой парочки представляло собой угрозу для остальных членов семьи и вызывало у них бессильную ярость. Было очевидно, что София и ее мать ощущают свои силу и превосходство. Мы должны тбыли дать такой комментарий, который бы парадоксально рас­строил все это семейное устройство, поставив всех членов семьи в неустойчивые позиции и тем самым вынуждая их измениться.

Поскольку момент был критический, мы решили дать письменное предписание. Это вносило в терапию неожи­данный и драматический элемент. Мы составили следу­ющий план завершения сеанса. Сообщив семье об этом своем решении, мы попросим отца сделать копии предпи­сания, чтобы у каждого члена семьи был свой экземпляр. Затем мы прочитаем комментарий вслух, в то время как коллеги за зеркалом будут внимательно отслеживать раз­личные реакции семьи. Комментарий был следующий:

«На нас произвели глубокое впечатление действия, предпринимаемые отцом, Антонио, Линой, Целией и Ренцино с целью создать Софии условия для того, чтобы она заполнила жизнь матери. В действительности они убеждены, что члены семьи должны постоянно по очереди поддерживать интерес матери к жизни, даже если это заставляет ее страдать. Прекрасно зная не­зависимый характер Софии, они понимают, что чем больше настаивают на ее уходе от матери, тем сильнее вынуждают ее привязываться к ней».

Молчание, последовавшее за чтением этого текста, было полным. Все сидели уставившись на нас и не шеве­лясь, словно пригвожденные к креслам. Терапевты подня­лись, чтобы вручить комментарий отцу, и одновременно они сообщили дату следующего сеанса. Все члены семьи, кроме матери, начали медленно подниматься с кресел, она еще какое-то время не двигалась с места. София попро­щалась с терапевтами; ее вялое рукопожатие и напряжен­ная улыбка свидетельствовали о ее усилиях продемон­стрировать, что она владеет ситуацией.

Описание терапевтического воздействия должно сде­лать более понятным определение, данное в начале главы. Оно в высшей степени глобально, системно и включает всех членов семьи без каких-либо исключений. Моралис­тические оценки членов семьи и семейных группировок отсутствуют.

Косвенно продемонстрированная и притом отрицае­мая коалиция между матерью и Софией была поставлена на один уровень с открытой коалицией между отцом и остальными детьми. Позиция последних получила вместо негативной оценки ревнивого соперничества позитивную оценку заботы о матери и привязанности к ней. Такой комментарий вызвал замешательство у всех, но в особен­ности у Софии. Что оставалось делать ей теперь, когда терапевты охарактеризовали ее как настолько незави­симую, что другие могут поставить ее в ситуацию, когда она вынужденабыть зависимой ради того, чтобы считать себя независимой?