Часть вторая. приключения вахид-ибн-рабаха 5 страница

Никто мне не отвечает. Замечаю лишь, как Геологиня с нежностью, не отрываясь, глядит на Золотого, и мне кажется, что у неё даже зрачки расширяются.

По-матерински неодобрительно покачивая головою из стороны в сторону, она обращается к нему:

— Ну, чего, ты, Тарасик, вяжешься к парню?

Он пожимает плечами:

— А чего? Вон он, какой прыщавый! Ему уже давно пора!

И хотя результат этой словесной перепалки меня не удовлетворяет, но на этот раз я решаю отказаться от её продолжения.

Весь обед Золотой заигрывает с Геологиней, нашёптывает ей что-то на ушко. А после, нежно придерживая за локоток, ведёт её в сторону реки.

Оглянувшись, он заговорщицки подмигивает нам с Марией и говорит:

— Мы с Адочкой пойдет, поищем место искупнуться. А ты, Машка, последи, чтобы Студент не шпионил за нами! А то знаю я его!

Мария на это фыркает.

А Золотой грозит ей пальцем:

— И ещё, Машка! Гляди у меня тут! Не испорть его!

Мягко покачивая бёдрами и довольно похихикивая, Геологиня доверчиво склоняется к нему и, не оглядываясь, идёт очень осторожными, мелкими шагами.

Приходит мысль: «Будто что-то хрупкое несёт».

Обратившись к Марии, я изрекаю:

— Ада Михайловна пускай купается. К ней нет никаких претензий. Свою работу она уже выполнила. Вон, все пробы песка уже взяты и ждут погрузки. А вот Золотой от своих обязанностей отлынивает. Он ведь не только наш водитель. Но ещё и охранник.

Мария в этом меня полностью поддерживает:

— Из-за заморозков или нет — не знаю. Но это лето выдалось очень голодным. И теперь медведи кормятся возле жилья. И на людей нападают. Агрессоры!

Кинув взгляд на большую старую кобуру с табельным оружием, которая у Геологини привычно свисает с пояса, я с завистью произношу:

— Аде Михайловне-то проще. Ведь «в поле[24]» она никогда не расстаётся со своим хоть и древним, но мощным револьвером.

Вспомнив о событиях месячной давности, Мария делится:

— Как же у меня внутри всё похолодело! Когда увидела поверх наших следов медвежьи! Плохо, что студентам-практикантам не выдают оружия.

И негодует:

— Вот Серафимыч и приставил к нам Золотого с карабином! Для безопасности. А, вместо этого, он вон что вытворяет!

Тут у меня возникает хоть и шутливая, но приятная мысль и я говорю ей:

— Хорошо, что он приставил ещё и тебя.

Мария недоумевает:

— А я-то чем помогу, если медведь появится?

Я мысленно отвечаю ей: «Это я так пытаюсь намекнуть тебе на свои чувства».

А она принимается ворчать:

— Конечно. Я ведь — разнорабочая. Меня ведь не спрашивают, куда отрядить. Помогать матери в столовой или быть помощницей у тебя и Геологини. Мне ведь без разницы.

Когда Мария находится рядом, я не позволяю себе разглядывать её в упор. Лишь её образ неотступно висит перед моим мысленным взором. Её ярко-синие глаза под тёмными бровями и увесистая длинная коса, перекинутая через плечо.

И прежде, чем приступить к своей работе я ещё вынужден выдержать мысленный спор с Марией. Я говорю ей: «Это тебе всё равно, а для меня разница есть. Ты знаешь, как меня передёргивает, когда кто-нибудь называет тебя Машкой? Себе я такого не позволяю даже в мыслях!» — А она мне: «Не смеши! Ведь это же только из-за поросят, которых твои родители заводят каждый год. Боровков они всегда называют Борьками, а свинок — Машками». — И я принимаюсь разубеждать её: «Нет! На свинку ты не похожа! Скорее на какое-то другое животное. У тебя глаза с поволокою и постоянно задумчивые. И, кстати, у тебя довольно высокий рост для девушки». — Она защищается: «Не такая уж я и высокая. Всего-то метр семьдесят пять. Разве это много?»

Наблюдая в теодолит за тем, как, усердно махая тяжёлым топором, Мария срубает ветви для узенькой просеки уже вдали от меня, обсуждение её внешности я продолжаю вслух:

— Хоть ты худая и узкоплечая, зато жилистая!

И тут же поправляю себя:

— Нет! Не жилистая, а сильная.

Появляется Язвительная Мысль, которая разоблачает меня: «Ты не столько даёшь ей указания, сколько подглядываешь за нею! Прав был Золотой! На все сто процентов!» — Признавая очевидный факт, я не спорю и продолжаю любоваться стройной девичьей фигуркою через зрительную трубу прибора. — Но Язвительная Мысль не унимается: «Что? Хорошая штука? Тридцатикратное увеличение! И не нужно спрашивать у девушки никакого разрешения. Можно совершенно безнаказанно изучать её тело. Какая прелесть эта облегающая маечка! Как легко под нею всё угадывается! Ты рассмотрел уже все её анатомические особенности?» — Продолжая отмалчиваться, я заворожён зрелищем. — Тогда Похотлива Мысль выражает изумление: «Смотри-ка! Её груди живут собственной жизнью! Они шевелятся, прыгают и двигаются туда-сюда!»

Не в силах сдержать охвативший меня восторг, я произношу шёпотом:

— Так я же ещё за обедом увидел, что у неё под майкою нет лифчика!

Похотливая Мысль восхищается: «Как же чётко проглядывают её твёрдые сосочки!»

Увидев, что Мария, прекратив рубку кустов, выжидающе смотрит в мою сторону, я шепчу:

— Ждёт моей команды.

А мысль уязвляет меня: «А я не в состоянии оторваться от созерцания её прелестей».

Обращаясь к стоящей вдали Марии, я с улыбкою шепчу:

— Ну чего ты хочешь? Чтобы я сейчас всё бросил и занялся работой?

Перефразируя известную шутку, Язвительная Мысль иронизирует: «Что, Евстафий? На огонь, воду и работающую женщину можно любоваться без устали?» — Но видя, что и этим меня не проймёшь, Рассудительная Мысль возмущается: «Всё! Хорош! Надо работать! Разорвать, наконец, это магическое притяжение!»

По ходу дела возникает необходимость перенести высотную отметку. Но между реперами пролегает длинная, наполненная водою траншея. Решив пожалеть Марию и не гонять её в обход, я на время меняюсь с нею обязанностями. Объяснив задачу, ставлю её за прибор, а сам, совершаю отчаянный прыжок через эту глубокую канаву.

Водрузив рейку на репер, я кричу Марии:

— Бери отсчёт!

А она кричит мне в ответ:

— Рейку не вижу! Надо её поднять чуть выше!

Тогда я объясняю ей:

— Нет! Так нельзя! Нивелир переставь пониже! А лучше раздвинь ножки!

Последняя моя команда относится к штативу, опоры которого следует развести шире, чтобы опустить прибор. Однако Мария применяет её к себе и садится на шпагат.

Меня это очень веселит, и я мысленно восклицаю: «Бывает и хуже!»

Сдерживая смех, чтобы не обидеть девушку, я вспоминаю случай из моей студенческой жизни, когда один из сокурсников даже пытался передвинуть теодолит, чтобы облако не мешало ему наблюдать за звёздами.

И появляется Похотливая Мысль, которая бесстыдно намекает: «А вообще-то, такое её послушание должно меня воодушевлять!»

Глава 4. Находка

Когда найдешь иль потеряешь,

Что лучше? Не всегда узнаешь.

Медведь. Древность. Государство. Вредность. Прощание. Книга. Голос. Талисман. База. Хитрый глаз. Влюблённость.

Солнце припекает всё сильнее. Нагретая трава дурманит своим горчащим запахом. А мы с Марией провешиваем последнюю сторону полигона, вдоль самого берега реки. Даже ветерок не смеет шелестеть былинками в этой сонной тишине остановившегося мира. Её нарушают лишь мои отрывистые команды да резкий стук топора Марии. И ещё иногда со стороны реки слышится негромкое бульканье. Вдруг оттуда же доносится вопль ужаса. Кричит Геологиня.

Застыв у теодолита, я с содроганием жду последующего медвежьего рыка и в неистовстве ругаю Золотого:

— Морда наглая! Сволочь! Гад!

А Мария добавляет:

— Вот же он паразит! Карабин-то остался в машине!

И, вспомнив о револьвере Геологини, она произносит:

— Может, Адка выстрелит?

Однако мне приходится лишить её этой иллюзии:

— Толку-то от её мухобойки? Ты помнишь того медведя?

Передёрнув плечами от холодка ужаса, она отзывается:

— Разве такое забудешь?

И мысли тут же уносят меня к событиям недавних дней.

…При виде своего товарища, который с ведром кухонных объедков направляется к дальнему отвалу, один из старателей кричит:

— Мишку кормить?

Насторожившись, я интересуюсь у него:

— Какого мишку? Медведя что ли?

Старатель подтверждает:

— Та. Его. Ведмидя. Хлопчики там ловушку изладили.

Нацелив свой теодолит в указанную сторону, я вижу огромного взрослого медведя, который жрёт помои из ведра, словно домашняя скотина. Потоптавшись у кормушки, одной из лап он цепляет металлическую проволоку, привязанную к толстому дереву. И, дёргаясь, ещё сильнее затягивает эту петлю. Зарычав, он начинает яростно грызть свою лапу. Затем от невыносимой боли принимается утробно реветь.

Я спрашиваю у старателя:

— Пристрелите?

Ухмыльнувшись, старатель отвечает:

— Рушницы немае. Так стопчем.

Когда я замечаю движущийся в сторону медведя бульдозер, всё становится понятным. А оказавшийся неподалёку Канадец, оставаясь верным себе, тут же принимается всех поучать:

— Умерщвлять животных следует самым безболезненным способом. В этой охоте вы, русские, в очередной раз проявляете свою жестокость. Это смертный грех.

Одёргивая его, я киваю на группу старателей:

— Здесь только двое русских. Это я и Мария. А все остальные из Украины.

Тем временем медведь, несмотря на страдания, слышит и видит приближающуюся грохочущую смерть, которая собирается его раздавить. Словно ветерок касается моей головы, когда волосы начинают шевелиться от разносящегося по округе возмущённого звериного рыка. Медведь изо всех сил дёргается и, вырвавшись из ловушки, на трёх лапах с невозможной для человека скоростью уносит прочь свою исполинскую тушу. А в петле, словно содранная перчатка, остаётся лишь окровавленный кусок его шкуры. И рядом с нею — кучка дымящихся экскрементов.

Следующим утром за завтраком я прислушиваюсь к возмущённому ворчанию поварихи. Она жалуется председателю:

— Серафимыч, ты сам пойди и погляди, что он там натворил!

Я провожаю глазами раздосадованного Серафимыча, а Геологиня поясняет мне:

— У неё в ручье стояли металлические фляги с продуктами. Как в холодильнике. Так медведь ночью их все повскрывал.

Тут в столовую входит возвратившийся из поездки Золотой и объявляет:

— В райцентре кипеш[25] подняли. Ночью там медведь из могилы покойника утащил.

Вошедший следом Серафимыч раздражённо бьёт кулаком по столу и с мрачным видом произносит:

— Да что там покойника! С Рыжего участка по рации только что сообщили. Там медведь выбил дверь в бытовку. Антонец в окно выскочил и тем спасся, а Якименко не успел. Сожрал его медведь. Тот самый — трёхлапый…

Глядя в сторону реки и непрерывно прислушиваясь, я говорю Марии:

— Ты только представить себе девятиграммовую пульку. Ну, как она сможет остановить такое быстрое и свирепое чудовище?

Побледнев, Мария ничего не отвечает.

А я, всё ещё находясь под впечатлением тех событий, добавляю:

— Разве успеешь вынуть оружие и прицелиться в пятисоткилограммового гиганта, который вылетел из засады? А через несколько секунд уже конец. Его длиннющие когти и клыки превратят тебя в фарш.

Услышав громкий, но вполне мирный крик, я в первый момент даже начинаю сомневаться:

— Почудилось что ли?

Но Мария, обрадовавшись, подтверждает:

— Это Золотой!

И высказывает догадку:

— Это он нас успокаивает!

Чувствуя, как напряжение отпускает меня, я с облегчением выдыхаю:

— Уф! Слава богу! Ложная тревога!

По крутому осыпающемуся откосу мы с Марией спешим вниз, к реке. Ещё сверху я вижу, что у Геологини с Золотым, кажется, всё в порядке. Правда, приблизившись, замечаю некоторый беспорядок в их одежде. У неё майка выбилась из-под брюк, а у него криво застёгнута рубаха. Они мирно стоят рядышком и, чуть наклонившись, что-то внимательно рассматривают.

Подойдя почти вплотную, обнаруживаю предмет, который так захватил их внимание. Это грязный деревянный ящик. Подмытый совсем недавно, берег обвалился, и поэтому этот ящик выглянул на свет. Часть его верхней крышки проломлена, и когда внутри я различаю чёрное лицо мумии, становится понятным, что это вовсе и не ящик. На самом деле, это обнажившаяся половинка погребальной колоды, которой, возможно, не одна сотня лет. А другая её половинка всё ещё сокрыта в почве.

Впечатлённая Геологиня, округляя глаза и нервно жестикулируя, сбивчиво рассказывает нам:

— Боже! Боже! Какой кошмар! Мы тут с Тарасиком расположились… в общем, не важно… Я думала это кусок плитняка. Упёрлась руками в него для удобства... в общем, не важно… А он развалился. И я туда прямо лицом! Представляете? Боже! Кошмар! И это в такой момент… в общем, не важно… Это ведь очень древнее захоронение. Не к добру это. Меня это ужасно пугает.

Выслушав её, я озадаченно произношу:

— Что-то слишком много покойников. Для одного дня.

А Золотой своей бестрепетной рукою выламывает большой кусок непрочной верхней доски, расширяя пролом в колоде. Там, в отдельном отсеке его внимание привлёк тусклый металлический блеск. С большой натугою, напрягая на шее жилы, он извлекаёт оттуда плоскую коробку, сплошь испещрённую то ли узорами, то ли надписями.

С профессиональной уверенностью Геологиня сразу же даёт заключение:

— Это золото.

И тут же возбуждённо вскрикивает:

— Ой-ё-ё! Тарасик!

А Мария с уважением восхищается:

— Фартовый ты, Тарас!

И скрестив свои длинные ноги, она принимает какую-то странную и неустойчивую позу.

Глядя на неё, я мысленно недоумеваю: «Она что? Сдерживает острые позывы мочевого пузыря?» — Но появляется мысль, которая не соглашается с этим: «Нет! Судя по её безмятежному лицу, причина не в этом».

Забыв обо всём, Золотой любуется своею находкой. С нежностью в голосе он произносит:

— Тяжелая, однако!

Затем он с трудом поднимает её вверх и трясёт. По звуку делается понятным, что она не пустая.

Алчно блистая глазами, Мария восклицает первою:

— Внутри что-то содержится!

У Золотого глаза и раньше хищно сверкали, а тут они буквально загораются. Он указывает на погребальную колоду:

— Может там есть ещё?

На его лице появляется отражение следов немалой внутренней борьбы, когда он протягивает мне в руки эту золотую коробку. И уже на бегу, он кричит мне:

— Подержи, паря! Я сейчас лопату принесу! Откапывать будем!

И вскоре, не давая себе ни минуты отдыха, Золотой сноровисто раскапывает почву вокруг погребальной колоды. А когда земляная ниша готова, я помогаю ему выволочь домовину на ровное место, почти к самой воде.

Появляется неприятная мысль, которая обращается ко мне во втором лице: «Евстафий! А ты, оказывается, легко поддаёшься стадному инстинкту! А может, ты азартен?»

Глядя на то, как Золотой, поддевая лопатой, отламывает у домовины остатки крышки, я произношу вслух:

— Вот и открылось всё содержимое небу и алчным взорам! Интересно, а чувства святотатства ни у кого нет?

Признаётся только Геологиня:

— Да. Как раз сейчас и накатило.

В погребальной колоде лежит мумифицированное тело, на голове у которого сохранились остатки кожаной шапки, а на теле — истлевшие куски ткани. На груди мумии поблескивают стеклянные бусы, а от пояса осталась лишь позеленевшая медная пряжка. В особом отсеке гроба находится только сломанные лук и стрелы да согнутый нож.

Капризным голосом Мария удостоверяет:

— Ничего ценного.

Стоит жара. И поэтому специфический запах тления быстро усиливается.

Отвернувшись, Геологиня восклицает:

— Боже мой! Я так боюсь покойников!

Вспотевший Золотой, осознав безрезультатность своих физических усилий, разочарованно хмыкает и закуривает.

И я с нескрываемой неприязнью спрашиваю у него:

— Что? Нет больше сокровищ?

Насторожившись, он отвечает мне:

— Ага, паря. Нету.

Он щурит глаза, явно что-то обдумывая, но его язык при этом болтает, не умолкая:

— Я от археологов слыхал, что в старину здешние аборигены клали с покойниками всякие вещи, чтоб на том свете было чем заняться. И чаще всего, паря, трупы оставляли где-нибудь подальше от стойбища, зверям и птицам на поживу. Прямо как те вертухаи, помнишь? Но чтобы зарывали, да ещё вот так, в гробах, про такое я тут не слыхивал. Наверное, этот жмурик какой-то особенный, если удостоили такой чести. Да его ещё и ларцом золотым снабдили в дорогу.

Упавшим голосом Мария высказывает предположение:

— Наверное, это шаман. Тогда на нас может пасть какое-нибудь страшное проклятие. Как на тех гробокопателей. В египетских пирамидах.

И от наведённого на саму себя ужаса, её синие глазки округляются.

С любопытством рассматривая «ларец» и даже пробуя его немного приподнять, Геологиня причитает:

— Не накличь ты, Машка, беду! Ей-богу! У меня тоже сразу же появилось такое предчувствие, что добром всё это не закончится! Ого! Тяжесть-то какая!

Не найдя никакого секретного механизма, Золотой принимается вскрывать ценную находку с помощью своего охотничьего ножа. Золотая коробка запечатана чем-то похожим на окаменевшую смолу, но против крепкого стального лезвия устоять она не может.

Пыхтя от усердия, Золотой мечтает:

— Что же там содержится, если тара из золота? Может, брюлики и другие камушки?

И вот золотая коробка раскрыта, но кроме прекрасно сохранившейся большой книги там ничего нет.

Перелистав несколько плотных желтоватых страниц, Золотой сокрушается:

— Шкатулку-то можно продать запросто, а вот на эту книгу позарится только какой-нибудь краеведческий музей. Да и то, если отдать её задарма. Тут не по-нашему. Тарабарщина какая-то.

Но меня беспокоит совершенно иное, и я говорю об этом для всех:

— Надо с покойником что-то делать.

Отмахиваясь от меня рукою, Золотой равнодушно заявляет:

— Да ну его! В речку столкнём! Пускай себе плывёт!

Я возмущён:

— Что ты такое говоришь? Надо в милицию заявить. Наверное. Пусть они сами с этим разбираются.

От моих слов у Золотого сразу же сжимается узкогубый рот, а нижняя губа оттопыривается. Впившись в меня сощуренными немигающими глазами, он гундосит:

— Заявить? И самим оказаться под следствием? Мало того, что затаскают по допросам, но, главное, паря, будут вымучивать, куда мы дели остальное добро.

Не понимая, к чему он клонит, я теряюсь:

— Какое остальное?

Он с готовностью разъясняет:

— А ты докажи, что в гробу больше ничего не было! Если, в конце концов, и отстанут, всё равно тёмное пятно будет на всю жизнь!

И словно передразнивая кого-то, он произносит:

— «Подозревался в присвоении государственных ценностей». И это на всю жизнь! Ты, паря, подумай! Тебе ведь ещё жить да жить!

Обращаясь за поддержкой, я поворачиваюсь к Геологине, но та скорбно кивает головою:

— Да. Именно так и будет. Тарасик всё верно сказал. И положенных за находку двадцати пяти процентом тоже вряд ли дождёмся. Был уже недавно такой случай. Один старатель на полигоне нашёл кусок самородка, верхнюю часть которого срезало отвалом бульдозера. Он думал, премию ему дадут. А когда вторую часть так и не обнаружили в промприборе, то старателя этого арестовали. Больше о нём ничего не известно.

Перевожу вопрошающий взгляд на Марию. И приходит Язвительная Мысль, которая глумится: «Ну, конечно же! Ведь её мнение для меня важнее всего». — А когда мы с Марией встречаемся взглядами, появляется другая странная мысль: «Ищу в её лице хоть след каких-нибудь чувств, но ничего не нахожу там». — Ещё одна мысль, очень схожая с предыдущими, сожалеет: «Да разве можно найти их в таком спокойном фарфоровом личике? И в таких голубых кукольных глазах их тоже не усмотришь».

Мария заводит свои глаза куда-то вбок, отчего её взгляд делается очень соблазнительным. Затем, отзываясь на мой немой вопрос, она кивком головы указывает на «шкатулку» и манерно шевелит сочными губками:

— Милиция эту шкатулку конфискует. Декларировать её глупо.

Геологиня поддерживает её:

— Да что мы тут все? Богатеи какие-то? А может это божий промысел? Права ты, Машка! От того, что само приплыло в руки, глупо отказываться! Да ещё в пользу государства!

И, уперев руки в бока, она с решительным видом демонстрирует непреклонную волю отстоять «своё добро».

А Золотой, глядя в упор, спрашивает у меня:

— Так с кем ты, паря? С нами — народом или с ментами и чинушами?

Я огрызаюсь:

— А разве государство — это только милиция и чиновники?

И тут Геологиня припечатывает меня:

— В этом Тарасик тоже прав. Это общеизвестная истина. Ещё Ленин писал, что государство — это все лишь аппарат чиновников. А так же система насилия.

Озадаченный, я молчу.

Тогда Геологиня интересуется:

— А сам-то ты, что знаешь о сущности государства?

Мне приходится признаться:

— Понятие о нём у меня очень смутное. Я знаком лишь с некоторыми его проявлениями. И, действительно, общался только с милицией. Даже чиновников ни разу не встречал. Не знаю, как их и отличать-то от остальных.

Вмешивается Золотой:

— Отличать их очень просто. Это те, кто могут брать взятки.

А Геологиня поддерживает и дополняет его:

— Правильно! И чем ещё чиновники отличаются от обычных граждан? Тем, что у них больше возможностей украсть.

Мне трудно оспаривать это, да я и не собираюсь. Поэтому, молча, жду дальнейшего развития событий.

Очередной вопрос мне задаёт Геологиня:

— Скажи, Евстафий, как ты ведёшь себя в повседневной жизни? Как-то особенно? Или так же как все окружающие?

Уже начиная понимать, к чему она клонит, я заявляю:

— В повседневной жизни главным мерилом для меня является мнение окружающих, а не какие-то неведомые мне государственные законы.

И ухмыльнувшись, прибавляю:

— Или ты, Ада Михайловна, не об этом?

Мои слова всем приходятся по душе, и они втроём довольно переглядываются между собою.

Однако торжествуют они недолго, потому что мне не терпится сказать им кое-что ещё, и я продолжаю:

— Но так бывает не всегда! Есть у меня вредная особенность. В некоторых вопросах я не хочу быть таким как все.

Золотой и Мария открывают рты, желая мне что-то сказать, но Геологиня разворачивает их и толкает в спины со словами:

— Отойдите. Я поговорю с ним сама.

Затем она подходит ко мне, кивает головою и, сузив глаза, припоминает:

— Да. Ты рассказывал. Это про то, как твои сверстники пристрастились к курению, а ты отказался? И то же самое произошло с алкоголем.

В подтверждение я тоже киваю ей, но ещё и добавляю:

— И делал я это не только из-за желания вести здоровый образ жизни.

Немного покусав свою нижнюю губу, Геологиня говорит:

— А ведь у тебя и к девушкам тоже выработалось нестандартное отношение.

Эти слова меня настораживаю, и я спрашиваю:

— И что же у меня с девушками не так?

Мягко улыбнувшись, она произносит:

— Поверь мне, опытной женщине, книги в таких делах до добра не доводят. За время работы в геологических партиях я повидала много таких парней, как ты. Начитанных, вооружённых теорией, но беспомощных перед прозой жизни. Опытные сверстники, собственная фантазия и логика говорили им об одном. Но, когда доходило до дела, они поступали совершенно по-другому, по-книжному. Вот поэтому-то у таких ничего и не получается.

Я повторяю за нею эти уязвляющие меня слова:

— Не получается?

И возмущаюсь:

— Нет! Я — нормальный! И когда я решу вступить в интимные отношения с девушкой, у меня всё получится!

Заставив себя успокоиться, поясняю:

— Просто, случая такого пока не представилось.

Она буквально топит меня в сарказме:

— Неужели девушки на земле перевелись? Не перевелись? Тогда всё просто — бери их! Ведь благоприятные ситуации уже наверняка были. Не так ли?

Я не хочу лгать, и потому вынужденно подтверждаю:

— Да, были.

Геологиня пытается угадать:

— И каждый раз, когда ты начинал чувствовать, что девушка готова тебе довериться, останавливался и не делал решающего шага. Почему?

Я объясняю ей:

— Потому что в самый последний момент я всегда задаю себе одни и те же вопросы. Что будет потом, когда всё свершится и наступит отрезвление? Как я буду смотреть в глаза совершенно чужой мне женщины? И что мне делать с нею дальше? А вдруг это она, моя суженая? Готов ли я отвечать за неё до конца жизни?

Она усмехается:

— Как же всё запущено! А ты слышал, чтобы кто-нибудь из твоих сверстников «заморачивался» такими вопросами?

На этот счёт у меня имеется множество наблюдений, и я делюсь некоторыми из них:

— Нет. У нас в школе дружить с девушками, вообще, было не принято. Была одна пара, но все на них смотрели, как на больных. А когда повзрослел и стал учиться в институте, то увидел, что большинство парней и девушек относятся к жизни намного проще. И зачастую «первая любовь» у них случается после хорошей выпивки.

Она восклицает:

— Так брал бы с них пример!

— Но я-то не пью! — напоминаю я ей. — Да и вступать в интимные отношения «просто так» тоже не могу. Мне кажется, что это будет обманом с моей стороны.

— Короче, — подводит она итог. — Инстинкт требует своего, а чувство порядочности и стыда сопротивляются ему?

— Но в остальном я такой же, как все, — настаиваю я. — Ничем не отличаюсь.

— Ты в зеркало-то давно смотрелся? — надсмехается она. — У тебя же святой нимб над головой проявился. Или это лысина в потолок отсвечивает?

Махнув рукою, я говорю ей:

— Ладно! Хватит об этом!

И предлагаю вернуться к предыдущему вопросу:

— Давай, лучше закончим тему о взаимоотношениях с государством. А?

Она сомневается:

— А надо ли?

И, указывая рукою на окрестности, произносит:

— Ведь здесь, посреди этого сурового и прекрасного северного края, вдали от селений и, соответственно, представителей власти, само понятие «государство» воспринимается не более как некая абстракция.

Тогда я говорю:

— Хорошо. Я принял бы сторону большинства, если бы не эти таблички.

И перед моим мысленным взором появляются надписи на плакатах, расклеенных, где это только возможно: «За утайку или хищение более одного грамма металла предусматривается уголовная ответственность, вплоть до РАССТРЕЛА».

Она подзывает к нам остальных, и я, сообщив им о моём опасении, задаю вопрос:

— Как я понимаю, вы все хотите утаить эту ценную находку от государства? А расстрела не боитесь?

Но Золотой успокаивает меня:

— Паря! Да тут же совершенно другая статья. О кладах. За это не расстреливают!

И Геологиня, хотя и не особо уверенно, но поддерживает его:

— Скорее всего, Тарасик прав. Ведь в юридических вопросах он тут самый подкованный.

Приходит мысль: «Странно. Даже дамы почему-то не боятся расстрела. А я? Я ведь не трус».

Подняв и резко опустив руку, я этим жестом даю знать, что больше не собираюсь спорить и соглашаюсь с остальными.

Однако чувствовать себя я продолжаю очень неуютно. Мне как-то не по себе. И дело даже не в золотой коробке. Отвернувшись от живых, я гляжу на чьи-то бренные останки, которые почти на глазах неудержимо превращаются в прах. И предлагаю:

— Ну, пускай хотя бы этот гроб останется на месте.

Но Золотой принимается со снисходительным видом разъяснять мне такую явную, на его взгляд, наивность и недальновидность:

— А наткнётся кто? Запросто на нас выйдут! Тут ведь народу-то бывает раз-два и обчёлся!

И, ухватившись за погребальную колоду, он начинает стаскивать её в воду.

Однако я останавливаю его:

— Погоди!

И, испытывая в этом какую-то внутреннюю потребность, собираю все куски выломанной крышки и складываю их внутрь домовины.

Забредя в воду до колен, Золотой отталкивает гроб подальше от берега, на сильное течение. А мы, оставшиеся на суше, стоим и молчим.

Когда погребальная колода, словно призрачный челн, медленно покачиваясь, начинает скрываться за изгибом реки, я вслух прощаюсь с древним мертвецом:

— Возник ты зачем-то из недр земли и мрака забвения и вновь исчезаешь. Теперь, наверное, навсегда.

Несмотря на солнцепёк, Геологиня ёжится:

— На душе нехорошо.

И я обращаюсь к ней:

— А ведь это не оттого, что в нашей жизни неожиданно появился этот покойник. Понимаешь, о чём я?

Она кивает головою и продолжает мою грустную мысль:

— Да. То противно, как мы с ним поступили.

Я замечаю:

— Канадец, конечно, всем надоел своими постоянными проповедями. Но, надо сказать, сейчас было бы вполне уместным его обвинение в новом смертном грехе.

Она соглашается:

— Да. Сейчас он, наверняка, выговаривал бы нам за неуважение к святым местам и могилам.

Кипучая натура Золотого требует расставить все точки над «и». Буравя меня глазами, он говорит:

— Думаю, больше никому не надо объяснять, что об этом «ни гугу»?

Дождавшись выражения общего согласия, он продолжает:

— Рыжья тут около десяти килограммов. И если не спешить и найти путного барыгу[26], можно хорошо бабла[27] поднять. Распилим поровну. Лады?

Довершив работу по разбивке полигона и погрузив приборы в «Уазик», я прошу Золотого дать мне найденную книгу: