В нём щели странноглубоки. 7 страница

Я имел возможность убедиться на собственном опыте в спра­ведливости слов Учителя. На моём жизненном пути мне встре­тилось много мессий, однако о людях с чертами “внутреннего мессии” мне почти не приходилось слышать.

Совсем недавно в телепередаче я увидел репортаж о жите­ле Москвы, установившем мировой рекорд в равновесии и по­павшем в книгу рекордов Гиннесса. К сожалению, я не запом­нил его имя, поэтому условно назову его Виктором. Несомнен­но, что люди, попадающие в эту книгу по большей части дела­ют это, удовлетворяя какие-то из своих жажд, но жажда “внут­реннего мессии” встречается у них довольно редко. У Виктора жажда “внутреннего мессии” проявлялась в её самой типичной форме.

Виктор двадцать лет проработал инженером, одновремен­но увлекаясь йогой и индийскими духовными практиками. Ос­тавив работу, он решил всецело посвятить свою жизнь совер­шенствованию в равновесии, подведя под это соответствен­ный философско-йогический базис. Свой первый мировой ре­корд он установил, удерживая в равновесии пять палок (ба­лансов), четыре на конечностях и одну на лбу в течение более чем двух часов.

Спору нет, достижение весьма значительное, но в свете других обстоятельств жизни Виктора оно производит несколь­ко сомнительное впечатление. Ради тренировок он оставил ра­боту, и все его средства к существованию составляют 35 дол­ларов в месяц, которые он зарабатывает в цирковой студии. давая уроки равновесия. Его жена не работает по состоянию здоровья, и у него есть сын-подросток, тоже, естественно, не работающий.

Вначале формальным оправданием столь легкомысленного поведения главы семьи была надежда на большие деньги, ко­торые, по предположению Виктора, должна была бы выпла­тить ему в качестве премии книга рекордов Гиннесса. Однако, когда после установления первого рекорда, Виктор выяснил, что никакого денежного вознаграждения ему не полагается, он решил ответить на удар судьбы новым прорывом в самосо­вершенствовании и поразить человечество чудом удержания в равновесии шести балансов.

Механизм такого патологического развития жажд, нанося­щих вред как самому человеку, так и его окружению, я объяс­ню чуть ниже на примере, разобранным с большим количе­ством деталей.

Для этого мне придётся вновь вернуться к моему опыту общения с советскими экстрасенсами, “учителями” и святыми. чьи эксцентричности начали доставлять мне подлинное удо­вольствие после того. как я приобрёл определённую сноровку в

создании специфического аромата “слуги”, приятного им и их окружению. Первоначальное ощущение недоумения и нелов­кости от их слов и поведения, когда их действия и слова шли вразрез как с обычным здравым смыслом, так и с мировоззре­нием “Спокойных”, исчезло. К моему удивлению, я начал со­вершенно искренне наслаждаться общением. Хотя аромат при­надлежности к сообществу был мною создан искусственно, я действительно научился получать удовольствие от общения, чувствуя то же самое, что переживали преданные ученики “про­рока”, хотя, естественно, его мудрые речи не оказывали ожи­даемого воздействия на моё сознание.

Я просто удовлетворял свою потребность в общении, в при­вычных для меня интеллектуальных дискуссиях, и удовольствие от общения удваивалось от осознания того, что я делаю, от сознания того, что я начинаю понимать и чувствовать жажды и скрытые мотивы поступков людей, но, хоть мне и стыдно в этом признаться, самое большое удовольствие я получал от упражнения, которое Учитель называл “наслаждение глупос­тью”.

Однажды, находясь в весёлом настроении, Ли заявил:

—Для воина жизни нет большего наслаждения, чем на­слаждение от человеческой глупости. Если бы все люди были умными, они вели бы себя, как воины жизни, и мир был бы совершенным, но скучным. Воин жизни прикладывает колос­сальные усилия для того, чтобы стать тем, кем он является, и эта постоянная борьба и постоянное продвижение к совершен­ству иногда заставляют его задавать себе вопросы: “А стоит ли это таких жертв? Почему бы мне не жить так, как живут нор­мальные люди? Почему я должен стремиться к совершенству?”

Человеческая глупость—это именно тот стимул, который заставляет воина жизни не останавливаться на своём пути. Даже если воин жизни захочет стать самым обычным челове­ком, ему уже будет трудно всерьёз вести себя так, как это де­лают нормальные люди. Кроме того, человеческая глупость до­ставляет неиссякаемый источник наслаждения. Изучая жизнь людей вне клана, слушаяих разговоры, наблюдая их страсти и переживания, “Спокойный” накапливает ценный опыт обще­ния и в то же время получает заряд бодрости и веселья, как до упаду хохочущий человек на концерте талантливого сатирика. В некотором роде сатирик похож на “Спокойного”. Наблюдая за жизнью людей, он находит невыразимо смешные моменты в том, что обычные люди просто не замечают, и гениальный сатирик вызывает смех, просто пересказывая самые обыден­ные происшествия или типичные диалоги, расставляя акцен­ты таким образом, что слушатели открывают для себя смеш­ную сторону своей собственной жизни, и тогда они хохочут до упаду. Выйдя из концертного зала. обычный человек вновь теряет способность извлекать наслаждение из собственной и общечеловеческой глупости, наблюдая себя и других со сторо­ны, но воин жизни развивает и совершенствует это умение, превосходя в нём любого сатирика.

Общение с экстрасенсами, учителями, пророками и святы­ми доставило мне столько весёлых минут, что может быть, когда-нибудь я напишу книгу, посвящённую этой теме. Одни исто­рии о том, кем некоторое из учителей были и что они делали в прошлых жизнях по буйству фантазии могли бы сравниться с наиболее лихо закрученными детективами и приключенчес­кими фильмами.

Совсем недавно, в период написания этой книги, мне в руки попала реклама весьма дорогостоящей конференции и се­минаров одной из возникших после перестройки эзотерически ориентированной ассоциации. С одним из участников конфе­ренции мне довелось много лет назад познакомиться лично, мы некоторое время общались скорее в силу обстоятельств, чем по моему желанию, и я получил возможность лишний раз убедиться, насколько сильно воздействуют на сознание и по­ведение человека жажды, которые не получают достаточного удовлетворения.

Само перечисление выступающих на этой конференции лиц доставило мне утончённое удовольствие, близкое к тому. что я испытываю, слушая выступления Михаила Задорного. Опус­кая фамилии, напечатанные на листке, я процитирую только, если можно так сказать, их должности. Итак,

“Опыт трансценденции и экстаза разных традиций и куль­тур представляют ведущие мастерских:

учитель-четвертопутчик,

телесно-ориентированный танатолог.

поющий Даос.

садовник Древа Жизни,

живущий, танцуя,

музыкант естественных ритмов.

интегратор расширенных состояний сознания,

мастер целостного движения,

мастер биоэнергопластики, гид-трансперсонолог.

психохирург,

духовная акушерка.

визионер,

виртуальный маг и техношаман,

фольклорный психотерапевт.'

К сожалению, в силу недостатка времени мне не довелось пойти на эту конференцию, хотя, честно говоря, перспектива познакомиться с телесно-ориентированным танатологом, техношаманом и духовной акушеркой обещали массу новых, при­ятных и еще неизведанных впечатлений.

Столь вдохновляющий список возглавлял некто Антон Шалашин (имя и фамилия, естественно, изменены), учитель-четвертопутчик. Для тех, кто не совсем ясно представляет, что означает слово “четвертопутчик”, поясняю, что оно подразуме­вает того, кто следует учению Георгия Ивановича Гурджиева, создавшего на основе опыта, приобретённого в монастырях Средней Азии и Востока своё собственное учение, воплощён­ное в практике “четвёртого пути”.

Я познакомился с Шалашиным незадолго до того, как Гор­бачёв стал президентом. Он переехал из Москвы в Крым, где мы и встретились. Некоторое время нас связывали деловые отношения, потом возникла ситуация, в которой оказались за­мешаны третьи лица, и мне в силу обстоятельств довелось уз­нать довольно много о личности и жизни Антона, и на его примере я смог проследить, как зарождаются, развиваются и возникают жажды, и в каких случаях созидательная направ­ленность жажд переходит в деструктивную.

Как и многих других шестидесятников, Антона увлекла йога, учение о перевоплощении, секреты подъёма кундалини и да­осские техники. Закончив один из московских вузов, он посту­пил на работу, и вскоре женился на дочери своего начальника. Жена оказалась полной противоположностью Шалашина. Её не привлекали идеи духовного прорыва и сексуального воздер­жания с целью накопления и умножения ци для формирова­ния астрального тела. Она была напористой и энергичной, и твердо стояла на земле. Как и папу-начальника, её интересо­вало только одно—материальное благополучие, свежеотремон­тированная квартира, престижная мебель и муж, который за­рабатывает достаточно денег для обеспечения красивой жиз­ни, в то же время не отлучаясь понапрасну из дома, и посвя­щая досуг ремонту, украшению квартиры и уходу за детьми, а заодно и доказывая ей делом свою страстную любовь.

Поскольку совершать всё это. одновременно занимаясь ду­ховными практиками, подкреплёнными сексуальным воздер­жанием, не смог бы даже супермен, естественно, что семейная жизнь Шалашина представляла собой нечто среднее между из­вержением вулкана на Гавайях и войной Алой и Белой Розы.

Единственной отдушиной средь столь беспросветного и бур­ного существования стали для Шалашина мечты о том, чтобы заработать достаточно денег и посвятить себя целиком йоге, медитации и подъёму кундалини в спокойном уединённом уголке с тёплым климатом.

Отсутствие покоя, удовлетворения и гармонии в личной жизни обратили естественную потребность к саморазвитию в жажду приобщения к самосовершенствованию, которая нахо­дила своё выражение в том, что Антон вёл довольно активную жизнь в среде интересующихся парапсихологией и эзотери­ческими учениями людей. Он прочитал много книг. и мог ча­сами рассуждать о идеях Гурджиева, даосских методах само­культивации и прочих любопытных материях. То, что разгово­ры о духовных практиках он предпочитал самим духовным прак­тикам, он объяснял тем. что у него не было достаточно денег для того, чтобы обеспечить жену и детей, и уединиться в тёп­лом живописном уголке.

Теоретические рассуждения Шалашин время от времени совмещал с практикой хатха-йоги, попытками подъёма кунда­лини и парапсихологическими исследованиями. Излюбленной областью парапсихологии для него стало ясновидение, так как он здраво полагал, что если с помощью ясновидения ему уда­стся выиграть в спортлото, то все финансовые проблемы будут автоматически решены, и он, наконец, сможет всецело посвя­тить себя отшельничеству и медитации. К сожалению, с ясно­видением возникли некоторые сложности, и числа спортлото, хотя и попадали достаточно близко к выигрышным, всё же никак не хотели угадываться.

Случилось так, что жена Шалашина погибла под колёсами грузовика, а он близко сошёлся с одной очень колоритной и самобытной личностью, также интересующейся жизнью и уче­нием Георгия Ивановича Гурджиева. Это был некто Василий Морозов, маленького роста еврей, отрастивший для солиднос­ти внушающий уважение животик и обладающий жаждой вла­сти и самомнением Наполеона, то есть ярко выраженной жаж­дой господина в сочетании с дополнительным набором близ­ких к ней жажд.

В отличие от Шалашина. Морозов в вопросе заработка де­нег не полагался на сомнительные преимущества ясновиде­ния, и. подобно почитаемому им Георгию Ивановичу проявлял блестящий практический талант в этом вопросе. Не буду упо­минать, каким способом в период глубокого брежневского за­стоя и в тревожные времена Андропова Василий зарабатывал по тем временам очень большие суммы, используя для этого как свои финансовые способности, так и идеологическую силу учения о “четвёртом пути”.

Он набрал себе команду, в основном состоящую из жен­щин с очень ярко выраженными жаждами слуги. Преданные как рабыни, эти женщины выполняли задания Василия, свя­занные с его бизнесом, и за это получали материальную под­держку, а их беззаветная преданность базировалась на проч­ном фундаменте почитания Учителя, обладавшего безоговороч­ной авторитарной властью.

Морозов действительно неплохо изучил книги Гурджиева и Успенского, что же касается его команды, то в основном глу­бина мыслей Георгия Ивановича прошла мимо их сознания, оставив впечатление, что они прикоснулись к чему-то велико­му, а воплощением этого великого стал сам Морозов.

Подобно регулярным партсобраниям, необходимым для под­держания должного уровня коммунистического сознания у членов партии, Василий организовал регулярные идеологичес­кие “вечера”. Они проводились в глубокой тайне и начинались поздно ночью, продолжаясь до рассвета, что способствовало волнующему ощущению мистической сущности таинства и дра­матизма происходящего. В торжественной тишине кто-либо из членов группы читал главы из произведений Гурджиева и Ус­пенского, а остальные смиренно внимали. Поскольку автори­тет легендарного Георгия Ивановича и его великого последова­теля Василия Морозова пребывали на уровне заснеженных олимпийских высот, никто из группы не осмеливался задавать вопросы или обсуждать прочитанное—это было всё равно, что бросить вызов божеству. Женщины, преданно глядя в лицо кумиру, даже не пытались вслушиваться в текст или осмысли­вать его, поглощённые важностью и торжественностью самого события.

На собрания не допускались посторонние. В качестве ис­ключения, Морозов однажды допустил на “вечера' двух “чужа­ков”, в том числе и Шалашина, и это оказалось ошибкой. Ког­да один из “чужаков” попытался выяснить, как поняли члены группы текст только что прочитанной главы, оказалось, что они, вроде бы внимательно слушавшие, не в состоянии вспом­нить. о чём шла речь. Это печальное открытие испортило всю торжественность обстановки и оказалось неприятной неожи­данностью даже для самого Морозова. Он интуитивно почув­ствовал, что допускать на действа, предназначенные для “гос­подина” и “слуг”, посторонних лиц, не имеющих выраженной жаждой слуги чревато тем, что всё удовольствие будет испор­чено, в старался больше не совершать подобных ошибок.

Общение с Морозовым показало Шалашину, что для зара­ботка денег существуют методы гораздо более реальные, чем многолетнее экспериментирование с ясновидением. Со време­нем Василий эмигрировал в Штаты, а Шалашин перебрался жить в Ялту, где, забросив спортлото, начал зарабатывать хо­рошие деньги на кустарных промыслах.

К тому времени Ли оставил меня, поскольку ему надо было уехать из Крыма. Учитель разрешил мне свободно и открыто рассказывать о нём и о учении Шоу-Дао, избегая только не­скольких запрещённых тем. Шалашин в разговоре с друзьями услышал обо мне и Ли, и захотел познакомиться со мной. Так получилось, что я некоторым образом должен был сотрудни­чать с Антоном в его финансовых делах, какое-то время мы встречались, потом наши встречи, как и совместные дела, пре­кратились, но они послужили толчком к целому ряду событий, о которых я до сих пор вспоминаю с большим весельем, осо­бенно рассматривая их в свете того, что Ли рассказывал мне о потребностях, жаждах и теории правильного питания.

Каждому, кто пытался резко перейти с одной привычной диеты на совершенно противоположную, известен период, когда организм плохо реагирует на непривычную еду или на непри­вычный режим питания. Чистому вегетарианцу становится плохо, если он начинает питаться только мясом, и наоборот, любитель кровавых бифштексов будет чувствовать себя обез­доленным кроликом, если ему придётся питаться только сала­том и морковью, даже при том, что он убеждён в пользе этой пищи. Реакцию организма на изменение пищи заметить очень легко—может возникнуть головокружение, тяжесть в желудке или расстройство кишечника.

Резкое изменение питания для психики производит те же самые эффекты, но эти небольшие расстройства психической деятельности, если они не сопровождаются выраженными пси­хосоматическими заболеваниями, почти не заметны для чело-

века, поскольку он отождествляет себя со своими психически­ми проявлениями, но на окружающих его действия могут про­изводить странное впечатление.

Переезд в Ялту оказался для Шалашина резкой сменой пи­тания его психики. Его жизнь в Москве была достаточно на­пряжённой и полной впечатлений. Он ходил на работу, встре­чался с людьми, разделяющими его интересы, часами разгова­ривал о эзотерических учениях, мечтая о том моменте, когда он станет богат и свободен и сможет, наконец, заняться само­совершенствованием.

В Крыму его мечта, казалось, осуществилась. Окрестности Ялты с их благодатным климатом были просто созданы для занятий медитацией, он устроился работать сторожем, и два или три раза в неделю проводил время в небольшой хижине, где никто его не беспокоил в течение всего дежурства. Кустар­ный промысел, которым он занимался приносил больше денег. о чем он мог представить в самых смелых мечтах, работая в Москве в качестве научного сотрудника. Кроме того, он ока­зался в социальной изоляции, поскольку в Ялте у него не было знакомых, с которыми он мог бы часами обсуждать высокие материи и ставить эксперименты по ясновидению и телепа­тии.

Одна из его основных жажд—жажда материальной неза­висимости и уединения для занятий самосовершенствованием оказалась удовлетворена, и это уединение погрузило его в эмо­циональный и интеллектуальный вакуум, потому что, как нео­жиданно выяснилось, уединение, прогулки на природе и меди­тации не давали его психике того необходимого количества бодрящих впечатлений, которое он привык получать сначала в ссорах и конфликтах с женой, потом, после её смерти, в стол­кновениях с родственниками жены и в беседах с друзьями о том, что он будет делать, когда, наконец, преодолеет все пре­пятствия.

Когда препятствий не осталось, и, наконец, ему предста­вилась возможность приступить к осуществлению давней и за­ветной мечты, подсознание Антона, реагируя на эмоциональ­ный голод и недостаток острых ощущений, ответило жаждой преодоления препятствий или усложнения жизни и начало ис­кусственно создавать эти препятствия, нашедшие своё вопло­щение в весьма причудливых фантазиях. Частью этих фанта­зий оказался я. Шалашин втянулся в очень увлекательную для него игру, в которую оказались вовлечены ещё несколько че­ловек, а я оставался в стороне, с удивлением, любопытством и нескрываемым интересом наблюдая за новыми экстравагант­ными идеями, возникающими у Антона.

Мой рассказ об Учителе пробудил работу его мысли, и Ша­лашин, после долгих интеллектуальных упражнений и размыш­лений о личности и скрытых намерениях Ли, пришёл к гени­альной идее, что Ли был шпионом одной или нескольких ино­странных держав, а на меня он затратил столько времени лишь для того, чтобы превратить меня в зомби. Хотя за время мно­голетнего общения со мной он и не пытался выудить из меня какие-либо секретные сведения, способные нанести вред Со­ветскому Союзу, тем не менее он меня закодировал так, что в какой-то определённый момент времени, или по произнесении кодового слова, или от специального жеста вроде щелчка паль­цами у меня перед носом, я превращусь в смертельно опасную машину для убийств и диверсий, которая не остановится ни перед чем, выполняя заложенную в неё программу. Так что мой вид, вроде бы миролюбивый и спокойный, на самом деле всего лишь маска, скрывающая внутри зомби-разрушителя.

Когда мне рассказали о том, что я на самом деле зомби-разрушитель, я весело посмеялся, удивившись буйству фанта­зии Антона.

Во время одной из наших последних встреч в компании друзей разговор, не помню по каким причинам, зашёл об от­равляющих веществах. Шалашин, по образованию химик, с увлечением что-то рассказывал о них, и я, для поддержания беседы, тоже упомянул несколько популярных способов отрав­лений, почерпнутых мной в литературе. В своё время Ли дал мне информацию об отравляющих веществах и способах их применения, но как раз этой темы он мне велел избегать в разговорах с посторонними, чтобы косвенным образом не при­чинить кому-либо вред этой информацией.

Несколько дней спустя Шалашин выдал очередную вели­колепную идею о том, что я, рассказывая о способах отравле­ния делал это намеренно, чтобы вынудить одного из присут­ствующих там людей отравить Антона, забрать у него его деньги и отдать их мне. Услышав эту гениальную версию моих пред­полагаемых коварных намерений, я вообще перестал встре­чаться с Шалашиным, чтобы ещё больше не возбуждать его ум.

В течение нескольких последующих месяцев Шалашин ба­ловал наших общих знакомых идеями не менее экзотически­ми. иногда даже подкреплёнными галлюцинациями. Хотя эти

идеи были так же далеки от реальности, как розовые слоны от здания Пентагона, они давали Антону то количество волную­щих впечатлений, которое позволяло его психике работать в привычном для него ритме — много заниматься интеллекту­альными рассуждениями и изысканиями, бороться, преодоле­вая трудности, а также страдать из-за того, что у него снова нет времени и возможности предаться духовной практике на лоне прекрасной субтропической природы.

Я со всё возрастающим интересом впитывал доходившие до меня через знакомых новые подробности из моей биогра­фии, добытые Шалашиным неизвестно из какого источника. Таким образом я узнал, что я самый настоящий шизофреник, а также многие пикантные детали, подтверждающие это нару­шение моей психики. В то же время Антон утверждал, что я — агент КГБ, не задумываясь о том, что вряд ли Комитет скло­нен давать работу шизофреникам.

Подтверждая версию моей работы на КГБ, Шалашин ут­верждал, что сумел по знакомству купить за 150 рублей у од­ного сотрудника госбезопасности копию досье на себя самого, и что в этом досье находится несколько доносов, написанных и подписанных мною собственноручно. Он даже цитировал строчку, которую он якобы прочитал в моём доносе. Эта строчка сама по себе настолько развеселила меня, что я запомнил её на всю жизнь. Звучало это так: “В состоянии наркотического опьянения Шалашин гонялся за сожительницей с топором.” К сожалению, это была единственная подробность, которую он поведал о своём досье. А жаль. такая великолепная идея могла бы оказаться золотой жилой для новых поворотов сюжета.

Пассивное размышление перестало удовлетворять Шалашина, и он перешёл к активным действиям. С бодрой жизне­радостностью подростка Антон принялся играть в шпионов. Мой дом находился недалеко от центрального универмага, и, выходя в город, я почти всегда проходил мимо него. Антон, не жалея времени, тратил два с лишним часа на дорогу из Ялты в Симферополь и, стоя у окна универмага, ожидал, пока я пройду мимо, чтобы по моему поведению, походке и тому, с кем я встречаюсь и общаюсь, создать ещё более полную картину моей шизофренически-агентурной личности.

В предыдущей книге этой серии я уже рассказывал о том, что мне неоднократно приходилось обнаруживать за собой слеж­ку, Ли тренировал меня инстинктивно отзываться на чужое внимание и взгляд, и естественно, что, чувствуя, что что-то не в порядке, я оглядывался и иногда замедлял шаг. и это давало Шалашину новые просторы для размышлений по поводу скры­тых мотивов моего поведения.

Когда мне рассказали, как он следил за мной из универма­га, я вначале не поверил, поскольку фантазии фантазиями, я встречал множество людей, которые придумывали невесть что просто для собственного удовольствия, но чтобы взрослый че­ловек тратил время и силы на то, чтобы посмотреть из-за угла, какая у меня походка, это мне казалось уже перебором.

В свои развлечения Шалашин вовлек ещё одного нашего общего знакомого, Бориса, также интересующегося эзотери­ческими учениями и имеющего финансовые дела с Антоном. Борис был высок, красив и темноволос. Обладая темперамен­том и наклонностями Рембо, он скучал, изготовляя кустарные поделки в окружении жены и троих детей, и душа его жаждала подвигов и приключений.

Однажды меня предупредили, что в определённый день Ша­лашин и, возможно, кто-нибудь ещё, будут следить за мной. Я решил, что всё это домыслы, но на всякий случай решил про­верить. Дело было на вокзале. Почувствовав слежку, я сделал несколько резких перемещений, потому что понимал, что пре­следователь, скорее всего, прячется за каким-либо укрытием. И действительно, за одним из ларьков я заметил Бориса. Не­смотря на жаркий солнечный день он, в лучших традициях шпионских боевиков, был в тёмных очках и чёрной кожаной куртке с поднятым воротником. Эта попытка замаскироваться среди одетых в маечки, шорты и джинсы отдыхающих делала его похожим на ворону, пытающуюся сойти за свою в стае белых чаек, но надо отдать должное, в своём шпионском обла­чении он выглядел прекрасно, я даже залюбовался.

Вскоре я обнаружил и Шалашина, изменившего свою вне­шность при помощи тёмных очков и длинной мешковатой коф­ты. Мелькая среди толпы, его лысина поблёскивала на солнце. Поскольку это зрелище не доставляло такого эстетического на­слаждения, как гордый профиль Бориса над поднятым ворот­ником его куртки, я посмеялся про себя, и. больше не обращая внимания на шпионские страсти, занялся своими делами.

Наблюдение за мной на вокзале дало Шалашину новый вдох­новляющий материал. То. как я передвигался, резко меняя на­правление, чтобы обнаружить наблюдающих из-за укрытия. представляло собой новую пищу для размышлений, из кото­рых он вывел очередную подробную и логичную теорию моей

опасности для общества. Поскольку Шалашин и Борис были убеждены в своём высоком шпионском профессионализме, они даже не заподозрили, что я так себя вёл, чтобы обнаружить их.

Некоторое время спустя я переехал из Крыма в Москву, но слухи о новых идеях Шалашина относительно меня и моей личной жизни, хотя и редко, но доходили до меня через друзей-крымчан.

Бесстрастное наблюдение за поведением представителей человеческого рода со временем стало привычкой. Каждый раз, объясняя мне какие-либо специфические черты человеческого поведения, Ли заставлял меня вступать в контакты с большим количеством людей, чтобы теоретические знания, которые он мне давал, пройдя проверку практикой, через осознание стали частью меня самого. Одновременно, общаясь и наблюдая, я учился с пониманием и терпимостью относиться к носителям другой истины, на практике прочувствовав, что, действитель­но, у каждого человека существует своя правда, и чем сильнее человек цепляется за эту правду, защищая свой внутренний мир от болезненных для себя открытий, тем бессмысленнее оказываются попытки “облагодетельствовать” его, проповедуя ему свою собственную правду.

Ярким примером бессмысленности подобных попыток мож­но считать попытки “спасения” аборигенов Австралии или тро­пических островов христианскими миссионерами. В головах до того естественно адаптированных к своей среде обитания местных жителей возникал хаос, миссионеров съедали, а оби­женные христиане наводили порядок и восстанавливали спра­ведливость огнём и мечом. Иногда возникали ситуации, курь­ёзные в своей трагичности, когда дикари распинали и пытали миссионеров, поскольку по их рассказом они вполне логично заключили, что мученическая смерть открывает перед челове­ком врата рая и приобщает его к лику святых, а что ещё, по их, вполне обоснованному мнению, могло бы быть более при­ятным и полезным для христианского миссионера. Таким об­разом, они от всего сердца помогали чужеземцу, а сами с удо­вольствием оставались в своём уютном мире богов, демонов и духов.

— Споры о том. какое учение или какая точка зрения луч­ше или хуже. абсолютно бессмысленны, —сказал однажды Ли. — Для того, чтобы сравнивать какие-то вещи между собой, нуж­но иметь единый сопоставимый с ними эталон. Есть универ­сальные эталоны, которые позволяют сказать, что этот пред­мет длиннее, а тот короче, или что он весит больше, чем дру­гой предмет, если, конечно, их взвешивают в одинаковых ус­ловиях.

Каждому очевидна абсурдность вопроса: “Что лучше, вес или длина, бордовый цвет или справедливость?” Однако люди всерьёз продолжают спорить о том, что лучше, атеизм или ре­лигия, фашизм или коммунизм, подъём кундалини или трудо­терапия. Каждый имеет свой эталон истины, но люди спорят и спорят о несравнимых и бессмысленных вещах не потому, что это действительно приближает их к истине, а потому, что им нравится спорить. После каждого спора мнимое ощущение победы, поскольку каждый в большинстве случаев всё равно остаётся при своём мнении, доставляет удовольствие, укреп­ляя ещё больше личный эталон истины и давая печальное, но в то же время отрадное осознание того, как всё-таки глупы окружающие и как далеки они от понимания важных и серь­ёзных вещей.

Люди с натурой лидера и самостоятельным мышлением сами изобретают эталоны истины, навязывая их другим. Так появ­ляются учения и возникают групповые эталоны истины. Те, кто не может ничего выдумать сам, заимствуют эталоны у живущих или уже умерших учителей, тем самым приобщаясь к тому, что они считают Истиной С Большой Буквы, и удов­летворяют свою жажду мессии, преподнося эту истину другим, а, заодно, зарабатывают на этом деньги и престиж.

Когда-то давно я сказал тебе, что говорить правду другим— это преступление, преступление против правды, которую ты говоришь и против людей, которые являются носителями дру­гой правды. Ты пытался осознать эту истину и сделать её ча­стью своего осознания, но для тебя это было трудно, потому что с детства тебе внушали, что говорить правду—хорошо, а лгать плохо. Только сейчас, когда ты начинаешь понимать поступки и скрытые мотивы поведения людей, ты начинаешь осознавать на глубинном уровне, почему говорить правду дру­гим людям—это преступление. С точки зрения “Спокойных” не обязательно говорить правду другим людям, но подлинное преступление—не говорить правду самому себе.

Для последователей Шоу-Дао их эталон Истины — это их собственная жизнь. Это жизнь человека, который живёт в гар­монии с самим собой и с окружающим миром, не имея внут­ренних конфликтов и с удовольствием принимая себя самого и