Блок приема, переработки и хранения информации 5 страница

В работах А.Р.Лурия нет классификации нейро­психологических факторов. Анализируя принципы соотношения мозга и психики, А.Р.Лурия выделял две категории мозговых структур, а именно: те, по­ражение которых ведет к относительно простым не­врологическим симптомам (сенсорным, моторным) и те, поражение которых сопровождается нейропси-хологическими симптомами (нарушениями высших психических функций), складывающимися в зако­номерные сочетания или определенные синдромы. Не противопоставляя эти две группы мозговых струк­тур, А.Р.Лурия тем не менее считал, что они отно­сительно автономны и что именно вторая категория образований мозга составляет морфологические ос­новы нейропсихологических факторов. А.Р.Лурия связывал их преимущественно с вторичными и тре­тичными областями коры больших полушарий (с так называемыми немыми зонами коры). В последние годы он со своими сотрудниками исследовал также роль глубинных подкорковых образований в генезе нейропсихологических синдромов. Дальнейшее изу­чение больных с локальными поражениями мозга показало, что к синдромообразующим структурам (т.е. к нейропсихологическим факторам) может быть отнесен и ряд других образований мозга и что не­обходима их классификация. Была сделана попытка классифицировать нейропсихологические факторы (Е.Д.Хомская, 1986, 1987, 1991). Были выделены сле­дующие типы факторов: модально-специфические (связанные с вторичными корковыми полями); мо-дально-неспецифические (связанные с различными уровнями неспецифической системы); ассоциатив­ные (связанные с третичными полями коры, прежде всего — конвекситальной); факторы межполушар-ного взаимодействия (связанные с различными сре­динными комиссурами, объединяющими левое и правое полушария мозга); полушарные факторы (обеспечивающие целостные принципы работы каждого полушария); глубинные подкорковые фак­торы (связанные с работой базальных ганглиев и дру­гих подкорковых структур) и общемозговые факторы (сосудистые, биохимические и др. мозговые меха­низмы, ответственные за работу мозга как целого). Степень изученности этих факторов в нейропсихо­логии различна. Необходимо дальнейшее уточнение состава факторов и соответствующих им синдромов, в частности — выявление специфики правополушар-ных факторов по сравнению с левополушарными. Как известно, работы А.Р.Лурия были посвящены пре­имущественно описанию нейропсихологических синдромов, возникающих при локальных поражениях левого полушария головного мозга. В послелуриевс-кий период проблема межполушарной асимметрии мозга становится одной из центральных в нейропси­хологии (да и в других нейронауках). Интенсивно начала изучаться латеральная специфика нейропси­хологических синдромов, т.е. латеральная специфи­ка нейропсихологических факторов. Позже начали изучаться факторы межполушарного взаимодействия. И эта работа далека от завершения.

Новым направлением в изучении проблемы фак­торов стал анализ их особенностей в детском и стар­ческом возрасте. Собирается материал по оценке специфики глубинных подкорковых факторов. Для уточнения классификации факторов необходимо дальнейшее накопление эмпирического материала. Эта фаза в нейропсихологии (как и в других науках) всегда опережает фазу теоретического осмышления проблемы, т.е. понимания общего состава, специ­фики и иерархии различных нейропсихологических факторов.

Не менее актуален вопрос о природе нейропсихо­логических факторов. К сожалению, некоторые ав­торы до сих пор, признавая на словах факторную основу нейропсихологических синдромов, исполь­зуют термин «нейропсихологический фактор» как чисто психологическое понятие. Игнорируются и структурные, и, особенно, физиологические «ипо­стаси» факторов. Тем самым искажается сущность (дух, а не буква) Луриевского учения о факторах (Л.И.Вассерман и др., 1997).

Принципиальная важность признания и морфо­логического и физиологического уровней организа­ции нейропсихологических факторов вытекает из самой сути Луриевского подхода к решению проб­лемы «мозг и психика». Отрицание возможности непосредственного сопоставления психических процес­сов с мозговыми структурами (психоморфологизма) или со всем мозгом в целом (антилокалиционизма) и введение функционального (физиологического) зве­на как принципиально важной биологической основы психической деятельности открыло новые возможности для современной нейропсихологии. Для обозначения этой основы, как уже говорилось выше, А.Р.Лурия использовал понятия «modus operandi» (способ работы нервных элементов) и «функциональная система» (сис­темное объединение многих нервных структур со сво­ими способами работы) (А.Р.Лурия, 1948, 1962, 1973). А.Р.Лурия считал крайне необходимым разрабатывать этот раздел нейропсихологии, создавать «психо­логически ориентированную физиологию», конечная цель которой — найти адекватные физиологические системы, осуществляющие сложнейшие виды созна­тельной человеческой деятельности, описать уровни их построения и соотнести с конкретными физио­логическими процессами, вовлекающими различные образования и области головного мозга (А.Р.Лурия, 1977 и др.).

Разработка «психологически ориентированной психологии» должна ответить на вопрос, встающий перед клиническими нейропсихологами: почему пора­жение одного и того же фактора может сопровождаться рамичными нейропсихологическими симптомами и синд­ромами. Полное разрушение морфологической основы фактора (вследствие травмы, опухоли и др.) ведет к полному выпадению соответствующего звена психи­ческой деятельности (например, фонематического слу­ха). При менее грубых патологических очагах в тех же мозговых структурах происходят изменения физиологи­ческих механизмов их работы (т.е. различные нарушения нейродинамики). Это могут быть преимущественные нарушения следовой деятельности, активационных, тормозных процессов, их подвижности и т.д. Этим нарушениям локальной нейродинамики соответствуют другие нейропсихологические синдромы. Иными сло­вами, патология одних и тех же мозговых структур при разных нарушениях физиологических режимов их работы проявляется в разных нейропсихологичес-ких синдромах.

Под руководством А.Р.Лурия проводились систе­матические исследования физиологических механиз­мов нарушений различных психических функций: внимания, памяти, мышления, произвольных дви­жений и действий, зрительного восприятия и др. (А.Р.Лурия, 1977, 1982; Е.Д.Хомская, 1972, 1978 и др.). Работа в этом направлении очень актуальна для современной нейропсихологии. Изучение конкрет­ных физиологических механизмов различных нейро-психологических симптомов и синдромов вносит вклад не только в клиническую нейропсихологию, но, главное, — обогащает современные знания о биологических основах психики, поскольку в пато­логии, как известно, раскрывается то, что замаски­ровано в норме.

На современном этапе изучения природы факто­ров нейропсихология приблизилась к анализу их гене­тических механизмов. Это — одна из зон ближайшего развития нейропсихологии. Для разработки «генети­ческой темы» в нейропсихологии необходимо продол­жить начатые еще в Медико-биологическом институте А.Р.Лурия в 30-х гг. исследования близнецов (с приме­нением современных нейропсихологических методов), леворуких пациентов, а также проводить специальные исследования с сопоставлением нейропсихологичес­ких и собственно генетических результатов. Этот тип работ может внести вклад и в саму нейропсихологию, и в психогенетику, и в уточнение того, как именно передаются по наследству особенности психики чело­века, составляющие его индивидуальность.

Созданная А.Р.Лурия концепция нейропсихо­логических факторов дала возможность разработать общую схему «устройства» мозга как субстрата психи­ческих процессов. Она позволила выделить типичные («стандартные») наборы симптомов, характерные для типичных («стандартных») нейропсихологических синдромов, возникающих у человека при определен­ных поражениях мозга. И хотя эта работа еще не за­кончена (недостаточно изучены, например, симптомы и синдромы поражения разных областей правого по­лушария, глубинных отделов мозга, и, следовательно, соответствующие им нейропсихологические факторы), совершенно очевидно, что подобная схема «устрой­ства» мозга существует и, главное, доступна для ана­лиза методами нейропсихологии. Эта общая для всех взрослых грамотных людей¹ — независимо от пола, образования, национальной принадлежности — мат­рица мозговой организации психических функций (как совокупность разных нейропсихологических факторов) относится квидоспецифическим генетическим характе­ристикам человека, к его геному.

Существует и другой аспект этой проблемы, свя­занный с дифференциальной психологией — это ва­риативность нейропсихологических симптомов и синдромов, и, следовательно, факторов. Клинические наблюдения свидетельствуют, что степень выражен­ности тех или иных симптомов варьирует в довольно широких пределах. Иногда некоторые симптомы, ха­рактерные для синдрома, отсутствуют, иногда добав­ляются «лишние» симптомы. Вариативность присуща всем нейропсихологическим синдромам, но в боль­шей степени тем, которые связаны с поражением ассоциативных зон коры больших полушарий, особен­но переднего (префронтального) ассоциативного ком­плекса (А.Р.Лурия, 1963, 1982 и др.). В значительной степени вариативность нейропсихологических синдро­мов связана и с фамильным левшеством (Т.А.Добро­хотова, Н.Н.Брагина, 1994). Вариативность синдромов отражает индивидуальные особенности генетических про­грамм, уникальность генотипа каждого человека. Анализ индивидуальных нейропсихологических различий дол­жен, по-видимому, составить задачу особого раздела психогенетики, который может сложиться на границе психогенетики и нейропсихологии.

В целом, изучение биологических основ психики в рамках нейропсихологии — с использованием ее тео­ретического и методического аппарата — имеет боль­шое будущее. В этом контексте особенно важно продолжение работ по анализу нейропсихологических факторов, определяющих характер протекания плеяд психических функций в норме и патологии (т.е. цело­стные психологические и нейропсихологические синдромы). В настоящее время становится очевидным, что нейропсихологические факторы — синдромооб-разующие структурно-функциональные единицы ра­боты мозга — ответственные за определенные звенья (параметры) различных психических функций — име­ют несколько уровней организации, включая и гене­тический. Их изучение может помочь решить одну из главных трудностей генетического анализа психичес-

¹ «Детская» нейропсихология, которая начала разра­батываться учениками А.Р.Лурия лишь в последние годы, имеет ряд существенных отличий от «взрослой», что не позволяет объединять их в одно целое.

ких функций, связанную с их сложным комплексным характером. Современная нейропсихология может уточ­нить «психологические переменные», которые необходимо сопоставлять с генотипом. Это, по-видимому, те са­мые звенья (параметры) психических функций, за кото­рые ответственны разные нейропсихологинеские факторы. Естественнонаучное направление в современной отечественной психологической науке переживает не

лучшие времена. Оно подвергается необоснованной критике со стороны новых (или якобы новых) подхо­дов к изучению психики («гуманистической», «хри­стианской» психологии и др.). Тем более актуально сохранение и продолжение естественнонаучных тра­диций в отечественной нейропсихологии, имеющей свой оригинальный подход к изучению биологичес­ких основ психики.

А.Р.Лурия к проблеме психологически ориентированной физиологии¹

I

Отношения двух наук — психологии и физиологии, так же как и попытки создать пограничную науку — психофизиологию, — прошли на протяжении послед­них ста лет ряд этапов.

На первых этапах, когда обе эти дисциплины в основном накапливали эмпирический материал, дело не шло дальше попыток внешне сопоставить их данные и найти некоторые «параллели» между субъективны­ми состояниями и реальными (или предполагаемы­ми) физиологическими процессами.

В дальнейшем, когда психология стала созревать как наука, имеющая свою — на том этапе аналитичес­кую (ассоцианистскую) — теорию и свои экспери­ментальные методы, возникла потребность объяснить наблюдаемые психологические явления физиологичес­кими процессами и сопоставить сложные психичес­кие процессы с элементарными физиологическими. Так, была создана «физиологическая психология», которая пыталась отбросить интроспекционистское изу­чение психологических явлений и заменить его либо относительно простыми, но объективными физиоло­гическими экспериментами, либо же (как это было в случае американского бихевиоризма) свести все бо­гатство психической жизни человека к ряду элемен­тарных схем, в готовом виде взятых из физиологии.

Такой физиологический редукционизм сохранялся достаточно длительное время, но в итоге оказался бес­плодным.

Было обнаружено, что всякое сведение слож­нейших форм сознательной деятельности человека к слишком обшим (а потому и бедным) схемам типа «сочетание», «подкрепление», «временная связь» не могло быть достаточно продуктивным для объяснения сложнейших форм сознательной и целенаправленной человеческой деятельности, и неоднократные попыт­ки применить эти понятия к практике обучения и вос­питания, диагностики и лечения заболеваний, к практике рационализации труда и производства ока­зались малоэффективными.

Возникла настоятельная необходимость в новой физиологической системе, которая могла бы без упро­щения подойти к сложным психологическим явлениям и адекватно объяснить сложные формы сознательного человеческого поведения. Задачи понять хотя бы неко­торые механизмы процессов предвидения и програм­мирования поведения, процессов анализа сложных ситуаций и «принятия решения», к тому времени изу­ченных психологией, выдвинулись теперь на первый план, а вместе с ними особенно актуальной стала и проблема создания «психологической физиологии», способной дать адекватный анализ сложных форм со­знательной деятельности человека без их упрощения.

Перед исследователями развернулся цикл слож­нейших проблем, важнейшей из которых была задача найти те непрямые отношения, в которых находятся

' Проблемы нейропсихологии / Под. ред. Е.Д.Хомской, А.Р.Лурия. М.: Наука, 1977. С.9—27.

сформулированные в общественной истории сложней­шие виды специфически человеческой психической деятельности с осуществляющими их физиологичес­кими механизмами.

Попытки решить эту задачу стали появляться как в работах физиологов, так и в исследованиях психоло­гов и нейропсихологов. Однако до сих пор сделаны лишь первые шаги на пути исследования этой проблемы, имеющей огромное значение как для материалисти­ческой теории, так и для научно обоснованной прак­тики. Поэтому сейчас есть все основания для того, чтобы оглянуться назад и выделить некоторые узло­вые вопросы в изучении этой проблемы.

II

Если отвлечься от донаучных попыток прямого сопоставления психических явлений с мозгом, которые начинались с античности, занимали все средневековье с его учением о «трех мозговых желудочках» — носи­телях наглядного восприятия, памяти и интеллекта — и доходили до «френологии» Ф.А.Галля, серьезная постановка вопроса о физиологических коррелятах психических процессов насчитывает немногим боль­ше столетия.

Психология, которая понималась тогда как наука '•о субъективных состояниях, делала, однако, серьез­ные попытки к расчленению сложных психических процессов на составляющие их элементы — ощуще­ния, представления, ассоциации, — и это направле­ние, сложившееся еще в эмпирической английской философии XVTII в., а также в психологической школе Гербарта, в основном продолжало господствовать в течение всего XIX столетия. Поэтому естественно, что первые шаги экспериментального исследования психических процессов, которые были сделаны В.Вун-дтом и его последователями, сводились к попыткам точно изучить двигательные реакции, условия кон­центрации внимания и законы протекания ощуще­ний, представлений и их ассоциации в более сложные комплексы.

Первые шаги делала и научная физиология, кото­рая в работах Фехнера, Вебера и Гельмгольца впервые обратилась к точному изучению ощущений и создала тот специальный раздел, который впоследствии полу­чил название психофизики. Ко второй половине XIX в. были сделаны лишь первые шаги к тому, чтобы изу­чить мозговую организацию элементарных двигатель­ных реакций, и пионерские работы Фрича и Гитцига рядом с первыми описаниями точной структуры пе­редних (моторных) и задних (сенсорных) отделов мозговой коры прочно вошли в основной фонд клас­сической морфофизиологии.

В те времена господствовали представления ана­литической науки, которые приняли наиболее ощу­тимую форму в целлюлярной физиологии и патологии Вирхова, согласно которой корни всех биологических, как и патологических, процессов надо искать в от­дельных клетках — мельчайших составных элементах целого организма.

Естественно, что основные тенденции, сходные в обеих науках, не могли не встретиться, в результате чего и возникло желание сопоставить элементарные психологические явления со столь же элементарными физиологическими процессами.

На первых этапах эти сопоставления не выходили за пределы господствовавшего тогда психофизическо­го параллелизма, довольствовавшегося обнаружением некоторого соответствия между субъективными состо­яниями и объективно регистрируемыми физиологи­ческими процессами.

Позже эти сопоставления воплотились в ряд спе­циальных экспериментальных исследований. У Вундта они привели к анализу времени сенсомоторных реак­ций, у Эббингауза — к первым попыткам измерения процессов запоминания и забывания (эти работы дали ценнейшие факты, физиологическое значение которых стало ясным лишь через столетие); у исследователей ощущений они отразились в тщательном измерении порогов и описании ряда субъективных сенсорных яв­лений, которые оказались одинаково интересными как для философов типа Фехнера, так и для физиологов типа Вебера и Гельмгольца и даже для физиков типа Маха.

Все это привело к созданию особой области нау­ки — физиологической психологии (в сводном виде пред­ставленной в классических работах В.Вундта), основной задачей которой было найти физиологические корре­ляты элементарных психических явлений путем изу­чения нервных процессов, лежащих в их основе.

Легко видеть, что физиологическая психология, как она представлялась классикам, должна была оста­ваться разделом психологии, изучавшим объективные основы психических явлений, и мыслилась как объек­тивное физиологическое звено психологии, которая сама оставалась наукой о субъективных состояниях.

Таков был первый этап научного сопоставления психологических и физиологических фактов, и если раскрыть классические руководства по эксперименталь­ной психологии того времени — «Основы физиологи­ческой психологии» В.Вундта или руководства по психологии Эббингауза или Титченера — никакой иной логики, кроме попыток разложить субъективные (пси­хические) процессы на их элементы и найти этим эле­ментам объективные корреляты, в этих руководствах найти нельзя.

Аналогичное положение наблюдалось и в клас­сических исследованиях эмоциональной жизни, кото­рые после работ Лемана в Дании и Ланге в Германии взяли за основной метод исследования эмоций анализ сосудистых и дыхательных изменений, возникающих при эмоциональных состояниях. Эти исследования, прямо относящиеся к «физиологической психологии», дали много ценнейших фактов, но и они тоже не выхо­дили за пределы простого сопоставления субъективных (психологических) и объективных (физиологических) процессов.

Попытки такого сопоставления ограничивались в «физиологической психологии» XIX в. лишь элемен­тарными психическими процессами (ощущениями, движениями, эмоциями, реже непроизвольным вни­манием), и лишь частично — «ассоциациями» этих элементарных процессов. Сложнейшие формы созна­тельной деятельности — процессы логического мышле­ния, «аперцепции», волевого действия, осмысленного переживания — оставались полностью за пределами этих попыток. Все эти явления относились к «духовно­му миру», и возможность их физиологического анали­за с самого начала отрицалась этими исследователями.

Неудивительно поэтому, что «физиологическая психология» открывала простор для дуалистических и идеалистических концепций, не отрицая возможнос­ти «описательной» или «духовной» психологии и про­должала мирно сосуществовать рядом с ними.

III

Корни перестройки содержания психологи­ческой науки и соответствующей ей физиологии уходят в середину XIX в. и могут быть успешно про­слежены на истории научной мысли в России. Они прежде всего связаны с именем выдающегося русского исследователя психолога и физиолога И.М.Се­ченова.

Мировоззрение И.М.Сеченова сформировалось под непосредственным влиянием русских революци­онных демократов середины XIX в. Крупный материа­листический философ, образованнейший человек своего времени и вместе с тем выдающийся естество­испытатель, он с самого начала отвергал дуалисти­ческие позиции, обособляющие «духовный мир» от явлений природы и отвергающие детерминистический подход к объяснению психических явлений.

Уже в своих ранних работах — «Элементы мыс­ли», «Предметный мир и действительность» — он ука­зал на необходимость естественнонаучного анализа сознательной деятельности человека. С самого начала И.М.Сеченов требовал радикального разрыва с идеа­листической философией и с различными «обособи-телями психологии».

На первых этапах И.М.Сеченов видел решение своей задачи в сведении всего богатства психической жизни к механизмам рефлекса. Именно эта идея лежа­ла в основе его самой знаменитой публикации — «Реф­лексы головного мозга».

Уже в своих ранних работах, где И.М.Сеченов ис­ходил из того, что мысль человека отражает реальную действительность и предметный мир, было сформу­лировано положение о том, что все виды синтети­ческого отражения мира, составляющие сущность человеческого сознания, распадаются на две большие категории — объединение поступающих раздражений в симультанные (пространственные) группы и объе­динение их в сукцессивные (последовательные или временные) ряды. Эти два основных вида синтетичес­кой деятельности мозга явились для И.М.Сеченова отражением двух основных параметров объективного мира — пространства и времени; они и составляли основные формы работы наших органов чувств и ос­новные категории психической деятельности человека.

По мысли И.М.Сеченова, эти формы психичес­кой деятельности человека отличаются огромной слож­ностью. Они проявляются и в сознательном поведении, и в логической мысли, и в произвольно организован­ном, волевом действии. Именно это положение выд­винуло перед И.М.Сеченовым задачу, которая стала основной в его жизни и которая привела его к важ­нейшему открытию, поставившему его в ряды клас­сиков физиологии. С целью найти физиологические механизмы волевого акта И.М.Сеченов и произвел свой знаменитый опыт, обнаруживший центральное торможение движения, которое было оценено им как прототип сложного «волевого» действия.

Уже на этом этапе И.М.Сеченов пытается прибли­зиться к созданию физиологических моделей самых сложных психологических процессов. В дальнейшем И.М.Сеченов отчетливее стал видеть ту огромную слож­ность, которой отличаются высшие уровни организа­ции поведения с их качественным своеобразием, возникающим по ходу эволюции.

В предисловии к своему последнему крупному труду — «Физиология нервных центров» И.М.Сече­нов приходит к выводу, что с переходом к человеку «чувствования превращаются в повод и цель, а движение — в действия» и что «это уже выходит за пределы физиологии» (И.М.Сеченов, 1906).

Такая формулировка наметила новый путь, из­бранный И.М.Сеченовым: физиология не должна была сводить «повод и цель» к «чувствованиям», а сознательные «действия» к движениям. Она должна была покинуть путь редукционизма и искать физиологические модели, адекватные сложным формам психической деятельности человека. Она должна была вступить на путь создания той науки, которую мы ус­ловно можем обозначить как «психологическая физи­ология».

И.М.Сеченов оставался до конца жизни и физио­логом и психологом, отчетливо видевшим все богат­ство и всю сложность высших форм сознательной жизни человека. Вот почему эксперименты, занявшие последний период его деятельности, были связаны с изучением физиологических основ произвольных дви­жений человека, а применение эргографических ис­следований было одним из способов подойти к анализу этих вопросов. В своих письмах к М.П.Боковой И.М.Се­ченов говорил о своей последней, основной жизнен­ной задаче — создании «медицинской психологии», которая должна была стать его «лебединой песнью».

Мысли И.М.Сеченова надолго опередили совре­менную ему науку. Даже его последователи не уловили главного направления и продолжали идти по пути све­дения сложных форм поведения к элементарным фи­зиологическим явлениям, сохраняя неприкосновенной всю традиционную линию ассоциационизма XIX в.

Идеи И.М.Сеченова нашли свое дальнейшее про­должение и развитие в работах И.П.Павлова.

И.П.Павлов был ярким представителем естествен­нонаучной мысли конца XIX — начала XX вв., соче­тавшим естественнонаучный и аналитический подходы. И.П.Павлов с самого начала поставил перед собою задачу открыть те физиологические механизмы, кото­рыми можно было бы объяснить психические процес­сы человека. Задача заменить субъективные подходы к внутреннему миру человека объективными физиоло­гическими методами исследования стала основной для этого крупнейшего исследователя, и привела его к от­крытию условного рефлекса и разработке новой облас­ти науки — физиологии высшей нервной деятельности.

Постановка задачи — создать науку об объективных физиологических основах поведения — составляет ог­ромную заслугу И.П.Павлова. Не случайно И.П.Павлов назвал свой основной труд «Двадцатилетний опыт изучения высшей нервной деятельности (поведения) животных», подчеркивая тем самым ключевую позицию этой науки для анализа целостных форм по­ведения. Он считал, что наука о высшей нервной деятельности должна изучать целостные формы пове­дения, разлагая его на элементарные части и раскры­вая законы, по которым работают эти элементы. Главное научное достижение И.П.Павлова заключа­лось в разработке теории условных рефлексов, в экс­периментальном доказательстве условно-рефлекторной природы психического.

Фундаментальные физиологические исследования И.П.Павлова, создавшие основу для настоящей фи­зиологии головного мозга, могли объяснить различ­ные формы поведения животных, однако прямой перенос открытых при изучении поведения животных закономерностей на человека оказался несостоя­тельным.

На этом этапе развития физиологии сложные психологические явления (процессы осмысленного восприятия, произвольного внимания, активного за­поминания, выбора и «принятия решения» и т.д.) фактически продолжали оставаться за пределами на­учного объяснения. К сожалению, идеи И.П.Павлова о «второй сигнальной системе» и ее роли в организа­ции поведения человека не были им достаточно разра­ботаны, вследствие чего, указывая лишь на решающее участие речи в формировании сознательных форм де­ятельности, они не раскрывали конкретных путей для их адекватного исследования.

Некоторые последователи И.П.Павлова пытались использовать закономерности высшей нервной деятель­ности, открытые на животных, для научного обосно­вания процессов обучения и воспитания человека, диагностики и терапии заболеваний мозга. Однако предлагавшиеся для этих целей схемы условно-реф­лекторных основ обучения оказались упрощенными и не отвечающими реальным задачам обучения и воспи­тания. Десятки лабораторий высшей нервной деятель­ности, организованных в клиниках для диагностики нервных и психических заболеваний, не смогли вы­полнить возлагавшихся на них задач и оказать реаль­ную помощь клинике.

В наиболее парадоксальной форме объяснение сложных психических феноменов посредством эле­ментарных квазифизиологических закономерностей (с формальной ссылкой на И.П.Павлова) прояви­лось в бихевиоризме.

Вскоре после выхода первых работ И.П.Павлова группа американских психологов взяла на вооружение установку на объективное исследование поведения животных и те методы сочетания сигналов и подкреп­лений, которые лежали в основе выработки условных рефлексов, одновременно отбросив научный анализ динамики нервных процессов, считая эту сторону уче­ния Павлова метафизической и выходящей за преде­лы непосредственных наблюдений.

Так появился американский бихевиоризм — фе­номенология поведения.

Бихевиоризм — эта, по выражению Д.Хэбба, «аме­риканская революция» в психологии — возник как конкретное воплощение прагматизма — американского варианта позитивизма.

Дж.Уотсон, заложивший основу бихевиоризма, и Б.Ф.Скиннер, в трудах которого бихевиоризм полу­чил свое законченное логическое оформление, нео­днократно указывали, что считают себя учениками и продолжателями не только американского психолога Э.Торндайка, но и И.П.Павлова. Сама терминология бихевиоризма («стимул», «реакция», «совпадение», «подкрепление», «выработка условных связей») была целиком перенесена из учения И.П.Павлова без учета ее концептуального содержания.

Бихевиоризм продолжил линию редукционизма — поиски элементарных процессов, к которым можно было бы без остатка сводить все высшие формы пси­хической деятельности. Бихевиористы возродили наив­ное представление о мозге как о своего рода «чистой доске» (tabula rasa), на которой благодаря сочетаниям стимулов и подкреплений создаются любые ассо­циации.

Такая упрощенная редукция поведения не могла долго удовлетворять американскую научную мысль. Это привело к попыткам внести в бихевиоризм ряд поправок, которые по существу лишали его первоначального механистического пафоса. У одних исследователей (Халл) прямолинейный бихевио­ризм (strict behaviorism) начал замещаться введен­ном в схему «стимул—реакция» «промежуточных переменных» (intervening variables), являвшихся на деле лишь домыслами, взятыми из субъективной психологии, другие (Толман) заменили его «целе­вым бихевиоризмом» (purposive behaviorism), вклю­чив в систему рассуждений чуждое бихевиоризму понятие цели.