Свой эксперимент над жизнью. 6 страница

— Выходите все нахрен, иначе мы поубиваем любого живого, будь то животное или кошка!

— Стой, Вердон!.. Ты знаешь, что кошек убивать нельзя, впрочем, как и собак…

— Отстань, Паури… Про собак я знаю, а кошки чо?..

— Чо не что, нам всем отвешают таких люлей, понимаешь?

— Походь, походь, Паури. Тут даже мат нельзя использовать? — и Вердон начал нащупывать кистью небольшой такой матрац в багажнике… Конечно, его там не было.

— Господи…

— Мяу.

— Плевать, блин, на этих сраных котов!

— Лады.

— Так, 3а!.. Захожу внутрь. Точно это третья квартира? Так. «А». Ща…

Пока проверяли комнаты, что было бесполезно, Сара вылезла из чулана через сломанную стену, — её кто-то, похоже, пытался спалить; поджёг не такое уж необычное дело в этих местах, — и выбралась наружу.

Мой путь

Может быть, в этом мире я не совсем что-то понимаю;

Понимаю что-то не полностью, а чего-то и вовсе не знаю.

И вот мои ноги тонкие, подчёркиваются узачами,

Несутся по судьбам ломким, а сам я кричу и таю.

А дорога, унылья полная, бежит, тварь, изгибается –

Эта сука такая безвольная! Внимание развивается...

Кто-то греется, кто-то в холоде; кто-то трахает, кого-то ебут;

Кто-то жарит картошку, кто в голоде... А некоторые жадно лгут:

И с такими людьми не готов вообще я проводить свои беседы –

Идите вы нахер с моего пути – это половина победы!

Может быть, этот мир не совсем для меня?

Может быть, я чего-то не знаю?

И поверьте, друзья, я готов к тому, если что-то кто-то скрывает.

Но терпеть вашу ложь – это гонит в дрожь!

Блять, это так меня убивает!

А когда вы ещё оправданиями ебучий сквер закрываете...

Блять, вы так смешны, несмотря на ваш ум.

Блять, вы так теперь бесполезны...

Моя подруга

Ты будешь мне подругою всегда: ты знаешь это, знаю это я. Мне хотелось бы писать для тебя что-то светлое, но пока я разминаюсь, поэтому получится снова что-то бредовое и утончённо-толстое, словно я тролль-критик. Мне так хочется проанализировать твоё произведение, которым ты наполнила страницы.

Замечаю, что произведение имеет одну очень слаженную и точную систему; словно, это какой-то сложный чертёж, измеренный линейкой. Так звучит не очень утончённо, однако именно эта лёгкость конструкции меня так привлекает, ведь изначально я прочитал 70% процентов твоего произведения искусства. Тебе удалось соорудить крепёж для мыслей, что кидаются из тебя так несмело, но так объективно и мило. Правда, милого в этом вообще ничего нет, сама понимаешь, произведение наполнено чернотой и сухостью, что давит на читающего оптимиста. Мне, как тому, у которого все эти параметры находятся примерно на одном уровне с пессимизмом и реализмом читать данное произведение не только просто, но и завораживающе-легко и даже чувственно.

В этой повести нет места широтам и длине: всё просто, коротко и о главном. Но самое удивительное, что я аж завидую; то, что тебе удаётся наполнять некоторые абзацы такой продуктивной и чёткой организацией, что одно место меня просто расчленило и испинало. Позже, я впишу сюда эту часть, ведь всю её необходимо украсть и задокументировать. Так она ценна для меня. Как, собственно, и ты, и твои мысли.

И, знаешь, когда я читаю, мне кажется, что это можно назвать таким несносным общением с тобой, когда ты вдруг не можешь на меня наседать и укорять за то, что якобы такой несовершенный… И мне нравится те мои воспоминания, которые были с твоим, конечно же, участием… Особенно я вспоминаю твои подколки и шуточки по поводу моей глупости; хотя про глупость тут дань нужно отдавать больше Жене.

― Опять ты! ― воскликнула она, открыв дверь.

Ясно было, что это показное возмущение, она заменяла им какое-то более нежное чувство.

Любопытно, что к простому выражению мысли, порой добавляется некая сложность и раскрепощённость, причём на участках довольно никудышных ты превращаешься в настоящего гения, делая из них нечто уникальное, а не посредственное, что получилось бы у других.

Ты даже о наркотиках пишешь с лёгким смешком, а я начинаю действительно смеяться; когда читаю же своё о наркоте, то надо плакать больше, чем даже улыбаться.

Даша, ты ужасно примитивна!

Блин ну мне жалко тех, кто так говорит. Реально жалко. (:

Мы проснулись в одной комнате, резко обулись и убежали в молодость. Зеркало одобрило нашу реальность, а пространство заблудилось в мыслях; утончённые взгляды повесятся...

Я уже ни во что не верю. Ещё секунда...

Ещё одна секунда умирает; в моих глазах тают небесные дни, а веки затекают; очень длинный вдох, медленный выдох. Теперь я свободен, сколь бы это ни звучало, но хотя бы за иллюзию, но я цепляюсь. Я так давно не видел свободы, что просто убежал от неё; а теперь ловлю её лишь жаркими глотками истязания и одиночества;...........

Бережность цветов тает, а вокруг меня овально и проникновенно, но серо и тускло; конечно справа есть спасение, которое, словно корабль[1], маячит перед глазами порой. Иногда запинаюсь о медиатор, а коридор шепчет шаги к власти, но что есть власть?.. Бэээ!

Меня в очередной раз подвели мои сенсорные чувства, и я попал в капкан безумия; её рядом не было, но я надеялся на скорую с ней встречу, мне возможно, хотелось, хотелось чуть больше остаться здесь для того, что быть с нею. Но волна, тихая волна захватывает листья

Мы

Крахмал осыпал вредные участки кожи; карнавал давно начался, но забыли раздать маски. Человек — выдуманная масса, абстрактное разделение частиц бытия; изумрудное пространство-время. Убийство Валиум

Карнавал давно сгорел, погасли крылья; раскрахмаленная реальность варила часть воздуха, окислённого и немного тяжёлого. Вертикальная прогрессия взрывает неожиданную данность; кривизна интеллекта унывает. Унытень последнего дня бытия. Тревоги несбыточны, а чувства безверные и глюкоза касается

Тронутые идиоты обрадуются бездумным мыслям. Некоторых зацепит, некоторых нет. Но это лишь боль прострации, вызванная в события

Я знаю, вы меня вспомните, а может даже и поймёте. Да, вы, те, кто живут после меня, моей смерти. И я её тоже боюсь, но надеюсь, что моё добавленное «тоже» когда-нибудь вас не слишком-то и будет беспокоить. Хотя есть ещё наш жёлтый карлик, главный заводила солнечной системы, который однажды может умереть… Поэтому страх смерти ещё долго будет беспокоить бедных моих детей, и не только моих. Жаль, что мы пока что мало можем повлиять на ваше долгожитие, но, возможно, можем повлиять на ваше настроение. Если вы меня понимаете, то и поймёте то, что мне было слишком трудно; вероятно, и вам будет слишком трудно. Но жизнь того стоит. Хотя бы потому, что мы с вами встретились на этих строках, в этих буквах, в этих символах, в этой Вселенной. Всё-таки она прекрасна…

Здесь нельзя петь; нельзя пускать газы.

Каждый из этих ублюдков боится подхватить заразу.

Нельзя здесь читать; нельзя здесь думать!

"Мяу", -- прозвучал унылый голос,

обиженной кошки.

"Мяу", -- подошла она к столу,

закинула на стул ножки.

"Мяу", -- спит хозяйка, поэтому ужина нет.

"Мяу", -- спит другой кот, её новый сосед.

Мяк; подошла она к краю кровати.

"Фырк!" -- разъярённо кусает сосед --

Кошечка случайно прыгнула в плед.

Мяк; "Ну-ка, брысь! Ты сейчас так некстати!"

"Мяу", -- манит утром её голос хозяйки.

"Мяу", -- манит утренним фырком сосед.

"Кряу", -- или как там кричат сейчас чайки?..

"Кряу", -- гусь подан был на обед.

Пока меня везли в психушку, я пытался выблевать таблетки, что впихали в меня перед приездом друзья; ясное дело, думаю, что они переживали, но я и сам показал себя таким, будто в моей башке наступила атомная катастрофа и все нейроны, и мозговые клетки посъябывались нахуй! Я кряхтел, жался, давил на горло, но было сложно шевелиться, ведь связанные руки нихуя мне не могли помочь; особенно я подохуел, когда санитары ебанули меня ногой в спину, чтобы я сильно не брыкался. Тут и началась моя основная линия паранойи; я решил, что это менты, которые увозят меня в лагерь. И, честно говоря, по прибытию в психушку, я решил, что оказался в тюряге.

За неделю до этого мы решили точно бросить, но некоторые из вас, уверен, знают, что понятие «бросить» лишь на бумаге простенько звучит, а вот воплощение в жизнь такой идеи сильно колотит по барабанным хрусталикам мозга… (Блять, я понимаю, что бумага стерпит любую хуету, тем более электронная, но…) И вот каждый день мы курим, считая это последними разами, а затем моей башке приходит истинный пиздец. Со мной начинает говорить монитор от компа. Я, конечно, много хуйни всякой в жизни наслыхался, но такого бреда ещё от себя мне было тяжко воспринимать, поэтому я чётко решил выкинуть нахуй всю дурь не только из башки, но из комнаты, что и было сделано. Сами понимаете, что от избавления веществ голове легче-то не становится, а становится, скорей, только хуже.

Проходят дни, а я не могу уснуть. Первый день. Второй. Третий. Ну ладно ещё первый день, когда мы бросили, а я просто накрутил себе хуеты, ведь проводил достаточно долгое время наедине с собой и своими мозгами, а также горстями травы. А тут я не долблю, трезвый почти, на отходах, но один. И это, оказывается, ещё тяжелей, нежели быть с кем-то. Но с ней тоже быть было тяжело. Я начал её подозревать. Я начал думать, что она мне лжёт. Я начал думать, а потом я стал думать, что я вовсе и не думаю, а уже уверен в этом! Эта сука мне лжёт, а я страдаю нахуй! И так миг за мигом. Она лжёт, я страдаю. Она лжёт, я страдаю. И это только первый день без наркоты. Ночью мне становится страшно спать. Я предполагаю, что по периметру напротив моего окна выставлены снайперы. Они поджидают, когда я ошибусь и выстрелят. Я начинаю нервничать и решаю, что мне нельзя ошибаться. Снайперы не стреляют, поэтому я уверяю себя, что слишком всё идеально делаю, а это может оказаться подозрительным!.. Я нервничаю. Она лжёт, я ещё и страдаю.

Те, кто вертит пальцами у виска, оказываются правы, так как через некоторое время (а день только второй, точнее ночь) я ощущаю присутствие кого-то за стеной. Там соседи, конечно, но я-то знаю, что там не они, а те, кто следит за мной. Я начинаю в это верить и по сигналам своей девушки узнаю, что там следят за нами. Она подаёт мне чёткие сигналы, что за нами следят, но потом я начинаю думать, что эти сигналы лишь в голове. И тут начинается истинный психоз, ведь я не могу разобраться, кто кому здесь уже лжёт. Выходит, что я сам себе лгу, а такого быть не может. Это мои первые реакции, которые сразу же опровергаются, ведь мозгу легче обвинять кого-то, нежели обернуть проблемы на себя и просмотреть их повнимательней. В итоге проблемы я вешаю на неё. Именно она виновата оказывается, поэтому является самой подозрительной. По периметру скользят огоньки снайперов; я нервничаю, она злится. Она злится, что я сочиняю; я же считаю, что она злится, потому что я её спалил. Уверяю себя, что она виновата, и что она знает тайну! За нами следят, она это знает, но не говорит. Почему? Потому что ей нельзя об этом говорить! (И это всё та же ночь.)

Что делать дальше я не знаю, поэтому мы ссоримся. Мы ссоримся, пытаемся лечь спать. Я опасаюсь, что нас могут убить. Поэтому лежу внимательней… Я стараюсь ощутить каждую мельчайшую вибрацию и самое слабое дуновение ветра; я даже подъездные скрипы легко различаю, ведь чётко понимаю, что там ходят те, кто нас решает убить! С улицы иногда слышны звуки сигнализации (эти короткие пикания). Я считаю, что эти сигналы, особые каналы, по которым передаётся информация о том, что творится в нашей квартире. Об этом я умалчиваю, ведь считаю, что за нами следят, поэтому такую информацию, якобы нельзя говорить вслух. Теперь мне сложно понять, можно ли такое писать, однако если я пишу это, значит писать такое можно, поэтому я продолжу.

Так как я вижу во всём подвох теперь (это я о той ночи), то любой звук для меня становится сигналом или каналом общения о том, что же происходит в нашей квартире. Знаете, это жутко выбешивает и выбивает из колеи.

(А этой ночью мне приснился Коля и Вася. На Васю я накинулся и пытался его избить.)

И вот вновь ты сидишь один, погружённый в свои мысли. Снова прошёл бесследно день — оставит ли он о себе память в твоей голове? А ты?.. Так хочется валять дурака целыми днями, однако и что-то оставить после себя хочется, что гораздо важней валяния какого-то абстрактного идиота! Только зачем? Ох, уж и не для того, чтобы о тебе говорили и замечали тебя на улице или где бы ты ни был. Только не для этого! А для чего? Потому что будут другие! Может быть, они ещё не родились… А, возможно, они ходят где-то рядом или находятся очень далеко, так далеко, что ты их и не чувствуешь даже… И что же делают они? Одни, уверен, поливают тебя грязью! Но этим мерзавцам больше ничего и не нужно; им всегда хочется портить настроение. И ты такой же! Только у тебя есть ещё желание поливать людей чем-то лёгким и сладким… Только что это? Это даже не надежда… И не вера. И не любовь, которую так сложно порой бывает понять. Это просто что-то необъяснимое… Такое неуклюжее, но доброе и милое. Хоть всё это можно легко интерпретировать по злому и как-то по-уродски… Нужно запомнить одно: старайся заканчивать абзац более мягко и менее трагично. Всё же я люблю улыбаться и радоваться другим улыбкам!

Всего этого мало! Всего этого так мало, чтобы быть кем-то!.. Чтобы быть кем-то мало всего… Всего на свете мало, чтобы быть кем-то. Однако просто быть — так просто. Почему нельзя просто быть? Потому что. Только одно запомни: каждый негатив держит в своих сетях, в своей тюрьме, в этой казарме без света и теней тепло и чуточку счастья. Знай: чтобы немного повысить себе настроение не только правый уголок рта должен быть поднят, но и левый.

Злым быть всегда проще, чем быть чуточку светлее… Не нужно разбираться в кривых лицах и таких же кривых ухмылках, всё одно — уродливые и тоскливые будни. Даже те, что замазаны красным. Помни: когда есть шанс поднять левый уголок рта, правый поднимется автоматически.

«Без повода улыбаться, да ещё и по пустякам?! Это звучит нелепо, а выглядит по-идиотски!» «Ну, кто же тебе такое нашумел?» «Идиот».

Вот и прибавилось немного пользы. Хоть пока что только для тебя. Может, когда-нибудь… Когда-нибудь, быть может, и они… Такие чужие и далёкие. Они не поймут тебя полностью, но попытаются понять. А это уже откровение. Их откровение. А большего тебе и не нужно. Никаких благодарностей и оваций, аплодисментов и цветов; всё это испарится из памяти! Но вот мгновение это застынет! Оно навсегда уже осталось здесь. Его не вырвать ничем! Земля, наш милый дом; наш лёгкий корабль без рулевого и командира. Нам повезло, что мы уже тут все рядом. Почти вместе, хоть и со своими проблемами, комплексами и нравоучениями. Со своей позицией и со своей жизненной историей. Не каждому интересно слушать что-то о нас, пусть и не каждый слушает. Ты никогда не гнался за количеством. Качество, кстати, здесь тоже не при чём. Момент! Нужный момент. Нужный момент, чтобы не только уголки рта поднялись, но и брови немного поднялись, образовав черепичную крышу, а эти дуги лба, их уже вряд ли что-то удержит, если в тебе найдётся хоть капля свободы. Дышать — это уже победа! Проигравших нет, есть обиженные. Но обиды эти детские мы рады носить в себе лишь мгновения, чтобы сердце немного быстрей забилось; всё-таки кислород должен дойти до каждой твоей клеточки, иначе будет беда. Помни: пока вдох может быть полным — счастье тоже растворится и займёт всё пространство, чтобы все тут нахрен в нём захлебнулись и всплыли наружу с уставшими от смеха щеками. Хоть ты и клоун, только очень грустный клоун. Каждый способен быть клоуном… Быть способен не каждый. Хоть и звучит это всё

— Так! И с кем ты здесь поселился?.. — она, будто разъярённая зашла за порог той квартиры, которую я снял у одной доброй бабули; я не стал отвечать, а лишь успел захлопнуть дверь, перед этим проверив, нет ли там ещё кого: не было. Она вбежала, и мне показалось, что это её квартира. Хатка эта содержала в себе 8 комнат с двуспальными кроватями, кухню и ванную, совмещённую с туалетом. Потеряв её из виду, я случайно наткнулся на незнакомую злобную мужскую рожу и скрылся от неё в сортире; кто-то мылся… Я открыл небольшую форточку; стало прохладней, хотя пот уже отступил от волос и окутал брови.

Спустя сорок минут мне стало любопытно, кто же там так лёгонько насвистывает своим тонким голоском одну и ту же тему из какого-то до боли знакомого фильмца, но так и не вспоминается… И чтобы уж не было совсем печально, — тем более, воняет ссаниной местных кошек, — я резко открываю занавеску. Бровь поднимается вверх, а потом и вторая моя бровка присоединяется — там строит и поёт фальцетом бородатый такой мужичок в очёчках.

— Пошёл ты, Федя!

Это пример того, как поставленная когда-то давно одна цель может провоцировать постепенно и другие цели, сама начинает уклоняться и убегать, а затем случайно вот так из ниоткуда появиться!

Прежде чем написать эту книгу, мне пришлось пару десятилетий на своих двоих отгонять по белому свету и ещё несколько лет отбегать на тех же двоих по работам разного плана действ и всего того, что и приходилось делать, чтобы стать специалистом. Мне пришлось выкинуть универ из моей жизни, ведь он стал несколько подрубать мою свободу, хоть и кажущуюся порой вымышленной.

Цель работы:

Задача данного труда:

В любом случае, мне придётся начать эту работу, иначе я безнадёжно прокисну в этих осенних буднях; прежде всего, хочу дать отступление, что подобным образом я могу показывать какие-то особо-скользкие фрагменты повествования или целого вопроса, иначе говоря, включаю в эту группу те вопросы, в которых могу понимать не так много, в смысле, не иметь никакого доказательства, что так и есть… Надеюсь, логика вас не будет утомлять и далее, ведь я всего лишь писатель. Хочу лишь заметить, — перед концом абзаца, — что у данной работы есть предшественник, который так и не смог пока что то ли родиться, то ли вообще появиться на свет… Хоть и здесь, весьма всё сомнительно, что можно и подчеркнуть; зацикливаться на многом не стоит, а просто следует порой напрячься, чтобы вырвать логику из зубов автора данного труда. Адекватность автора и труда заведомо отключается.

Я -- вся лень людского мира!..

Сам себе и Бог, и царь;

Мать, отец, и дочь, и сына;

И великий государь.

Вся вселенная во мне и

Бык я, тварь и мразь.

Всё ж иначе я бы вряд ли

Смог держать со всеми связь.

Я в себе держу и тряпку,

Неудачника, творца...

Я и есть вся та земля,

Что Землёю здесь зовётся;

Река-змей вокруг всё вьётся;

Воздух-ворон иль орёл,

Криком чайки жгёт котёл;

Там и суп, и помидоры;

Там капуста и раздоры;

Картофан тут иль картошка,

И, конечно, соль -- немножко.

Сахар, кофе, чай, ватрушки;

И Яга в слепой избушке.

Сказок полная реальность,

Фильм для глаз -- это банальность.

Для детей все сыты лица;

А для бедных день -- граница.

Для богатых нет границ;

Только нет искренних лиц.

Все кривят и лгут деньгами;

Развивается так память.

Помянуть не быть забуты;

Лавки, жёны, атрибуты.

Просторы или просторы;

Тень пугается святого...

Тише ходят только воры;

Язык жарим для немого.

Для слепого вся реальность;

Для глухого, звук -- банальность.

Кто без тела; сяз -- мечта.

Нет предела; сяз -- судьба.

Не хотела? Щаз захочет!

Только голову морочит.

Сяз -- лишь осязание;

В терминах скитание.

Больность -- рифма к кости;

Кость. Пора идти

И злость вырывается; скотина.

Любопытная картина.

Стой! Пора кончать и точка.

Точка. Три...

От зари и до зари.

Опоздание

Я ненавидел ждать её, но ничего не оставалось. Она опаздывала, а я сомневался в том, что с каждой новой минутой будет приближение её личности к моему телу; скорей, будто она отдалялась. Время тикало, а прохожие обмазывали своими шагами лоскут моей жизни. «Чёрт, и надо было назначить именно это место!» — мои брови заиграли сарказменными вихрями: одна ушла высоко вверх, сделав два шрама против течений главных лобовых морщин. Течение же сознания совсем не прекращалось; где-то далеко взлетали и садились самолёты, но её ещё не пришедшее тело было гораздо ближе, однако оно лениво и, видимо, неторопливо кляцало по реальности, только рядом совсем не было меня.

— И к чёрту эту суку! — вырвалось из моих уст, а рядом со мной шарахались чужие детки. Но рядом были и собачьи самки, поэтому моя краснота была в некотором замешательстве; всё же она, на всякие, не исчезала ещё добрых пару минут. Родители тоскливо поглядели на меня, уверенные в своём превосходстве, но я нутром чуял, что из их ртов вылетают фразы похлеще, ведь детки даже не обернулись на мой рёв. Зато бабули и те, кто к ним гораздо ближе, да эти упрямые интеллектуалы, не выносящие обесценную лексику, закривили рожами, вытасканными, словно по щебёнке. То ли их огорчение было настолько сильным, аж лицо постарело на несколько веков… Королева была бы от них в восторге.

Тем не менее, я из гордости, то ли из любопытства уже не отступал, стоял, — как говаривали те, у кого есть рты, — до последнего! Но в душе происходили воины: мои глаза сразу невзлюбили этих юных девушек, что таскались по каменным дорожкам. Думаю, и они не раз подводили своих кавалеров. Это их натура, иначе они бы так не веселились, и не смотрели так игриво и беззаботно на меня!.. Произошли внутренние муки — кажется, меня кусали не только здешние комары, но и причуды совести, которая феминистически, но заикаясь, ругала моё самовлюблённое хамло.

Время шло, а народ пару раз полностью сменился: сменились старики, те, что моложе, сучки; кобели тоже менялись, но пореже. Несколько кобелей обмочили дерево; ему повезло, ведь день стоял жаркий!.. Некоторые кобели из человеческих особей пытали счастье с особыми барышнями. Особого в них было то, что кроме их богатых одежд, видеть в них и нечего было. Поэтому, возможно, кобели-двуноги шастали и даже получали что-то от них.

Обидно было и мне, ведь я так и не дождался заката. Моя крупица счастья так и не обрушилась ладонями мне в руки. Я упустил часть Солнца, потому что оно не взошло, как подобает Солнцу. Вечерний зной ласкал мои пустые руки, а на душе валялась тихая личинка злобы. Она так и не открылась никому; просто растворилась в мраке.

Мне кажется, что ты меня не любишь

Зачем все эти испытанья для меня

Зачем ебать мою ты душу губишь

Считаю что когда-то полюбил я зря

Все эти тайные вопросы -- головомученья для меня

Ебал я в рот все ваши заключенья; ебитесь в рот -- вы все мои друзья

И сколько колебаний мне ещё придётся испытать?

И сколько раз мой хуй не должен встать?

Ебитесь вы мои друзья сами с собой:

С рукой своей, с ебучею своей тоской

По головам ходите, срите друг на друга

Вам нравится? Ставьте лайк

А лайки будут лаять

Гав-гав

Мой каждый день в особенности плох

В пизду всю эту музыку, все эти звуки

И счастлив я когда-то буду: проснусь и я оглох

Ебал я в рот испытывать подобные в ебучей жизни муки

Я так устал уже от этого говна

Что в уши мне извне вливают бляди

Ну сколько же вас нахуй посылать-то нужно на?

Считали б не количество руганий, а на пизде любимой жены пряди

Ебитесь вы мои друзья сами с собой:

С рукой своей, с ебучею своей тоской

По головам ходите, срите друг на друга

Вам нравится? Ставьте лайк

А лайки будут лаять

Гав-гав

Палата №6

Предисловие

Стоит ли начинать мне этот труд — вопрос такой, конечно, возникает, но... Место, где я был; и эти стены,.. <...> — стоит!

Я — нюня, плакса, ребёнок; в общем, огорченье. Но света во мне больше, чем людей в том низе иль подвале; и мне это не стыдно говорить, хотя я, знаете, конечно, буду завираться, ведь плохо знаю те места и тех людей, поэтому пишу работу эту лично для себя и для друзей.

Пусть будут мне друзьями те, кто яростно вникает в эти буквы — в них смысла ноль, однако буков будет много.

Я был рождён, чтобы геройством своим править, но все эти года геройство правило, как будто мною. Я многое хотел исправить, но хоть теперь я понимаю, что мне это не исправить, никак не затереть, не быть мне здесь героем; да я и не хочу — а там героев убивают!

За две недели стилистика подачи текста-то не сильно изменилась; конечно, стала более поэтизированной (плюс цензура). Но тот ли я, что прежде? Нет. И это место сильно постаралось, однако я старался посильней, чтоб не забыть себя, чтоб помнить, кто я; чтобы семья моя гордилась мною. Мне кажется, что грязь эта впиталась в мою кожу, да и теперь качает из меня слова, что будто бы летят вам в рожу, но я, в натуре, блять, ебал бы эти все места, где просто так дают по роже и нормою зовутся здесь все эти дела...

Параноидальность нашего времени

— Осторожно! Суд! — из огромной железной двери появляется человечек и встаёт за трибуну; смотрит в зал, поворачивается и смотрит на подсудимого... За окном летают птицы, но иногда кажется, будто они падают: ветер очень сильный.

— Вы виновны? — произнёс судья, покосившись на заключённого, и замер.

— Я виновен в том, что жив! Если бы я знал ответ, то смерть ждала бы меня у порога!..

— Следует, что вы обвиняете себя в том, что не смогли переступить черту? — судья покосился на подсудимого, а тот просто кивнул. Судья нахмурился: — У вас есть защита?

— Как видите… — и подсудимый окинул взглядом зал: все молчали.

— Будут ли какие-нибудь факты? Предложения?.. Что угодно? — твёрдо и громко заявил судья в зал. Зрители молчали, а судья завопил: — То есть он умрёт?

И вдруг кто-то вышел на сцену и начал речь:

— Не смейте этого терпеть! Каждый должен быть! Попытайтесь понять?!.. Вся сила в мыслях! Где ваши действия?.. Где они?

— Стойте! — возмущённо вскликнул судья, ударив по трибуне. — Сначала должен говорить подсудимый!

— Простите…

— Стойте!.. Вы опять забываетесь!.. Подсудимый, прошу, — и судья страстно посмотрел на осуждённого.

— Я боюсь смерти, но если другие думают, что моя жизнь негодна, я приму их веру в свою виновность! Пусть меня лишат этой жизни!

В зале образовалась мёртвая тишина. Судья нахмурился. Зрители сосредоточились. Человек, вышедший из зала, гордо смотрел в окно. Судья начал злиться и хотел было ударить по трибуне, но…

— Не смейте терпеть этого! Каждый должен быть! Вы никогда не поймёте! Вся сила в ваших мыслях и действиях! Общество — горстка индивидуумов! Мы есть мы! Без нас одиночки останутся одиночками! Невинные будут наказаны! Очнитесь! Проснитесь!..

Все сидели тревожно на этом заседании. Лёгкий ветер нашёптывал что-то примитивное, забытое. Речь была проникновенной, однако никто не аплодировал.

Я встал.

Мои ноги пронеслись мимо сотен стульев, на которых сидели сотни людей. За моими плечами пролетел гул чёрных мнений, но я выдерживал… Пьяные улицы когда-то волновали мой детский разум тревожными криками и звуками разбивающихся бутылок; ни один не сможет понять, что я чувствую, кроме меня самого, хотя и я не в силах понять этого… Я видел свободу! Я видел свою зависимость от системы, и только поэтому я решил подняться, надеясь, что и другие поднимутся следом!.. Свобода мысли.

Потом гул стоял и ночью — несколько сотен поэтических умов радовали своими нестерпимыми криками агонии и безумия, и вдруг испарились вовсе.

— Что это было?

Мой сон перебил звук машины, доносящийся из открытого окна…

Странный сон.

О, боже, кажется, я хуже других писателей:

Я не знаю корней своих, их нет в моей памяти;

Обречённо скачет она по головам приятелей,

Но в них нет тех дней. Куда теперь идти?

Душа моя плачется и бьётся о стены хрупкие;

Карманы развяжутся: монета звонкая

В руках окажется; а тело тонкое…

Двунога тащится в бескрайнем пастбище: