Любить или воспитывать? 2 страница
Голос бабушки дрожал и прерывался. Она держала в высохшей руке кусочек хлеба-кирпичика, и редкие старческие слезы падали на него. Замер малыш. Зажимая себе рот рукой, беззвучно рыдала за дверью молодая мама, с ужасом представляя себя на месте той блокадной женщины…
Неделю после этой сцены ребенок, которому протягивали кусок хлеба, прятал ручки за спину. Потом потихоньку стал есть хлеб и булку, но никогда больше не бросал их на пол…
– Здравствуйте! Я как раз недавно вас вспоминала! – миловидная полная женщина подошла ко мне в коридоре. На руках у нее дружелюбно булькала щекастая, приблизительно годовалая девочка. – Вы нас помните?
– Простите… – я не помнила.
– Крошеный хлеб и блокадная бабушка…
– А, да-да, конечно! – я тут же вспомнила. – Как мальчик?
– В этом году в школу пойдем, – с гордостью сказала мама. – Вот сестренка родилась, он с ней так хорошо возится…
– А бабушка?
– Бабушка умерла. Уже три года. Он ее и не помнит почти… А в начале этого года мне воспитательница в саду как-то и говорит: знаете, у вашего сына по занятиям и с детьми все хорошо, но вот я обратила внимание – он как-то странно к хлебу относится. Другие дети и не едят его почти, откусят и бросят, а он не только сам крошки не уронит, но и если с чужого столика упадет, обязательно вскочит и поднимет. Да еще и говорит: нельзя, нельзя! Тут-то я все и вспомнила. И вас, и бабушку нашу, и блокаду. Поплакала даже. И мужу рассказала…
– Да, это он, – больше себе, чем женщине, сказала я. – Тот самый внутренний закон, о котором говорил когда-то ваш муж. Если вашему сыну никто не расскажет историю с хлебом и бабушкой, он так никогда и не узнает, откуда идет его уверенность в непреходящей ценности хлеба и необходимости бережного к нему отношения. Но навсегда сохранит его и когда-нибудь постарается передать своим детям…
Свобода есть
– Как тебе не стыдно?! Подумай о том, что в Африке миллионы детей голодают! Они были бы счастливы съесть этот кусок, а ты…
Так говорил мой дедушка, когда я в детстве за обедом пыталась оставить на тарелке хоть что-нибудь или припрятать под ободок тарелки недоеденную корку. Дедушкин довод обычно действовал на меня безотказно. Голодные негритята вставали перед моим внутренним взором и укоризненно качали курчавыми головами. Бабушка вступала в дискуссию только в самых тяжелых случаях (в семье считалось, что свежеприготовленная еда из качественных продуктов не может быть невкусной, но я, как любой ребенок, что-то, естественно, просто не любила).
– У нас в Ленинграде во время блокады… – говорила бабушка, в феврале сорок второго вывезенная вместе с двумя детьми-дистрофиками по льду «Дороги жизни» (дедушка в это время был на фронте), и я, давясь, быстро доедала все до крошки и даже вытирала кусочком хлеба подливу, зная, что это запрещено и бабушка (из дворян) данное действие категорически осуждает. Впрочем, дедушке (из саратовских пролетариев) вытирать мякишем тарелку разрешалось – здесь уже вступали в силу иерархические соображения. Мама в процесс моего кормления не вмешивалась, но явно одобряла все предпринимаемое ее родителями.
Годам к десяти я уже четко осознавала, что принятие пищи – процесс насквозь ритуализированный, вроде отчетно-выборного пионерского собрания у нас в школе. Терять время и размышлять о смысле ритуалов не стоит, им надо просто подчиняться.
Много позже, не обнаружив в себе и своих сверстниках массового желания любой ценой накормить собственных детей до тошноты, я подумала о том, что нас воспитывали поколения, пережившие голод двух войн и послевоенные лишения. Может быть, поэтому в то время качество летнего отдыха детей в пионерских лагерях вполне официально оценивали по увеличению живого веса (детей взвешивали в начале и в конце смены, и отчетные цифры должны были увеличиваться)?
И не в те ли незабвенные годы возникла обширная популяция детей, которые «плохо едят» и которых нужно всячески уговаривать, упрашивать или заставлять съесть то, что «нужно»?
А там, где уговоры и упрашивания, неизбежно появляется и манипуляция.
Но чем же все это отзывается впоследствии, когда дети вырастают? Неужели проходит без следа?
Недавно, когда ко мне на прием пришла очередная семья с «плохо едящим» ребенком и с вопросом: «Педиатр говорит, что у него дефицит веса, но как же нам его заставить?» – я вдруг вспомнила о «голодающих негритятах». На земле шесть миллиардов людей. Сколько же из них сейчас действительно голодают или, во всяком случае, не едят вдоволь? Гугл со ссылкой на Welthungerhilfe (организации помощи голодающим мира) дает жутковатую статистику – недоедает каждый шестой житель планеты, – отсылая в такие страны, как Конго, Бурунди, Сьерра-Леоне, Чад и Эфиопия.
Я подумала об этом еще немножко – и вдруг осознала поразительную вещь. Какие там негритята, если голодают абсолютное большинство моих подруг и просто знакомых женщин и некоторая (увеличивающаяся с каждым годом) часть мужчин! Кто-то не ест белковой пищи, кто-то маниакально считает калории, кто-то перестает есть после шести вечера, кто-то по утрам выпивает два стакана воды и съедает горсть проросшей пшеницы, кто-то вообще не ест по пятницам, кто-то питается только мясом и рыбой, а кто-то вдруг осознал себя травоядным и перешел на сыроедение… И фактически ни у кого нет нормальных отношений с едой, вроде бы доставшихся нам от природы вместе с телом и мозгами: голоден – поел чего хочется из того, что в наличии, не голоден – не поел. Подруга, которая не ест после шести, голодными глазами смотрит в гостях на мой пирожок. «Съешь, не мучайся, – говорю я. – Это же даже не религиозная заповедь, так, фигня на палке». – «Нет, не буду, шлаки образуются». Другая (с недавних пор сыроедка, а прежде – сторонница «кремлевской диеты») облизывается на сочный шашлык, ест его глазами. «Слушай, но ведь просто так выделяющийся желудочный сок – это тоже вредно». – «Нет-нет, шашлык – это же труп, как ты не понимаешь!»
Родителям маленьких детей, обратившимся ко мне с этой проблемой, я говорю:
– Представьте себе здорового лисенка в лесу, полном мышей, или олененка на поляне с сочной травой. Может ли лисенок стать тощим от голода, а олененок – раскормиться до безобразной полноты?
– Конечно, нет, – отвечают мне.
– А почему? Да потому что природой вмонтирован нам в мозги регулятор этого процесса. Как и у всех других млекопитающих, наш организм, наш мозг врожденно знает, сколько и чего из предложенного миром ему нужно съесть для полноценного функционирования в тех или иных условиях. И для того чтобы при достаточном количестве удовлетворительной по качеству жратвы по улицам наших городов ходили толстяки или анорексички, этот механизм нужно сломать. Кто и когда, по-вашему, его ломает?
– Современная цивилизация… чипсы… кока-кола… каноны красоты у супермоделей… – хором затягивают родители.
– Не смешите мои тапки! – отвечаю я. – Трехлетний ребенок не может купить себе кока-колы и ему наплевать на моделей. Но если ему позволят, он уже может расширить функции еды: она становится не только источником жиров-белков-углеводов, но и средством управления, причем в обе стороны. Ребенок управляет родителями («Не буду есть кашу, если мультики не включите»), родители управляют ребенком («Куплю чупа-чупс, если постоишь спокойно, пока я с тетей Машей поговорю»). Чему же удивляться, если потом этот выросший ребенок не имеет никакого представления о том, что он действительно хочет съесть, но при этом прекрасно понимает, что его отношения с едой далеки от естественных и здоровых, и готов покупаться на любые, самые дикие спекуляции желающих заработать на этой проблеме «специалистов». Фактически им, уже взрослым человеком, опять управляют с помощью еды, и он на это соглашается, не видя другого выхода.
– А можно ли восстановить этот механизм, если он уже сломан? – заинтересованно спрашивает мать, не всегда думая при этом только о своем ребенке.
Диетологи единодушно отвечают: конечно! Обратитесь к нам, и мы вам за умеренную цену…
А я, честно, не знаю. Но вот механизм биологических часов (способность определять время с точностью до пяти минут) можно запустить, даже если он до этого много лет не использовался. Может быть, и с едой аналогично?
Но, конечно, намного лучше бережно отнестись к тому, что нам досталось в наследство от животных предков, и, по крайней мере, не ломать этот механизм у своих детей.
Я никогда в жизни не сидела ни на каких диетах и, если хочу есть, в любое время дня и ночи ем все, что не приколочено. Но я помню о голодающих негритятах, соблюдаю некоторые пищевые ритуалы, и я зачем-то написала этот текст – стало быть, мои отношения с едой тоже далеки от свободных…
Маменькины сынки
– У меня со свекровью хорошие отношения! Она умный и достойный человек. И сыновей своих хорошо воспитала. И выглядит дай бог каждому в ее возрасте, и в бассейн ходит, и интересуется всеми книжными новинками, и нам советует…
– Помилуйте! – не выдержала я. – Я же ни одного дурного слова не сказала о вашей свекрови. Я ее вообще никогда не видела! Что, собственно, вы мне сейчас доказываете? Может быть, сначала огласите сам тезис?
– Да, действительно… – обескураженно огляделась молодая женщина. – Я ведь вообще-то хотела вас спросить, как с дочкой играть… И с чего же это перешло-то?
Двухгодовалая Карина сидела на ковре у ног матери и, сосредоточенно сопя, раздевала моих кукол. Уже раздетых кукол она складывала в ряд, а одежду кучковала отдельно. Голые куклы были похожи на дрова. Все вместе вызывало какие-то неотчетливые, но явно неприятные ассоциации.
– Господи, Карина, что ты делаешь? Прекрати! – раздраженно вскрикнула мать, по-видимому, только что заметив или как-то по-новому оценив ее действия с куклами. Девочка взглянула на мать с удивлением и послушно отложила полураздетого Кена.
– Мы с вами говорили о том, что на третьем году жизни ребенка самым продуктивным и естественным методом развития его общего интеллекта являются ролевые игры, – напомнила я. – Вы жаловались, что не умеете играть в эти игры, я посоветовала вам попробовать привлечь к этому делу отца Карины: мужчины, если начинают-таки играть с детьми, часто оказываются в играх значительнее креативнее женщин…
– Да, я вспомнила, спасибо, – кивнула мама Карины. – И поняла, почему… Понимаете, наш папа… я сама ни к чему не могу его привлечь, потому что его как будто с нами и нету…
– Он много работает? Часто бывает в командировках?
– Нет. Нет. Но он иногда вообще с таким удивлением на нас с дочкой смотрит – дескать, откуда это мы взялись?
– Простите… не поняла… («Папа с психиатрией? Или она женила парня на себе насильно, шантажируя беременностью?») Вы поженились… по любви?
– Да, конечно. Ребенка он, правда, вначале не хотел, говорил, что когда-нибудь потом. Но когда его мама сказала, что об аборте и думать нельзя, а ребенок даже хорошо, если рано, он сразу согласился…
– Вы живете вместе со свекровью?
– Нет, в том-то и дело! – с жаром воскликнула молодая женщина. – Мы с самого начала живем отдельно, но иногда у меня возникает такое ощущение, что она не только с нами живет, но и спит с нами в одной постели!
– Объясните подробней. Свекровь часто приезжает к вам? Вмешивается в вашу жизнь? Учит вас вести хозяйство?
– Никогда! Все, что я вам вначале сказала, правда. Она милая интеллигентная женщина и никогда не позволит себе… И я честно не понимаю, почему… – мама Карины заплакала.
Девочка тут же забралась к ней на колени и как-то очень сноровисто начала вытирать мамины слезы ладошками. Привычная сцена?
Да что там у них происходит-то?!
– Люба, – обратилась я к молодой женщине. – Объясните мне: отчего вы сейчас плачете? Чего опасаетесь? И к кому у вас, в конце концов, претензии: к мужу или к интеллигентной свекрови, исполненной всяческих добродетелей?
– У мужа есть старший брат, – умывшись у раковины, сказала Люба. – Они с женой развелись полтора года назад и сейчас не общаются. Но я ее еще застала. Она мне сказала: не суйся сюда, тебя здесь не надо. Моему как бы мужу двадцать семь лет, мы шесть лет вместе прожили, у меня иногда такое ощущение, что я с немолодой теткой живу, а иногда – что школьника соблазнила. Тогда я подумала, что это она по злобе сказала, а теперь ох как понимаю ее… Вам непонятно, наверное. Но вот насчет ролевых игр: папа наш сам не будет, конечно, но я могу его заставить с Кариной играть. Что я для этого должна сделать? Описываю по пунктам: сначала рассказываю Клавдии Николаевне (это свекровь) о своем визите к психологу, о пользе ролевых игр и о ваших советах относительно участия ее сына. Потом она, скорее всего, приходит к вам и из первых рук выясняет подробности, чтобы все сделать правильно (причем мне о своем визите к вам она не скажет, чтобы не показалось, что она вмешивается в нашу жизнь). Потом она проводит беседу со своим сыном о ролевых играх и его роли в воспитании Карины. Потом – с нами обоими о том же (чтобы я не обиделась, что за моей спиной). И, наконец, апофеоз: Олег играет с Кариной в больницу или автомастерскую… Я устала так жить. Я никогда не солю гречневую кашу. А у них в семье все очень соленое. Чтобы Олег на втором году нашей совместной жизни согласился с тем, что кашу можно посолить и в тарелке, понадобилось опять же осторожное вмешательство Клавдии Николаевны… Знаете, бывает, детей на таких шлеечках аккуратно водят?
– Знаю. Все серьезно, – согласилась я. – Но пока мы сделаем так, как вы сказали. Пусть Клавдия Николаевна приходит выяснять про ролевые игры. По возможности даже подтолкните ее.
«Милая, интеллигентная женщина», – полностью согласилась я с Любиной характеристикой Клавдии Николаевны после беседы о ролевых играх.
– Клавдия Николаевна, а как насчет того, чтобы отпустить сыновей? Они ведь уже взрослые дяденьки…
– Понимаю вполне, – с грустной улыбкой кивнула женщина. – Это проблема. Любочка жаловалась, да? А если бы вы еще мою бывшую невестку послушали… Иногда смотрю на себя в зеркало и думаю: неужто я правда монстр?
– Но почему же…
– Я думала сто раз, читала. Может, все дело в том, что очень много всего накоплено – мысли, опыт, полезные какие-то вещи, и очень хочется отдать. А кому же, как не детям… Вы знаете, парадокс в том, что я в детстве их совершенно не опекала. Отпускала в лагеря, в походы, на все их подростковые просьбы отвечала: конечно, давай пробуй! Может быть, поэтому у них никогда не было ничего похожего на подростковый кризис, как его в книжках описывают. («Конечно, не было! – подумала я. – Потому что они его, этот кризис, так до сих пор и не прошли. Чтобы инициация состоялась, должно быть сопротивление материала».) Мы с мужем даже удивлялись: парням уже по шестнадцать – восемнадцать лет, а они по-прежнему с нами всем делятся, обо всем советуются. Старались их никогда не отталкивать, поддерживать во всем…
– Клавдия Николаевна, как вы думаете, в чем эволюционный смысл того, что однажды родители перестают понимать своего ребенка, сука рычит на своих подросших щенков, а медведица прогоняет выросшего пестуна за границы семейного участка? Ведь если это так повсеместно в природе закрепилось, значит, это для чего-то ужасно важно?
– Ну я понимаю, что вы хотите сказать… чтобы они ушли и жили своей жизнью… Но мы-то все-таки не собаки и не медведи…
– Но сказка про Золушку и мачехиных родных дочек есть и у нас, – напомнила я. – А аналогичной сказки про маменькиных сынков нет просто потому, что исторически у женщины не было возможности долго пестовать своих подросших сыновей, они быстро переходили в ведомство «мужского мира», а там действовали жесткие законы конкуренции. Теперь все изменилось – и вот только ленивый не жалуется на изнеженность, вялость и несамостоятельность современных молодых мужчин.
– Послушайте, но даже в угоду вашим законам эволюции я не могу выбросить своих детей из головы и из сердца, как это делает сука или медведица!.. Кстати, я пыталась отвлечься, заниматься собой: хожу в бассейн, записалась на курсы компьютерного дизайна, много читаю – наверстываю то, что не успела прочесть в юности…
– Но ведь никто не говорит, что родители «непонятых» подростков расстаются с ними навсегда, – напомнила я. – После периода семейного «непонимания» и социальных поисков в благополучном случае наступает следующий период – период дружеского общения взрослых, родных людей.
Клавдия Николаевна долго молчала, глядя перед собой.
– Я не смогу, – наконец сказала она. – Я сто раз обещала себе не вмешиваться, но когда они сами приходят и спрашивают, а я вижу, что нужно сделать… Особенно теперь, после смерти мужа… Что у меня осталось? Вы правы, скорее всего, но я не смогу…
– Кто вы по специальности?
– Я акушер-гинеколог. Очень люблю свою работу, но… сами понимаете, там, в родилке, я тоже привыкла брать ответственность на себя, те же двадцать пять лет…
– Вы что-нибудь придумаете! – уверенно сказала я.
В шесть лет они пришли ко мне тестироваться перед школой, и Люба сама напомнила мне о прошлом визите. В памяти на удивление легко всплыла несоленая гречневая каша, и я спросила:
– Как там свекровь?
– Все чудесно! – улыбнулась Люба. – Она тогда почти сразу уехала на полтора года в Конго, по специальности, с какой-то гуманитарной миссией, нам сказала: обновить свой французский язык. Я, конечно, прыгала от радости, но вы бы видели, как обиделись на нее эти великовозрастные балбесы: как же, мамочка нас бросает! Потом, конечно, все устаканилось, муж начал как-то сам принимать решения, а когда она вернулась, все и вовсе стало хорошо, моя мама нам столько не помогает, сколько свекровь. Теперь вот согласилась Карину в музыкальную школу возить… Только холостой старший брат все еще на всех в обиде и моему говорит: жаль, что мама раньше в джунгли не уехала, когда мы еще с Ленкой жили. А теперь уже поезд ушел – у Ленки новый муж и от него ребенок…
Как утопить «Титаник»
– Я чувствую себя идиотом, вы понимаете или нет?! Я не могу…
– В каком именно случае вы чувствуете себя идиотом? – уточнила я.
– А вот когда жена заставляет меня с ними играть. В мячик или в машинки – больше ни мне, ни ей в голову ничего не приходит. После пяти минут пинания мячика туда-сюда или делания «ж-ж-ж» машинками я чувствую, что сатанею…
Двое симпатичных русоголовых мальчишек (два с половиной и четыре года) ползали по ковру у моих ног и согласно делали то самое «ж-ж-ж» моими многочисленными машинками.
Папа поправлял очки.
Женщина сначала сидела, обиженно поджав губы, а потом перешла в наступление:
– Да уж, конечно, куда проще им мультики включить, а самому – к компьютеру…
– Стоп, стоп, стоп! – весь ее дальнейший монолог, до последней запятой, я легко могла проговорить сама. – Ролевые игры! – энергично предложила я. – Это прекрасный, естественный и, в общем-то, единственный способ развития общего интеллекта ребенка-дошкольника. Конечно, природа запрограммировала его развертывание в разновозрастных группах детенышей, но с ними сегодня некоторые проблемы, поэтому родители должны компенсировать… Впрочем, вам повезло: у вас двое близких по возрасту детей…
– Погодите, погодите, – прервал мое оптимистичное чирикание папа. – О чем вы вообще говорите? Что это такое? Домашний театр, что ли?
– Гораздо проще, – ответила я. – Игры с ролями. Всегда были. Вспомните свое детство. «Я буду пограничник, а ты будешь собака пограничника. Вон там – нарушитель границы. Говори: гав-гав-гав – и хватай его!»
– Гав-гав-гав! – охотно сказал младший мальчик и вежливо укусил папу за брючину. Мужчина опасливо отодвинулся.
– Понимаете, это одновременно и игра, и такой способ освоения действительности. Вот глядите: двести лет назад родился в русской крестьянской семье ребенок. До года лежал в люльке под снотворным, сосал тряпочку с маковым жмыхом. Потом его оттуда вынули и отдали старшим братьям-сестрам. Они его сразу взяли в игру. Назначили для начала тем, кто он и есть: младенцем в игре «в семью». Вот мама, вот папа, они на работу в поле ходят, а потом его как будто кормят тюрей с листа лопуха. Прошел год. Ребенок подрос, и его назначили собачкой пастуха. Объяснили: если вот оттуда высунется Ванька (он – волк!), кричи «гав-гав-гав»! Прошел еще год. Теперь наш ребенок – пастух или волк, у него есть своя собачка, и все они пасут коровок, сделанных из полешек. Еще год. Наш ребенок – отец (или мать) семейства – пашет игрушечным плугом, печет игрушечные пироги в игрушечной печи, ездит на ярмарку, ругает новонародившихся «деток». Еще год. И вот уже шестилетний ребенок – организатор все той же игры «в жизнь», он сам распределяет роли. Еще год. Крестьянское детство коротко – семилетка уходит работать, пасти настоящих гусей. Но игра уже подготовила его практически ко всему, с чем он встретится в жизни… Понимаете теперь?
– Э-э-э, – субтильный интеллигентный папа взглянул на меня в некотором ошеломлении – жизнь крестьянской общины двухсотлетней давности явно была слишком далека от него. – Но я, видите ли, инженер… Эти ваши игры…
– Есть целый набор стандартных, вполне современных ролевых игр, – поспешила уверить я. – Детский сад, школа, поликлиника или больница, магазин или автолавка, стройка, гости, авторемонтная мастерская…
– Но это ж сколько всяких игрушек надо, если во все это играть… – задумалась мама.
– Нисколько! – возразила я. – Миры создаются прямо из подручных материалов, в этом самая соль. Ребенок, который может поскакать на палочке, покормить ее сеном, поставить в стойло, потом из этой же палочки сделать ружье, потом из нее же – границу, лопату, меч, – такой ребенок гораздо более развит интеллектуально, чем тот, которому для игры все эти предметы нужны по отдельности и в максимальном правдоподобии.
В доказательство своих слов я из чеков хозрасчетного отделения, пригоршни желудей, двух ракушек и машинки без одного колеса быстренько создала у себя на столе приемный покой больницы скорой помощи.
Мальчишки бросили возить («ж-ж-ж») машинки и внимательно наблюдали за рождением мира. Когда я отвернулась, старший согнул из чеков еще пару «коек» и разместил на них откатившиеся под кресло желуди.
– Любую развивающую программу можно запихать в любую игру, – сказала я. – И главное, все это будет не просто так, от родительской балды, а по делу. Вот глядите: моя больница. Писать истории болезней, изготавливать лекарства, рисовать температурные графики…
– А что же выбрать для начала? – деловито спросила мама. – Больницу как-то не хочется…
– Только то, что вам самой нравится, – уверила я. – Главное – это удовольствие от создания мира. А дети подстроятся! Кстати, мужчины обычно в таких играх креативнее женщин и часто даже детей оттесняют от происходящего, все сами придумывают и воплощают.
– Может быть, в детстве недоиграли, – предположил папа. – Что ж, я в принципе не против… Но что бы мне такое… Как-то ваш стандартный набор мне не очень близок…
– Авторская программа! – бодро предложила я. – Например, игры с водой в ванной, их все дети любят. У вас два мальчика, им наверняка понравятся «катастрофические» игры. Вы могли бы топить в ванне «Титаник»… (В то время как раз вышел на экраны кэмероновский фильм.)
– Простите?..
– Ну что может быть проще? Льдину морозим в холодильнике, «Титаник» – кусок доски или пенопласта – приносим с помойки, люди – желуди – спасаются в мыльницах…
– Ага! – сказал папа, и в его глазах явственно заработала мысль.
Прилежная мама заглянула ко мне в кабинет через два-три месяца.
– Ну кто бы мог подумать?! – сказала она.
Мальчики, которые до этого папой не очень-то и интересовались, скачком выучили часы. К моменту прихода папы с работы ждут у двери, держа в зубах каждый по тапку. Потом старший бежит наполнять ванну, а младший контролирует, как мама кормит папу (чтобы не отвлекались на пустяки). Отец снова, как в далеком детстве, с интересом проходит мимо помоек. Льдины были цветные и еще всякие. На «Титанике» начинался пожар, его тушили с вертолета (мамин флакон из-под шампуня). Довольно быстро папа-инженер сконструировал батискаф (дуешь в трубочку – всплывает, откачиваешь воздух – тонет). Последнее достижение – совместно с сыновьями вывели закон Архимеда (топили разные вещи, отмечали маркером уровень воды, мерили рулеткой ванну, высчитывали объем).
Старшему недавно исполнилось пять лет. Отец спросил: что тебе подарить? Сын ответил: поиграй со мной!
Серая мышка
Как же я ее недооценила при нашей первой встрече!
Внешность, про которую обычно со смесью сожаления и насмешки говорят: ни рожи, ни кожи. Девять классов школы без малейших успехов в одном из поселков Ленинградской области и после – даже никакого ПТУ, просто работала кассиром в магазине. Семья – двое маленьких сыновей (почти погодки), муж-пролетарий (крановщик или экскаваторщик, не помню) и еще отец мужа – крепко выпивающий дед, слесарь на Ижорском заводе.
Не помню я и того, с чем она обратилась ко мне в первый раз. Кажется, что-то вполне неврологическое у младшего мальчика – ходил на цыпочках и тряс подбородком, когда пугался. Я просмотрела карточку, не увидела ничего страшного, ребенок в целом развивался вроде бы по возрасту. Из анамнеза поняла, что невропатолог из-за отсутствия времени (и желания?) направил ее ко мне просто «поговорить». Как могла, успокоила встревоженную мать, попробовала объяснить про необходимость ролевых игр для развития детей. Обсудили и еще один животрепещущий вопрос: что делать с тем, что сыновья бешено, по любому поводу соперничают и дерутся друг с другом.
– Я пытаюсь и одному и другому поровну дать, а они все равно ревут и недовольны, – посетовала женщина.
– Они близки по возрасту и одного пола, – сказала я. – Поэтому конкурируют за все, в том числе – и едва ли не в первую очередь – за ваше внимание. Этого нельзя отменить, но это можно использовать. В какой-то степени ваше материнское и вообще женское внимание – дефицитный товар у вас в семье, как бы странно и даже аморально это ни звучало…
Она работала в магазине, я пыталась говорить понятно для нее, но если сказать честно, ни на что особенно не надеялась.
«Эх, бедная маленькая мышка, – сочувственно думала я. – Ведь раскатают тебя эти четыре мужика в блинчик! Будешь ближайшие пятнадцать – двадцать лет крутиться, обслуживать их по-всякому, а помощи никакой, да еще они будут всем недовольны, потому что на всех всего все равно никогда не хватает… А сыновья-то будут брать пример со старших мужчин…»
Но как показало дальнейшее, меньше всего эта женщина нуждалась в моем покровительственном сочувствии.
Звали ее красиво – Маргарита.
И вот что она сделала после нашей с ней первой встречи (в последующие годы мы встречались еще несколько раз по разным поводам, и я, со все возрастающим удивлением и уважением, могла отследить весь процесс).
Товар? Дефицитный? Очень хорошо, решила Маргарита. Товаром надо торговать.
– Что-то я устала сегодня, – говорила она катающимся в конкурентной схватке за какую-то игрушку сыновьям (одному два с половиной, другому четыре года). – Разнимать вас мне недосуг. Прилягу я. А вот кто бы мне тапочки принес – не вижу их что-то?
Явно проигрывающий в схватке со старшим, более сильным братом двухлетка понял, что ему предоставляют возможность почетного отступления. Грузовик достался старшему, тапочки матери разысканы и принесены.
– Ах ты моя ласточка, вот мать-то уважил, мне самой под кровать лезть несподручно…
Старший моментально почувствовал, что призовой грузовик потерял все свои краски. Попытался силой оттеснить младшего от матери.
– Не трожь помощничка моего, – рыкнула мать. – А хочешь добро сделать, так пойди на кухню, достань из холодильника кастрюлю с супом и миску с котлетами, хлеб, да капусту квашеную в салатнике, да вилки-ложки, да все это на плите, на столе по порядку расставь. Скоро отец с работы придет, мне его кормить надо будет.
Старший вихрем уносится на кухню. Младший тянется за ним – он вошел во вкус, ему хочется и отцу помочь. Старший, конечно, встречает его на пороге кухни с кулаками.
– Эй, эй! – с дивана кричит мать младшему. – Не лезь. Подумай, чего там вдвоем суетиться? А вот кто отцу тапки в коридоре приготовит, свет в ванной зажжет, полотенце подаст? Ему ж прежде, чем есть, помыться надо будет…
Младший, топоча маленькими пятками, бежит в коридор. Мать лежит на диване, смотрит сериал про «Просто Марию», ее глаза увлажняются от жалости к страданиям героини.
Потом пришедшему с работы экскаваторщику она рассказывает, как сыновья помогали матери, готовились к его встрече. Мужику приятно. Назавтра оба бегут уже без просьбы, только старший спрашивает: «Мам, чего папа сегодня есть будет? Чего доставать?»
Пошли в детский сад. Все поделки, конечно, приносят матери. Ей собирают трогательные весенние букетики мать-и-мачехи, каждое ее слово и желание ловят на лету. Мать не нахвалится сыновьями – на скамейке с бабками, на работе, дома… Причем хвалит не попусту, а только за уже сделанное дело и (интуитивно, никто не учил) в форме «я-посланий»: «Уж как я обрадовалась-то и удивилась – такое он выдумал…»
Постепенно муж почувствовал себя ущемленным – его кормят, за ним ухаживают, но что-то все-таки не то… Напряг имеющиеся извилины и сообразил: да у него же перед сыновьями есть отличное конкурентное преимущество – он-то деньги зарабатывает, ему не надо мать-и-мачеху под забором собирать и домики на картонке клеить!
Придумав какой-то повод, принес жене огромный букет-веник из цветочного магазина. Маргарита зарделась: как приятно, девчонкам в магазине расскажу – обзавидуются, что у меня такой муж! А вот говорят еще, в Питере театры красивые, я-то из деревни, не видала толком, а ты-то городской, знаешь все… С трудом разжимая сведенные судорогой челюсти, экскаваторщик попросил в театральной кассе билет на «Лебединое озеро».