Полный слет с катушек, проблемы с полицией, угрозы применить насилие, серьезные конфликты в семье
Информация о пациентах
Семья: Ян и Мэри (родители), Дженнифер (9 лет), Сэм (11 лет) и Тим (14 лет).
Проблема: Серьезные проблемы с Тимом. Он всё время ввязывается в неприятности, начинает серьезные ссоры дома, пропадает часами неизвестно где. Кажется, он ненавидит всё и всех.
Если бы в тот день, когда ко мне пришла семья Яна и Мэри, в моем кабинете сидела Большая Птица[34], она не устояла бы перед возможностью спеть песню «Чем это отличается от других?». Я и сам чуть не начал напевать.
Ян был в элегантном костюме. Мэри была одета похоже, не в платье, но очень модно. Еще с ними была Дженнифер, самая младшая в семье, – очень милая девочка, одетая в розовое и нежно‑голубое. На Сэме, среднем сыне, были какая‑то первоклассная вещь для скейтбордистов, модные потертые джинсы и желтая футболка. И еще с ними был Тим. Тим весь был одет в черное и выглядел довольно отталкивающе и неопрятно. Его джинсы, похоже, давно не были в стиральной машине, из‑под грязной черной шапочки торчали засаленные пряди волос.
Все остальные выглядели свежими, а он – так, словно только что выполз из‑под моста. На самом деле это был не мост, а камера предварительного заключения. Тима обвинили в преднамеренном нанесении ущерба – накануне ночью он напился с друзьями и сломал чью‑то ограду. Когда приехала полиция, он им надерзил, что, как ни странно, привело его прямиком в уютную маленькую камеру.
«Ограда сказала что‑то такое, что тебя взбесило?» – спросил я Тима.
Ответа не последовало, что нисколько меня не удивило.
«Итак, с чего лучше начать?» – спросил я его родителей.
«Мы просто не знаем, что еще можно сделать, – сказала Мэри. – Кажется, совершенно неважно, что мы говорим Тиму, он либо игнорирует это, либо страшно грубит».
Тим закатил глаза и сильнее вжался в свое кресло.
Я понимал, какую боль причиняет Мэри и Яну его поведение.
«Каким он был, когда был маленький?»
«Он был чудесным, – сказала Мэри. – Он был очень приятным малышом. Очень нежным и ранимым».
Знаете, всякий раз, когда люди используют слово «ранимый», я настораживаюсь. Обычно, когда дело касается мальчиков, «ранимый» означает «впечатлительный» и «крайне нервный». Такой тип мальчиков очень чувствителен к получению отказов, их кожа так тонка, что вы можете буквально видеть сквозь нее. Их легко обидеть, а в ответ на обиду появляется злость, и они начинают причинять людям боль – эмоциональную, а иногда и физическую. Такие мальчики почти всегда ужасно упрямы.
«Он был упрямым мальчиком?» – спросил я.
«Очень упрямым, – сказал Ян. – С Тимом было непросто и тогда, когда он был маленьким. Он ничего не мог сделать просто так, ему всегда нужно было сначала немного повыступать».
«Но совсем не так, как сейчас, – продолжила Мэри. – У него были детские приступы гнева и тому подобное, но их и сравнивать нельзя с тем, что происходит теперь».
«Когда начались проблемы?» – спросил я Мэри и Яна.
«О каких именно проблемах вы говорите? – спросил Ян. – У нас есть любые, на ваш вкус: в школе, дома, с полицией, наркотиками – со всем».
«Я имею в виду тот момент, когда вы впервые почувствовали качку».
Ян задумался.
«Думаю, это началось после того, как он перешел в средние классы, – ответил он, – лет в одиннадцать. У него появились новые друзья, а у нас стало появляться всё больше проблем в школе. Правда, Мэри?»
Она кивнула: «Да, я думаю, примерно тогда всё и началось».
Я повернулся к Тиму: «Ты согласен с этим, Тим?»
Он посмотрел на меня и зарычал: «С чем?»
Я улыбнулся, потому что его яд на меня не подействовал, и ясно понял, что Тим решил быть дерьмом.
«С предложением родителей обвинить тебя в начале глобального потепления?»
«Чего?»
«Ну, твои родители только что сказали, что ты уже какое‑то время выбрасываешь в атмосферу больше парниковых газов, чем следует».
Сэм захихикал, и Тим яростно обрушился на него: «А ну заткнись на хрен, педик !»
«Тим, – сказал его отец. – Хватит».
Я слышал гнев в голосе Яна, но за ним скрывались огромная грусть и страх. Этот человек любил своего сына больше жизни и не мог понять, почему этого недостаточно. Теперь я решил вмешаться и отослал детей из кабинета в разные части здания под надзором взрослых, а потом мы продолжили беседу с родителями Тима.
«Ну что ж, – сказал я, – расскажите мне всё самое худшее».
Выяснилось, что родители Тима прошли почти все круги ада. Это было похоже на поезд, сошедший с рельсов. Тима еще не выгнали из школы, но он ходил по краю пропасти. Даже когда он бывал там, что происходило всё реже, он только курил и доводил учителей до ручки. Дома он был со всеми груб, а с младшим братом и сестрой просто жесток Они оба боялись Тима, хотя пока он больше лаял, чем кусался. Он не помогал ничего делать по дому и обычно уходил неизвестно куда, не сказав никому ни слова. Домой он возвращался несколько часов спустя, и от него пахло алкоголем или наркотиками. Мэри недавно нашла небольшой пакетик марихуаны в его комнате, и, когда потребовала объяснений, Тим только посмеялся над ней и ушел. Подвиги прошлой ночи напугали родителей больше всего, потому что он начал водиться с хулиганами, которые были постарше и уже серьезнее знакомы с полицией.
Ян и Мэри были потрясены, напряжены, разочарованы, злы, обижены и далее по списку.
«Кажется, Тим сейчас напоминает поезд, сошедший с рельсов», – сказал я.
«Вы можете нам помочь?» – спросила Мэри.
«Что ж, я не могу изменить поведение Тима, это только в его власти, но я могу дать несколько советов, как вы можете изменить ваши действия. Преимущество в том, что вы все части одной системы: если мы заменим одну шестеренку, это повлияет на весь механизм в целом».
Затем я сказал, что мне нужно будет немного побеседовать с Тимом один на один.
Когда его родители ушли, он лениво вошел в комнату и плюхнулся в кресло. Он явно был недоволен тем, что находится здесь, и не желал со мной разговаривать. В такие моменты вам не следует быть Большой Джесси и умолять раздраженного подростка поделиться своими мыслями и чувствами. Если вы так поступите, он автоматически выиграет матч, для этого ему нужно просто сидеть и молчать.
Никогда не умоляйте подростка поговорить с вами: тогда его молчание станет вашей проблемой. Вы должны сделать молчание его проблемой.
«Знаешь, что меня бесит? – сказал я, делая очень короткую паузу, словно не желая давать ему возможность ответить. – Люди в булочных, которые стоят слишком далеко от прилавка. Я их ненавижу. У меня просто голова от них разрывается. Ты заходишь, а они стоят в метре от прилавка. Боже, ну почему? Зачем так делать? Каким безнравственным, нелогичным, неразумным должен быть человек, чтобы так поступать? А знаешь, что происходит потом? Совершенно не понятно, стоят они в очереди или просто ждут непонятно чего. Потом всё окончательно запутывается, потому что, когда в булочную кто‑то заходит, они придвигаются ближе, а потом, знаешь, просто…»
И я оживленно продолжал монолог в том же духе еще минут десять без остановки. Сначала Тиму было скучно, потом моя тирада начала его раздражать, а потом он был окончательно сбит с толку.
«О чем вы, на хрен, говорите?» – наконец спросил он.
Я посмотрел на него как на идиота: «О булочных.
О чем же еще?»
Он бросил на меня сердитый взгляд: «Почему?»
«Что почему?»
«Почему вы говорите о булочных?»
«Я не говорил».
«Говорили».
«Нет, я говорил о людях в булочных, которые не знают, как правильно вставать в очередь, и размышлял, что привлекает такое множество этих людей в булочные во время обеденных перерывов».
«Но вы всё равно говорили о булочных».
«Косвенно да, но главная ветвь обсуждения была об очередях».
Интересно: именно в этот момент Тим поймал себя на том, что начал участвовать в разговоре, и тогда моментально вернулось его второе «я» – Тим Разрушитель.
«Вы долбаный псих», – сказал он так, словно это было не менее противно, чем бумажный платок, в который высморкался хирург во время операции.
Я пожал плечами: «Может, я и псих, но это не я зарываюсь в дерьмо всё глубже и глубже, так что скоро уже нельзя будет выбраться оттуда самостоятельно».
«Чего?»
«Ты меня слышал, экскаватор».
Он нахмурился, а я сказал: «Я скажу тебе, что я вижу. Я вижу парня, который на самом деле не так уж плох, но сам загнал себя в угол с дерьмом, потому что слишком упрям, чтобы признать, что выбрал неверный путь. Я вижу парня, который знает, что родители его любят, и который тоже их любит – и всё же до сих пор продолжает говорить и делать все эти мерзкие вещи, потому что не знает, как развернуть корабль. Я вижу кого‑то, кому не нравится человек, в которого он превращается, но кто не знает, как признаться, что он был не прав. Даже самому себе. Я вижу кого‑то, кто ведет себя как большая шишка, но чувствует, что всё вышло из‑под контроля, и забыл, где находится тормоз. Вот что я вижу».
Он долго на меня смотрел, и было очень трудно угадать, о чем он думал. Потом он отвернулся.
«Да кого вообще, на хрен, волнует, что вы там видите», – сказал он.
«Я могу ответить на этот вопрос, – сказал я, – но тогда мне придется тебя убить».
Он усмехнулся, прямо как в старые добрые времена, и на этом мы расстались.