Жизненный путь в понимании психолога 2 страница

Создание, осмысление, наконец, построение лич­ной жизни отнюдь не являются альтернативой общественной жизни, а, прежде всего, есть условие полноценного включения в последнюю. Однако такое включение может произойти только на основе собственного индивидуального отношения к общест­венной жизни и ее формам. Таким образом, личная жизнь это не частная жизнь, которая противопостав­лена общественной. Она предполагает и обществен­ное, и познавательное, и эстетическое, и этическое отношения к миру и людям ¹.

Один из европейских психологов начала века провел следующий эксперимент. Он попросил двух молодых женщин описать свою работу. Одна из них начала с описания того, что она непосредствен­но делает, описала те бумаги, которые заполняет, затем куда их относит, ход их движения к началь­ству и таким образом, отправляясь от себя как цент­ра, дала некоторое описание учреждения, где ра­ботает. Другая начала со структуры учреждения и, обрисовав всю иерархию, нашла в ней свое место и функции.

Отсюда видно, что в сознании разных людей строится собственное представление о той или иной структуре общественных учреждений и этот образ всегда структурирован по-своему. Но если обратить­ся к студентам-старшекурсникам, смогут ли они дать описание если не структур профессиональных учреждений (которые им могут быть неизвестны), то хотя бы своих представлений о структурах их будущей профессии, о ее разных функциях и вари­антах и т.д.? На что же опирается их професси­ональный выбор, если такие представления отсут­ствуют? О каком отношении к социальным пробле­мам может идти речь, если нет этих представлений?

Речь идет не только о конкретных знаниях социальных институтов, но и о том, что на их ос­нове человек должен формировать свое отношение к тому, во что на каждом этапе своей жизни он вклю­чается, входит, к чему приобщается. При этом он должен решать, насколько он адекватен в данном, а не в другом месте, насколько его способности, знания, наконец, личность соответствуют тем соци­альным требованиям, условиям, структурам, в кото­рые он попадает. Исходным для этого является наличие у него представления и мнения о них. Ины­ми словами, человек соотносит себя с множеством социальных условий, форм и структур жизни (пре­жде всего, конечно, профессиональных), ее явных и скрытых принципов и механизмов, определяя свою траекторию движения в них. В этом и состоит первая и основная проблема его личной жизни.

Соотнести себя с формами социальной жизни, в которых предстоит жить и действовать, выявив свои возможности, особенности, и на этом основании оп­ределить свое место в этих формах, структурах — такова одна из главных задач индивидуальной жизни. Но эта задача может быть и поставлена и ре­шаться по-разному. В течение многих лет она реша­лась в нашей стране путем социализации, т.е. адаптации человека ко всем социальным условиям, путем его полного приспособления к универсаль­ным требованиям, а потому путем нивелирования его индивидуальности.

Авторитетный французский социальный психо­лог С. Московичи считает, что решение этой задачи возможно путем индивидуализации, который обес­печивается обществом. Сравнивая традиции семей­ного воспитания и способа образования во Франции и США, он отмечает, что американцы стремятся как можно раньше снять опеку над ребенком в семье, тогда как французская семья продолжает опеку и в студенческом возрасте. Формирование индиви­дуальности, самостоятельности является достиже­нием личности, но его поддерживают и образова­тельные институты. Но здесь речь идет об обеспе­чении индивидуализации обществом.

Задачу выработки своей индивидуальной «траек­тории» внутри социальной жизни должен решать каждый человек независимо от ее решения обществом и даже от того, насколько оно (общество) способно обеспечить развитие и использование индиви­дуальностей, а не усредненных индивидов. Таким образом, личная жизнь вопреки тому, как мы при­выкли ее понимать,— это, прежде всего, личное, индивидуальное участие и особенный способ осущест­вления жизни общественной, профессиональной и т. д.

В силу того что до сих пор личная жизнь была принципиально отделена от социальной (профес­сиональной и т.д.), а последняя осуществлялась внеличностным образом, между личной и общест­венной жизнью человека возникало много противо­речий. Личность сталкивалась с социальными труд­ностями или оказывалась внутренне раздвоенной. Противоречия эти касались, прежде всего, общест­венных идеалов и реальной практики жизни, да­леко от них отставшей.

Нередко такое противоречие оборачивалось для одного человека тем, что он активно реализовал об­щественные ценности и цели в своей социальной жизни, профессии, труде, но уже в личной жизни считал себя вправе не придерживаться социальных норм. Другой лишь формально жил гражданской профессиональной жизнью, сосредоточивая все свои способности и интересы в сфере личной жизни. Тре­тий, строго говоря, не умел интересно и полнокров­но жить профессиональной жизнью и... не успевал жить личной жизнью.

Не всегда осознается тот факт, что целостность личности достигается только при целостностном способе ее жизни (а целостность жизни исключает ее ограничение одним планом, скажем только жизни бытовой или даже узкопрофессиональной, ее раз­двоение на жизнь показную, внешнюю и подлин­ную, внутреннюю). Целостность жизни личности в свою очередь является предпосылкой ее активности, инициативы, ее индивидуальных проявлений, кото­рые невозможны при внутренней раздвоенности.

В «Записках писателя» Н. Телешов описывает литературно-общественную жизнь, которая склады­валась вокруг известных писательских «Сред» (объ­единения, в которое входили Чехов, Горький, Андре­ев и другие известные русские писатели). Участники «Сред» не только читали и обсуждали лите­ратурные произведения, но и создали книгоизда­тельство писателей, которое не только публиковало произведения этих авторов, но и боролось против эксплуатации частными издателями писательского труда (например, А. П. Чехова). Оно материально помогало начинающим и бедным писателям, имело суд чести, который брал под свою защиту людей, оказавшихся в самых сложных социально-нравст­венных ситуациях, и т. д. Эта же организация оказывала материальную помощь пострадавшему во время войны населению: армянскому, польскому, грузинскому и т. д. «Члены «Среды»,— писал Телешов,— имели возможность влиять на самые разнообразные стороны жизни. Через Литературно-художественный кружок они помогали писателям, артистам, художникам и просто людям труда, впав­шим в беду или крайность; через Общество периоди­ческой печати и литературы с его судом чести защи­щали права и достоинство отдельных деятелей науки и литературы, через кассу взаимопомощи литераторов и ученых собирались ими по трудовым грошам товарищеские средства»². Средства от изда­ния первой книги сборника «Знание» были отчисле­ны в распоряжение Литературного фонда, Высшим женским курсам, Женскому медицинскому институ­ту, Обществу учителей и учительниц на общежитие для детей, Обществу охранения народного здоровья на постройку детского дома, на Народную читальню в Кеми ³.

Этот пример довольно типичен для русской до­революционной жизни. Он показывает, что люди, истинно озабоченные общественными делами, не отделяли свою профессиональную жизнь от жизни общественной (под которой сегодня часто понимают «общественную работу»), а последнюю — от жизни личной, осуществляли свою общественную деятель­ность как глубоко личное дело. Это характерно для всех известных ученых — Менделеева, Пирогова (именем которого было названо крупнейшее об­щество), участвовавших в суде присяжных, и т.д. Можно много рассказывать о жизни Толстого, сыгравшего огромную роль в общественной жизни России, в судьбах сотен людей, в организации образования и т.д. Не существовало профессиональных барьеров, рамок, которые бы извне предписывали тому или иному человеку — ученому, писателю — род его обязанностей. Общественная жизнь впиты­вала в себя глубоко личные инициативы передовых людей, которые проводились в действительность во­преки запретам царской цензуры и т.д.

Речь идет, однако, не об отдельных примерах (и сегодня живут и активно действуют в общест­венной жизни люди, подобные упомянутым выше, и в нашем обществе много людей талантливых, инициативных). Речь идет о тех принципах, которые до сих пор у нас пронизывали структуры общест­венной жизни и определенным образом деформиро­вали личную жизнь и саму личность, о том, на­сколько принципиально отличен способ жизни лю­дей, которые своими индивидуальными усилиями могут интегрировать разные сферы общественной жизни, реализуя в них единые гуманистические принципы, от такого, при котором люди, напротив, едва успевают решать отдельные частные жизнен­ные задачи.

Цельность, полнокровность, интенсивность жизни личности не имеют ничего общего с тем, когда ак­тивность человека идет в разных направлениях и разрывается между ними на отдельные, раздроб­ленные дела, звонки, визиты, неотступной волной захлестывающие жизнь, превращающиеся в само­цель, когда одни собрания сменяют другие, пара­лизуя собственные инициативы и начинания чело­века, лишая его активность необходимой целост­ности, смысла. Соотношение желаемого и требуемо­го оказывается противоречивым, иногда несовмести­мым, и постепенно человек начинает уступать необ­ходимости, часто сугубо формальной, внешней, второстепенной. Структура личности постепенно перестраивается, хотя часто человек этого и не замечает: он делает все, что «нужно», без учета своих желаний, а затем и самого себя. Тем самым его активность деформируется, его воля и инициа­тивы исчезают, индивидуальность стирается.

В качестве второго шага к решению проблемы личной жизни может служить четкое разделение, с одной стороны, заинтересованности общества в индивидуальном вкладе каждого человека в общест­венную жизнь, в направленности на использование его способностей и, с другой стороны, создания са­мой личностью условий для развития своей индиви­дуальности. Психологи могут ставить и изучать только последний вопрос и именно в этом контексте обсуждать проблему индивидуальной жизни, или жизненной стратегии.

Самая большая сложность в постановке пробле­мы личной жизни в том, чтобы именно осознать ее как проблему, представить ее себе не такой, как она стихийно складывается, а какой она могла бы быть при наличии разума и усилий. Ее сложность в том, что за жизненными фактами, событиями и явле­ниями не всегда «проглядывает» их сущность, их смысл для человека, что и придает им характер его собственной жизни и связывает воедино. Труд­ность обсуждения проблемы жизни в том, что мы всегда имеем как бы два ее ряда: это внешние дела, события, поступки и стоящие за ними цели, наме­рения, которые человеку далеко не всегда удается реализовать в объективном ходе жизни, а потому жизнь нельзя оценивать ни по одним фактам, ни по одним намерениям.

Сложность обсуждения проблемы личной жизни связана с огромной разницей судеб людей, сравни­вая которые мы убеждаемся в том, что один в итоге жизни теряет то многое, что имел вначале, а другой все приобретает собственными силами, один удовлетворен, а другой не удовлетворен жизнью, один полон оптимизма, а другой опускает руки. Можно ли найти единый подход ко всему многообразию индивидуальных историй жизни, тем более что именно эти различия часто считаются «личным делом» каждого человека? Чтобы ответить на эти непростые вопросы, можно обратиться к философским и психологическим традициям, в рам­ках которых развивалось представление о жизни отдельного человека, концепция жизни.

Жизненный путь в понимании психолога

Определить, что такое жизнь, на протяжении ве­ков стремились философы и писатели. Философское понимание бытия, существования являлось основ­ным определением жизни. Жизнь телесная и стрем­ление к ее сохранению, материальному поддержа­нию, жизнь нравственная как стремление к благу и счастью, жизнь духовная как возвышающаяся над обыденной — все эти стороны жизни неизменно оказывались в центре внимания философской мысли различных эпох. Конечно, эти аспекты интерпрети­ровались по-разному, им приписывалась разная цен­ность. Например, эпикурейцы видели смысл жизни в наслаждении ее благами, в достижении счастья; сторонники аскетизма выступали за подавление плоти, чувств; стоики переносили цель жизни в об­ласть логических построений, оторванных от жиз­ненных страстей. Таковы самые ранние философ­ские толкования жизни, ее смысла, цели, которые весьма разнообразны и подчас противоположны.

Особенность этих философских интерпретаций жизни состоит в том, что при обсуждении позиций человека в жизни (пассивной — как слияния с при­родой, активной — как стремления к благу, аскетиз­ма — как отказа от жизненных благ и т.д.) роль человека как строящего и определяющего свою жизнь существа не осознается, не учитывается.

Долгое время в философских воззрениях лич­ность растворялась либо в обществе, к осмыслению особенностей которого философия постепенно под­ступала, либо в природе, с которой фактически личность сливалась в силу недифференцированного понимания природы. Даже тогда, когда речь шла о страстях, влечениях, благе, они мыслились абст­рактно. Мудрость, умеренность, красота и даже по­ступки, которые, казалось бы, неотрывны от лично­сти, рассматривались безлично. Поэтому чем глубже философски анализировалась человеческая жизнь, ее цели, смысл и средства, тем дальше это осмысле­ние отстояло от реальной жизни и осуществляющих ее людей.

Осознание того, что жизнь может быть определе­на соотносительно с человеком, а конкретнее — с личностью, пришло в конце XIX — начале XX в. Это осознание в известной степени связано с капита­лизмом, породившим дух и философию индивидуа­лизма. Именно капитализм впервые в истории вывел личность как действующее лицо на сцену и социаль­ной действительности, и художественной литерату­ры, и философско-психологической теории, породил и юридически закрепил понятие частной жизни.

В художественной литературе этого периода при­стально и тонко осмысливались новые явления частной жизни. Форсайты провозглашают свое пра­во на частную жизнь во всех формах, начиная с вывески: «Сегодня мы не принимаем» и, кончая объявлением в газете: «Просьба венков не возла­гать». Рождения, браки, разводы и даже смерти — глубоко и принципиально частное дело этой семьи, клана, подчеркнуто отделяемое от жизни «других», общества, света *.

Буржуазное общество, породив на определенном этапе частную жизнь, провозгласив ее независи­мость от общества и самостоятельность, тем не менее незримыми, но жесткими материальными и другими нитями связало ее с жизнью общества, с его норма­ми, нравами, условностями. Глубоко личные поступ­ки и отношения, родственные связи, как это блестя­ще показал Л. Н. Толстой в романе «Анна Карени­на», люди рассматривают уже как независимые от их воли и желания. Они начинают совершаться, оцениваться, интерпретироваться только под углом зрения оценок, суждений, традиций и запретов све­та, общества, а не как личное дело. Трагедия Анны — это трагедия лишения права на личную жизнь, права распорядиться собой, своими чувства­ми, своим сыном.

* Речь идет о романе Голсуорси «Сага о Форсайтах»

Так на определенном этапе общественного разви­тия возникают форма личной жизни и соответствую­щие понятия частной и личной жизни. Однако это не означает, что личность получает право распоря­жаться этой жизнью. Трагизм ситуации нашел отра­жение в литературе XX в. Так, герои Хемингуэя стремятся каждый по-своему справиться со своей жизнью, подчинить ее себе. Один, осознавая полную независимость своей жизни от его воли и усилии, пытается создать систему правил, ежедневного рас­порядка — иллюзию своей власти над ней и спасе­ние от отчаяния. Другой, не видя иного пути взять над ней верх, вступает в смертельную схватку с жизнью.

Один из героев романа Стейнбека затевает со своей судьбой детективную игру. Будучи слабым и добропорядочным человеком, он понимает, что ни­когда не сможет построить свою жизнь в соответ­ствии со своими желаниями, и тогда он совершает кражу. Крайние формы отчуждения от человека его собственной жизни, бессмысленности и неподлинно­сти его существования изображает К. Абэ в образе женщины, ежедневно борющейся с засыпающими ее песками.

Когда войны угрожали судьбе европейской циви­лизации, обрекли на смерть миллионы людей, угро­за массовой смерти высветила смысл и придала ценность жизни, существованию как таковому, его сохранению. Так осмыслила понятие существования философия экзистенциализма, которое она раскрыла через противоречие бытия и небытия, жизни и смер­ти. Конечно, это понятие получило и свою социально окрашенную интерпретацию. Индивид предстал пе­ред обществом только в своем праве существовать, лишенным своей сущности, каких бы то ни было качеств, содержательных характеристик своего бы­тия, лишенным всего, кроме самого факта существо­вания. Позднее и философия, и художественная ли­тература поставили под сомнение подлинность этого существования, ввели понятие неподлинности бытия. Однако понятие «неподлинность» должно иметь свою альтернативу, противоположность: подлин­ность. Подлинность же, истинность жизни нельзя определить без выявления ее существенных характе­ристик через ее осуществляющего и живущего ею человека.

Попытку дать научное, а потому более конкрет­ное и содержательное определение жизни предпри­няли психологи. Первой из них была Ш. Бюлер, которой пришлось преодолевать барьеры и обыден­ного, житейского понимания жизни, и, в известной мере, философского. Она провела аналогию между процессом жизни и процессом истории и объявила жизнь личности индивидуальной историей. Понять жизнь не как цепь случайностей, а через ее законо­мерные этапы и вместе с тем не только понять личность через ее внутренний мир, но и раскрыть особенности ее реального жизненного мира — тако­вы были задачи, поставленные Бюлер перед психо­логами, рискнувшими последовать за ней в область изучения этой сложнейшей проблемы.

Индивидуальную, или личную, жизнь в ее дина­мике она назвала жизненным путем личности. Бю­лер выделила ряд сторон, или аспектов, жизни, чтобы проследить их в динамике. Первый ряд, составляющий как бы объективную логику жизни, Бюлер рассматривала как последовательность внеш­них событий; второй — как смену переживаний, ценностей, как эволюцию внутреннего мира челове­ка, как логику его внутренних событий; третий — как результаты его деятельности. Бюлер считала, что в жизни личностью движет стремление к само­осуществлению и творчеству. Она пыталась взять в качестве основы объяснения жизни понятие «собы­тия», которые четко разделила на внешние и внут­ренние, но оказывалось, что линии внешних и внутренних событий тянулись параллельно, так и не пересекаясь, и не удавалось найти их связь. В свою очередь последовательность событий никак не связывалась с этапами достижений личности — продуктами ее творчества.

Независимо от собственно научных проблем и трудностей, с которыми столкнулась Бюлер и кото­рые она не смогла решить, ее понимание жизненного пути содержало главное: жизнь конкретной лично­сти не случайна, а закономерна, она поддается не только описанию, но и объяснению. Конечно, пра­вильность такого объяснения зависит от тех единиц, структур, понятий, в которых его пытались дать. Почти одновременно с Бюлер

П. Жане стремился определить жизненный путь как эволюцию самой личности, как последовательность возрастных эта­пов ее развития, этапов ее биографии.

К идее жизненного пути личности вслед за Бюлер в советской психологии обратился крупней­ший советский психолог С. Л. Рубинштейн. В книге «Основы психологии» (1935), анализируя работу Бюлер, он пришел к выводу, что жизненный путь нельзя понять только как сумму жизненных собы­тий, отдельных действий, продуктов творчества. Его необходимо представлять как целое, хотя в каждый данный момент человек включен в отдель­ные ситуации, связан с отдельными людьми, совер­шает отдельные поступки. Для раскрытия целостно­сти, непрерывности жизненного пути Рубинштейн предложил не просто выделить его отдельные этапы (например, разные возрастные этапы — детство, юность, зрелость и т.д., как это делал П. Жане), но и выяснить, как каждый этап подготавливает и влияет на следующий. Если в детстве ребенок макси­мально развивает свои природные данные, свои способности и максимум получает от взрослых, то в юности он уже способен самостоятельно искать направления, формы их реального применения в жизни, в профессии. Если же в детстве в силу тех или иных причин не происходит развития личности, ее способностей, то это (но уже более медленно, сложно и противоречиво) происходит в период юно­сти и т.д.

Бюлер, как и многие другие психологи, абсолю­тизировала роль детства в жизненном пути лично­сти, считая, что на этой стадии развития закладыва­ется проект всей жизни. В этом ее позиция близка к фрейдизму, искавшему корни всех жизненных противоречий в детстве. Рубинштейн считал, что каждый этап жизни играет важную роль в жизнен­ном пути, но не предопределяет его с фатальной неизбежностью.

Если Бюлер стремилась выделить в качестве структур жизни и единиц анализа жизненного пути события, то Рубинштейн предложил в качестве ос­новного понятие жизненных отношений личности, назвав среди них три: отношение к предметному миру, к другим людям, к самому себе. События неизбежно распадаются на внешние и внутренние; отношения же — это всегда внутреннее отношение к внешнему, к самому себе, в них внешнее и внутрен­нее связаны неразрывно.

Наиболее интересна мысль Рубинштейна о по­воротных этапах в жизни человека. «В ходе этой индивидуальной истории,— писал Рубинштейн, имея в виду историю жизни,— бывают и свои «собы­тия» — узловые моменты и поворотные этапы жиз­ненного пути индивида, когда с принятием того или иного решения на более или менее длительный период определяется дальнейший жизненный путь человека» ⁴. Здесь выявлена основная зависимость последующего хода жизни от тех или иных решений человека. Поворотные этапы жизни определяются личностью, она может перевести свою жизнь в сов­сем другое русло, круто изменить ее направление. «Линия, ведущая от того, чем человек был на одном этапе своей истории, к тому, чем он стал на следую­щем, проходит через то, что он сделал» ⁵ .

Рубинштейном намечается концепция личности как субъекта жизни. Он нашел такой подход к пониманию жизненного пути, который связывал все аспекты его рассмотрения, потому что он нашел того, кто связывает в самой жизни ее линии своим собственным «узлом». Он назвал его субъектом, потому что человек связывает их сам, а потому по-своему и тем самым иначе, чем другие. Он нашел того, кто определяет, как их связать. Это — лич­ность как субъект жизни.

Личность иногда рассматривается как «частное лицо» или как некто безликий, скрытый за маской исполняемой роли. Не случайно слово «личность» обозначало «сначала у этрусков маску, которую надевал актер, затем этого последнего и его роль» ⁶. Как осуществляются деятельность, общение, жизнь, как строятся поступки, линии поведения на основе желаний и реальных возможностей — вот проявле­ния субъекта, вот его «личностное обличье».

Понятие субъекта жизни дало возможность Ру­бинштейну раскрыть деятельную сущность лично­сти, преодолеть созерцательный подход и к лично­сти, и к ее жизни. Условия жизни человека, ее «обстоятельства» традиционно представлялись как некие «данности», как нечто постоянное, наличное, покоящееся, изначально присущее жизни, как опре­деленный способ или уклад жизни людей. Даже со­циальные потрясения, порождая представление об изменчивости общества, не вели к осознанию воз­можности изменения отдельным человеком своей жизни, он был лишь «одним из» участников исто­рии. Концепция субъекта, предложенная Рубинштей­ном, несла, прежде всего, идею об индивидуально активном человеке, т.е. о человеке, строящем усло­вия жизни и свое отношение к ней. В идее изменения жизни, в понимании ее условий как задач, требую­щих от человека определенных решений, — вот в чем и состояла новизна его подхода.

Действительность в ее «первозданном» виде, ко­торую человек «застает», появляясь на свет, не задана ему изначально как некая директива. То, что действительность, условия жизни, жизненные ситуации, в которых оказывается человек, предъяв­ляют к нему свои требования, ставят свои ограни­чения, не означает, что он в свою очередь не может предъявить своих требований к жизни. Опираясь на известный тезис К. Маркса «какова жизнедеятель­ность индивидов, таковы и они сами» ⁷, С. Л. Рубин­штейн подчеркивал не только зависимость личности от жизни, от различных обстоятельств, но и зави­симость жизни от личности. Этапы жизни, их содер­жание, жизненные события рассматриваются им как зависимые от человека. Он определяет последова­тельность жизненных этапов. Каждый в известной мере знает, когда ему еще рано или уже поздно обзаводиться детьми, когда еще можно успеть пере­менить профессию, если выбранная его не удовлет­воряет, и т.д. Личность организует свою жизнь, регулирует ее ход, выбирает и осуществляет избран­ное направление. Высшие личностные образова­ния — сознание, активность, зрелость и т.д.— вы­полняют функции организации, регуляции, обеспе­чения целостности жизненного пути, субъектом ко­торого человек становится по мере своего развития.

Раскрывая возможность организации жизни субъектом, Рубинштейн ни на миг не отрицал ее собственной логики, ее противоречий, порой трагиз­ма, и вместе с тем боролся за полноту человеческого бытия. В его представлении жизнь сохраняется во всей ее палитре — в этических, эстетических, душев­ных и интеллектуальных чувствах, в связях челове­ка с другими людьми. Личная жизнь, по Рубин­штейну,— «это самое богатое, самое конкретное, включающее в себя как единичное многообразие, так и иерархию все более абстрактных отношений... личная жизнь выступает не как частная жизнь... из которой все общественное отчуждено, но как жизнь, включающая общественное, но не только его, а и познавательное отношение к бытию, и эстети­ческое отношение к бытию, и отношение к другому человеку как человеческому существу, как утверж­дение его существования» ⁸. Она вместе с тем пере­стает быть лишь обыденным, эмпирическим про­цессом, как часто считают. Субъект своим ответст­венным отношением к жизни придает ей направле­ние и движение; преодолевая обстоятельства, ситуа­ции, борясь, он отстаивает ее высший смысл, не давая растворить себя в потоке ситуаций, мелких чувств, ежесекундных желаний. Способность воз­выситься, самоопределиться по отношению к ее це­лостному ходу и есть проявление субъекта жизни.

Сможет или не сможет личность стать субъектом собственной жизни — такова одна из центральных проблем личной жизни. Рубинштейн наметил эту проблему философии жизни еще в 20-х годах в одной из первых своих работ, говоря о соотношении масштабности личности, ее творческих возможнос­тей и ее реальной жизни: «Среди людей, которые не только живут, изживая себя в процессе жизни, но и творят, воплощая и объективируя себя в каком-либо произведении, не многим удается уста­новить такую счастливую гармонию между своим произведением и собственной личностью, чтобы можно было по уровню и масштабам творения составить себе истинное представление о значитель­ности и истинных масштабах личности их творца. Бывают люди, внесшие значительный вклад в науку или какую-либо другую область духовного творче­ства, в жизни которых их произведения были вы­сочайшими вершинами, на которые они сами подни­мались лишь в редкие минуты наибольшего напря­жения всех своих творческих сил; вся остальная их жизнь, в которой складывалась и проявлялась их личность, протекала на значительно более низ­ком уровне» ⁹.

Понимание противоречивости жизни и необходи­мости разрешения противоречий делает жизнь про­блемой для человека. Становясь субъектом жизни, человек научается разрешать жизненные противо­речия, изменять соотношение добра и зла и даже соотношение жизни и смерти, которое экзистенциа­листам представлялось фатальным. Споря с экзис­тенциалистами, считавшими смерть единственной антитезой бытия и утверждавшими, что жизнь имеет смысл только благодаря смерти, Рубинштейн предложил совершенно иную концепцию жизни. Только та жизнь есть жизнь подлинная, которая осуществляется, строится самим человеком, утвер­ждал он. Во всех других случаях, даже если жизнь продолжается только физически, она не является подлинной жизнью. А потому не трагична и смерть, уносящая такую жизнь. С. Л. Рубинштейн пытался точнее определить, при каком соотношении сил и при какой позиции человека в жизни его смерть становится действительно трагичной. «...Смерть в постели, смерть, наступающая потому, что жизнь, жизненные силы человека себя уже исчерпали, что он увял, и началось умирание еще при жизни,— трагична ли?..» — спрашивал он. Жизнь — траге­дия, комедия или драма — это объективно зависит от соотношения сил в ней и от позиции человека. Со свойственной ему откровенностью Рубинштейн описывал свое собственное отношение к смерти: «Смерть есть также конец моих возможностей дать еще что-то людям, позаботиться о них... наличие смерти превращает жизнь в нечто серьезное, ответ­ственное, в срочное обязательство, в обязательство, срок выполнения которого может истечь в любой момент... Мое отношение к собственной смерти сейчас вообще не трагично. Оно могло бы стать трагичным только в силу особой ситуации, при особых условиях — в момент, когда она оборвала бы какое-то важное дело, какой-то замысел...»¹⁰. Таким образом, свое понимание человека как субъекта жиз­ни Рубинштейн дает через анализ его отношения к жизни. Конечно, это отношение включает множество различных аспектов и составляющих, которые он назвал особыми мировоззренческими, или жизнен­ными, чувствами. Одни ситуации и аспекты жизни порождают чувство комического, или юмо­ристическое отношение к жизни, другие — траги­ческое.