Когда любое стремление к нестесненному действию воспринимается властью как вызов, конфликты в стране вызываются прежде всего агрессивностью правящего режима

Власть напоминает косу, которая рост травы считает мятежом, а потому беспрестанно стремится скосить ее почти у основания, пеняя на ее непослушность и неуемность.

В1920 г. Н. Бухарин издал книгу «Экономика переходного периода», которая при активной поддержке Ленина стала учебником коммунистического мировоззрения. В ней основным методом достижения светлого будущего объявлено «концентрированное насилие», границы которого не определяются.

«Принуждение... не ограничивается рамками прежде господствующих классов и близких к ним группировок. Оно в переходный период... переносится и на самих трудящихся, и на сам правящий класс... Даже сравнительно широкие круги рабочего класса носят на себе печать товарно-капиталистического мира. Отсюда совершенно неизбежна принудительная дисциплина, принудительный характер которой тем сильнее чувствуется, чем менее добровольней, внутренней дисциплина, то есть, чем менее революционен данный слой или данная группа пролетариата. Даже пролетарский авангард, который сплочен в партию переворота, в коммунистическую партию, устанавливает такую принудительную самодисциплину в своих рядах... С более широкой точки зрения... пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи»[117].

Этот текст трудно охарактеризовать иначе, чем план военных действий власти с подчиненным населением в целом. Политический собственник не только ни в чем не ограничивает себя, но и объявляет о борьбе, которую будет вести с бесправным, но малоподатливым «человеческим материалом».

Коль скоро власть московского царя даже не мыслила что-либо объяснить широкой крестьянской массе, избегала диалога, то молчаливое большинство с регулярностью появления ураганов устраивало бунты. Со времени оформления московского самодержавия (конец XVI века) примерно раз в столетие разражалась крестьянская война. Выступления Болотникова, Разина и Пугачева были подавлены, причем каждый раз со все большими усилиями. Во всех случаях инициаторами движений были хлебнувшие воздуха свободы и вооруженные простолюдины окраин — казаки. Крестьянская революция начала XX века осуществилась потому, что в связи с мировой войной русская полуто-рамиллионная профессиональная армия пополнилась вдесятеро большим войском вооруженных русских крестьян. Они-то и повернули штык против ненавистной им «белой кости». Самодержавие рухнуло, но власть получили не демократически настроенные силы, а новый политический собственник в виде коммунистической партийной номенклатуры. Как и после прежних крестьянских войн, именно крестьянство заплатило по полному счету за все издержки погромной гражданской войны. Его ждала социалистическая барщина и гибель наиболее активной и предприимчивой части. Были подрублены корни, связывающие нацию с землей.

Однако даже такая крестьянская страна, как Россия, состояла не из одних крестьян. И отношения внутри прочих слоев общества должны были регулироваться на юридической основе. Право и судебные процедуры как важные завоевания европейской цивилизации являются достаточно эффективным средством разрешения возникающих конфликтов. К сожалению, русская история демонстрирует беззаконие даже в самой сфере правосудия. Корыстное судебное чиновничество до реформ 1860-х гг. находилось вне контроля общества, подчиняясь только более высокому начальству. («Телефонное право» советского периода воспроизвело и эту прискорбную традицию царской судебной бюрократии.

Все мало-мальски проблемные дела решались не в зале суда, а в райкомовских и обкомовских кабинетах). Но все равно русское общество с XVII века было втянуто в пучину рутинных тяжебных разбирательств, и каждый новый царь в наследство от своего предшественника получал горы нерешенных судебных дел. Однако на содержание нормального и независимого суда у правительства денег не было. Если русская армия со времен Петра I при расчете на тысячу жителей была в 3 раза больше европейской, то чиновничий аппарат был меньше даже не в 3 раза. Завоевав Ливонию, Петр I обнаружил, что шведская администрация на этой крохотной территории получает столько же жалованья, сколько все чиновничество необъятной Российской империи.

Сложилась парадоксальная ситуация. Самодержавная власть через налоговые изъятия прижимала страну к границе выживания, но при этом постоянно испытывала нужду в наличных деньгах. Чиновничество нечем было содержать. И поэтому была принята весьма примитивная модель управления. Государев двор требовал обязательного минимума налоговых средств, чтобы обеспечить свое существование и безопасность (военные расходы здесь занимали львиную долю). А во всем остальном страна была отдана на откуп. Помещики жили за счет крестьян, а чиновники — «кормлениями», т. е. теми доходами, которые получали от ведения дел. Чиновник не обязан был превращаться в негодяя и вести себя последовательно неправедно. Но он мог, и даже был готов, принять справедливое решение, если оно будет оплачено стороной, которая права. Говорить о честности и порядочности такого судопроизводства не приходится. И в любом случае оно не является экономным и эффективным методом разрешения конфликтов. Взяточничество и неправедность русского суда стали притчей во языцех. Судебного разбирательства боялись как чумы. Даже простейшее выполнение любой бумажной процедуры требовало «подмазывания» . Отдав на откуп чиновничеству страну, правительство фактически отсекло себя от остального населения. Верховная власть напоминала больное тело, у которого нервы перерождаются в жир. Не получая должной информации через контроль за правовым регулированием общества, высшая администрация и двор все больше предавались мифотворчеству. Только окончательно ослепшая царская семья могла воспринимать Распутина как олицетворение народа.

В симфоническом оркестре есть такое правило: если рвется струна у «первой скрипки», то ведущий скрипач забирает инструмент у второго, тот — у третьего и т. д., а последний лишается возможности играть. Так сохраняется целостность оркестрового исполнения. В системе «чин чина почитает» такой метод является причиной очень дурного звучания. Неправосудие направляло конфликт по очень опасному руслу, и разрешение осуществлялось методом защитного механизма, именуемого агрессией. Если я не могу добиться справедливости в суде, ибо обидчик мой сильнее и влиятельнее, то я могу снять напряжение, придавив слабейшего.

В своей знаменитой комедии «Недоросль» (1782 г.) Фонвизин в уста помещика Скотинина вкладывает такие слова: «Я не челобитчик. Хлопотать я не люблю, да и боюсь. Сколько меня соседи ни обижали, сколько убытку ни делали, я ни на кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру со своих же крестьян, так и концы в воду».

Можно представить себе глубину неверия в правосудие, если невиновный человек для нравственного очищения избирал путь страдания и для этого шел наговаривать на себя судебному следователю (такая ситуация описана в «Преступлении и наказании» Достоевского). «Пострадать от властей» — это действие многими воспринималось как духовный подвиг. Русская литература создала образы мирового масштаба, но среди них нет ни одного справедливого судьи. А знаменитая сатира XVII века «Повесть о Шемякиной суде» до сих пор воспринимается как актуальный анекдот о неправосудии.

И современные «разборки» между гражданами или группами граждан чаще всего происходят «под ковром» именно потому, что система правосудия парализована. Ссылки на недостаточность средств для обеспечения нормального судопроизводства обладают логической порочностью. Средств не будет никогда, если государство не обеспечит строгий контроль за «правилами» социальной, экономической и политической «игры». А это можно сделать только через судебную систему. Неправосудие переводит конфликты в более примитивную, грубую и дорогостоящую для общества форму.

Крупнейший русский историк В. О. Ключевский так обрисовал путь русской государственности в своих заметках 1908 г.:

«Верховная власть, сперва рассыпанная среди княжьей мелюзги удельных веков, а потом скомканная всеми правдами и неправдами в длинных лапах кремлевского паука, государя московского и всея Руси, не встречая сдержки ни в рыхлой общественной среде, ни в собственном притуплённом политическом сознании, все пухла и расширялась, как пустой пузырь, надуваемый воздухом, и наконец раздулась до потери чувства меры и предела»[118].