Часть вторая. приключения вахид-ибн-рабаха 29 страница

Указывая на еле виднеющиеся вдали горы, Амин поддразнивает нас:

— Там есть сады. А склоны покрывают лиственные леса, полные дичи.

Хамза интересуется:

— Неужели дорога через пустыню на этом заканчивается?

И Амин радостно подтверждает:

— Да. Когда мы переберёмся на западный склон этих гор, перед нами откроется богатый и цветущий край. Дорога там будет пролегать по плодородным долинам, где среди виноградников и апельсиновых рощ возделываются злаковые поля и выращиваются овощи.

В поселении бедуинов я с интересом наблюдаю за бытом этих кочевников.

Отвлекая меня от этого занятия, Хамза спрашивает:

— Ну, и как тебе такая жизнь?

И я чистосердечно признаюсь ему:

— Она начинает мне даже нравиться. Я нахожу свою особую прелесть в простоте их быта и нравов.

Соглашаясь со мною, Хамза высказывает предположение:

— Может, это из-за того, что каждодневная борьба за существование оберегает их от разлагающих духовных исканий? Они постоянно кочуют, следуя за своими стадами, которые постепенно переходят от одного пастбища к другому. И всё их имущество состоит из этого скота да лёгких разборных шатров, сделанных из дерева и кожи.

А я восторгаюсь:

— Они словно дети!

И со смехом прибавляю:

— А общаясь с их детьми, я заметил, что эти маленькие дикари мало чем отличается от разбойников!

— Точно! — подтверждает Хамза и улыбается. — Если уж их малышам приглянётся твоя вещь, а ты будешь недостаточно бдителен, то она вскоре пропадёт самым таинственным образом!

Указываю на плачущего ребёнка, который ещё не умеет ходить, я говорю:

— И мне думается, что воспитанием своих детей бедуины не занимаются совершенно.

В этот момент из шатра выходит молодая женщина, кормит этого ребёнка и уходит. А он остаётся ползать по кругу, привязанный за ногу к вбитому в землю колышку. Заметив другого плачущего малыша, который голышом сидит на раскалённом песке, я останавливаюсь и протягиваю ему флягу с водою. Вырвав флягу из моих рук, он жадно пьёт и успокаивается. А женщина, выглянув из шатра, спокойно улыбается мне и вновь исчезает в глубине своего жилища.

Но вот среди общего столпотворения, вызванного прибытием нашего отряда, мне в глаза бросается молоденькая пастушка со стадом коз, которая продолжает безмятежно выполнять свои повседневные обязанности. Не обращая никакого внимания на творящуюся вокруг суету, она с абсолютно невозмутимым видом проходит мимо. И мне кажется, что всё пространство вокруг неё заражается таким же вселенским спокойствием.

Указывая на пастушку, я спрашиваю у Амина:

— Кто она?

С улыбкою провожая её глазами, он гордо отвечает:

— Моя сестра! Она самая скромная и прилежная девушка.

Я интересуюсь:

— А как её зовут?

И он сообщает мне:

— Айша[145].

Затем с печалью добавляет:

— Ей уже четырнадцать лет.

Я удивляюсь его тону:

— Почему ты грустишь?

С ещё большим сожалением в голосе он объясняет:

— Ей уже четырнадцать лет, а она всё ещё не замужем. Поэтому она старается уходить со своим стадом подальше, чтобы реже видеть родню и не слышать их упрёков.

Я изумляюсь:

— Но ведь бедуинки считаются самыми лучшими жёнами в мире, и ценятся они выше любых других женщин! Почему же её не берут в жёны?

Амин разводит руками:

— Чтобы получить её, надо не только ей понравиться, но ещё и выплатить богатый калым. А на это мало кто способен.

И тогда я объявляю ему:

— Я полюбил её! И готов отдать за неё любой калым!

Прислушивавшийся к нашему разговору Хамза, еле справляясь со смехом, одобряет моё решение:

— Ты молодец, Вахид! Нам сейчас как никогда раньше нужны верные союзники. Ведь брак — это не только союз мужчины и женщины, это еще и установление родственных связей. Заведя семью, ты, конечно же, решишь свои интимные вопросы и обзаведёшься собственным хозяйством, но также и создашь новый политический союз.

А Амин, с самым серьёзным видом говорит Хамзе:

— Это не смешно. Ведь это действительно так. Среди нас есть такие, чей брак определился договоренностью племён породниться друг с другом. Например, мой брак был заключён ещё до того, как я родился. И расторгнуть такой договор невозможно.

Хамзы стирает со своего лица въевшуюся усмешку и удивляется:

— Разве у бедуинов не бывает разводов?

И Амин объясняет ему:

— Развод для бедуинов — это ещё больший позор, чем похищение невесты. Нашей женщине вообще запрещено уходить от мужа. А муж скорее возьмёт себе вторую жену, чем расстанется с имеющейся. Ведь единственным недостаткам наших жён может быть только неспособность родить сына, а не леность или склонность к скандалам.

Сурово нахмурив брови, Хамза задаёт ему следующий вопрос:

— А если она блудница?

Амин заявляет:

— Нашему племени неизвестно такое слово! Потому что у нас нет такого явления, как внебрачные связи. А самым большим оскорблением для нашей женщины является обвинение в неуважении родителей.

Хамза задумчиво произносит:

— Если всё это — правда, то ты, Вахид, можешь стать самым счастливым мужем.

Амин обращается ко мне:

— Вахид, ты верный товарищ и прекрасный воин. И я был бы рад породниться с тобою. Но Айши никогда не согласится на брак с нелюбимым мужчиной. Даже, несмотря на то, что все подруги у неё давно вышли замуж, и она постоянно грустит, думая, как становится обузою для родителей и объектом насмешек для соплеменников.

Не говоря ни слова, я вскакиваю на своего коня и мчусь в ту сторону, где скрылась Айша. И вскоре вижу её стройную фигурку в простом платьице среди разбредающегося стада.

— Не распугай моих коз! — кричит она мне и предупреждающе размахивает зажатым в руках посохом, но при этом неудержимо улыбается.

Спрыгнув с коня, я подхожу к ней и, порывшись в сумке, достаю золотое кольцо с большим прозрачным камнем, отливающим зелёным цветом. Помнится, я снял его с руки одного поверженного мною рыцаря.

Вкладывая в ладонь девушки эту дорогую безделушку, я сообщаю ей:

— Это тебе! Я хочу взять тебя в жёны!

Румяные щёки на её смуглом лице, начинают рдеть ещё ярче. А её карие глаза глядят на меня с радостью и недоверием. Бесцеремонно разглядывая меня, звонким громким голосом она произносит:

— Ты красивый мужчина и, наверное, смелый воин. Но ты должен соблюсти обычай.

Я спрашиваю у неё:

— Что мне нужно сделать для этого?

И она отвечает:

— Вначале поговори с вождём нашего племени — моим отцом. А теперь оставь меня.

Я скачу назад, к шатру вождя племени. Еле дождавшись приглашения войти, сразу же заявляю ему:

— Вождь, я хочу поговорить об Айше!

Но седобородый вождь останавливает меня:

— Юноша, сейчас я ничего не хочу слышать об этом!

И требует:

— Для разрешения этого вопроса ты обязан следовать обычаям моего народа! Этой ночью я буду ожидать твоих родителей!

Когда я вхожу в шатёр отца и матери, то узнаю, что они уже извещены Хамзою о моём намерении, и начали готовить подарки для вождя племени. С наступлением темноты они отправляются на встречу с вождём, а я, ожидая решение своей участи, вышагиваю из угла в угол. Волнение не позволяет мне ни сидеть, ни лежать.

Я спрашиваю у Хамзы:

— Брат, тебе нравится моя Айша?

Он долго в молчании глядит на меня, потом отворачивается и произносит:

— С годами моё мнение о женщинах изменилось, брат. Сейчас в моём понимании роль женщины достаточно скромна — она обязана зачать, выносить, родить и вырастить жизнеспособное потомство. Возможно, в будущем её предназначение станет большим. Но представить себе этого я не могу.

Наконец возвращаются родители, и отец говорит мне:

— Теперь вождь приглашает на ужин тебя, Вахид. Но тебе следует знать местные обычаи. Избранная тобою девушка будет сама готовить и подавать чай. А ты должен принять его из её рук, отпить один глоток, сполоснуть чашку, поблагодарить вождя и сразу же уйти.

Вся эта чайная церемония занимает у меня не более получаса. И я рад, что по обычаю мне нужно выпить всего лишь один глоток. Потому что я до сих пор не пробовал более приторно-сладкого напитка.

Хамза с ухмылкою интересуется:

— Ну, и как прошли смотрины?

Я озадаченно отвечаю ему:

— Не знаю.

Отец спрашивает:

— Чай пил?

— Пил, — говорю я. — Но мне не понравилось — чересчур сладко.

Довольный отец весело переглядывается с Хамзою и объявляет:

— Утром идём свататься! Невеста согласна!

Я и рад, но и ошеломлён:

— Это верно? Но откуда вам про это известно?

И Хамза со смехом объясняет мне:

— У бедуинов решение в руках у девушки. Если она положит в чай сахар, — значит, согласна, а если не положит, — значит, ищи другую.

А отец добавляет:

— Этот древний обычай позволяет не обидеть отвергнутого жениха. Ведь никому кроме него и девушки не известен результат сватовства. Не зря же чашку сразу же споласкивают.

Утром родители идут к вождю торговаться о размере калыма за Айшу. Мой отец заглядывает ей в рот и с удовлетворением сообщает:

— Все зубы у неё здоровые.

Вождь спрашивает у него:

— Один верблюд?

И отец подтверждает:

— Да, верблюд.

А мать, встав на возвышение, начинает наматывать прядь волос Айши на свой кулак. Затем она велит ей:

— Повисни!

Айша поджимает ноги и повисает, удерживаясь от падения лишь на своих волосах, блестящих как вороное крыло.

Моя мать разрешает ей:

— Встань!

И, отпустив волосы Айши, мать раскрывает ладонь, показывая всем, что там не осталось ни одного волоска.

— Хорошие волосы, — заключает мать.

— Второй верблюд? — опять спрашивает вождь.

— Да, верблюд, — соглашается мать.

Затем мать уводит Айшу за ширму и там, велев ей обнажиться, приступает к детальному осмотру.

А мы довольствуемся только её словами.

— Кожа без родинок и прыщей, — доносится до нас.

— Третий верблюд? — вторит ей вождь.

— Белки глаз чистые, — продолжает она.

— Четвёртый верблюд? — подсчитывает вождь размер калыма за свою дочь.

— Ступни узкие, — говорит мать.

— Пятый верблюд? — увеличивает вождь цену за Айшу.

— Пальцы длинные, — делится с нами мать своими исследованиями.

— Шестой верблюд? — набавляет цену вождь.

— Бёдра широкие, — с удовлетворением в голосе отмечает мать.

— Седьмой верблюд? — с таким же удовлетворением продолжает свой счёт вождь.

— Грудь без изъянов, — радуется мать.

— Восьмой верблюд? — произносит вождь и с гордым видом глядит на моего отца.

— Суставы не скрипят и не хрустят, — перечисляет мать достоинства Айши.

— Девятый верблюд? — говорит вождь.

В результате этих исследований у Айшы не выявляется никаких физических недостатков, и поэтому калым за неё устанавливается в размере двадцати белых верблюдов.

— Девственность не нарушена, — сообщает мать, завершая эту процедуру.

Вождь на это никак не реагирует и очередного верблюда не требует.

— Это качество невесты не оценивается, — комментирует Хамза. — Оно прилагается бесплатно, как само собою разумеющееся.

И вот назначен день свадьбы. Начинаются хлопоты. Режут нескольких верблюдов и баранов. Их мясо варят в котлах и запекают на углях. Готовятся пшеничные лепёшки. Изготовляются напитки из целебных трав, а так же верблюжьего и козьего молока. Откуда-то появляются овощи и фрукты. А для мужчин даже выставлено вино.

На нашу с Айшою свадьбу приглашено всё племя бедуинов. Все сыты и все довольны. Пиршества ещё в разгаре, когда меня с Айшой уводят в отдельный шатёр. Оставшись, наконец-то, наедине с Айшой, я заключаю её в объятия и целую. Она охотно отвечает мне, не отрывая тёплого радостного взгляда. Вдыхая её сладкий запах, ощущая её тело под своими руками, я чувствую головокружение и, потеряв опору под ногами, увлекаю её на наше брачное ложе. Едва мы приходим в себя, как появляются родственницы Айши и вынимают из-под нас простыню, призванную подтвердить, что мы стали супругами.

— Доченька! Зачни сына! — напутствует Айшу её родная мать и возвращается к гостям.

А уже утром наш караван оправляется дальше.

Я дарю Айше одного из своих индийских скакунов, и она с радостью гарцует на нём. Приятно глядеть, как она восседает на гордом животном и как дорожный плащ развевается за её спиною, будто большие чёрные крылья. И каждый раз, когда мы с нею встречаемся взглядами, я ловлю в её глазах тёплые искорки.

Айша с нежной улыбкою обращается ко мне:

— Куда лежит наш путь?

Указываю на запад, я отвечаю ей:

— Туда! К тем горам, за которыми плещется море.

Вглядываясь в горизонт, она замечает там полоску облаков и говорит мне:

— Смотри! Там идут дожди!

Восхищаясь грацией моей прелестной жены, я улыбаюсь и произношу:

— Но до моря нам пока ещё очень далеко.

Однако окружающая местность всё же постепенно меняется. Хотя она по-прежнему представляет собою степь, но кое-где её уже перемежает редколесье. И наступает долгожданный день, когда мы оказываемся на побережье. С места нашей стоянки хорошо просматривается большой участок Красного моря. Видны коралловые острова и отмели. А вдоль всего берега узкой полосою пролегает пустыня. Там лишь солончаки, пески и щебень.

Амин сообщает:

— Теперь будем двигаться вдоль западного склона гор. Там хорошо!

И действительно, сухие русла давно исчезнувших рек теперь являются настоящими оазисами. Их красно-бурая почва покрыта зарослями из акаций, тамарисков и держидерева. А на склонах гор произрастают тамаринды, оливковые деревья и фисташки. Здесь начинается Йемен. И на нашем пути всё чаще встречаются небольшие поселения земледельцев, которые выращивают финиковые пальмы, различные фруктовые деревья, кофе, пшеницу, ячмень, просо и другие злаковые культуры.

Отец объявляет своё окончательное решение:

— Наша цель — столица Йемена, город Сана. Попробуем начать там новую жизнь.

Хамза обращается к нему:

— Отец! Здесь в Йемене главным мерилом богатства и благополучия являются пригодные для обработки земли и вода для орошения полей. И я думаю, что по пути нам следует присмотреться к подходящим участкам.

Отец соглашается:

— Да, ты прав, Хамза. В этой стране наша семья должна занять достойное положение.

Хамза замечает:

— К сожалению, одним лишь богатством такого положения нам не добиться. В Йемене всё население поделено на четыре группы. В самом низу их общества находятся различные ремесленники: цирюльники, мясники, банщики, ткачи и другие. К ним же приравниваются бродячие певцы и потомки рабов. Чуть более высокое положение занимают живущие в городах арабы, которые ведут торговлю. И гораздо значительнее статус у племён кочевников-бедуинов и жителей, занимающихся сельским хозяйством. Однако лишь семьи, считающие себя «потомками пророка», занимают здесь господствующие положение.

Устанавливается долгая пауза, в течение которой все мы обдумываем наше положение и перспективы.

Поразмыслив, отец спрашивает у Хамзы:

— Но ведь ты, сын, не откажешься взять себе новую жену из семьи таких потомков?

Прежде чем добраться до прохладных горных склонов, нам несколько дней приходится двигаться вблизи побережья.

Чувствуя, как по телу скользят прохладные капли пота, я говорю Хамзе:

— Климат здесь почти такой же знойный, как в пустыне.

Для очередного отдыха мы останавливаемся на постоялом дворе в одной из крестьянских деревень. Радушный хозяин расспрашивает о наших предпочтениях в еде и напитках.

И я прошу его:

— Хотелось бы попробовать ваш кофе. Я не раз слышал, что из Йемена поставляется самый вкусный.

Однако хозяин разочаровывает меня:

— В Йемене почти не употребляют кофе. Местное население вместо него предпочитает отвар кофейной шелухи.

А затем принимается уверять:

— И этот отвар ароматнее и приятнее, чем сам кофе.

Прислушавшись к нашему разговору, отец решает:

— Хорошо, мы согласны попробовать этот напиток.

И пока мы рассёдлываем коней и снимаем поклажу с верблюдов, слуги выносят жаровни, на которых стоят небольшие глиняные кувшины с кипящим напитком. Подошедший ко мне слуга предлагает по моему вкусу добавить в этот напиток сахар и пряности. Затем он процеживает отвар сквозь пучок сухой травы, которым было заткнуто узкое горлышко кувшина, и наливает в небольшую глиняную чашку. Я пробую этот отвар.

Айша с подозрением спрашивает:

— Ну, и как?

И я делюсь с нею своими ощущениями:

— По вкусу напоминает всё тот же кофе. Только смешанный с чаем.

Во время отдыха мы с Айшой имеем возможность присмотреться к местным жителям, жизненный уклад и внешний вид которых обладают заметным своеобразием, видимо, вследствие влияния здешней природы.

Указывая на крестьян, у которых поверх длинных, ниспадающих до плеч волос на головы надеты цветные платки, обёрнутые вокруг белых шапочек, Айша интересуется:

— Разве такие головные уборы способны спасти от летящей пыли?

Я высказываю предположение:

— Возможно, тут не бывает песчаных бурь.

А она продолжает критиковать крестьян, одежду которых составляют лишь белые или цветные повязки вокруг бёдер да распахнутые на груди куртки-безрукавки:

— Но они совершенно не умеют защищать себя от солнца! И потому у них такая тёмная кожа!

Кивая головою в сторону местных женщин, которые все без исключения облачены в длинные рубахи тёмно-синего или чёрного цвета и скрывают головы под тёмными покрывалами, я смеюсь:

— Зато они, наверняка, все до единой — белотелые!

Айша задумчиво произносит:

— А может, у них нет средств на хорошую одежду?

И переводит взгляд на хозяина постоялого двора:

— Вон! По тому человеку сразу видно, что он зажиточный!

Глядя на белый шёлковый халат хозяина, который тот надел поверх длинной, ниспадающей до земли рубахи, я вынужден согласиться с Айшой.

Затем мы с нею отправляемся на пешую прогулку по селению и заодно разглядываем вблизи примитивные невысокие хижины местных крестьян. Я подзываю одного из хозяев и, протянув ему монету, быстро договариваюсь о краткосрочной аренде его жилища. Мы с Айшой входим за ограду, которая плотно сплетена из хвороста и со всех сторон окружает крестьянский дом.

Он имеет квадратную форму, построен из глины и покрыт пальмовыми ветвями. В нём не имеется окон, а вместо двери используется циновка. И во дворе нет никаких других построек, в том числе хозяйственных.

Обведя рукою весь этот небольшой дворик, я говорю Айше:

— Вот здесь сосредоточена вся жизнь крестьянской семьи.

Пройдя мимо лежащих на земле сохи, мотыги и серпов, мы попадаем внутрь этого жилища.

Свет в него проникает сквозь мелкие щёлки завешивающей вход циновки. Обстановка хижины более чем скромная. Земляной пол устилают несколько циновок. Вдоль правой стены разложена глиняная посуда для приготовления пищи и почерневший от дыма кувшин.

Айша указывает на него:

— В таком же нам варили напиток из кофейной шелухи!

Вдоль левой стены разложены плетённые из пальмовых листьев корзины и тыквенные бутыли для кислого молока и масла. У дальней стены я вижу своеобразный деревянный диван — продолговатую раму, переплетённую ремнями из сыромятной кожи. Видимо, на нём спит глава семьи, потому что рядом находится грубый кальян из скорлупы кокосового ореха.

И мы с Айшою с большим удовольствием проверяем прочность этого хозяйского дивана.

Глава 12. Дэвы

Плен. Смерть Чёрного Суфии. Горы. Погоня. Пещера. Дэвы. Боги. Сана.

Когда мы с Айшою возвращаемся на постоялый двор, возле его ворот я обнаруживаю десяток нерассёдланных боевых коней, а возле них — знакомых мне воинов-халка, которых мы с Лопоухим когда-то обучали меткой стрельбе. Войдя во двор, я вижу там Хамзу и Лопоухого, беседующих, судя по напряжённым лицам, о чём-то неприятном. Однако неожиданность этой встречи не мешает мне обняться с моим другом.

Лопоухий кивает на Хамзу:

— Я уже рассказал ему о человеке, которому обещано освободившееся место великого эмира. И он идёт по вашим следам. А вместе с ним — Чёрный Суфий.

Эти слова являются лишь подтверждением моих давних подозрений об участии просветлённых в последних событиях, и я воспринимаю их достаточно равнодушно:

— Понятно. Значит, они всё-таки решили объявить мне войну.

Удивляет же меня само появление Лопоухого здесь, поэтому я интересуюсь у него:

— Но откуда здесь взялся ты?

И он сообщает:

— В погоню были отправлены оба наших полка. Я напросился в разведку и вот теперь опережаю их на один день.

Отец, присоединившийся к нашему разговору, озадаченно говорит:

— Как же нам оторваться от них?

Готовясь принять неизбежное, Хамза с мрачным спокойствием произносит:

— Куда бы мы ни повернули, просветлённые всё равно обнаружат нас.

А я заявляю:

— Я знаю, что надо делать!

И объявляю своё решение:

— Уведу их обратно в пустыню! Ведь просветлённым нужен только я. А вы продолжайте идти прежним путём.

Хамза поддерживает меня:

— Я отправлюсь с тобою, брат!

Отрицательно помотав головой, я объясняю:

— Нет! В одиночку мне будет проще укрыться от глаз просветлённых.

Айша не желает слушать никаких доводов и рвётся за мною, и мне с большим трудом удаётся уговорить её остаться с семьёй.

И вот я один и налегке скачу в обратный путь. Как я и ожидал, отправленные на расправу войска султана поворачивают вслед за мною. И теперь я уже не осторожничаю и при любой возможности погружаюсь в волшебные сны, наблюдая за передвижениями погони. Мой неутомимый скакун несёт на себе и меня, и мешок своего корма. За неделю, я забираюсь далеко в пустыню, но кавалерия султана не отстаёт — ведь её ведёт Чёрный Суфий. К сожалению, мне не удаётся двигаться по прямой линии. Этому мешают различные особенности местности: глубокие сухие русла рек и хоть и невысокие, но очень острые каменные гряды. А враги этим пользуются. Разбившись на два отряда, они постепенно нагоняют меня с двух сторон. И, в конце концов, эта погоня оборачивается для меня ролью животного, загнанного в огромный круг охотников. Моя рука не поднимается пускать стрелы в моих бывших боевых товарищей, и я принуждаю себя сдаться в плен.

Когда с туго стянутыми за спиною руками меня везут назад, Чёрный Суфий, подъехав ко мне на хорошем скакуне, говорит:

— Теперь ты в моей полной власти! А в Дамаске нас ожидают Фатьян и Нима. Там мы и решим твою судьбу. Хотя участь твоя уже предрешена. Ведь Фатьян узнал от Создателя, что ты несёшь гибель просветлению.

А я задаю ему самый важный для меня вопрос:

— Вы больше не будете преследовать мою семью?

— Нет, — отвечает он. — Теперь она нас не интересует.

Проходит несколько дней, и мы въезжаем в ту же самую деревню, откуда я начал своё безуспешное бегство. И для отдыха мы располагаемся на том же постоялом дворе. По указанию Чёрного Суфии меня заводят внутрь дома и размещают в одной из его слабо освещённых комнат.

Поскольку мои руки запрещено развязывать, одну из служанок обязывают кормить меня. Однако, явившись в очередной раз, эта женщина явно не спешит заняться этим. Прислушиваясь к разговорам оставшихся снаружи охранников, она из-под своей мешковатой одежды достаёт нож, приближается ко мне и начинает резать мои путы. А когда она откидывает своё покрывало, я вижу, что это — Айша. Сняв с себя огромную чёрную рубаху, она вместе с головной накидкою протягивает мне весь этот ворох женской одежды.

— Надевай и уходи! — шепчет она.

Я нахожу в себе силы восхититься ею, обнимаю и целую, а затем спрашиваю:

— А как же ты?

И сразу же отказываюсь:

— Нет! Оставь мне нож и уходи!

А моё гордое, но наивное дитя природы улыбается:

— Не будут же они воевать с женщиной?

Я пытаюсь её разубедить:

— Эти ещё как будут!

И объясняю:

— Если бы в охране остались мои старые боевые товарищи, то это тебе ещё могло бы как-то сойти с рук, но теперь их сменили мамлюки султана.

С упрямым видом она садится в уголок комнаты и тихо заявляет:

— Тогда приди и спаси меня!

Я сетую:

— Пока жив Чёрный Суфий, нам не уйти от погони!

А она с безмятежной улыбкою советует:

— Так убей его! Он ведь тут, в соседней комнате.

Пробуя на ощупь остроту ножа, я принимаю решение:

— Хорошо! Накинь мой халат и притворись спящей.

И согнувшись, чтобы не выдать себя ростом, я выхожу из этой комнаты. Сквозь щель в накидке вижу, как два охраняющих вход мамлюка султана провожают меня равнодушными взглядами. Я отправляюсь в ту комнату, где, по словам Айши, должен быть Чёрный Суфий. Но эта комната пуста. Затаившись рядом с входом, я жду, не представляя, что делать дальше. Слышу, как во дворе воины отправляют ночную молитву. А вскоре в свою комнату входит Чёрный Суфий. Он успевает лишь повернуть голову в мою сторону, как я, зажав ему рот, втыкаю острый нож прямо в его сердце. Затем я отпускаю его, и он, скользнув спиною по стене, садится на пол. Я гляжу в его спокойные чистые глаза, из которых быстро утекает жизнь. Его длинные волнистые волосы и молодая аккуратная бородка придают ему облик того языческого идола, каким христиане изображают пророка Иисуса. Убив его, я не испытываю ни сомнений, ни сожаления.

С охранниками мне приходится повозиться дольше. Они поворачиваются ко мне лицом ещё задолго до того, как я подхожу к ним на расстояние удара. Поэтому первого мне приходится просто полоснуть лезвием по горлу. А на второго я наваливаюсь всем телом, прижав его к стене. Одной рукою я пережимаю ему горло, а второю — пытаюсь зарезать. Однако он отчаянно сопротивляется и, ухватившись за мою руку, не даёт себя убить. Пользуясь двумя руками, ему уже почти удаётся вырывать у меня нож, когда из-под моих пальцев раздаётся хруст его раздавленной гортани. Затем я добиваю обоих охранников. И с помощью Айши, выглянувшей на звуки борьбы, прячу их трупы в своей комнате. Затем она выводит меня за деревню, где у неё привязаны два индийских скакуна.

— Я сбежала от родных в первую же ночь, — рассказывает она по дороге, — и всё время шла по твоим следам.

Выслушав от жены все подробности и немного пожурив её за непослушание, я принимаюсь обсуждать с нею наши дальнейшие действия.

— Скоро начнётся погоня, — говорю я. — Но у мамлюков султана теперь нет Просветлённого, и поэтому мы можем безбоязненно бежать вслед за нашей семьёю. А сейчас едем в горы — там мы сможем окончательно запутать наши следы.

К вечеру следующего дня мы вступаем на каменистую дорогу, которая вьётся по узкой речной долине, зажатой между высоких вершин. Приближается ночь, и в горах становится очень холодно.

Глядя на дрожащую от озноба Айшу, я говорю ей:

— Потерпи немного. В первом же селении горцев мы остановимся на ночёвку.

И вот в отдалении, на одной из вершин мы видим дом местного землевладельца.

Айша восхищается:

— Какой он огромный!

И я признаю:

— Да. Почти настоящий замок.

Значительно ниже этого здания теснятся скромные жилища крестьян. Их дома стоят то группами, то поодаль один от другого. Все они сложены из камня, а их размеры, видимо, определяются достатком владельцев. Каждый такой дом имеет по два или три этажа, кверху он сужается и заканчивается плоской крышею с зубчатым парапетом.

При въезде в селение мы сталкиваемся с группою его жителей. К нам подходит один из горцев. Он, как и все остальные, одет в овчинную безрукавку мехом наружу. Его костюм дополняет широкая цветная накидка, которую он небрежно набросил на плечи. На его голове красуется круглая шапочки, расшитая разноцветными шелками, вокруг которой несколько раз обёрнута лёгкая синяя ткань. Обут он в кожаные сандалии. Набедренная повязка в талии перехвачена кожаным поясом, к которому спереди почти вертикально прикреплён широкий кинжал. Судя по тому, что ножны его кинжала отделаны золотом и серебром, мы понимаем, что он принадлежит к местной знати. К тому же его лицо, борода и руки имеют синий оттенок. Это из-за того, что он часто надевает новые рубахи и головные повязки из ткани, свежеокрашенной индиго. Узнав о цели нашего прибытия, он даёт команду другим горцам, чтобы те беспрепятственно пропустили нас.

Мы с Айшою слезаем с коней и направляемся к ближайшему крестьянскому дому. Остановившись перед массивной деревянной дверью, обитой железными украшениями, я несколько раз стучу висящим на ней тяжёлым железным кольцом. Дверь отворяется, и из неё выглядывает хозяин. После кратких переговоров о стоимости ночлега он ведёт нас через нижнее помещение, в котором у него размещёно небольшое овечье стадо, и где в каменных закромах хранится зерно. Приведя в небольшую комнату на втором этаже, он предлагает нам расположиться тут на ночлег. Затем, указав рукою наверх, сообщает, что там, на третьем этаже в такой же комнате живёт его семья.

Всё убранство нашей комнаты состоит из циновки и шерстяных паласов. У стены сложены мешки из бязи, в которых здесь принято спать. Свет в комнату проникает через небольшие окна, в которых вставлены тонко распиленные плиты алебастра.

С верхнего этажа дома спускается жена хозяина и приносит нам пищу. Она, как и бедуинки, не закрывает своего лица. Края её тёмной рубахи и шаровар украшены цветной вышивкою. Её пальцы унизаны кольцами, запястья и щиколотки — браслетами, на шее висят ожерелья и бусы, а в ушах покачиваются крупные серьги.