Свой эксперимент над жизнью. 10 страница

Единство нарушалось треском костра, который то заглушал шум со стороны дороги, внизу по склону, в нескольких километрах от нас; сбоку лилась речка, шумевшая тоже.

Я ужасно боялся, что ей станет скучно. В принципе, я уже считал, что ей скучновато со мной, раз она ничего не говорит мне. Может быть, ей было нечего сказать или ей, возможно, просто нравилась тишина... Всего нельзя было учесть, но меня это жутко напрягало и смущало.

— Как думаешь, когда они вернутся?.. — я тихо зевнул, чтобы отвлечь её внимание от того, что я могу быть скучным; я был сонным, поэтому предполагал, что она думала, что я не скучный, а сонный.

— Думаю... Не знаю, честно говоря; они всегда так долго пропадают, уходя туда... Возвращаются с порезами и ссадинами, — она переводит взгляд на меня, а потом указательным пальцем показывает на правую руку, чуть выше локтя: — Здесь у моего брата уже на всю жизнь остался огромный рваный шрам. Он так и не сказал мне, как его получил. Да я даже и не заметила. Он всю неделю провалялся в постели; а потом показал мне его. Я офонарела...

— Я не сразу понял, что это твой братишка...

— Не вздумай называть его «братишкой», ему вряд ли это придётся по вкусу.

Мы захихикали.

Неожиданно свет постепенно начал загораться во всём городе, южную часть которого мы наблюдали, сидя здесь. В некоторых местах появились клубы пара, они поднимались вверх.

Немного погодя я просто встал и пошёл. Я не слышал, что она мне говорила; я шёл куда-то, подхваченный своим желанием и тяжёлым жжением где-то под лодыжкой. Я крутил в руках пальцы, смотрел на свои ногти. Я заметил, что впервые за несколько недель они оказались пострижены. Я и сам подстригся, словно являлся обросшей овцой. Пальцы приятно сгибались, будто ломались под сильными руками. Локти щекотала куртка и низкий рукав рубашки, задевая своими краями самый центр локтя. Несколько шрамов засветились под светом Луны, которая была низко расположена посреди туманного неба, так открыто разлёгшегося на невысокие горы.

Пальцы вскоре заболели, но я шёл. Ноги чуть потяжелели, стали грязными. Чуть позже я заметил, что был в сандалиях, тем не менее, иногда прохаживался гордо по лужам; я задирал высоко голову и смотрел куда-то протяжно вверх, забираясь под одеяло звёзд, усеянных безобразно по небу; казалось, что у них не было своей системы.

Мой шаг ускорился. Я тихо вздохнул и подумал над скудностью своих мыслей. Чуть позже я даже заплакал. Но вытерев слёзы, я легонько продолжал идти дальше. Проходя мимо кустов, начал выслеживать белок, они прыгали между кустиками и дарили моему взгляду бесценную радость, лапками которая, прошлась по уголкам моих глаз. Когда я в прошлом году рассматривал карту города, не видел в ней всего этого чуда. Столько чудесных для взгляда мест я заметил сейчас и благодарил вечер, что он прогнал меня от этой девушки. Она, честно, начала даже раздражать меня, ведь уединение и тишина давили...

Вспомнил позже, что сегодня заполнил всего лишь одну страницу из того, что мне нужно было сделать. Это меня ужасно расстроило и подвело под небольшой утёс, что томился в ожидании путников. Я вспомнил Кафку и тщетно пытался изобразить свою жизнь в таком же утомительном тоне, немного добавляя своего изящества и скучности бытия. Это мне помогало не терять себя и теряться на фоне гения, который унёс с собой и мысли, разбавлявшую скуку того времени, в котором он безучастно жил.

Я покрутил шеей, но не нашёл для глаз безопасного места, поэтому побежал ими дальше... Развлекая себя белками, — они программой своей располагались здесь и уникально что-то производили, — я, утомившись, стал идти шагом покороче. Ещё несколько горестных минут, и я окажусь недалеко от бара. Там, возле него, стояло несколько дамочек и куча народа... Сегодня была, видимо, вечеринка, поэтому я решил обойти, испугавшись шума и гама этого народа, его слишком голосистых людей видно было издалека... Я почесал ухо и обогнул здание с левой стороны, пнув ногой бутылку, которая оказалась у меня на пути. Кстати, я пропинал её почти до самого дома, она безучастно соглашалась с моим жизненным путешествием, которое я проделывал и сам без лишнего участия.

Дома я снова оказался возле окна с книжкой в руках.

— И как ты с ней погулял? Мне рассказали, что ты просто ушёл! Бездарь! — друг ударил меня по рукам, ими я тщетно ещё раз пытался захватить перила, но он вновь попытался ударить меня; я убрал их, и он попал мне по коленкам... Я кулаком приземлился ему по боку. Несильно, поэтому он даже не вскрикнул. Я задумался и сказал:

— Вечер был так спокоен; мне казалось, что она портит его...

— Она, наоборот, сказала, что вы молчали... — удивлённо произнёс он, снова попытавшись меня ударить. Я замахнулся, и он скрылся под нижней лестницей.

— Если бы я не ушёл, то это был бы самым скучным вечером за всю историю моей жизни.

Так и было бы.

Поэтому эти дни я провёл совершенно один. Одиночество не утомляло, а даже мобилизовало мои внутренние порывы, чтобы дописать свою работу. Было ужасно скучно, поэтому я потянулся за карандашом и протяжно начал выводить буквы, запятые, точки.

Зевая постоянно, я принялся перечитывать каждое предложение по нескольку раз, чтобы удостовериться в том, что оно является полноценным и пригодным. Так и было, либо я исправлял всё, переписывал заново, либо рвал вообще листок бумаги; позже я сжигал всё на заднем дворе.

Постоянная дрочка меня успокаивала, поэтому, когда на пороге неожиданно появлялся отец, меня пугали жутко эти звуки снизу; иногда он поднимался сразу ко мне, чтобы сказать, мол, это он пришёл. Я злился и выталкивал его из своей комнаты. Помню, однажды он сломал замок, когда просто толкнул дверь в мою комнату ногой.

Ужасно.

В эти дни мимо нашего дома проходила частенько компания, из которой, можно сказать, я сбежал. Мать со мной перестала общаться ещё месяц назад, когда увидела мои трусы после ночной поллюции. Она почему-то обиделась на меня и тихо проговорила весь вечер с отцом на кухне; тот обхохатывался, она злилась и пыталась даже кричать на него. Я сам похихикивал, когда несколько раз услышал слова: «с нашим сыном что-то не так».

Пустой день начался холодно. Ветер сбивал в кучу газетные листы, а несколько мусорных баков упало прямо на проезжую часть. Я сидел у того же окна и наблюдал за парой подростков, которые старательно пинали баки; мимо проехала полицейская машина и даже не остановилась — полицейский лишь вытащил тушу из окна и смачно харкнул на асфальт. «Эй, малолетние ублюдки! — крикнул сосед. — Какого хрена вы тут делаете?..» Они сразу разбежались.

Напротив стоял неуклюжий домик; казалось, что он разбросал на целых полтора дома, ведь в отличие от него, рядом стоящие дома забрали себе площадь чуть уже... В нём жила странная старуха — каждую среду она надевала, будто бы, самые крутую свою одежду и вышагивала по улочке до подруги из дома, который находится рядом с нашим, по левую руку. Там живёт такая же пожилая женщина, однако она не любит хвастаться своим гардеробом и одевает, так кажется, самую скудную свою одежду. С правой стороны от нас живёт тот мужик, который выгнал этих подростков. Он часто пьёт прямо на улице водяру и пиво со своими друзьями. На него обычно орёт сосед напротив... Тот живёт рядом с домом модной бабули. Сам коротко-стриженный, но с ужасно длинной бородой; на его левой руке нарисована какая-то изуродованная баба. Не знаю, что это значит, но женщина эта очень некрасива и взгляд её наполнен похабностью и развратом, как и положение тела.

Я вновь посмотрел на пальцы: на левой руке под ногтем мизинца лежал огромный пласт с грязью. Я беспощадно его вытащил зубами и выплюнул на пол. Тут же вошла мать. Она бросила свой укорительный взгляд на эту харчу с соплями и грязью, заорала приказным тоном: «Что это такое?.. Как ты так живёшь?..» Она заплакала и вышла, хлопнув дверью... Я соскочил с окна и прислонился ухом к двери. Слышно было, что мать, рыдая, спустилась вниз и кричала, ища голосом отца. Того, видимо, не было дома. Видать, он был на работе — он, бывает, просто пропадает из дома, а потом приходит с кучей денег. Нам никогда не было понятно, откуда он приносит их: мать не спрашивала, а мне было плевать.

Сегодня внизу громко работал телевизор, поэтому я спустился. На телевизоре высветился какой-то фильм; я присел на кресло, но вскоре уснул.

— То есть ты решил отыграться на втором ребёнке?

— Наверное, это так. Всё-таки хоть первый немного и неидеален, я сглаживаю все неровности с помощью своего второго!..

— Так интересно, — проголосила мама, вскрикнула и убежала на кухню — там, похоже, подгорел ужин, приготовленный отцу. Он ехидно посмотрел в сторону кухни, но тут же погрустнел.

— Во второго я смогу всунуть все самые лучшие качества! Он будет богом среди людей!

— Зачем ещё один бог на этой грешной планете? Их и так было слишком много...

После этого я почувствовал сильную гарь, резко поднялся и побежал на кухню. Из кастрюли валил чёрный дым; я спросил, не нужно ли помочь, на что посыпались горькие обиды на мою никчёмность. Ну что ж... Я просто пошёл вновь наверх. Уселся у своего окна и начал читать.

Чтение продолжалось в этот раз всю ночь. Делать нечего, за окном не происходит ничего забавного... За всю ночь проехали несколько машин... Одна из них остановилась напротив, вышел какой-то подросток и кинул пивную банку в сторону стекла старухи, то разбилось, и они уехали. Примечательно, но в доме даже не загорелся свет, однако я, увидев это, резко потянул шторку на себя и закрылся.

В детстве надо мной часто издевались, избивали или угрожали избиением, поэтому я часто начал пропадать с уроков, чтобы избежать нападений своих однокашников. Вскоре я и вовсе перестал посещать школу, сбежал из неё, — можно сказать. Мать узнала, что меня отчислили, выгнали или как это называется... Она горько рыдала каждый день в течение месяца. Это даже отца начало раздражать, поэтому он порой прикладывал руку к алкоголю, чтобы унять свою агрессивную сторону. Я запирался в это время в своей комнате, а там сидел в шкафу, встроенном в стену... Мне было чрезвычайно комфортно и удобно, но мои слёзы... Знаете, я просто ныл по нескольку часов, считая себя идиотом и неудачником. Даже сейчас я так делаю постоянно и считаю, что это мне никогда не надоест. Я ни на что не годен. И моя семья это подтвердила своим поведением и тем, что они сами живут в дерьме.

Иногда я так сильно сосредотачивался на своём положении, что терял рассудок, выбегал на улицу и кричал; соседи начали подумывать, что я принимаю наркотики. На самом деле, я никогда так и не смог выкурить ни одного косячка, хотя мне несколько раз предлагали. Возможно, поэтому я так и был одним, не принадлежавшим ни к единой группе.

Зелёные шторы загораживали уличный просвет, а уже утро. Выше дома, когда я убрал шторы, стояла гора, узористая и высокая. Иногда я смотрел на неё часами и различал в ней узоры и даже головы людей, их тела, порой мысли.

Книга получалась скучной, но мне нельзя было переключаться с одной темы на другую, поэтому я вёл тихо к её завершению. Пока я читал, казалось, ничего нового мне не откроется.

Через двадцать страниц я так устал, что просто выкинул её в окно. Через минуту подбежал сосед, поднял её и развернул, вырвал из середины несколько страниц, выкинул книгу и пошёл дальше. Это было необычно, но ничего нового для меня не открыло. Я даже заскучал ещё сильней.

— Чем ты занимаешься целыми днями? — спросил друг.

— Да не знаю... Сам не знаю, честно говоря... — произнёс я с укором.

— Ты становишься дурачком, или идиотом, или типа того, понимаешь? — он достал сигарету без содержимого, наполнил её травой и затянулся.

— Может быть, стоит её поджечь?

— Нет. С тобой слишком скучно. Боюсь превратить этот день в кошмар, если буду сидеть тут с тобой и дымить травку.

— И правда.

Скучающе я заставил свой взгляд подняться на гору, потом спустился по тропинке, что шла прямо из середины; сверху горы была нацеплена шапка из снега, которая скоро растает и тогда появится небольшая речка...

— Мне кажется, что даже твои мысли неимоверно скучны, — заговорил друг, после чего поджёг сигарету. — Как можно стать таким идиотом? Или... — он потянул вверх указательный палец: — Как можно не стать таким идиотом!?

— Ты должен быть либо слишком утомительным, либо очень энергичным!

— И то, и другое очень утомительно... — и он расплылся в кресле, докучая меня своим навязчивым взглядом. Я попытался отвернуться, но через секунд десять снова оказался лицом к нему — он спал.

Она появилась рядом с окном и помахала рукой. Я помедлил, пытаясь глядеть в другую сторону, будто не замечаю её, она тут же убрала руку и начала постукивать ногой по асфальту. Я сразу перевёл на неё взгляд.

Несильное оцепенение возникло, когда мы прикоснулись взглядом друг к другу. Я стоял уже напротив, она смотрела на мои губы, потом на меня. Напряжение стало невыносимым, и я пошёл...

— Наверное... — начала было она, но голос её угас.

Нужда заставила меня выпить воду, которая пряталась в моём рюкзаке. Но я случайно достал сначала книгу, которую постоянно читал. Она выхватила у меня её и понеслась вперёд; села на скамейку. Я подошёл и сел рядом.

— Что же... — произнесла девушка. — Будем читать!

— Только я ненавижу, когда кто-то читает вслух...

Она невинно отвернулась, а потом уткнулась в книгу; я заметил, что её лицо стало красноватым.

Мы отошли не так далеко от дома, но я уже заскучал по нему. Теперь мне приходилось искать взглядом то, что можно рассматривать. Я посмотрел на неё, она вдруг вцепилась в меня взглядом, я тотчас отвернулся; теперь я смотрел на гору. «Снова эта гора...»

— Тебя никто не будет ругать за ошибки! — произнесла резко она, я испугался, потому что клевал носом. — Ты что ли спал?

Я улыбнулся. Её лицо казалось мне единственным фактором того, чтобы жить дальше. Я снова оцепенел и отвернулся. Это не выразить словами, но я тоже жутко покраснел, лицо закипело.

Печальные трибуны склонились над говорящими людьми; они что-то мычали себе под носы и шли вперёд. Над их головами горели огни, а изо рта их испускались зловония и блевотина. Порой вылетали какие-то связанные звуки, но что именно они говорили, так и не было никем понято.

Мыслительный процесс был затронут относительно кратким мгновением обещаний, данных этими голосами. Остатки блевотины оставались на ботинках шагающих... «Что же мы сделали не так?» «Что мы сделали по-другому?»

Незнающие громогласно и в то же время печально листали друг друга, словно страницы устаревших книг, рвались, мялись и пропадали в тёмных лучах нефтяного образа Солнца. В середине него сиял огромный алмаз!

Этот глаз следил за всем, что происходило на этой тверди, мешанина кусков мяса и интеллекта. Так мало одного и всегда так мало другого...

Скукотища замучила одного из тех, кто скинулся с трибуны. Теперь он задыхался, лежал под ногами идущих. Некоторые опрометчиво наступали на него. Кто-то и вовсе был напуган, убегал, прятался.

Где-то далеко шли женщины. Им нельзя было улыбаться, но грустные глаза их наполнялись не только слезами, но и странным блеском...

Смутно...

— Вот ты и проснулся. А где она?

— Она растворилась за горизонтом.

— С чего ты вообще заснул на лавочке?..

Я огляделся — действительно, я, похоже, спал на лавке.

— Сам не знаю... Она читала мне. Чёрт, а где моя книга? — посмотрел на лавку: пусто.

— Хм... Вероятно, она просто украла твою книгу. Я — гений!

— Действительно.

Я поднялся и поплёлся к своему дому. Удивительно, но он пустовал. «Похоже, они куда-то исчезли... Без меня».

Я зашёл и почувствовал холодный воздух, который бил в меня. «Как хорошо, что никого из них нет...»

Оказалось, что родичи ушли на вечеринку одного из друзей; так как меня довольно-таки долго не было, мать предложила отцу уйти без меня. Впервые я в душе поблагодарил её за столь разумное решение...

Я лёг на первом этаже перед телевизором и осмотрел комнату: заметил, что картина над теликом висит другая, кажется, это Фрейд (один из Фрейдов, тот, который рисует, а не ковыряется в чужих сознаниях посредством разговоров)... На неё изображён сам автор. Голый. Я неожиданно вспомнил, как около месяца назад, — а именно столько я не заходил в гостиную, — отец спросил с матерью, что повесить над телевизором. «Этого голого идиота?.. Что ты говоришь?.. Вот видишь, в кого ты превратил нашего сына?!» «В кого, дорогая?..» — удивлённо произнёс отец. «В онаниста!» Она заплакала и упала на колени, судя по звуку деревянного пола. Я засмеялся, услышав это, но не услышал смех отца; тогда мне было лет 12... Вдруг он оказался рядом, отец, и начал меня избивать ремнём. Я убежал в свою комнату, заперся и спрятался под кроватью. Так я пролежал с неделю!.. Мать возле двери оставляла еду на подносе, а отец каждый вечер грозился сломать дверь, если я не выйду. Дверь он не сломал, но после этого я избегал подслушиваний и вообще старался не проникать даже взглядом в эту комнатку-гостиную.

Сейчас я вспоминал это и улыбался. Это не самое, наверное, печальное, что есть в жизни...

Однако, когда я услышал резкий стук в стекло на кухне, я вздрогнул и вспрыгнул с дивана. На самом деле, это была ветка от дерева. Его отец хотел свалить ещё прошлой зимой, но руки так и не дошли. Порой они доходят у него до выпивки, но пьёт он реже, чем бывало раньше. Даже мать на него уже не сердится — давно вошло в привычку, что почти каждый вечер в его рту оказывается минимум банка пива.

«Главное, не уснуть!» — подумал я и заелозил на диване, приобретая нужную позу.

Я свалился с дивана и пополз в сторону лестницы наверх: сбоку была дверь, я услыхал шаги... Вдруг вошла мама. Она закричала от страха, случайно наступив на мою руку. Я живо поднялся и побежал наверх, не слушая её оправданий. «Ты был в гостиной?» — удивлённо произнесла лишь она.

— Нет!

Я вошёл в комнату и почти закричал — напротив стоял мой друг. «Что ты делаешь здесь?»

Он усмехнулся:

— Я уснул ещё вчера! И проспал всю ночь под твоим диваном, чтоб твои подозрительные предки меня не выгнали, — он подошёл к двери и прислонился ухом к ней.

— Там мать.

— Я слышал... Что-то готовит, — после он вдохнул полной грудью воздух и скатился спиной до пола, так и разлёгся на нём.

— Что собираешься делать? Тебя уже отпустило?..

— Давно! — перехватил он меня. Я собирался спросить, когда он уйдёт, чтобы не мешать моей аскетичной натуре. Он продолжал: — Ещё вчера я чувствовал себя снова в этом мире, — он подогнул нижнюю губу под верхнюю, и она у него вылезла сильно вперёд. — Сегодня мне стало ещё хуже! — он закашлял.

— Кто там? — закричала мать снизу.

— Мой друг!

— Как он пробрался сюда? — испугано заявила она.

— Без понятия...

— Что ты сказал?..

— Я сам его впустил!

— От твоего вранья тебя ещё не пучит?.. — вытаращив глаза заявил мне друг.

— Ещё нет... А от наркоты тебя?

— Скоро будет.

— Чего сегодня соберёмся делать?..

— Смотря что у тебя с твоей красоткой. В прошлый раз её брат сам тебя дотащил до места сбора.

— Место сбора? А ты знаешь, что потом они пошли драться?..

— Ого... Тогда мне, пацифисту, туда точно нельзя.

— Или трусу?..

— Говори за себя!

Мы посмеялись, чтобы попытаться сменить тему; но так как сказать было нечего, мы просто заткнулись. Я приземлился на пол и хорошенько вдохнул. Воздух был чист, однако сзади я услышал машину. Она остановилась. Мне не было интересно, но друг встал и подошёл к окну.

— Любопытно. Ты не хочешь взглянуть?

— Нет.

— И правильно, — он уселся рядом и через минуту начал посапывать.

— Знаешь, если наполнять свои произведения одними диалогами, то писать их станет намного проще.

— Так пиши.

— Я ненавижу простоту.

— Отчего же? Нравится громоздкая неуклюжая мешанина?

— Вполне.

— Вполне что?

— Это вполне меня устраивает.

— Хм... А читателя?

— Я о нём не думаю, когда пишу.

— А о ком ты думаешь?..

— Ни о ком.

— Славно. Из тебя получится великий писатель, — он сильно храпонул.

По доскам пола бродил свет, а пыль поднималась и кружилась, исчезала в тени, снова попадалась на свет; я дыхнул, и она полетела от меня, но вскоре снова наполнила свет собой: точки, волоски.

Я начал ковыряться в лице. Нашёл несколько блямб, которые ногтями вытащил из лица. Пошла кровь. Я облизнул палец и протёр место с кровью; ещё раз облизнув я почувствовал вкус ржавчины, обсосав палец я ещё раз протёр щеку, из которой достал кожу с воткнутым в неё жиром. Ещё раз облизнул и опять обмазал щёку. Вроде всё.

Полдня прошло, но вторая половина не спешила залезать в моё сознание. Друг храпел всё громче, жара расползлась по коже, а скука ворвалась в мой рот зевотой. Я потянулся и услышал хруст тела. Теперь шея... О, как хрустит.

Напитавшись этого дерьма, — я читал Паланика, — я упал с подоконника. Друга не было. За окном развивался вечер, а внизу стояла она... Я быстро спустился и подошёл к ней; мы обнялись — целоваться ещё рано. Я схватил её за руку. Она посмотрела на меня томным взглядом, а потом покосилась на наше сплетение рук и улыбнулась. «Я знаю, куда можно пойти...», сказала она весело и потащила меня.

Вечер был тихим; улица, спокойная и неторопливая, окатывалась светом фонарей, — некоторые из них разбиты, однако под ними атмосфера казалась ещё романтичней... Мы шли. Да нет! Мы даже бежали!.. Я впервые чему-то радовался. Впервые, вероятно, за это лето. Или зима? Какой чёрт!.. Мне и не важно, что происходило вокруг меня. Мы оказались в каком-то ночном клубе. И танцевали всю ночь!.. Всю ночь! Боже... Она танцует как ангел. Нет. Как АНГЕЛ.

Честно говоря, музыка была блевотной, но я не отрывал глаз от неё, поэтому мне было плевать, какая была музыка. И мы поцеловались.

— Что здесь произошло? — закричала моя девушка и закрыла руками своё лицо, упала на стену, скатилась и зарыдала. Я не верил своим глазам. Я, всхлипывая, прошёл медленно в гостиную и увидел... Они оба... Оба лежали на диване. Мать и отец.

После клуба мы решили пойти домой. Ко мне. Я не хотел знакомить её с родителями, но мы хотели быть поглощёнными друг другом. Мы очень хотели этого, однако погода заставила нас сомневаться. «Но ничего, — думал я: — Дома будет жарко!» Так и было... Дома было очень жарко!

Мать раскидалась по дивану, а голова её скатилась вниз, по стенке дивана — между просветом и полом капала кровь. Она, похоже, лилась с шеи, которая разорвана была... Отец лежал рядом. Брюхо его распорото, а оттуда торчат кишки. Они вытащены наружу и обхватывают шею моей матери. Кто-то, вероятно, пошутил. Он надел кишки отца на шею матери, словно шарф. Рядом был небольшой плакат, на котором написано: «Пусть греется...» Печатными. У отца открыт рот, а несколько пальцев, отрубленных от правой руки матери, торчат у него изо рта. Записка: «Так же будет и с твоими, дрочер. Твой бог». Крестик матери вбит в темечко отца. Волос нет, они сбриты. У отца сбриты волосы. Мать голая и волосы лежат на её лобке. Если смотреть на родителей, то получается, что они лежат валетом: мать лежит головой вниз и ногами вверх, отец будто сидит на диване. Последнее: рука отца упирается в распахнутый живот матери, будто он сам туда залез; написано: «И как ты туда поместился?..» Кто-то со мной разговаривает...

— Что здесь произошло?.. — кричит девушка, а сзади выходит мой друг. Он сильно ударяет меня, я отключаюсь.

,

— Опять пришёл твой ненормальный друг, — с улыбкой заявляет мне мать, а друг мой стоит на пороге и, похоже, всё прекрасно слышит. Отец мой обычно перед каждым приходом ритуально теребил того по головке, иногда давал ему пинка или подзатыльника; я никогда не спрашивал, почему он так делает.

В этот раз мы строили здание из конструктора, каждый своё. Я пытался, конечно же, превзойти своего соперника. Отец зашёл и пнул ногой моё здание.

— Дай ему хоть раз-то выиграть!

И действительно... Я не замечал, но лучшее здание всегда признавалось за мной. Лучшее, значит, самое высокое.

Л

Что он был за человек — никто не знал. Такое простое самобытное существо, волочившее своё жалкое существование. А что он нёс? Это неописуемо. Жизнь его подвергалась философским мучениям. Он вычитал их, а некоторые понял сам. Тем не менее, кто-то говорил о нём так возвышенно, что тут же появлялся ещё один, который упоминал о нём только низкие слова. Это облегало его тушу в слякоть слухов, порочивших и возвышавших его сущность.

Жил он в небольшой деревушке; она нанизана была на холм, который упирался вглубь неба своим острием, и с неба проливалась кровавого цвета солнечные всплески света и жадной темноты; она забирала себе все сочные краски и небеса становились потускневшими, грустными и плаксивыми — проливался благородный дождь.

Ох, эти ручьи... Они обвивались вокруг камней, обтёсанных временем и напором воды; гладили поверхность под собой, разрушали её от злобы серых будней.

Небольшую повесть, которую я вам представлю, была создана совсем недавно в моём мозгу бродячими мыслями, искусившими меня описать подобную историю во всей её притягательности и чуждой вниманию некоторых отягощённую неким отвращением и крайним непристойным чаянием для слуха. Будучи крайне тщательным в своих наблюдениях, я подробно желаю изложить то, что было видено мною; и уж не знаю, сном ли я питался в этот момент, либо моё сознание было просто затуманено усталостью, однако всё это происходило у реки...

Плохой роман

[].

Аморфное существо располагалось в мнимом пространстве, придуманном одним поэтом. Полностью бесполое, оно аккуратно располагалось между стулом и деревянным полом из дуба. Тяжёлый взгляд рабочего упал на это существо... Кажется, оно это поняло и стало почти бесцветным. Теперь его еле видно, но причудливый смех девушки, которая сидит совсем напротив почему-то расслабляет наше существо, и оно немного отдаёт бирюзовым.

Два человека сидят с этой девушкой, — два мужчины, — но она не отводит глаз от нашего антропоморфного чучела. Ещё бы. Он активно привлекает её своими красками, но нам сложно судить, смотрит ли он сам на неё, ведь мы не замечаем у него глаз. Глаза же девушки оседают где-то в середине тела этого чуда; оно покрывается небольшими мурашками.

I

Немного сыро под ногами; грязь забилась под ногти... Руки дрожат, а сам я промок от пота, замёрз и чувствую сильное головокружение и тошноту. Трое из них... Их трое сейчас стоит возле моей клетки. Они даже не смотрят в мою сторону. В одном из углов лежит куча. Это единственное, что я сотворил за последние дни, проведённые здесь. Моя казнь близится. Я чувствую это. Они совсем перестали на меня смотреть.

Мыслей немного, но хочется собрать их в целое; может быть, из этого озера получится русло... Конечно, полно лишних воспоминаний — они совсем сейчас не нужны мне. Однако кроме них, похоже, у меня вовсе ничего и нет. Порой эти взгляды... Всё-таки они иногда на меня поглядывают.

«Твоя очередь!»

Слава богу, не мне. Ещё минуты две-три придётся дрожать. Глупая прозвучала мысль, что «не мне». Кому-то сейчас будет не очень... Чёрт, что я несу? Сейчас кому-то будет больно!

«А-а-а-а-а!»

... и слёзы на моих глазах. Почему? Я боюсь?! За его жизнь или за свою?.. Я не такой уж и альтруист, если честно.

— Что ты выбираешь?.. На этот раз, эти ржавые щипцы? Они ещё с кровью от прошлого пациента... — он засмеялся и харкнул на землю; с кровью — беда с дёснами или зубом. — Это не важно! Мне принесли кое-что интересное... Готов?.. Не думай, что я забочусь — я просто так спросил. Ради забавы. Время тяну!

*удар* попадает в колено

*удар* чуть выше

*удар* чуть...

*удар*

*удар*

Недели считать бесполезно. Меня никто не ищет... Стопа изуродована, а теперь и колено. Он почти дошёл до паха. Да я уже и не надеюсь... Стопа изуродована. Я передвигаюсь как сраный инвалид!

— Говори! Педик! Сука, молчишь?! На... На! На... На! На! На!

*удар*

*удар*

*удар*

Лужа блевотины расположилась неподалёку от лужи мочи; гора дерьма между ними. Они почти не смотрят на меня.

— Твой последний день!..

Эта усмешка.

— Послушай — мы тебя отпустим, понимаешь?..

— Что?.. Какого?

— Стой! Мы тебя отпустим, окей?

— Но куда?..

— Всё, уходи. Ты не тот.

— Что?

— ВАЛИ ОТСЮДА НАХРЕН!

Я иду, а сзади хохочут. Что они пытаются этим сказать? Их хохот немного успокаивает. А? Что за шум? Выстрел? Боже...

— Какого чёрта?

— Я думал, он бежал!

— Какого чёрта?

— Я думал, что он... я думал, что... думал, он... бежал.

Пожалуй, теперь мне приснится прекрасный сон.

II

Чо происходит, объясните мне, трусы? Я не обязан, словно собачка, выть здесь, да плясать под вашу дудку!.. Мне отравы хватает, и я знаю, как сделать себе плохо, но зачем вы уподобляетесь мне, такой мрази?.. Конечно, я мальчишка ещё, чтобы увереность свою гласить в массы, но...