Воззрения Хакуина на коан и нэмбуцу 2 страница
— Если и вправду есть дзэн, почему бы тебе не открыть его секрет для меня? Иначе я скажу, что все это — лишь надувательство, — не отступал от своего Цин-юань.
Ли же вразумлял его:
— Настанет день, когда ты поймешь все, что случилось сейчас с тобой и со мной.
Когда Фа-янь оставил Дайбин, Цин-юань ушел от него и провел лето в Цзиншани, где близко познакомился с Лин-юанем. Теперь Цин-юань обратился за советом к нему:
— Недавно я узнал об одном мастере в городе, чьи речи больше соответствуют моему пониманию. Может быть, мне отправиться к нему?
Однако Лин-юань убеждал его возвратиться к Фа-яню — лучшему наставнику дзэн в те дни, — добавляя, что те, чьи речи кажутся ему более понятными, — всего лишь учителя философии, а не подлинные мастера дзэн.
Цин-юань последовал совету своего друга и вернулся к предыдущему мастеру. Однажды холодной ночью он сидел один и пытался найти в золе хоть какой-нибудь тлеющий уголек. Ему посчастливилось в толще золы выкопать крошечный уголек величиной с горошину. Тогда он подумал, что и истина дзэн так вот открывается тому, кто неустанно копает до самого основания сознания, лежащего в его глубине. Он взял со своего стола историю дзэн, известную как Передана Светильника, и взгляд его упал на историю о По-цзао-до («разбитая жаровня»).[105] Именно этот рассказ открыл его духовное око — в нем вспыхнуло сатори. Ниже приводится стихотворение, сочиненное им впоследствии:
Птицы щебечут в лесах;
Укрывшись плащом от стужи, всю ночь просидел
я один.
Крошечный живой уголек, погребенный в золе, говорит
о тайне жизни;
Жаровня разбивается на куски, когда дух открывает
путь возвращения.
Сияет раскрытая истина, но люди не видят
ее смятенным своим умом;
Как ни проста мелодия, кто же ее оценит?
Размышляю об этом, память жить во мне долго будет;
Широко открыты врата, но как одиноко здесь!
История По-цзао-до, упоминаемая в тексте, такова. По-цзао-до — имя, данное Хуэй-анем одному из своих учеников из Сунъюэ. Буквально оно означает «разбитая жаровня, рассыпавшаяся на части», что связано со случаем из жизни одного безымянного мастера дзэн, который благодаря этому стал известен.
В одной из деревень области Сунъюэ находилось святилище, где была установлена жаровня. Эта жаровня являлась объектом культа для окрестных сельских жителей, которые зажаривали в ней множество живых существ для жертвоприношений.
Этот безымянный мастер однажды посетил святилище в сопровождении своих учеников. Он трижды ударил по жаровне своим посохом, приговаривая: «Ах ты, дряхлая жаровня, да ты просто груда кирпича и глины! Да где твоя святость? Где твой дух? А ведь все требуешь, чтобы множество существ жарились в тебе ради жертвы!» С этими словами мастер ударил по жаровне еще три раза. Она накренилась и, упав на землю, разлетелась на куски.
Вдруг через какое-то время неизвестно откуда явился человек в голубом платье и в высоком головном уборе. Он склонился в низком почтительном поклоне перед мастером. На вопрос мастера, кто он, явившийся ответил:
— Я дух жаровни, стоявшей в святилище. Долгие годы провел я здесь в заключении из-за предыдущей кармы. Внимая вашей проповеди о нерождении, я освободился от уз и рожден ныне на небесах. Я явился, чтобы выразить вам свою благодарность.
— Нерожденность суть изначальная природа твоего существа. Не было нужды в моих проповедях, — ответил мастер.
Небесное существо поклонилось и исчезло.
Позднее монахи, сопровождавшие мастера, и другие люди спрашивали:
— Мы провели с вами много времени, но никогда не удостаивались ваших личных бесед о Дхарме. Что за наставления получил от вас дух жаровни — столь действенные, что они позволили ему тут же родиться на небесах?
— Я сказал ему лишь то, что он — не более чем груда кирпича и глины; я не имел других наставлений, предназначенных именно для него.
Монахи-прислужники и другие монахи стояли неподвижно, не произнося ни слова. Мастер добавил:
— Вы понимаете?
Старший служитель монастыря ответил за всех:
— Нет.
— Изначальная природа всех существ — почему вы не понимаете этого? — продолжал мастер.
Все монахи склонились в поклоне перед мастером, который воскликнул:
— Она упала, она упала! Разбилась на части, разбилась на части![106]
Вэнь-чжунь из Лэтаня (1061—1115) с юности посвятил себя изучению буддийской философии, но позже оставил свои занятия, поскольку это его не слишком увлекало. Затем он занялся изучением дзэн и отправился на юг, где много лет оставался с Чжэнь-жу из Вэйшаня. Шли годы, однако он не продвигался вперед в своих занятиях. Тогда он отправился к Чжэнь-цзину из Цзюфэна — другому значительному мастеру дзэн того времени.
Цзин спросил его:
— Из какого города ты родом?
— Из Синъюань-фу.
— А сейчас откуда ты пришел?
— Из Дайяна.
— Где провел ты лето?
— В Вэйшане.
Цзин протянул руку со словами:
— Как это выходит, что моя рука так похожа на руку Будды?
Чжунь онемел, не находя ответа.
— До сих пор ты довольно легко и блестяще отвечал на мои вопросы. Стоило заговорить о Будде — и ты умолк. В чем проблема? — насмешливо поинтересовался мастер.
Чжунь признался, что не понимает.
— Все совершенно открыто и находится прямо перед тобой, какой тебе еще нужен наставник?
Десять лет оставался Чжунь со своим мастером Чжэнь-цзином, повсюду следуя за ним. Цзин был неразговорчивым учителем и никому не давал наставлений, хотя число его учеников постоянно росло. Когда бы ни входил монах в его комнату за советом, мастер неизменно закрывал глаза, сидя на коленях и не произнося ни слова. Если же мастер видел, что кто-то направляется к нему, он тут же вставал и шел в сад, где помогал садовникам рыхлить землю. Таков был его обычный способ обращения с учениками. Вэнь-чжунь говаривал своему другу Гуну: «Разве наш мастер не желает наставлять своих последователей в Дхарме? Трудно понять его».
Однажды Вэнь-чжунь собрался постирать свою одежду. Отодвинув запруду палкой, он приступил к стирке, как вдруг сознание его пробудилось в сатори. Он бросился стремглав к мастеру и спешно поведал о происшедшем с ним. Мастер же лишь холодно упрекнул его: «Почему ты ведешь себя столь непристойно?»
Кэ-цинь Фо-гуо1 (умер в 1135 г.) родился в конфуцианской семье. В молодости он жадно поглощал классические тексты. Однажды он отправился в буддийский монастырь, где ему довелось познакомиться с буддийскими трудами. У него возникло ощущение, будто он вспомнил что-то давно забытое. «Должно быть, в предыдущей жизни я был монахом», — подумал он.
Позже он принял обеты буддийского монаха и полностью посвятил себя изучению буддийской философии. Однажды он тяжело заболел и был почти при смерти. И тогда он подумал так: «Согласно учению Будд, правильный путь к достижению нирваны не может быть найден в словах и голых логических рассуждениях. Я искал его в звуках и формах и потому заслуживаю смерти». Оправившись от недуга, Фо-гуо отказался от своего прежнего метода и отправился к мастеру дзэн по имени Чжэнь-цзюэ Шэн. Наставления Шэна заключались в том, что он пронзал ножом свою руку, говоря, что каждая капля крови стекает из Цаоци. В Цаоци жил шестой патриарх Хуэй-нэн, там же он основал свою школу; слова Шэна указывали на то, что стремящийся стяжать истину дзэн должен отдать свою жизнь ради этого.
Вдохновленный этим, Фо-гуо посетил многих мастеров дзэн. Все они высоко оценивали его достижения, а некоторые даже думали, что он будет основателем новой линии в школе Риндзая (Линь-цзи). В конце концов Фо-гуо пришел к Фа-яню из монастыря Уцзу, который, однако, не одобрил его взглядов на дзэн. Фо-гуо же полагал, что Фа-янь намеренно про-
* Сюй чжуань, XXV. Он больше известен как автор Би-янъ-лу. Его почетный титул — Юань-у Чань-ши, то есть «мастер дзэн совершенного просветления».
тиворечит ему. Высказав свое неудовольствие в весьма резком тоне, он собирался уже покинуть Фа-яня, когда последний сказал: «Подожди, пока не заболеешь серьезно, тогда ты вспомнишь меня».
Будучи в Цзиньшани, Фо-гуо подхватил лихорадку, от которой ужасно страдал. Он старался справиться с ней, черпая силы в своем опыте дзэн, но это не приносило облегчения. Тогда-то он и вспомнил пророческое предостережение Фа-яня. Почувствовав себя лучше, он тут же отправился в монастырь Уцзу. Фа-янь был рад возвращению раскаявшегося ученика. Немного спустя у Яня был посетитель, который, исполнив свою официальную миссию, возвращался в столицу. На его вопрос об учении дзэн Фа-янь ответил: «Известно ли вам одно романтическое стихотворение, последние строфы которого напоминают нам о дзэн? Они звучат так:
То и дело она зовет служанку — к чему так часто?
Ведь просьб у нее нет.
Только одно: быть может, возлюбленный голос
ее услышит».
Когда мастер дочитал стихотворение, молодой чиновник произнес:
— Да, да, мастер.
Мастер же посоветовал ему серьезно поразмышлять об услышанном,
Фо-гуо в это время отсутствовал. Когда он вернулся и услышал об этой беседе, он обратился к мастеру:
— Мне говорили, что вы читали романтические стихи молодому гостю в мое отсутствие, понял ли он?
— Он узнает голос.
— Там говорится о том, что «возлюбленный голос ее услышит»; если же молодой человек услышал голос, что с ним не так?
Вместо прямого ответа, мастер неожиданно спросил:
— Каков смысл прихода патриарха с Запада? Кипарис во дворе. Как же так?
И при этих словах духовный глаз Фо-гуо сразу же раскрылся для истины дзэн. Он выскочил из комнаты и увидел петуха, бьющего крыльями на ограде и издающего радостный крик.
— Это ли не голос? — воскликнул он. Потом он сложил следующую гатху:[107]
Золотая утка за парчовою завесой уж больше
не курится ароматом;
Средь музыки и пения хмельным уходит он,
опершись на друзей:
Счастливое событие в жизни влюбленного юноши,
Одной любимой позволено узнать об этом.
Мастер Фа-янь добавил к этому:
— Великое дело жизни, побудившее будд и патриархов явиться среди нас, не для слабых характеров и низших существ. Я рад, что помощь моя доставила тебе радость.
Хуэй-цинь Фо-цзянь[108] из Дайбина в течение многих лет изучал дзэн под руководством разных мастеров, а потому полагал, что достиг полного совершенства. Но Фа-янь из Уцзушани отказался подтвердить истинность его понимания, что сильно обидело Фо- цзяня. Он ушел от мастера вместе со своим другом Фо-гуо. Последний все же вернулся в Уцзу и достиг
реализации. Фо-цзянь спустя какое-то время тоже вернулся, собирясь вскоре отправиться в другое место. Фо-гуо же советовал ему остаться с мастером, говоря:
— Мы были в разлуке с тобой больше месяца. Как ты думаешь, изменился ли я со времени нашей последней встречи?
— Это-то меня и смущает, — ответил Фо-цзянь.
А дело все в том, что, вернувшись к мастеру,
Фо-гуо, как уже говорилось выше, быстро достиг сатори. Это событие, происшедшее в тот месяц, когда друзья были разлучены, повлекло за собой такую перемену в духовной жизни Фо-гуо, что Цзянь находился в полном недоумении относительно причины и смысла этой трансформации.
Фо-цзянь решил остаться в Уцзушани со своим старым мастером Фа-янем и добрым другом Фо-гуо. Однажды Фа-янь упомянул «мондо» между Чжао- чжоу и неким монахом:
«Монах спросил:
— Каков Ваш способ обучения?
— Я глухой. Говори, пожалуйста, погромче, — попросил Чжао.
Монах повторил вопрос. На что Чжао сказал:
— Ты спрашиваешь меня о моем методе обучения, а я вот уже выяснил, в чем заключается твой».
Это мондо и стало последним толчком, открывшим ум Фо-цзяня к сатори. Встретив мастера, он спросил:
— Молю, укажите мне, в чем последняя истина дзэн?
— Мир множественностей отмечен печатью Одного, — ответил мастер.
Цзянь с поклоном удалился.
Позднее, когда Фо-гуо и Фо-цзянь беседовали о дзэн, они вспомнили историю о том, как Дун-сы
спрашивал Ян-шаня о ярком камне из моря Чжэнь.1 Когда беседа дошла до слов «не мог выдвинуть разумных доводов», Фо-гуо удивился: «Раз уже сказано, что камень в руках, — откуда эти речи об отсутствии слов и доводов?» В этот день Фо-цзянь не нашелся, что ответить. Однако на следующий он сказал так: «Дун-сы желал иметь именно камень, а не что- нибудь другое, а Ян-шань только плел старые корзинки». Фо-гуо согласился с ним, но посоветовал поговорить с мастером.
Когда Фо-цзянь пришел в комнату мастера и уже собрался было обратиться к нему, мастер набросился на того с попреками. Бедняга был ошеломлен и в смятении покинул комнату мастера. Вернувшись к себе, он заперся в комнате, до глубины души возмущенный обращением мастера.
Фо-гуо, узнав о случившемся с другом, отправился проведать его. Постучал в дверь.
— Кто это?— раздался голос Цзяня.
Узнав друга, он впустил его. С самым невинным видом Фо-гуо спросил товарища:
— Ты видел мастера? Как вы побеседовали?
Цзянь же принялся упрекать друга:
— Это все из-за тебя. По твоему совету я остался здесь, и что из этого вышло? Наш мастер только обругал меня.
Гуо от души рассмеялся и наконец сказал:
— Ты помнишь, что ты говорил мне недавно?
— Что ты имеешь в виду? — отозвался раздраженно Цзянь.
— Не говорил ли ты, что в то время как Дун-сы желал иметь камень и ничто другое, Ян-шань только плел старые корзинки.
Услышав свое же утверждение из уст друга, Цзянь сразу ухватил суть. Тогда Фо-гуо и Цзянь отправились к мастеру, который при их приближении лишь кратко отметил:
— О брат Цзянь, на этот раз ты получил это!
Фо-дэн Шоу-сюнь (1079—1134)[109] приступил к занятиям дзэн под руководством Гуан-цзянь Ина. Затем он отправился в Дайбин, где пребывал в то время Фо-цзянь. Шоу-сюню все не удавалось ухватить суть дзэн. Он наложил печать на свое ложе, дав такой обет: «До тех пор пока я не постигну истины дзэн в этой жизни, это ложе не будет расстелено и не даст моему телу отдыха». Днем он сидел в медитации, ночь проводил стоя. Он отдался дзэн со страстью, граничащей с отчаянием. Так прошло семь недель. Однажды Фо-цзянь произнес проповедь, в которой были такие слова: «Мир множественностей отмечен
печатью Одного». Эти слова открыли духовный глаз Шоу-сюня. Фо-цзянь же отметил: «Жаль, что этот лунатик унес с собой камень, излучающий свет!»
Затем он обратился к Сюню:
— Лин-юнь говорил: «С тех пор как я увидел персики в цвету, сомнение ни разу не приходило ко мне». Что же это такое, когда никто и ни в чем не питает сомнений?
— Не говори, что Лин-юня не посещают сомнения. На самом деле сомнению и теперь невозможно нигде появиться, — ответил Сюнь.
— Сюань-ша критиковал Лин-юня, говоря: «С тобой все в порядке в доступной тебе мере, но ты не достиг подлинного проникновения». Ответь мне теперь: где это непроницаемое? — спросил Цзянь.
— Глубже всего чувствую я вашу бабушкину доброту.
Цзянь одобрил это последнее замечание. Сюнь же
позже произнес следующие стихи:
Весь день, не поднимая головы, смотрел он в небеса.
Увидев персики в цвету, впервые брови приподнял:
Однако помни, мир еще опутан сетью;
Только прорвавшись через последние врата,
найдешь истинный покой.
Юань-у Фо-гуо, прослышав об этом, все же сомневался в достижении Шоу-сюня. Он захотел подвергнуть Сюня испытанию, чтобы лично убедиться в подлинности его опыта. Он предложил ему прогуляться вместе в горы. Когда они дошли до глубокого пруда, Фо-гуо довольно грубо толкнул своего спутника в воду и в то же время спросил:
— Что ты скажешь о Ню-тоу до того момента, как он увидел четвертого патриарха?[110]
— Глубок пруд, много в нем рыбы.
— Что после встречи?
— Высокое дерево приглашает ветры.
— Что, когда он и видим, и не видим?
— Вытянутые ноги суть ноги согнутые.
Это испытание полностью удовлетворило Фо-гуо, который, таким образом, стал отчасти крестным отцом Шоу-сюня.
Очерк второй
ТАЙНОЕ ПОСЛАНИЕ БОДХИДХАРМЫ,[111] ИЛИ СОДЕРЖАНИЕ ОПЫТА ДЗЭН
«В чем смысл прихода Бодхидхармы с Запада?» Этот вопрос, очень часто задаваемый мастерами дзэн, составляет один из важнейших предметов изучения дзэн. Однако данный вопрос отнюдь не связан с прибытием в Китай Бодхидхармы, то есть не связан с историческим значением его для китайского буддизма.
Как повествуется в дзэнских хрониках, Бодхид- харма высадился на южном побережье Китая в первый год Пу-тун (520 г. н. э.). Но вопрос о его прибытии не имеет никакого отношения к этим историческим подробностям. Ведь дзэн превосходит пространствен
но-временные условия и, естественно, возвышается над историческими фактами. Его последователи — особая общность трансценденталистов. Спрашивая о первом приходе Бодхидхармы в Китай, они стремятся проникнуть в глубинный смысл его учения, — если таковой вообще существует, — учения, которое, как они полагают, он духовно передал своим ученикам. В Китае было немало иностранных учителей буддизма и ученых, пришедших в эту страну до Бодхидхармы, и все они считались благочестивыми и начитанными. Они перевели множество буддийских текстов на китайский язык. Некоторые из них были опытными адептами медитации, силой которой совершали чудесные деяния, подчиняя себе невидимых духов, населявших Китай в те далекие времена. Не будь у Бодхидхармы четко определенной цели, отличавшей его от его многочисленных предшественников, не было бы ему нужды появляться среди них. Какова была миссия, которую намеревался он исполнить среди народов Дальнего Востока?
Он не делал никаких открытых заявлений относительно своей миссии. Как свидетельствует историческая традиция, он просто исчез из мира — исчез на девять долгих лет, проведя их в полном уединении на горе Суншань, что в царстве Вэй. Если у него и было какое-то послание к буддистам Китая об истине буддизма, оно должно было быть чем-то совершенно уникальным, необычным. В чем смысл его упорного и длительного затворничества? Что означало его молчаливое учение?
Возможно, когда это станет ясным, буддизм откроет глубоко скрытое сокровище, не поддающееся ни словесным описаниям, ни логическому анализу. Вопрос о смысле прихода Бодхидхармы с Запада непосредственно указывает на присутствие истины, мистически сокрытой в глубине всей системы буддизма. Проблема сводится к поиску сущности буддизма, как ее понимал первый патриарх дзэн. Существует ли в буддизме нечто такое, что не могло быть выражено и объяснено в канонических писаниях, собранных в «Трех корзинах» (Трипитака) и разбитых на девять или двенадцать разделов? Короче говоря, в чем истина дзэн? Все ответы, которые могут быть получены на этот наиважнейший вопрос, суть различные пути к высшей, окончательной истине.
Насколько можно судить по дошедшим до нас историческим записям, этот вопрос, по-видимому, впервые был поднят во второй половине седьмого века, то есть через сто пятьдесят лет после прихода Бод- хидхармы. Однако идея, легшая в его основу, должно быть, вызревала и раньше. Когда Хуэй-нэн, шестой патриарх, основал то, что может быть названо исконной, собственно китайской школой дзэн, отличавшейся от индийского дзэн первого патриарха, китайские буддисты наверняка уже осознали всю важность духовного послания патриархов дзэн. С тех пор вопрос о смысле прихода первого патриарха с Запада естественным образом стал одним из самых значимых предметов обсуждения среди последователей дзэн.
Как свидетельствует Передача Светильника, первыми вопрос о смысле прихода Дхармы в Китай задали Дань-жань и Хуай-жан. Последний, придя к национальному наставнику Хуэй-аню (это происходило где-то во второй половине седьмого века), спросил:
— В чем смысл прихода первого патриарха с Запада?
— Почему ты не спрашиваешь о своем сознании? — ответил учитель.
— Что есть наше собственное сознание, господин?
— Ты должен созерцать работу, делаемую втайне.
— Что есть работа, делаемая втайне?
Учитель просто открыл и закрыл глаза, не вдаваясь в словесные объяснения.
Возможно, следующим вопрошателем, занесенным в анналы, был некий монах, живший в начале восьмого века. Он пришел к Сюань-су из Хаолиня и задал этот главный вопрос дзэн, на который мастер ответил: «Когда ты понимаешь — оно не понято; когда же ты сомневаешься — не подвержено сомнению». В другой раз мастер ответил так: «Это то, что не может быть ни понято, ни подвержено сомнению; и вновь — ни подвержено сомнению, ни понято».
Как и в других случаях, бесконечное разнообразие ответов, даваемых мастерами на этот вопрос, столь велико, что грозит совершенно сбить с толку начинающего, доведенного до полной растерянности, который уже не надеется выбраться из этого лабиринта мысли и достичь сути. И самое ужасное — чем чаще задавался вопрос, тем разнообразнее становились ответы, и ни один мастер не повторял другого, по крайней мере в словесных выражениях. Не поступай они так, возможно, дзэн давно прекратил бы свое существование. Вместе с тем оригинальность и индивидуальность мастеров вместо того чтобы внести окончательную ясность в предмет, служили лишь его крайнему усложнению.
Если же задаться целью тщательно изучить все ответы, то обнаружится, что все их можно распределить под несколькими заголовками или рубриками. Эта классификация, конечно, не означает приведения непостижимого к менее непостижимому, но она может помочь изучающему дзэн — пусть приблизительно и только отчасти — подобрать своего рода ключи к пониманию послания дзэн. Нижеследующее и является моей несовершенной попыткой установить некоторые ориентиры, или указатели, на этом трудном пути изучения дзэн.
1. Случаи, в которых используются находящиеся рядом предметы. В момент вопрошания мастер может заниматься каким-то делом, просто смотреть в окно, спокойно сидеть в медитации. Тогда его ответ отсылает к предмету, связанному с его занятием. В таких случаях, что бы он ни сказал, это не является абстрактным утверждением по поводу предмета, намеренно выбранного для иллюстрации его мысли.
Так, например, Вэй-шань, отвечая Ян-шаню, сказал: «Что за чудный светильник!» Возможно, в этот момент он смотрел на светильник или же последний стоял неподалеку, и мастеру показалось удобным именно его упомянуть в связи с актуальной на тот момент темой. В другой ситуации его ответ на тот же вопрос был бы иным: наверняка он нашел бы другой адекватный и более уместный способ демонстрации дзэн. В этом отличие дзэн от концептуальной аргументации философов.
Чжао-чжоу ответил так: «Кипарис во дворе»; Фэнь-ян Шань-чжао: «Как хорошо охлаждает этот веер из голубого шелка!» Подобные ответы бросают серьезный вызов нашей способности воображения. Связь между приходом патриарха дзэн в Китай и такими предметами, как светильник, кипарис, шелковый веер кажется весьма далекой. Но именно эту связь и должен обнаружить ученик дзэн. Согласно мастерам, поняв «кипарис во дворе», поймешь и смысл дзэн- буддизма, а когда поймешь смысл дзэн-буддизма, все прочее станет понятным: все богатое разнообразие ответов, приводимых далее, станет более или менее ясным. Одна нить проходит через сто восемь бусин на четках.
2. Случаи, когда высказываются определенные суждения о самом вопросе или о состоянии спрашивающего.
Да-мэй Фа-чжан ответил со всей определенностью: «Нет никакого смысла в его приходе с Запада».
Му-чжоу Цзун: «У меня нет ответа».
Лян-шань Юань-гуань: «Не болтай ерунды».
Цзю-фэн Пу-мань: «Что толку спрашивать других?»
Бао-мин Дао-чэн: «Я никогда не бывал в западном мире».
Нань-юэ Сы: «А вот еще один идет той же старой дорогой».
Бэнь-цзюэ Шоу-и: «Это подобно торговле водой на берегу реки».
Бао-нэн Жэнь-ян: «Это все равно что к снегу добавить мороз».
Лун-я Чжу-дун: «На этот вопрос труднее всего ответить».
Ши -тоу Си-цянь: «Спроси столб, стоящий вон там». Видя же полное непонимание со стороны спрашивавшего монаха, он добавил: «Мое невежество еще хуже твоего».
Цзин-шань Дао-цинь: «Твой вопрос не относится к сути». На вопрос же монаха, как следует спрашивать, мастер следующим образом навел его на суть: «Я скажу тебе, когда умру».
Не могу не процитировать Линь-цзи, известного грубостью и прямотой своего обращения с монахами, а также своим возгласом «Кац!». В этом вопросе он проявил необычайную для себя «рассудительность». На вопрос о смысле прихода патриарха с Запада он ответил:
— Будь в том хоть какой-то смысл, никто не смог бы спасти даже его самого.
— Если не было смысла, что же это за истина, которую, как говорят, обрел с помощью Бодхидахармы второй патриарх?
— То, что называют «обретением», — парировал мастер, — в действительности есть «не-обретение».
— Если это так, каков смысл «не-обретения»?
— Именно потому, что твое сознание вечно устремляется за всякой вещью, которая появляется перед ним, и не знает, где остановиться, патриарх объявил тебя глупым искателем чужой головы, которую ты желаешь поместить поверх своей собственной. Если же ты, не откладывая, обратишь свой свет внутрь себя, поразмыслишь и перестанешь искать внешние вещи, тогда ты осознаешь, что твое собственное сознание не отличается от сознания Будд и патриархов. Придя таким образом в состояние недеяния, ты, как тебе и сказано, обретешь истину, — сказал Линь- цзи.
3. Случаи, в которых мастера обращаются к «прямому действию». С данным вопросом это случалось не так уж часто, хотя использование прямого действия — довольно обычное дело в демонстрации дзэн- буддизма со времен Ма-цзу, история которого приводится ниже.
Ма-цзу был одним из величайших мастеров в истории дзэн, и фактически именно благодаря его мастерскому способу выражения дзэн последний был признан великой духовной силой в Китае.
Когда Шуэй-лао спросил Ма-цзу о смысле прихода Бодхидхармы с Запада, Ма-цзу тут же повалил любопытного на землю сильным ударом в грудь. Это-то и пробудило Шуэй-лао к реализации истины буддизма. Поднявшись на ноги, он, хлопая в ладоши и громко хохоча, воскликнул: «До чего странно! Очень странно! Все бесчисленные самадхи и все неописуемые религиозные истины ясны — теперь я знаю их все от начала и до конца, даже если они раскрываются на кончике волоска».
С этими словами он поклонился и тихо удалился.
4. Случаи, когда мастер или монах производят ка- кое-нибудь действие. Это один из излюбленных приемов мастера, и не трудно понять, почему. Поскольку дзэн не может быть объяснен в словах, следует прибегнуть к действию или к жесту,[112] дабы приблизить истину к ученику. Дзэн есть истина жизни, поэтому для своего самовыражения он употребляет нечто более близкое и непосредственное, чем слова, — то, что можно найти в движении, символизирующем жизнь в ее текучести. Можно прибегнуть и к словам, но эти слова будут предназначены для выражения не идей, а некоей живой, действующей сущности. Этим объясняются в равной мере ответы-действия и ответы-вос- клицания, или возгласы.
Когда Сюэ-фэн и Сюань-ша чинили изгородь, Ша спросил:
— Каков смысл прихода Дхармы с Запада?
Фэн тряхнул изгородь.
— К чему столько шума? — спросил Ша.
— А как еще с тобой обходиться?
— Будь добр, передай мне лше-moy,[113] — промолвил Сюань-ша.
Тоу-цзы Да-тун, встретив мастера Цуй-вэя в зале Дхармы, спросил его о смысле прихода патриарха из Индии. Цуй-вэй отвернулся. Однако Да-тун желал получить ясные наставления и поэтому Цуй-вэй сказал: «Ты желаешь еще пригоршню грязи на свою голову?» — имея в виду, что спрашивающий уже искупался в грязи, хоть и не догадывался об этом. Когда Цуй-вэй отвернулся, это и был ответ на вопрос; будь духовное око Да-туна открыто, он узрел бы смысл без дальнейших разъяснений. Ему это не удалось, что и вызвало упрек мастера, который, впрочем, не следует понимать как подразумевающий какую-то недоброжелательность или желание оскорбить.
Во всех мондо, как и в других формах дзэнского общения, между мастером и учеником существуют совершенная искренность и доверие. Слова часто могут быть грубыми, но таков обычный способ выражения у мастеров дзэн, которые желают только одного — привлечь такие души, которые не сломаются под бременем дисциплины. Дзэн — отнюдь не демократическая религия. По сути, он обращен к элите.
К Сян-яню пришел монах от Вай-шаня. Сян-янь спросил его:
— Один монах спросил как-то Вэй-шаня о смысле прихода патриарха в Китай, в ответ Вэй-шань поднял свой хоссу. Как ты понимаешь этот жест Вэй-шаня?
— Идея мастера — прояснить сознание вместе с материей, раскрыть истину посредством объективной реальности, — ответил монах.
— Твое понимание, — заявил мастер, — само по себе удовлетворительно. Но зачем так спешно теоретизировать?
Монах вернул мастеру его вопрос:
— Каково твое понимание?
Как и Вэй-шань, Сян-янь поднял свой хоссу.
В другой раз в ответ на вопрос о приходе Бодхид- хармы Сян-янь положил руку в карман, когда же он достал ее оттуда, она была сжата в кулак. Он раскрыл его, как если бы держал что-то, предназначенное спрашивавшему. Последний встал на колени и простер обе руки в позе принятия. «Что это?» — спросил Сян-янь. Монах не ответил.
Этот же Сян-янь является автором хорошо известного коана о человеке на дереве. Коан звучит так: «Это подобно человеку, висящему над пропастью в тысячу футов глубиной: он висит, держась зубами за ветку, ноги его не касаются земли, рукам не за что ухватиться. Представьте, что к нему подходит некто и спрашивает: „Каков смысл прихода первого патриарха с Запада?” Если этот человек откроет рот для ответа, то он упадет и погибнет, если не ответит — обидит спрашивающего пренебрежением. Как ему поступить в это критическое мгновение?»