Автономность, независимость от культуры и среды, воля и активность 15 страница

Другая характерная черта процесса труда заключается в том, что он со­вершается в условиях совместной, кол­лективной деятельности, так что человек вступает в этом процессе не только в оп­ределенные отношения к природе, но и к другим людям — членам данного обще­ства. Только через отношения к другим людям человек относится и к самой приро­де. Значит, труд выступает с самого начала как процесс, опосредствованный орудием (в широком смысле) и вместе с тем опосредствованный общественно.

Употребление человеком орудий так­же имеет естественную историю своего подготовления. Уже у некоторых живот­ных существуют, как мы знаем, зачатки орудийной деятельности в форме употреб­ления внешних средств, с помощью которых они осуществляют отдельные опера­ции (например, употребление палки у че­ловекообразных обезьян). Эти внешние средства — "орудия" животных, — однако, качественно отличны от истинных орудий человека — орудий труда.

Различие между ними состоит вовсе не в том, что животные употребляют свои "орудия" в более редких случаях, чем пер­вобытные люди. Их различие еще менее может сводиться к различиям в их внеш­ней форме. Действительное отличие чело­веческих орудий от "орудий" животных мы можем вскрыть, лишь обратившись к объективному рассмотрению самой той деятельности, в которую они включены.

Как бы ни была сложна "орудийная" деятельность животных, она никогда не имеет характера общественного процесса, она не совершается коллективно и не опре­деляет собой отношений общения осуще­ствляющих ее индивидов. Как бы, с другой стороны, ни было сложно инстинктивное общение между собой индивидов, составля­ющих животное сообщество, оно никогда не строится на основе их "производственной" деятельности, не зависит от нее, ею не

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 188—189.

2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 491.

опосредствовано.

В противоположность этому человечес­кий труд является деятельностью изна­чально общественной, основанной на сотрудничестве индивидов, предполагающем хотя бы зачаточное техническое разделение трудовых функций; труд, следователь­но, есть процесс воздействия на природу, связывающий между собой его участников, опосредствующий их общение. "В произ­водстве, — говорит Маркс, — люди вступа­ют в отношение не только к природе. Они не могут производить, не соединяясь изве­стным образом для совместной деятельности и для взаимного обмена своей деятельностью.

Чтобы производить, люди вступают в определенные связи и отноше­ния, и только в рамках этих общественных связей и отношений существует их отноше­ние к природе, имеет место производство"1.

Чтобы уяснить себе конкретное значе­ние этого факта для развития человечес­кой психики, достаточно проанализировать то, как меняется строение деятельности, когда она совершается в условиях коллек­тивного труда.

Уже в самую раннюю пору развития человеческого общества неизбежно возни­кает разделение прежде единого процесса деятельности между отдельными участни­ками производства. Первоначально это разделение имеет, по-видимому, случайный и непостоянный характер. В ходе даль­нейшего развития оно оформляется уже в виде примитивного технического разделения труда.

На долю одних индивидов выпадает теперь, например, поддержание огня и обработка на нем пищи, на долю других — добывание самой пищи. Одни участники коллективной охоты выполняют функцию преследования дичи, другие — функцию поджидания ее в засаде и нападения.

Это ведет к решительному, коренному изменению самого строения деятельности индивидов — участников трудового про­цесса.

Выше мы видели, что всякая деятель­ность, осуществляющая непосредственно биологические, инстинктивные отношения животных к окружающей их природе, характеризуется тем, что она всегда на­правлена на предметы биологической по­требности и побуждается этими предме­тами. У животных не существует деятель­ности, которая не отвечала бы той или другой прямой биологической потребности, которая не вызывалась бы воздействием, имеющим для животного биологический смысл — смысл предмета, удовлетво­ряющего данную его потребность, и кото­рая не была бы направлена своим после­дним звеном непосредственно на этот пред­мет. У животных, как мы уже говорили, предмет их деятельности и ее биологичес­кий мотив всегда слиты, всегда совпадают между собой.

Рассмотрим теперь с этой точки зре­ния принципиальное строение деятельно­сти индивида в условиях коллективного трудового процесса. Когда данный член коллектива осуществляет свою трудовую деятельность, то он также делает это для удовлетворения одной из своих потребно­стей. Так, например, деятельность загон­щика, участника первобытной коллектив­ной охоты, побуждается потребностью в пище или, может быть, потребностью в одежде, которой служит для него шкура убитого животного. На что, однако, непос­редственно направлена его деятельность? Она может быть направлена, например, на то, чтобы спугнуть стадо животных и на­править его в сторону других охотников, скрывающихся в засаде. Это, собственно, и есть то, что должно быть результатом деятельности данного человека. На этом деятельность данного отдельного участни­ка охоты прекращается. Остальное до­вершают другие участники охоты. Понят­но, что этот результат — спугивание дичи и т. д. — сам по себе не приводит и не может привести к удовлетворению по­требности загонщика в пище, шкуре животного и пр. То, на что направлены данные процессы его деятельности, следо­вательно, не совпадает с тем, что их по­буждает, т. е. не совпадает с мотивом его деятельности: то и другое здесь разделе­но между собой. Такие процессы, предмет и мотив которых не совпадают между собой, мы будем называть действиями. Можно сказать, например, что деятель­ность загонщика — охота, спугивание же дичи — его действие.

Как же возможно рождение действия, т. е. разделение предмета деятельности и ее мотива? Очевидно, оно становится воз­можным только в условиях совместного, коллективного процесса воздействия на природу. Продукт этого процесса, в целом отвечающий потребности коллектива, при­водит также к удовлетворению потребнос­ти и отдельного индивида, хотя сам он может и не осуществлять тех конечных операций (например, прямого нападения на добычу и ее умерщвления), которые уже непосредственно ведут к овладению пред­метом данной потребности.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 6. С. 441.

Генетически (т. е. по своему происхождению) разделе­ние предмета и мотива индивидуальной деятельности есть результат происходяще­го вычленения из прежде сложной и мно­гофазной, но единой деятельности отдель­ных операций. Эти-то отдельные операции, исчерпывая теперь содержание данной де­ятельности индивида, и превращаются в самостоятельное для него действие, хотя по отношению к коллективному трудово­му процессу в целом они продолжают, конечно, оставаться лишь одним из част­ных его звеньев.

Естественными предпосылками этого вычленения отдельных операций и приобретения ими в индивидуальной деятельности известной самостоятельности являются, по-видимому, два следующих главных (хотя и не единственных) момента. Один из них — это нередко совместный характер инстинктивной деятельности и наличие примитивной "иерархии" отно­шений между особями, наблюдаемой в со­обществах высших животных, например, у обезьян. Другой важнейший момент — это выделение в деятельности животных, еще продолжающей сохранять всю свою цельность, двух различных фаз — фазы подготовления и фазы осуществления, которые могут значительно отодвигаться друг от друга во времени.

Так, например, опыты показывают, что вынужденный перерыв деятельности на одной из ее фаз позволяет отсрочить дальнейшую реак­цию животных лишь весьма незначи­тельно, в то время как перерыв между фазами дает у того же самого животного отсрочку, в десятки и даже сотни раз большую (опыты А.В. Запорожца).

Однако, несмотря на наличие несомнен­ной генетической связи между двухфазной интеллектуальной деятельностью высших животных и деятельностью отдельного че­ловека, входящей в коллективный трудо­вой процесс в качестве одного из его звень­ев, между ними существует и огромное различие. Оно коренится в различии тех объективных связей и отношений, которые лежат в их основе, которым они отвечают и которые отражаются в психике действу­ющих индивидов.

Особенность двухфазной интеллекту­альной деятельности животных состоит, как мы видели, в том, что связь между собой обеих (или даже нескольких) фаз определяется физическими, вещными свя­зями и соотношениями — пространствен­ными, временными, механическими. В ес­тественных условиях существования животных это к тому же всегда природ­ные, естественные связи и соотношения. Психика высших животных соответствен­но и характеризуется способностью отра­жения этих вещных, естественных связей и соотношений.

Когда животное, совершая обходный путь, раньше удаляется от добычи и лишь затем схватывает ее, то эта сложная дея­тельность подчиняется воспринимаемым животным пространственным отношениям данной ситуации; первая часть пути — первая фаза деятельности с естественной необходимостью приводит животное к воз­можности осуществить вторую ее фазу.

Решительно другую объективную ос­нову имеет рассматриваемая нами форма деятельности человека.

Вспугивание дичи загонщиком приво­дит к удовлетворению его потребности в ней вовсе не в силу того, что таковы есте­ственные соотношения данной вещной си­туации; скорее наоборот, в нормальных случаях эти естественные соотношения таковы, что вспугивание дичи уничтожа­ет возможность овладеть ею. Что же в та­ком случае соединяет между собой непос­редственный результат этой деятельности с конечным ее результатом? Очевидно, не что иное, как то отношение данного ин­дивида к другим членам коллектива, в силу которого он и получает из их рук свою часть добычи — часть продукта со­вместной трудовой деятельности. Это от­ношение, эта связь осуществляется благо­даря деятельности других людей. Значит, именно деятельность других людей состав­ляет объективную основу специфическо­го строения деятельности человеческого индивида; значит, исторически, т. е. по способу своего возникновения, связь мо­тива с предметом действия отражает не естественные, но объективно-общественные связи и отношения.

Итак, сложная деятельность высших животных, подчиняющаяся естественным вещным связям и отношениям, превраща­ется у человека в деятельность, подчиняю­щуюся связям и отношениям изначально общественным. Это и составляет ту непос­редственную причину, благодаря которой возникает специфически человеческая форма отражения действительности — сознание человека.

Выделение действия необходимо пред­полагает возможность психического отра­жения действующим субъектом отноше­ния объективного мотива действия и его предмета. В противном случае действие невозможно, оно лишается для субъекта своего смысла. Так, если обратиться к на­шему прежнему примеру, то очевидно, что действие загонщика возможно только при условии отражения им связи между ожи­даемым результатом лично им совершае­мого действия и конечным результатом

всего процесса охоты в целом — нападе­нием из засады на убегающее животное, умерщвлением его и, наконец, его потреб­лением. Первоначально эта связь высту­пает перед человеком в своей еще чувствен­но воспринимаемой форме — в форме реальных действий других участников труда. Их действия и сообщают смысл предмету действия загонщика. Равным об­разом и наоборот: только действия загон­щика оправдывают, сообщают смысл дей­ствиям людей, поджидающих дичь в засаде, если бы не действия загонщиков, то и уст­ройство засады было бы бессмысленным, неоправданным.

Таким образом, мы снова здесь встре­чаемся с таким отношением, с такой свя­зью, которая обусловливает направление деятельности. Это отношение, однако, в корне отлично от тех отношений, которым подчиняется деятельность животных. Оно создается в совместной деятельности лю­дей и вне ее невозможно. То, на что на­правлено действие, подчиняющееся этому новому отношению, само по себе может не иметь для человека никакого прямого био­логического смысла, а иногда и противоре­чить ему. Так, например, спугивание дичи само по себе биологически бессмысленно. Оно приобретает смысл лишь в условиях коллективной трудовой деятельности. Эти условия и сообщают действию человечес­кий разумный смысл.

Таким образом, вместе с рождением действия, этой главной "единицы" деятель­ности человека, возникает и основная, об­щественная по своей природе "единица" человеческой психики — разумный смысл для человека того, на что направлена его активность.

На этом необходимо остановиться спе­циально, ибо это есть весьма важный пункт для конкретно-психологического понима­ния генезиса сознания. Поясним нашу мысль еще раз.

Когда паук устремляется в направле­нии вибрирующего предмета, то его дея­тельность подчиняется естественному от­ношению, связывающему вибрацию с пищевым свойством насекомого, попада­ющего в паутину. В силу этого отноше­ния вибрация приобретает для паука био­логический смысл пищи. Хотя связь между свойством насекомого вызывать вибрацию паутины и свойством служить пищей фактически определяет деятель­ность паука, но как связь, как отношение она скрыта от него, она "не существует для него". Поэтому-то, если поднести к паутине любой вибрирующий предмет, например звучащий камертон, паук все равно устремляется к нему.

Загонщик, спугивающий дичь, также подчиняет свое действие определенной связи, определенному отношению, а имен­но отношению, связывающему между со­бой убегание добычи и последующее ее захватывание, но в основе этой связи ле­жит уже не естественное, а общественное отношение — трудовая связь загонщика с другими участниками коллективной охоты.

Как мы уже говорили, сам по себе вид дичи, конечно, еще не может побудить к спугиванию ее. Для того чтобы человек принял на себя функцию загонщика, нуж­но, чтобы его действия находились в соот­ношении, связывающем их результат с конечным результатом коллективной де­ятельности; нужно, чтобы это соотноше­ние было субъективно отражено им, чтобы оно стало "существующим для него"; нуж­но, другими словами, чтобы смысл его дей­ствий открылся ему, был осознан им. Со­знание смысла действия и совершается в форме отражения его предмета как созна­тельной цели.

Теперь связь предмета действия (его цели) и того, что побуждает деятельность (ее мотива), впервые открывается субъек­ту. Она открывается ему в непосредствен­но чувственной своей форме — в форме деятельности человеческого трудового коллектива. Эта деятельность и отража­ется в голове человека уже не в субъек­тивной слитности с предметом, но как объективно-практическое отношение к нему субъекта. Конечно, в рассматривае­мых условиях это всегда коллективный субъект, и, следовательно, отношения от­дельных участников труда первоначаль­но отражаются ими лишь в меру совпа­дения их отношений с отношениями трудового коллектива в целом.

Однако самый важный, решающий шаг оказывается этим уже сделанным. Дея­тельность людей отделяется теперь для их сознания от предметов. Она начинает со­знаваться ими именно как их отношение. Но это значит, что и сама природа — предметы окружающего их мира — теперь так­же выделяется для них и выступает в сво­ем устойчивом отношении к потребнос­тям коллектива, к его деятельности. Таким образом, пища, например, воспри­нимается человеком как предмет опре­деленной деятельности — поисков, охоты, приготовления и вместе с тем как пред­мет, удовлетворяющий определенные потребности людей независимо от того, испытывает ли данный человек непосред­ственную нужду в ней и является ли она сейчас предметом его собственной деятель­ности. Она, следовательно, может выделять­ся им среди других предметов действи­тельности не только практически, в самой деятельности и в зависимости от налич­ной потребности, но и "теоретически", т. е. может быть удержана в сознании, может стать "идеей".

2. Становление мышления и речи

Выше мы проследили общие условия, при которых возможно возникновение сознания. Мы нашли их в условиях совместной трудо­вой деятельности людей. Мы видели, что только при этих условиях содержание того, на что направлено действие человека, выде­ляется из своей слитности с его биологичес­кими отношениями.

Теперь перед нами стоит другая про­блема — проблема формирования тех спе­циальных процессов, с которыми связано сознательное отражение действительности.

Мы видели, что сознание цели трудово­го действия предполагает отражение пред­метов, на которые оно направлено, незави­симо от наличного к ним отношения субъекта.

В чем же мы находим специальные условия такого отражения? Мы снова на­ходим их в самом процессе труда. Труд не только изменяет общее строение дея­тельности человека, он не только порожда­ет целенаправленные действия; в процессе труда качественно изменяется содержание деятельности, которое мы называем опе­рациями.

Это изменение операций совершается в связи с возникновением и развитием орудий труда. Трудовые операции чело­века ведь и замечательны тем, что они осуществляются с помощью орудии, средств труда.

Что же такое орудие? "Средство труда, — говорит Маркс, — есть вещь или ком­плекс вещей, которые человек помещает между собой и предметом труда и кото­рые служат для него в качестве провод­ника его воздействий на этот предмет"1. Орудие есть, таким образом, предмет, ко­торым осуществляют трудовое действие, трудовые операции.

Изготовление и употребление орудий возможно только в связи с сознанием цели трудового действия. Но употребление ору­дия само ведет к сознанию предмета воздей­ствия в объективных его свойствах. Упот­ребление топора не только отвечает цели практического действия; оно вместе с тем объективно отражает свойства того предме­та — предмета труда, на который направле­но его действие. Удар топора подвергает бе­зошибочному испытанию свойства того материала, из которого состоит данный пред­мет; этим осуществляется практический анализ и обобщение объективных свойств предметов по определенному, объективиро­ванному в самом орудии признаку. Таким образом, именно орудие является как бы носителем первой настоящей сознательной и разумной абстракции, первого настояще­го сознательного и разумного обобщения.

Необходимо, далее, учесть еще одно об­стоятельство, которое характеризует ору­дие. Оно заключается в том, что орудие есть не только предмет, имеющий опреде­ленную форму и обладающий определен­ными физическими свойствами. Орудие есть вместе с тем общественный предмет, т. е. предмет, имеющий определенный спо­соб употребления, который общественно выработан в процессе коллективного тру­да и который закреплен за ним. Напри­мер, топор, когда мы рассматриваем его как орудие, а не просто как физическое тело, — это не только две соединенные между собой части — та часть, которую мы называем топорищем, и та, которая является собственно рабочей частью. Это вместе с тем тот общественно-выработан­ный способ действия, те трудовые опера­ции, которые материально оформлены, как бы кристаллизованы в нем. Поэтому-то владеть орудием — значит не просто

обладать им, но это значит владеть тем способом действия, материальным сред­ством осуществления которого оно яв­ляется.

"Орудие" животных тоже осуществля­ет известную операцию, однако эта опе­рация не закрепляется, не фиксируется за ним. В тот самый момент, когда палка вы­полнила в руках обезьяны свою функцию, она снова превращается для нее в безраз­личный предмет. Она не становится по­стоянным носителем данной операции. Поэтому, кстати говоря, животные специ­ально и не изготовляют своих орудий и не хранят их. Наоборот, человеческие орудия — это то, что специально изготов­ляется или отыскивается, что хранится человеком и само хранит осуществляе­мый им способ действия.

Таким образом, только рассматривая орудия как орудия трудовой деятельнос­ти человека, мы открываем их действи­тельное отличие от "орудий" животных. Животное находит в "орудии" только ес­тественную возможность осуществить свою инстинктивную деятельность как, напри­мер, притягивание к себе плода. Человек видит в орудии вещь, несущую в себе опре­деленный общественно выработанный спо­соб действия.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 190.

Поэтому даже с искусственным специализированным человеческим орудием обезьяна действует лишь в ограниченных пределах инстинктивных способов своей деятельности. Наоборот, в руках человека нередко простейший природный предмет становится настоящим орудием, т. е. осу­ществляет подлинно орудийную, обществен­но выработанную операцию.

У животных "орудие" не создает ни­каких новых операций, оно подчиняется их естественным движениям, в систему которых оно включено. У человека про­исходит обратное: сама его рука вклю­чается в общественно выработанную и фиксированную в орудии систему опера­ций и ей подчиняется. Это детально по­казывают современные исследования. Поэтому если применительно к обезьяне можно сказать, что естественное развитие ее руки определило собой употребление ею палки в качестве "орудия", то в отно­шении человека мы имеем все основания утверждать, что сама орудийная деятель­ность создала специфические особеннос­ти его руки.

Итак, орудие есть общественный пред­мет, есть продукт общественной практи­ки, общественного трудового опыта. Сле­довательно, и то обобщенное отражение объективных свойств предметов труда, которое оно кристаллизует в себе, также является продуктом не индивидуальной, а общественной практики. Следователь­но, даже простейшее человеческое позна­ние, совершающееся еще в непосредствен­но практическом трудовом действии, в действии посредством орудий, не ограни­чено личным опытом человека, а совер­шается на основе овладения им опытом общественной практики.

Наконец, человеческое познание, перво­начально совершающееся в процессе тру­довой орудийной деятельности, способно в отличие от инстинктивной интеллектуаль­ной деятельности животных переходить в подлинное мышление.

Мышлением в собственном значении слова мы называем процесс сознательно­го отражения действительности в таких объективных ее свойствах, связях и отно­шениях, в которые включаются и недо­ступные непосредственному чувственному восприятию объекты. Например, человек не воспринимает ультрафиолетовых лучей, но он тем не менее знает об их существо­вании и знает их свойства. Как же воз­можно такое познание? Оно возможно опосредствованным путем. Этот путь и есть путь мышления. В общем своем принципе он состоит в том, что мы под­вергаем вещи испытанию другими веща­ми и, сознавая устанавливающиеся отно­шения и взаимодействия между ними, судим по воспринимаемому нами изме­нению о непосредственно скрытых от нас свойствах этих вещей.

Поэтому необходимым условием возникновения мышления является выделе­ние и осознание объективных взаимодей­ствий — взаимодействий предметов. Но осознание этих взаимодействий невозмож­но в пределах инстинктивной деятельно­сти животных. Оно опять-таки впервые совершается лишь в процессе труда, в про­цессе употребления орудий, с помощью

которых люди активно воздействуют на природу. "Но существеннейшей и бли­жайшей основой человеческого мышления, — говорит Энгельс, — является как раз изменение природы человеком, а не одна природа как таковая, и разум человека развивался соответственно тому, как че­ловек научался изменять природу"1.

Этим мышление человека радикально отличается от интеллекта животных, ко­торый, как показывают специальные опы­ты, осуществляет лишь приспособление к наличным условиям ситуации и не мо­жет иначе как случайным образом изме­нить их, так как их деятельность в целом всегда остается направленной не на эти ус­ловия, а на тот или иной предмет их био­логической потребности. Другое дело — у человека. У человека "фаза подготовления", из которой и вырастает его мышление, ста­новится содержанием самостоятельных, целенаправленных действий, а впослед­ствии может становиться и самостоятель­ной деятельностью, способной превращать­ся в деятельность целиком внутреннюю, умственную.

Наконец, мышление, как и вообще че­ловеческое познание, принципиально отли­чается от интеллекта животных тем, что его зарождение и развитие также возмож­но лишь в единстве с развитием обществен­ного сознания. Общественными по своей природе являются не только цели челове­ческого интеллектуального действия; об­щественно выработанными, как мы уже видели, являются также и его способы и средства. Впоследствии, когда возникает отвлеченное речевое мышление, оно тоже может совершаться лишь на основе овла­дения человеком общественно выработан­ными обобщениями — словесными поня­тиями и общественно же выработанными логическими операциями.

Последний вопрос, на котором мы должны специально остановиться, это вопрос о форме, в какой происходит сознательное отражение человеком окружающей его действительности.

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 545.

Сознательный образ, представление, по­нятие имеют чувственную основу. Одна­ко сознательное отражение действи­тельности не есть только чувственное пе­реживание ее. Уже простое восприятие предмета есть отражение его не только как обладающего формой, цветом и т. д., но вместе с тем как имеющего определен­ное объективное и устойчивое значение, например, как пищи, орудия и т. п. Дол­жна, следовательно, существовать особая форма сознательного отражения действи­тельности, качественно отличающаяся от непосредственно чувственной формы пси­хического отражения, свойственной жи­вотным.

Что же является той конкретной фор­мой, в которой реально происходит созна­ние людьми окружающего их объектив­ного мира? Этой формой является язык, который и представляет собой, по словам Маркса, "практическое сознание" людей. Сознание неотделимо поэтому от языка. Как и сознание человека, язык возникает лишь в процессе труда и вместе с ним. Как и сознание, язык является продук­том деятельности людей, продуктом кол­лектива и вместе с тем его "самоговоря­щим бытием" (Маркс); лишь поэтому он существует также и для индивидуально­го человека.

"Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание..."1.

Возникновение языка может быть по­нято лишь в связи с появившейся у людей в процессе труда потребностью что-то сказать друг другу.

Как же формировались речь и язык? В труде, как мы видели, люди необходимо вступают в отношения друг к другу, в об­щение друг с другом. Первоначально соб­ственно трудовые их действия и их обще­ние представляют собой единый процесс. Трудовые движения человека, воздействуя на природу, воздействуют также и на дру­гих участников производства. Значит, дей­ствия человека приобретают при этих ус­ловиях двоякую функцию: функцию непосредственно производственную и функ­цию воздействия на других людей, функ­цию общения.

В дальнейшем обе эти функции разде­ляются между собой. Для этого достаточ­но, чтобы опыт подсказал людям, что в тех условиях, когда трудовое движение не при­водит по тем или иным причинам к прак­тическому результату, оно все же способно воздействовать на других участников про­изводства, например способно привлечь их к совместному выполнению данного дей­ствия. Таким образом, возникают движе­ния, сохраняющие форму соответствующих рабочих движений, но лишенные практи­ческого контакта с предметом и, следова­тельно, лишенные также того усилия, ко­торое превращает их в подлинно рабочие движения. Эти движения вместе с сопро­вождающими их звуками голоса отделя­ются от задачи воздействия на предмет, отделяются от трудового действия и со­храняют за собой только функцию воздей­ствия на людей, функцию речевого обще­ния. Они, иначе говоря, превращаются в жест. Жест и есть не что иное, как движе­ние, отделенное от своего результата, т. е. не приложенное к тому предмету, на кото­рый оно направлено.

Вместе с тем главная роль в общении переходит от жестов к звукам голоса; воз­никает звуковая членораздельная речь.

То или иное содержание, означаемое в речи, фиксируется, закрепляется в языке. Но для того чтобы данное явление могло быть означено и могло получить свое от­ражение в языке, оно должно быть выде­лено, осознано, а это, как мы видели, пер­воначально происходит в практической деятельности людей, в производстве. "...Люди, — говорит Маркс, — фактически начали с того, что присваивали себе предметы внешнего мира как средства для удовлетворения своих собственных потребностей и т.д. и т.д.; позднее они прихо­дят к тому, что и словесно обозначают их как средства удовлетворения своих по­требностей, — каковыми они уже служат для них в практическом опыте, — как предметы, которые их "удовлетворяют"2.

Производство языка, как и сознания, и мышления, первоначально непосредствен­но вплетено в производственную деятель­ность, в материальное общение людей.

Непосредственная связь языка и речи с трудовой деятельностью людей есть то главнейшее и основное условие, под влия­нием которого они развивались как носите ли "объективированного", сознательного отражения действительности. Означая в трудовом процессе предмет, слово выделя­ет и обобщает его для индивидуального сознания именно в этом объективно-обще­ственном его отношении, т. е. как общественный предмет.

Таким образом, язык выступает не только как средство общения людей, он выступает и как средство, как форма че­ловеческого сознания и мышления, так­же не отделенного еще от материального производства. Он становится формой, но­сителем сознательного обобщения дей­ствительности. Именно поэтому вместе с происходящим впоследствии отделением языка и речи от непосредственно прак­тической деятельности происходит также и абстракция словесных значений от ре­ального предмета, которая делает возмож­ным существование их только как фак­та сознания, т. е. только в качестве мысли, только идеально.

Наши рекомендации