Я стар, до приезда в Пуну я был буддистом более тридцати лет. Но, тем не менее, я чувствую себя так, как будто нахожусь в самом начале, одолеваемый множеством сомнений

С другой стороны, нечто внутри меня знает о Вашем безмолвии, и это нечто совсем не раздражается. Оно подобно некой мантии доверия. Но я не способен верить. Не могли бы Вы сказать что-либо о различии между доверием и верой?

Доверие и вера внешне очень похожи, но они являются диаметрально противоположными сущностями.

Вера — это фальшивая монета. Она претендует на подлинность, она пытается играть роль доверия. Миллионы людей попадают в сети веры, потому что она дешева.

Доверие же дорого, очень дорого.

Доверие стоит дорого, потому что оно связано с риском, опасностью. Оно предполагает, что вы открываетесь, становитесь уязвимым для тех, кто может причинить вам вред. Вы отбрасываете все меры предосторожности. Вы будете беззащитны — вас можно эксплуатировать, обманывать, уничтожить.

Каждый человек возводит вокруг себя оборонительную систему, чтобы защитить себя от других.

Жизнь — это конкуренция. Все стремятся к одним и тем же целям, и вы не можете оставаться любящим, сострадательным и добрым в мире конкуренции, иначе вы обречены, быть неудачником.

В этом мире конкуренции, успеха добиваются те люди, которые готовы кого угодно принести в жертву, уничтожить любого. Они карабкаются вверх по головам других людей, как по ступеням. Их заботит только одно — успех. Естественно, каждому человеку приходится принимать меры, чтобы не быть растоптанным, уничтоженным.

Доверие означает движение против течения этого мира конкуренции. В мире конкуренции доверие просто невозможно.

Макиавелли написал один из самых значительных трактатов о дипломатии — «Государь». Как это ни странно, его очень отдаленная праправнучка приняла санньясу — Макиавелли и представить себе не мог, что кто-то из его рода когда-либо кому-то доверится.

В «Государе», — а это небольшой трактат, максимы, которым должен следовать каждый политик, если он хочет преуспеть, — Макиавелли пишет: «Никому не доверяйте, но пусть все верят, что вы доверяете им. Не говорите другу того, чего вы не сказали бы врагу, — ибо никто не знает: завтра друг может превратиться в вашего врага. Не говорите против вашего врага ничего такого, чего вы не сказали бы против вашего друга, — ибо в этом мире конкуренции враг может стать другом, а друг может стать врагом. Главное, оставайтесь полностью закрытым и не выдавайте своих чувств. Если вы говорите что-то, говорите это таким образом, чтобы это можно было истолковать двояко: за или против. Не говорите ничего такого, что имеет одно-единственное значение, ибо каждый день вы будете сталкиваться с новой реальностью, и вам придется менять ваше мнение».

Макиавелли — вот настоящий лидер этого мира, а вовсе не Иисус Христос или Гаутама Будда... Это странный мир. Здесь не поклоняются настоящим лидерам, но им следуют. Здесь поклоняются ненастоящим лидерам... но им не следуют.

Когда встречаются любовь и доверие, конечным продуктом их слияния будет самоотречение, самоотдача. Вы расслабляетесь в учителя, в его существо, ничего не удерживая.

Несомненно, это только для тех, кто готов пойти на риск.

Вера же очень дешева. Каждый является верующим: кто-то — индуист, кто-то — мусульманин, кто-то — христианин. Вера предлагается всех размеров, всех форм и всех цветов — вы можете выбирать. И вам не надо ничего платить за нее. Обычно вы получаете ее вместе с молоком матери, бесплатно.

Во-вторых, верят всегда в некую идею, а доверяются всегда некому присутствию.

Это очень тонкое различие.

Вера — это нечто теоретическое.

Доверие — это нечто экзистенциальное.

Вы можете без особого труда переменить вашу веру, это все равно, что переменить одежду. Из индуиста вы можете сделаться христианином, из христианина — мусульманином, из мусульманина — коммунистом. Нет никаких проблем, ибо вера — это всего лишь нечто умственное. Если что-то окажется более убедительным, более логичным, вы можете переменить веру. У нее нет корней в вашем сердце.

Вера подобна искусственным цветам, которые издалека очень похожи на настоящие. У них нет корней, о них не надо заботиться: не надо унавоживать, удобрять, поливать, ухаживать — ничего не надо. И они постоянны, они могут оставаться с вами всю вашу жизнь — ведь они никогда не рождались, поэтому они никогда и не умрут. Они были изготовлены. Если только вы не уничтожите их, они будут оставаться с вами всегда.

Доверие — это настоящая роза. У него есть корни, и эти корни уходят глубоко в ваше сердце и в ваше существо. Вера же находится только в голове.

Доверие пребывает в сердце, в глубинном мире вашего существа. Переменить доверие почти невозможно — такого никогда не случалось, за всю историю человечества не было отмечено ни одного такого случая. Если вы доверяете, вы доверяете; нет никакой возможности переменить доверие. И доверие все время растет, ибо у него есть корни. Доверие никогда не остается статичным, оно динамично; доверие — это живая сила, оно продолжает расти: появляются новые листья, новые цветы, новые ветви.

Вера — это мертвая вещь, искусственный цветок; она никогда не растет. Индуисты могут верить во что-то на протяжении десяти тысяч лет и все остается по-прежнему, никакого роста.

«Корова — наша мать». Индуисты верят в это вот уже десять тысяч лет. Их вера не выросла даже настолько, чтобы включить в себя тот факт, что их отец — бык. Их вера статична. И если вы скажете любому индуисту, что бык — это его отец, он сам станет быком и определенно докажет, что бык является его отцом, — но он ни за что не поверит в это. Он будет вести себя в точности как бык, но он не признает этого факта.

Все веры стары, все веры мертвы. Ни у одной веры не появляется ни одного свежего листочка.

Вера — это нечто идеологическое, философское, но это не сила, которая трансформирует ваше существо. Она может сделать вас великим ученым, она может сделать вас великим философом, теологом, — но она никогда не может сделать вас новым человеком, молодым и свежим; она не может дать вам никакого переживания. Она может принести вам ученые степени, академические награды и Нобелевские премии; она может все.

Но она ничего не изменит в вашем внутреннем мире, он будет оставаться пустым.

Этот вопрос тем более важен, что он поступил от человека, который тридцать лет был буддистом.

После того, как он тридцать лет был буддистом, этот человек приходит ко мне, чувствует ко мне некое доверие, влюбляется. Естественно, неизбежен конфликт. Его ум наполнен тридцатью годами буддийской идеологии, которая является вероучительной системой, — а его сердце пускает свежие ростки доверия. Этот человек непременно должен находиться в большом затруднении. Его верования тянут его в одном направлении, а его доверие движется в другом направлении.

Верования имеют определенный вес, ведь им уже тридцать лет, но доверие — хотя оно возникло совсем недавно - обладает своей собственной силой, потому что оно живое. Верования — это трупы тридцатилетней давности. У них есть вес, но, у них нет никакой силы. Этот человек просто не может не разрываться пополам.

Все это можно очень легко разрешить.

Вот о чем надо помнить в первую очередь: если бы буддизма было достаточно, не было бы никакой необходимости приходить ко мне. То, что вы тридцать лет были буддистом, ничего вам не дало. Вы можете быть буддистом на протяжении тридцати жизней, но вера никогда не изменит вашей реальности. Срок не имеет никакого значения.

Поэтому первый вопрос, который вы должны задать самому себе, таков: почему после этих тридцати лет возникла необходимость искать какой-то новый источник, какой-то новый свет, какой-то новый путь?

Если вы отважны, вам нет нужды вовлекаться в конфликт; вы можете просто осознать, что эти тридцать лет были потрачены впустую. Но что ушло, то ушло; теперь больше не тратьте на это время.

И запомните: я не говорю, что Будда неправ.

Я просто говорю, что Будда был прав только для тех людей, которые могли пить из его присутствия, для кого он был учителем.

Но для вас он лишь некое верование.

Лучше избавиться от этих тридцати лет и всей той информации, которую вы накопили в себе, ибо это — бремя и препятствие для вашего духовного роста.

Если вы можете отважиться, не быть буддистом, я обещаю вам, что у вас появится возможность быть буддой. Зачем останавливаться на мертвых теориях, когда доступны животворные воды?

Быть буддой — это красота.

Быть буддистом — это глупость.

Будда не был буддистом, запомните; он никогда не слышал этого слова. Никто не называл его буддистом.

Иисус никогда не был христианином. Поэтому с определенностью можно сказать одно: ни один христианин, который остается христианином, не может обрести то переживание, которое обрел Иисус. Если какой-то христианин хочет пережить то, что пережил Иисус, то первым делом он должен избавиться от христианства — ведь Иисус не был христианином.

Ваша система верований должна быть полностью отброшена, чтобы ваши соки не разделились, и вся ваша энергия направлялась в ваше доверие.

Ваше доверие растет, но под тяжелым бременем, под напряжением. Оно может расти в расслаблении, под открытым небом. Просто скажите «прощай» всем этим верованиям, которые вы несли в себе, и позвольте вашему доверию расти.

Тем, чем Будда был для своих учеников, его теории быть не могут.

Теории — это просто слова. В них нет того очарования, той красоты и той харизмы; они не обладают тем магнетизмом.

И когда вы находитесь здесь и для вас есть возможность стать пробужденным, стать буддой, я не думаю, что это - плохая сделка... отбросить буддийские теории ради того, чтобы стать самим Гаутамой Буддой.

За две с половиной тысячи лет, сколько будд дали миру буддисты?

Один английский буддист — Бхикку Дхарма Ракшита, великий подвижник — в свое время отрекся от христианства, принял буддизм и стал одним из лучших знатоков буддийской литературы. У него был ашрам в Калимпонге. Время от времени он принимал участие в буддийских конференциях, и каждый раз, когда он спускался с Гималаев, он старался разыскать меня и побыть со мной день или два.

Он был всемирно известным буддийским ученым. Его книги несравненны в том, что касается точности его переводов.

Я спрашивал его: «Дхарма Ракшита, вы посвятили почти пятьдесят лет жизни изучению буддийской теологии и переводу буддийской литературы, — но вкусили ли вы буддовости?»

И на его глазах наворачивались слезы. Он говорил: «Пожалуйста, не задавайте мне этого вопроса. Вы — единственный человек, который спрашивает об этом. Кажется, никого больше это не интересует. Меня спрашивают о литературе, меня спрашивают о принципах, о философии и прочем, но никто не спрашивает: "Что дали вашему существу эти пятьдесят лет напряженных усилий? Или они принесли только дюжину книг и всемирную славу? Вы удовлетворены?"»

Однажды ночью он сказал мне: «Мы встретились слишком поздно. Я стар, я попусту растратил всю мою жизнь. И сейчас мне очень трудно отбросить весь тот мусор, который я с таким усилием накопил, и начать с азбуки, с самого начала. Но всякий раз, когда у меня появляется возможность, я стараюсь оказаться рядом с вами. И когда я нахожусь рядом с вами... Я не знаю, как бы это было — находиться рядом с Гаутамой Буддой, но я чувствую, что это, должно быть, было нечто вроде пребывания рядом с вами — тот же вкус. Сейчас для меня уже слишком поздно переделывать себя, но, по крайней мере, в самом конце моей жизни я не буду умирать просто как ученый, я буду умирать как искатель. В этой жизни меня постигла неудача, но вы создали во мне жажду. Может быть, в моей следующей жизни я не заблужусь в джунглях теорий и попытаюсь проникнуть в самого себя».

Здесь вам предоставляется редкая возможность.

Ничего подобного этому никогда не существовало в этом мире. Ибо у меня нет никаких предубеждений — здесь вы можете стать Христом, вы можете стать Буддой, вы можете стать Махавирой, вы можете стать Лао-цзы. У меня нет никаких предубеждений, ибо я знаю, что это — всего лишь разные имена. За ними пребывает одно и то же универсальное сознание.

Поэтому не беспокойтесь о ваших верованиях, просто отбросьте их.

Доверия достаточно, более чем достаточно. Для вашего паломничества оно обеспечит достаточно питания.

Возлюбленный Бхагаван,

Внутри меня, кажется, есть так много вопросов, но когда я пытаюсь задать Вам один из них, все они как бы исчезают, и я даже не знаю, действительно ли я хотел спросить у Вас о чем-то. Но, тем не менее, чувство вопроса остается.