БОЛЬ Александре Агафоновой

ИГОРЬ ГРИГОРЬЕВ

СТИХИ

Избранные стихи разных лет

Москва 2013

УДК ХХХ.ХХ.Х-ХХ

ББК ХХ(ХХ)Х-Х

ХХХ

ХХХ Григорьев И. Н.

Стихи..

— M.: OOO «Сам Полиграфист», 2013. — 104 с.

«В сборник избранных стихотворений поэта Игоря Григорьева (1923-1996) вошли избранные стихи о России, русских людях, об их сложных судьбах. Сам поэт говорил так: «В жизни и литературе я не мыслю себя без России, без боли и гнева, ныне пренебрежительно прозванных «эмоциями». Время и безвременье понимаю как ничем и тем более никем не сокрушимый сплав будущего, настоящего и прошлого. Всё перемелется». Игорь Григорьев верил в возрождение русской поэзии, верил в возрождение России».

© Григорьев И.Н., 2013

© Onebook.ru, 2013

ПОЭТ И ВОИН

Игорь Николаевич Григорьев родился 17 августа 1923 года в деревне Ситовичи Порховского района Псковской области. В годы Великой Отечественной войны руководил плюсскими подпольщиками и группой разведки Стругокрасненского межрайонного подпольного центра, воевал в бригадной разведке 6-й ленинградской партизанской бригады. После войны работал в геологической экспедиции в Прибайкалье, промышлял охотой в костромских лесах, занимался фотографией на Вологодчине.
В 1954 году окончил русское отделение филологического факультета Ленинградского университета. В конце 60-х годов вернулся из Ленинграда во Псков, где организовал, а вскоре и возглавил Псковское отделение Союза писателей России.

Стихи Григорьев писал с детства, не без влияния отца Николая Григорьевича Григорьева, крестьянского поэта, издавшего в 1916 году, в Варшаве, сборник своих стихов. Первая публикация Игоря Николаевича состоялась в 1956 году, в газете «Псковская правда». А потом были книги. Более двадцати сборников стихов.

Его поэзия — настоящая поэзия. Вечная. Не о себе думал и писал поэт — все его мысли были об Отчизне, о России, о святой Руси. Он умел жить по-Божьи, любить всем сердцем, отдавать себя без остатка.

Писательница, поэтесса, публицист, кандидат психологических наук, член Союзов писателей России и Беларуси, Наталья Советная

И НЕ ПОЭТ, КТО ПОКРИВИТ РУЛЁМ…

«Игорь Григорьев — прекрасный русский поэт, не покрививший душой и

словом. Его поэзия — единение Правды, Сострадания, Боли. Его стихи всегда человечны и потому всегда чужды холодному рассудку и пустому сердцу. Он меня покорил тем, что, видя меня впервые, написал сразу: «От всей души, с любовью!». Я просто не ожидал такой открытости и искренности. Этот человек не заботился о себе. Он шёл навстречу — рискуя быть непонятым, рискуя провалиться. Это — черта благородства. Только человек, не ожидающий, или держащий удар, мог такое себе позволить. Или же у него было чутьё, что этот человек ответит таким же чувством?

Когда я находился у себя в скиту и мне передали, что его не стало, душу защемило. Я открыл его сборник и стал

читать, как бы беседовать с ним. Как потерял родного человека! Немало уже терял, а такого щемящего чувства не знал…»

Иеромонах Роман (Матюшин)

РОДНИК СЛОВА РУССКОГО…

«Думаю, что время Григорьева пришло. Это видно по душам, изголодавшимся по слову, по хорошему русскому слову, в котором явлена и открывается красота русской души и природы. Люди хотят пить. Суррогаты дают лишь иллюзию, а потом возникает опустошенность и чувство обкраденности.

Личность Игоря Николаевича Григорьева — это чистый родник слова русского, который снова забил из-под завалов по благословению Божьему! Возрадуемся этому событию!»

Дмитрий Войтюк, кандидат психологических наук.

БОЛЬ

Избранные стихи разных лет

ЛИСТОБОЙ

Бывает так: июлем знойным
Берёза сронит жёлтый лист —
И сразу станешь беспокойным,
И ясный день не так лучист;

Весомей дымка, небо строже,
Задумчивей шатун-камыш.
И ощутишь на жаркой коже,
Как выстывает в чаще тишь.

Услышишь: кроткая осина
Бросает в дрожь приют рябой;
Крадётся следом образина —
Угрюмый ветер-листобой

Увидишь: табунятся птицы,
Вода стеклянней — глубь видна.
И сожаленье угнездится
В душе, распахнутой до дна.

И хлынет жар от сердца к горлу:
«Хоть лист, хоть царь — один вокзал...»

И в полдень врежешься, как в гору,
И спросит Совесть: «Не узнал?».

НЕМЫ И ПУСТЫ

Немы и пусты
Знобкие поляны.
Голые кусты
Зыбки и туманны.

Над плакун-травой,
Над водой и мхами —

В синьке ветровой
Звёзды ворохами.

Полночь без луны,
Путь мой без дороги.
И ничьей вины,
Никакой тревоги.

* * *

Простодушно удружила,
Все сомненья — трын-трава.
Размахнулась, закружила —
Только кругом голова!

Замелькала пёстрой птицей,
Синекрылою звездой,
Стала кровом и криницей,
Позабытой бороздой.

Храмом, дальним и нежданным,
Льющим в душу тихий свет,
Беззаветным, безобманным...
Это здесь-то Бога нет?

* * *

Але Темирхановой

Ты мне кажешься полем
На предзимних закатах —
Молчаливою болью
Колосьев невзятых.

Ни души. Налетает
Ночь на крылищах чёрных.
Мрак часы коротает
В твоих выспевших зёрнах.

Бесприютно и пусто,
Безучастно: «Одна я...».
Шорох, тихий и грустный,
Как звезда заревая,

Тонет, впитанный небом,
Осыпается: сроки...
Стать могла бы ты Хлебом
Человеку в Дороге.

* * *

Большой закат на вечер малый
Упал, горит на берегу.
И этот отзвук запоздалый
На черно-розовом снегу.

Такой родной и одинокий,
Которого бескрайне ждал,
Недосягаемо далекий —
Возник, исстаял, отрыдал

В лесах, как лед оцепенелых,
В сугробах, глыбких и немых,
На крыльях неба красно-белых...
Но не сгорел: затеплил стих.

* * *

Знать, нельзя иначе —
Не от нас напасть, —
В хохоте и плаче
Стужи взяли власть.

С октября-грустилы
До апрельских вод
Никакие силы
Не растопят лёд.

Никакие ветры
Снежищ не спалят,
Не подарят ветлам
Зеленой наряд.

Ветлы онемели,
До колен седы.
Никакой капели

Не взойдут следы.

Дни темны и кратки,
Ночи без луны,
Вихоря нападки
Жгуче холодны;

На равнине — благо:
Жмёт — и крут, и скор, —
Нагрозил, бродяга,
Насугробил гор;

В безответном поле
Кружит: «Береги-ись!...».
В сердце поневоле
Пригасает высь.

Зимно, бездорожно,
Мёртво наяву.
Только разве можно
Погасить траву?

* * *

Владимиру Клёмину

В который раз одно и то ж
В который —
Течёт, цветёт, дымится рожь
По косогору?

Родимый край, в который раз
Июля россыпь?
Сто лет назад, вчера, сейчас —
На зорях росы.

Всё тот же галочий галдёж
Над придорожьем...
Так почему же не найдёшь
Земли дороже?

Так почему же холодны
Края чужие?
А здесь — дожди и валуны
И те живые,

И каждый высохший плетень
Певуч и волен...
Всё та же песни!

Тот же день!
Всё то же поле!

* * *

Покойны жёлтые озёра,
Спокойны синие пески:
Они, как старость, без укора,
Они, как юность, без тоски.

Над ними плакала и пела
И старина, и новизна,
А им до века мало дела —
Всё та же синь да желтизна.

Хоть друг, хоть недруг хлопни

дверью —

Ни радостно, ни горевно...
А я не верю, я не верю,
Что всё на свете всё равно.

* * *

Я иду через покосы
Прямиком,
Я иду, простоволосый,
Далеко.

А вокруг меня давнишняя
Родня:
Бусы свешивает вишенник
С плетня.

У дороги дремлют вязы,
Вьётся хмель,
Над колодцем долговязый
Журавель.

Утро искры горстью мечет
На пруду...
Ничего, что мне далече, —
Я иду!

ПРОБУЖДЕНЬЕ

На свадьбах тешились давно ль
Налимы здесь да волки.
Уже крещенская юдоль —
Погода, кривотолки.

Февраль отголосил и стих.
Март накопытил рытвин.
Сугроб течёт, как белый стих,
Дыша прозрачным ритмом.

Невразумительны слова,
И образы тревожны,
Но точны, точно дважды два,
Как завтра — непреложны.

Прощай, метельная праща!
Чуть жив от зимней неги,
Искря, стеня и трепеща,
Сосёт ручьишко снеги.

ДУША

Разлука-даль стихи слагает:
Уйти в зарю из шалаша!
И в том пути изнемогает
Моя бездомная душа.

Уже и утро пролетело,
Передохнуть бы у ручья.
Но хоть бы что душе до тела,
Она торопит: даль ничья!

Уже и вёрсты ночь итожит,
И телу бренному невмочь.
А вот душа изныть не может,
Ей никогда не изнемочь.

Она, как небеса, нетленна,
Её, как совесть, не унять.
Твердят: « Душа у тела пленна».
Кто у кого в плену — как знать?

БЛУДНЫЙ СЫН

Была бесприютна погода —
Покров мокроснежил и дрог.
Так сталось уж: трудных три года
Я тут не ступал на порог.

Печального образа рыцарь
Каких только чуд не чудил.
В погоне за стервой жар-птицей
Ни песен, ни крыл не щадил.

По разным чужбинам шатался —
Скобарь, шантрапе ль побратим?
Измучился, Родине сдался.
И, пленный навек, победил.

Пред этим обиженным домом
Я плачу. Я снова рождён.
И пахнет знакомым-знакомым:
Позёмом да вешним дождём.

СИТОВИЧИ

Моё родимое селенье,
Тебя уж нет, да всё ты есть —
Волненье, тяга, повеленье,
Моей души беда и честь.

Вон там, за сонным косогором,
Вдали от зла и суеты,
Окружено былинным бором,
Дышало ты, стояло ты —

Всего житья-бытья основа.
Поклон вам, отчие кресты!
Нам выпало свиданье снова:
До встречи только полверсты.

Как резво поспешают ноги,
Какая в сердце благодать,
Когда по ласковой дороге
Тебе даровано шагать!

Какая травная дорога,
Какие смолкшие луга,
Как тут светло и одиноко!
Покой. Ни друга, ни врага.

А ведь давно за землю дралось,
Пахало каждый бугорок,
Деревня Ситовичи звалось.
Теперь на тех полях — борок.

Теперь назад не возвернёшься,
Моя бедунья, гнёзда вить,
Не запоёшь, не встрепенёшься —
Здесь больше нечего зорить.

Мне ж, упасённому судьбою,
Жалеть и маяться, любя...
Сейчас увидимся с тобою,
Хоть нет тебя. Хоть нет тебя.

НЕЖДАННЫЙ ВЕЧЕР

Угомонилась гулкая разлука,
Густой и долгий догорел закат.
И косари с распахнутого луга
Неторопливо по домам спешат.

Прозрачный сумрак ласково и влажно
Окутывает землю, ночь верша.
И кто-то в полусне запел протяжно,
И песне той отозвалась душа;

Отозвалась, раскрылась,

всколыхнулась —
И самому не угадать себя:
Как будто снова младость возвернулась
И в грудь вошла, теплынью прознобя.

И любо жить, и боязно от воли,
И песня в полусне, и ширь во ржи.
И кажется, немое шепчет поле:
Дыши, люби, надейся. И сверши!

БОЛЬ Александре Агафоновой

Светлый ангел, сестрица, скажите:
Догорит моя ночь хоть когда?
Длань на рану мою положите:
За окошком ни зги — темнота!

Горькой доли глоток — не бессмертья
Мне бы надо вкусить позарез!
Кроткий ангел, сестра милосердья,
Неужель я для смерти воскрес?

Неужель озноблённое сердце
Мне в заброшенной хате не греть?
Не избывшему крест одноверца,
О сгоревшей любви не гореть?

И, добыв-таки рифмы золоты,
Не валиться, счастливому, с ног?
Или верные други-заботы
На меня наложили зарок?

Неужели?.. Да выпеснишь разве
Все соблазны житейского дня.
Скорбный ангел, дарующий праздник,
Заругайте, засмейте меня!

Я согласен, согласен, согласен
Побрататься с тревогой любой,
Лишь бы не был мой голос безгласен!
Только б, жизнь, не разладить с тобой!

Чтобы петь на неистовом свете,
Разумея: бессменна страда.
Только б русскую душу на ветер
Не пустить — ни про что — в никуда!

* * *

Поле молитву твердит наизусть,
В ней поднебесная грусть.
О Русь!

Солнце, и тучи, и ночи твои,
Травы, снега и ручьи —
Как соловьи.

Я их услышал, родившись едва,
Родины бедной слова:
«Буду жива!».

* * *

Григорию Григорьеву

Ненастье обескровило зарю:
Всё — сутемень, ни полночи, ни полдня.
Погоду не закажешь ноябрю —
Бери, какая есть, о вьюгах помня.

Бери и не вздыхай. И с тем иди.
Гляди и знай: далёко до ночлега,
И, может, только день всего до снега.
И вздохи — груз ненадобный в пути.

Пустые страсти ветром отряхай,
Себя и вёрсты мерь пройдённой мерой.
Тревожься, горячись, но не вздыхай.
Иди себе и, что дойдёшь, уверуй.

Пусть вьюгам — вьюжье: снежная страда,
Хмельные песни, холода шальные, —
Они не навсегда, они больные.
Ведь вьюги что? — Грядущая вода.

* * *

Льют лиловые потёмки
Луговой настой.
От заката — полкаёмки
В тишине густой.

Буйнотравье будто вьюга,
Спящая в ночи.
Не докличутся друг друга
В пойме дергачи.

Не шелохнется спросонка
Спеющая рожь...
Что, родимая сторонка,
Что ты стережёшь?

* * *

Елене Морозкиной

Было поздно или рано
Лес и озеро затихли.
Или, может, не проснулись,
Нежась в ласке голубой?

Ни ветринки, ни тумана,
Да и есть они — до них ли?
Мы нашлись, к себе вернулись:
Ты да я, да мы с тобой.

Светом сумерки сочатся,
Будто вишня великанья,
До земли прогнулось небо
От больших и спелых звёзд.

Что слова? Не намолчаться!
Не наслушаться молчанья!
Мы нашлись — и, глядя в небо,
Не скрываем наших слёз.

ВЕЧЕР

В полумраке синелапом
Гаснет день у рыжих прясел.
Тихий вечер красным крапом
Серы облаки окрасил.

Завлекательней гармоник,
В дымной дрёме чернотала
Голос пробует шелонник —
Сизогубый запевала.

Голубеюща прохлада —
Словно сбывшаяся небыль...
Ничего душе не надо,
Кроме родины и неба!

ПЕРЕД РОССИЕЙ

Я родине моей не изменял.
Безрадостной полынью переполнясь,
Я убивался с ней в глухую полночь,
Но родине во тьме не изменял.

Её беда (не наша ли вина?),
Что верящих в молчанье грозно ввергнув,
Поверила она в лишённых веры.
Её беда — не наша ли вина?

Я к родине своей не холодею,
Хоть крохобор мне тычет: «Дуролом!..».
Пусть обнесён и хлебом и вином —

От зябкости её не холодею.

Её ли суть (не дело ль наших рук)
Что сыновьям на ласку поскупилась?
Уж больно много гостя поскопилось.
Её напасть — не дело ль наших рук?

Я, родина, тебе не надоем
Ни шумом, ни докучною любовью.
Не знай меня, свети пока любому.
Я подожду. Тебе не надоем.

ГОРЕМАЯТНАЯ РОДИНА

Горемаятная родина,
Горемаятные мы:
На пустых холмах — болотина,
На болотине — холмы.

Или вера сгнила начисто?
Или верится до дна?..
Даже пляшется как плачется:
Плач — под пляску, мать родна!

Да когда же нам наплачется:
Во пиру судьбы-тюрьмы?
Неужели не отважиться,
Встав, напомнить: кто есть мы!

ГОРЬКИЕ ЯБЛОКИ

Виктору Малинину

На доброй пашне, в широкополье,
Олешник вымахал да лоза.
В саду крушиновое раздолье
Глумится в горестные глаза.

Тропа лосиная, сыроежки,
Разлопушился вовсю репей.
Как непогашенные головешки,
Шныряет гуща тетеревей.

В тени цикута — пьянее, глуше;
На взлобке лысом — солнечный гнёт.
И вдруг тебе, как смутную душу,
Чащоба яблоню распахнёт.

Узнал? Припомнил босое детство?
Сад в белом смехе, в обнимке нив —
Совсем не чьё-то, твоё наследство,
Тебе завещанный белый налив.

Усладу-радость, прильнувшую к дому,
Бери, бывало, хоть из окна.
Тебе, тебе — никому другому,
Она тебе была вручена.

Ручей зачахший. Замшелый мостик.
Крыльцо — два камня по старине.
«Я рада, здравствуй! Надолго в гости?
Ну, как жилося на стороне?

Чего ж срываешь ты шишки с ели?
Я зла не помню: добра не жаль.
Ведь снова август — плоды поспели:
Иди, бери же мой урожай!..».

Пылает полдень, а мне морозно:
Как в суд с поличными привели.
Не надо, сердце! Ещё не поздно
Просить прощения у земли.

ВИШЕНКА Светлане Молевой

Маем ласковым горько обижена?
Кипень-платьем не бело-бела?
Что же ты закручинилась, вишенка,
От подружек в сторонку ушла?

Им цветётся и просто, и песенно —
С ветерками шуршат на заре.
Ты одна пламенеешь невесело,
Будто белый пожар на бугре.

Я ведь знаю: ты мне не доверишься,
Не откликнешься сердцем ничуть.
Но люблю у высокого бережка
В чистом пламени жарко взгрустнуть!

Всё горит над забытыми крышами
В несказанной печали лицо...
На мою невозвратную Вишенку
Ты похожа, горюн-деревцо.

* * *

Не шелохнется, не встрепенётся
Отгулявший своё полынок.
Никого — ни синицы, ни солнца,
Только тлен торжествует у ног:

«Ясноглазые угли ослепли,
Отроняли горячую дрожь:
Ни огнинки в заиненном пепле,
Не надейся, костра не зажжёшь.

Не задышат холодные травы,
Отлюбили, отверили в май.
Журавли покорённые правы:
Допивай, допевай, улетай.

Поаукает память скорбяще
И ударится грудью о лёд:
Слышишь, в пенной безропотной чаще
Стужа синие песни поёт?

Видишь, в скошенном, в скованном поле
Сумрак тёмные точит ножи?
И уже ни заботы, ни боли
Горицвету у тёмной межи...».

Лес распахнутый, лист отзвеневший,
Птицы смолкшие — сердцу родня,
Я люблю этот мир земеревший,
Ожидающий красного дня!

* * *

Поклон, поклон, ржаное поле,
Речушки брод, косой стожок!
Мне жар земли безверье сжёг —
Ни зла, ни зависти, ни боли.

Здорово, ласковые звери —
Ежи, сороки и ерши!
Ей-богу, с вами хоть пляши:
Душа в добро открыла двери.

Привет вам, грозовые тучи
И дымчатая голубень!
Спасибо, беспечальный день,
За всё, что завтра неминуче.

* * *

Я в русской глухомани рос,
Шагнёшь — и прямо на задворках
Тоска, да мох, да плач берёз,
Да где-то град уездный Порхов.

В деревне — тридцать пять дворов;
На едока — полдесятины;
В лесу Клину — навалом дров,
В реке Гусачке — вдосталь тины.

Народ — на голыше босяк.
А ребятню что год рожали.
Как жили? Всяко: так и сяк —
Не все, однако, вдаль бежали.

Большим не до меньших — дела:
Не как теперь — не на зарплате.
Нам нянькой улица была,
А в дни ненастья — печка в хате.

Про зиму что и вспоминать:
Метель вьюжила на болоте, —
Зима и сытому не мать,
Хоть в шубе будь, да всё не тётя.

Весной сластились купырём,
Подснежкой клюквой да кислицей;
Под май — крапивки поднарвём:
О вешний суп с живой водицей!

Зато уж лето детворе
Надарит бобу и орехов,
И птичьих песен на заре,
А солнышко нажжёт доспехов...

Нас в люди выводила Русь
Всей строгостью земли и неба;
Пусть хлеб её был чёрным, пусть,
Но никогда он горьким не был.

ОПРАВДАНЬЕ

Я прочь ушёл, я в ночь ушёл,
Но верю свято:
Не угасает красный дол
Окрай заката.

И не дано мне, не дано
В тебя не верить,
Пускай недавно иль давно
Закрылись двери.

Что было, быть тому до дна —
Ничто не сплыло.
И я один, и ты одна,
Моё светило.

Ты — вещий звук в моей судьбе
С немым укором.
Я не могу прийти к тебе
Прощённым вором.

* * *

Что же ты не светел,
Огонёк в окне?
Полно! Тужит ветер
Обо мне.

Что же ты не светел?
Нет на то причин:
Я на белом свете
Не один.

Заиграй на тыне,
Тропку освети:
Мне сюда отныне
Нет пути.

ПИСЬМО ЛЮБИМОЙ

Ты нынче песни новые поёшь,
По-новому смеёшься и горюешь,
Ты городу красу свою даруешь.
А я всё тут,
Всё на себя похож.

Пашу и сею, с мужиками пью
(И хоть бы что без городского быта),
Тревожу совесть —
Страшную судью,
Припоминаю то, что позабыто.

У нас — дыши!
Уж не томит жара,
И желтизною сентябрит из леса —
Приходит стихотворная пора,
Да это всё тебе без интереса.

А я всё виршами себя лечу,
Жду славу,
Всё надеюсь заработать.
Ты хмуришься: «Пегас не по плечу».
Ты гневаешься: «Свой кусает локоть».

Считай, как можешь. Каждому своё:
Ты любишь жить надёжно,
Я — надеждой.
Спокойной прозой душеньку утешь ты —
Не мне судить твоё житьё-бытьё.

Я не собьюсь с дороги, не тужи,
Не прокляну затученное солнце,
Я не один,
Мне есть что петь, кем жить:
Любимая — любимой остаётся.

* * *

Сергею Есенину

Это очень много —
Даль да тишина,
Чистая дорога, —
Наша сторона.

И пути иного
Мне не выбирать.
Мирно и лилово
Светит сосен рать.

На полях безгрешных
Синь да снегири,
В буераках снежных
Полымя зари.

Хорошо и ново,
И светло до слёз.
Что ни куст — обнова,
Что ни день — мороз.

Нет милей подарка
Сердцу и уму.
И грустится жарко
В сизую зиму.

Я, до дна весенний,
Полюбил печаль:
Что я не Есенин,
Мне до боли жаль.

Смотрят ели строго,
Ласку затая...
Мир тебе,
Дорога, —
Родина моя!

ЗИМА 1993

Заплакали берёзы:
— Зима нас подвела,
Крещенские морозы —
Три градуса тепла.

Заледенело сердце:
В ретивом перебой —
Любовью не согреться.
— Россия, что с тобой?

ПЫЛАЮЩИЙ СКИТ

Александру Гусеву

Не прибыльна песня об этом,
Вся — пламя, октябрьская тишь:
Коль выпало статься поэтом —
От первой же искры сгоришь.

Что правда, то правда: сгораю —
Вся глушь как пылающий скит.
Поэтому я выбираю
Погоду, когда моросит.

«В такое бездождье беречься?
А грянет ненастье — запеть?
Да это ж от злата отречься!..» —
А мне бы — дотла не сгореть.

* * *

Илье Глазунову

От деревенщины моей,
От сельской простоты
Остались только горечь пней
Да ломкие кусты.

Давно повален тёмный бор,
Дремучий, вековой.
Причастен к ней и мой топор,
К той рубке гулевой.

Ни горожанин, ни мужик,
Своей родне — ничей,
Я распалённым ртом приник,
Но глух сухой ручей…

По лысым валунам скольжу:

Ни струйки — с той весны.

Тревожно память ворошу:

Как мало там казны.

Осталась горстка чабреца

( Бывало, пили чай )

Да незабвенного лица

Прощальная печаль.

Прошли немалый года,

Затих кровавый гром.

Чего я только не видал

На свете горевом!

Я разучился просто жить

И бросил просто петь.

Теперь уж поздно дорожить,

Копить копеек медь.

И Русь не та, и сам не тот —
Иные времена!
Но в ворохе золы живёт,
Горит моя вина.

* * *

Илье Глазунову

Ах, деды, деды, кто вы были:
В ту «всенародную страду»,
Когда святые гнёзда были
У бесов зла на поводу?

Ах, бабы, бабы, вечность жизни,
Любви связующая нить,
Зачем на той безумной тризне
Вы дали совесть замутить?

И как вы, сердцем не глухие,
Не услыхали Божий глас?
Все зовы, доводы лихие:
Коль против веры, — против вас?

Ряды пророков поредели,
Сердца людские — глуше, злей.
Не взыщет совесть! «Порадели»:
Ни чуд, ни храмов-алтарей…

БЛИЗКО УТРО

Близко утро. Синь в траве и мята,
Петухи поют: «Заре поверь!».
Вспыхнула лучина в темной хате,
В тихой хате заскрипела дверь.

И летит к реке живой и строгий
Запоздалый зов: — Ау-ау!
И младенец месяц тонкорогий
Забодать не может синеву.

НА СИНИЧЬЕЙ ГОРЕ

Стихи стихают. Погасают дали.
С Россией распрощались журавли —

Откаялись, отпели, отрыдали,
И небу нету дела до земли.

Заваривает снежное причастье
Монах-ноябрь костлявою рукой.
Печаль и пепел. Хладное бесстрастье.
Бескровный день. Кладбищенский покой.

И не избечь зальделым клёнам дрожи,
И не избыть распятие кресту.
И сумерки на вашу жизнь похожи,
И долог путь к запретному Христу.

Но это только миг, лишь промельк смутный,
Встревоженной души невольный вздох:
В глубинах нашей веры бесприютной
Неугасимы ни Поэт, ни Бог.

Цветут Святые Горы вкруг Синичьей,
Как жёлтые венки вокруг венца.
И всех, сюда взошедших, без различий
Сам ветер причащает из корца.

ДЕНЬ

День усеян горицветом,
Неумолчен,
Весь обвеян август-летом,
Жёлт, насолнчен.

До макушки спелым жаром
Промедвянен,
Хмелем ярым по-над яром
Отуманен.

Обцелован и обшарен
Ветром рыжим,
Продублён, насквозь пропарен,
Вымыт, выжат.

Был велик, расправил плечи —
Стал огромен,
Как заботы человечьи,
Неуёмен.

День стремителен, как руки,
И проворен:
Сколько к полдню у излуки
Скопит зёрен,

Сколько песен сложит за день,
Сладит прясел!..
Он, как песня, прост и складен,
Ладен, ясен.

День криклив, как сто бабёнок
На собранье;
Он доверчив,как ребёнок —
Всепризнанье...

День, как ворон, недоверчив —
Зоркий, хмурый;
Сладкий пыл его подперчен
Пылью бурой.

День, как счастья ожиданье,
Бесконечен,
Он — короче, чем свиданье
В белый вечер.

День, как ласковость людская,
Необъятен,
Как хула-молва мирская
Беспощаден.

В дне и праздничный угар,
И праздник буден.
Всем — сполна: удар и дар,
Входите, люди!

ПОЭТЫ

Мы ветра и огня поводыри

С тревожными раскрытыми сердцами,

Всего лишь дети, ставшие отцами,

Всё ждущие — который век! — зари!

Сердца грозят глухонемой ночи,

За каждый лучик жизни в них тревога, —

И кровью запекаются до срока,

Как воинов подъятые мечи.

Взлелеявшие песню, не рабы —

Единственная из наград награда!

Нам надо всё и ничего не надо.

И так всегда. И нет иной судьбы.

Нас не унять ни дыбой, ни рублём,

Ни славой, ни цикуты царской чашей:

Курс — на зарю!

А смерть — бессмертье наше,

И не Поэт, кто покривит рулём.

* * *

Дарье Григорьевой

Улеглись дневные страсти,

Кроток буйный лог.

Месяц, будто чьё-то счастье,

Ясен и высок.

Сыплет, щедро и лилово,

В воду пятачки.

Рядом сердца дорогого

Гулкие толчки.

От поздна до новой рани

Милосердный час —

Врачевать дневные раны

И не прятать глаз.

Полусонно, первозданно

Ждать зари земле.

Петь зорянке неустанно

В робкой полумгле.

Не туманясь о разлуке,

Месяцу гореть.

И твои лебяжьи руки

Мне дыханьем греть.

БЕРЁЗОВЫЙ СОК