Особенно трудно в нашей стране стать настоящим мужчиной

Господи, сделай из меня супермена. Только не говори, что надо тренироваться, ежедневно бегать, по утрам делать зарядку. Это все я каждый день слышу от отца.

Моня, 4 кл.

М. Дымов «Дети пишут Богу»

Самое распространенное женское нытье в нашей стране зву­чит так: «Где они настоящие мужики? Повывелись все!» Это зву­чит как приговор и одновременно как повод для необоснованной гордости (ибо «настоящая женщина» так никогда не скажет). Что же произошло в нашей стране, что стало поводом для такого рода обличительных высказываний?

Не будем рассматривать исторический аспект, удаляясь в глубь веков. Остановимся лишь на потрясениях последнего столетия. Очень многие, а особенно мужчины, имеющие свою точку зрения, силу воли, яркость характера, харизму, были начисто истреблены во время сталинских репрессий, нет необходимости объяснять, по­чему так произошло. Те, кому удалось избежать репрессий, отпра­вились на поля Великой Отечественной войны, оставив женам де­тей. Девочек — в помощь матери по хозяйству, мальчиков — как защитников и будущую опору.

При этом мальчик — это не только ребенок мужского пола, это живая память об ушедшем (пропавшем, погибшем) супруге. К тому же, как нам известно из основ психоанализа, у мальчика эмоцио­нальная связь с матерью чрезвычайно сильна. Не удивительно, что многие из матерей неосознанно начинают оберегать мальчишек, особенно после войны, пытаясь додать им все то, чего не хватало в голодное военное время. Ведь мальчик, вырастая, все больше ста­новится похожим на мужчину, которого она когда-то любила и не успела долюбить.

Воспитанный без отца, огражденный от любых напастей соб­ственной матерью, мальчик в худшем случае становится инфан­тильно-зависимым, в лучшем — ярким примером «хорошего сына», что не позволяет ему выполнять чисто мужские психологические задачи (иметь свою позицию, смелость принимать решения, спо­собность брать за них ответственность, защищать своих близких и свои ценности). Чисто материнское воспитание приводит к тому, что мальчика научают:

· уступать, вместо того чтобы отстаивать свое мнение,

· подчиняться, вместо того чтобы принимать собственные ре­шения;

· рефлексировать, вместо того чтобы действовать;

· бояться и избегать, вместо того чтобы бояться, но идти вперед;

· сопереживать, а не проявлять свою волю;

· оправдываться, а не анализировать;

· избегать ответственности, а не управлять;

· критиковать, а не организовывать самому;

· искать безопасности, а не быть защитой для всего того, что он считает важным.

Мальчики вырастали, женились и незаметно делали из своих жен «матерей», в чью задачу входила забота, уход, принятие, по­нимание, ограждение от всего неприятного и трудного. И неуди­вительно, ведь их жены как раз были дочками мам, которые на­учили их только тому, как быть матерью, и отнюдь не тому, как быть женщиной. Ну а дальше мужья и жены неосознанно переда­ют эту модель по наследству своим детям. Мальчикам — свою, де­вочкам — свою.

В какой-то момент, когда женщина, следующая за социалис­тическими ценностями, была вынуждена выйти на работу, дети — и мальчики и девочки — стали воспитанниками системы: школы, пионерской организации. И там их половые различия стерлись, потому что там они стали просто пионерами и комсомольцами, и их задачи были общими: сдача макулатуры, верность делу Ленина, знание политики партии со времен последнего съезда. Постепен­но стало не важно, какой ты мужчина или женщина, важно, какой ты гражданин своей страны. Мальчики стали служить своей стра­не почти так же, как раньше служили своей маме: послушно и пре­данно.

Но вот социалистическая идея в нашей стране рассыпалась, так и недовоплотившись, на смену идеям пришел другой бог — новая экономика. Женщины, привыкшие любые кризисы выносить на своих плечах, привычно втянулись в выживание, мужчины, вырос­шие из «маменькиных сынков», в глубокой и желчной тоске залег­ли на диваны. Их адаптационных возможностей не хватило, чтобы приспособиться к новым условиям и новым задачам. Но те, кто все же обладал ярко выраженной мужской составляющей, рину­лись искать свое место в изменившейся политической и экономи­ческой системе. Они стали рисковать и пробовать находить способы построить свою карьеру, заработать деньги, и это было прекрас­но для их страны и их женщин, но только не очень хорошо для их детей.

Папа очень быстро стал почти такой же мифической фигурой для ребенка, как во времена войны и репрессий. Не каждый ма­лыш мог заполучить для себя способного к общению отца хотя бы на полчаса в течение будних дней. Да и те отцы, что оказывались дома, не всегда были способны, знали, умели, хотели воспитывать своих мальчишек, чаше всего, ограничиваясь тусклым и ничего не значащим «Как дела в школе?».

Постепенно повысившееся благосостояние позволило матери оставить службу и вновь заняться детьми и домом. И вот уже маль­чики снова воспитываются, как раньше, почти исключительно женским окружением: мамы, бабушки, няни, гувернантки, учи­тельницы, домработницы. Что будет требовать женское окруже­ние от мальчика? Всегда слушайся старших, будь аккуратным, ни во что не впутывайся, никуда не лезь, никогда не рискуй, не груби, не злись, не смей драться. А послания, которые часто слышу я от таких женщин со всех сторон: «Ты это не можешь! Дай я сама сде­лаю! У тебя не получится, потому что хорошо получается только у меня. Ты нуждаешься в моем постоянном контроле, потому что самому тебе ни в чем не разобраться. Ты не умеешь, ты не спосо­бен...» И при этом от всей души желают, чтобы в их семье вырос настоящий мужчина.

У мальчишек советско-застойного времени было большое пре­имущество — вечно отсутствующие дома родители. Их предоставленность самим себе позволяла случиться некоторому выбору: кого-то воспитывал двор, кого-то их мальчишечья компания, кого- то школа. Теперь у многих мальчишек такого выбора нет: они на­ходятся под полным и часто тотальным присмотром семьи. При­чем «присмотр» в основном осуществляется вечно-тревожной мамой или всезнающей бабушкой, с соответствующими послед­ствиями.

При этом большинство мальчиков неудержимо тянет в муж­ской мир, и они увлекаются историями про человека-паука, комик­сами про супермена. До дыр засматривают какие-нибудь мультики про трансформеров, рейнджеров, охотников за привидениями, приводя в ужас при этом своих матерей, которые так расстраива­ются оттого, что их беленький ангел отказался смотреть столь по­лезный и гуманный мультик про ежика в тумане. И так трудно объяснить многим мамам, что их стиль воспитания позволит вы­растить не будущего мужчину, а послушную девочку, точно такую же, как она сама. Беда только в том, что когда их белокурый анге­лочек вырастет, жизнь предъявит ему свой, особенный, выписан­ный только ему мужской счет. Самое несправедливое и печальное случится с ним еще чуть позже, когда его же мать с укором обру­шит на него великое и, как ей покажется, вполне объективное об­винение в том, что он ведет себя не как настоящий мужчина!

Он живет циклами: четыре года работает на износ, потом силы заканчиваются, и он уходит в никуда, несколько месяцев, а иногда даже лет он не может найти в себе силы, чтобы окунуться в работу снова. И тогда сидит дома, «на шее у собственной матери». Она это терпит, пилит, ждет, закатывает разборки, молится в церкви, осуждает, критикует, ругает. И конечно, совершенно убеждена в одном: она воспитывала его абсолютно правильно, это он сам в свои «за тридцать» ленится, чудит, выпендривается, разочаровывает и беспокоит. Это — он. Она — ни при чем. Ведь у всех дети, люди как люди, а у него ни постоянной работы, ни семьи, ни детей.

Она учила его только хорошему: если работать, то пока не упа­дешь. Если помогать, то отдавать последнюю рубашку. Если ей что- то надо, он всегда должен быть рядом.

Машины не было в их семье, но зато было два гаража, где храни­лись продуктовые запасы, выращенные на даче, заботливо собирае­мые и свозимые в гараж на велосипеде. Нет нужды рассказывать, что большинство запасов так и не съедались к следующему сезону, в лучшем случае — раздавались знакомым, в худшем — пропадали, и что он ненавидел эту дачу, отнимающую у него радость лета, воз­можность заниматься своими делами, гулять, читать, ходить на свидания. Он должен был хорошо учиться — пожалуйста, должен слушаться и помогать — извольте.

Он не чувствовал никогда свой дом по-настоящему своим, потому что любые его вещи по прихоти родителей могли оказаться где угод­но, в комнату входили без стука. Отец мог спокойно воспользовать­ся его зубной щеткой.

«У тебя нет ничего своего» — вот послание, с которым он вырос. И даже теперь, когда он готовит на кухне, ему бывает непросто отстоять свое право доделать задуманное до конца, стоит отвлечь­ся — и мать все сделает на свое усмотрение, и ей будет совсем непо­нятно, почему от этого он вдруг стал зол или расстроен.

Все, чему она его учила, он теперь отлично умеет: работать, пока не упадет, отдавать последнее, быть с нею рядом, не иметь ничего своего. Но теперь ей хочется, чтобы он, как все: сделал карьеру, за­работал денег, заимел семью. А он почему-то не может. Много рабо­тая, он вынужден периодически все бросать, чтобы выполнить дру­гое материнское послание «не иметь ничего своего», влюбляясь, вынужден вскоре расставаться, чтобы «быть с нею рядом». Как же так ? Она же учила его только хорошему.

И это еще не самый грустный пример из моей практики, по­скольку путь к преодолению материнских ожиданий им все же был начат, а значит, появилась надежда, что ему все же удастся освобо­диться от противоречивых посланий и начать проживать свою жизнь.

Как правило, из таких вот «хороших сыновей» вырастают ал­когольно-зависимые взрослые мужчины. Хотя психологически «взрослыми» их назвать можно будет только условно. Мальчик, вы­росший в женском окружении, или мальчик, растущий при нали­чии сильно влияющей на него женской фигуры, формируется в поле эмоциональной зависимости от матери; эту зависимость по­том будет почти невозможно преодолеть, потому что такая мать не готова отпускать своего сына и, удерживая его сознательно или нео­сознанно, она мешает тому, что должно свершиться.

Любой ребенок рождается зависимым от своих родителей. При­родой предусмотрена череда психологических кризисов, в процессе которых ребенок учится преодолевать эту зависимость и стремиться к автономности. В три года кризис «я сам», подростковый кризис и другие — это шанс на получение все возрастающей автономнос­ти. Чем взрослее ребенок, тем меньше у него должно оставаться зависимости, тем больше отделенности. Во многих культурах есть тот или иной ритуал инициации — способ показать ребенку и его семье важность перехода от одного состояния (зависимого) к дру­гому (более автономному). Мальчик тем самым, например, про­живает переход от состояния «сын своей матери» к состоянию «мужчина своего племени». В наше время эту инициацию могла бы выполнять служба в армии, не будь в нашей армии столько из­держек, которые, скорее, мешают матерям отдавать туда своих сыновей, чем еше больше укрепляют их эмоциональную зависи­мость.

Для чего все-таки нужна все возрастающая автономность лю­бому ребенку, особенно мальчику? Для того чтобы взрослеть, для того, чтобы научиться управлять своей жизнью и нести ответ­ственность за то, как ты живешь. Для того чтобы принимать ре­шения, чувствовать себя уверенным, сильным и способным. Го­воря метафорически, можно всю жизнь ездить в машине на месте рядом с водителем, но вы все равно не сможете научиться водить машину, пока сами не сядете за руль. Если за рулем вашей жизни сидит мама (которая вмешивается в вашу жизнь, принимает за вас решения, говорит, что делать, как поступать), вы никогда не научитесь управлять своей жизнью, осознанно выбирая, как вам жить.

Исходя из этой метафоры, становится понятно, почему все по­вышающаяся автономность ребенка так часто воспринимается родителем с большой тревогой и страхом. Ведь самостоятельное вождение машины в значительной мере повышает риск каких-ни- будь неприятных или даже катастрофических моментов. Пока че­ловек учится водить, с ним может случиться что угодно! Наблю­дать за этим страшно. И здесь нам, родителям, может помочь осознание нескольких моментов.

Во-первых, когда-то мы сами все же сделали это. Так или иначе, мы взрослели, учась управлять собственной жизнью, при­нимая свои решения, совершая свои сложные шаги в новое. Ко­нечно, чем менее психологически взрослый родитель (не про­шедший свое отделение от родительских фигур), тем страшнее ему будет сопровождать отделение собственного ребенка. Есть большая вероятность того, что он так на это и не решится. Но для тех родителей, кто в значительной мере смог это сделать, важно помнить, что раз это удалось вам, то, с большой степе­нью вероятности, удастся и вашему ребенку. Он ведь ваше про­должение!

Во-вторых, продолжая «возить» своего взрослеющего ребенка «в своей машине», то есть не разрешая ему отделяться от вас, вы прямо сейчас «спасаете» его от каких-то рисков, но подрываете его будущее. Потому что, когда вас не станет, на вашего ребенка сва­лится большая проблема: его некому будет «везти», а сам он не сможет. Если вашему ребенку уже не десять лет, то жизнь предъяв­ляет к нему вполне взрослые требования, на которые он, во мно­гом благодаря вам, совсем не умеет отвечать. Поэтому гораздо спо­койнее убедиться в том, что он научился управлять сам своей жизнью, пока вы еще рядом.

В-третьих, желание и умение постепенно осваивать свою авто­номность — это естественная, заложенная природой способность. И природой же ребенку дано все, чтобы с этой задачей справиться. И только тревожная родительская грандиозность (только я знаю, как правильно жить! мой ребенок не способный, маленький и глу­пый!) может нарушить естественный порядок вещей.

В-четвертых, когда кто-то чему-то только учится, он всегда совершает ошибки. И вам с первого раза не удалось красиво про­ехаться, когда вы только сели на велосипед. Новое дело требует освоения. Если вы не разрешаете сами себе совершать ошибки, вам будет трудно позволить совершать их вашим детям, а без это­го невозможно обучиться ничему новому, а уж тем более, тако­му непростому навыку, как управление собственной жизнью. Право на ошибку — это то, что всегда будет помогать вам и ва­шим детям учиться чему-то новому. Без этого права вам всегда будет проще оставаться в том, что уже есть, в том, что вы уже освоили.

Итак, нашим детям, и особенно мальчикам, будет, с одной сто­роны, очень хотеться отделиться от своих матерей и научиться молоды управлять своей жизнью, а с другой стороны — в природе есть тоже немалые силы, которые будут удерживать их от этого. И наличие этих противоречивых сил будет делать этот процесс еще более не­простым. Как мы уже говорили, отделение от родительского гнезда так или иначе связано с риском. Есть целый ряд причин к тому, чтобы по прошествии многих лет по-прежнему оставаться в «родитель­ской машине». И одна из важных — безопасность. Не принимая собственных решений, дети избавлены от риска ошибки и несе­ния за нес ответственности, они не разгребают случившихся по­следствий, не расстраиваются, не пребывают в стрессе. Есть что- то приятное в том, что кто-то решает за тебя. К тому же это так похоже на заботу и даже на любовь. Есть искушение все время ос­таваться маленьким и как бы безмятежным. Вот только безмятеж­ность эта- мнимая, потому что тот, за кого кто-то другой прини­мает решения, всегда ощущает свою слабость и нересурсность, всегда боится встретиться с чем-то новым, если рядом нет этой сильной фигуры.

Так же и родители. Внутри каждого из них живут две противо­речивые тенденции. С одной стороны, всем хочется, чтобы их дети выросли сильными, взрослыми, самостоятельными и ответствен­ными. С другой — детей хочется уберечь от всего негативного, обе­зопасить от любых рисков, оставить себе возможность максимально управлять своим ребенком, потому что управление дает ощуще­ние меньшей тревоги и большего комфорта, спокойствия и уве­ренности за его будущее.

В связи с вышеперечисленным, вырастить по-настоящему взрослого и ответственного человека — задача не из простых, и требует от родителей собственной взрослости и большой веры в своих детей.

Мальчику трудно вырасти взрослым и мужественным при по­стоянно отсутствующем отце, поскольку у него не будет модели мужского поведения, и при постоянно присутствующей, активно заботливой матери (или бабушки), поскольку она будет насаждать женский тип поведения. Мальчик, растущий у матери-одиночки, не имеющей поддержки родственников, часто лучше справляется с процессом отделения, поскольку вечно зарабатывающая мать дает ему возможность самому заботиться о себе.

Мальчики, чьим матерям-одиночкам помогают бабушки, зна­чительно чаще становятся зависимыми, особенно, если об ушед­шем отце все в семье отзываются негативно. В таком случае, сын вынужден еще сильнее вытравлять из себя мужские модели пове­дения, чтобы не быть похожим на отца, которого так отвергает вся его семья.

Даже в полной семье сын будет в большой степени зависим как от сильной по характеру матери, так и от матери слабой и инфан­тильной. Поскольку первая — не даст ему научиться управлять сво­ей жизнью, убежденная, что только она знает, как правильно жить, что только ей позволено «держаться за руль». А вторая — своей сла­бостью будет провоцировать своего сына на то, чтобы он «управ­лял машиной», но поедет этот «автомобиль жизни» только туда, куда нужно ей. Такие дети, вырастая, находят себе жен, которые всегда знают, «куда нужно ехать».

— В нашем доме всем заправляла бабушка. Крепкая, перенесшая в свое время все тяготы войны, с неистощимой энергией она бралась за любое дело. Воспитание внука, то есть меня, само собой, отнимало у нее много сил, но исполнялось с воодушевлением. И для того чтобы воодушевлению ничего не мешало, муж ее дочери, мой отец, был быс­тро отодвинут от дел, через год после свадьбы, несмотря на то, что его кандидатура в свое время тщательно ею была отобрана и утвер­ждена. Ее главно бухгалтерские заработки позволяли нам жить без мужской финансовой поддержки, и потому мужчин в нашем доме больше не водилось.

Отца, как вы поняли, я совсем не помню, поскольку даже фотогра­фии этого «рохли» и «задохлика» были то ли уничтожены, то ли спря­таны с глаз долой. Маму я, в основном, жалел. Сколько я себя помню, она всегда пребывала в депрессии. В детстве я, конечно, не знал это­го слова, и потому она мне казалась безжизненной и печальной, как будто оплакивала какую-то невыносимую тяжелую утрату. Я, как

мог, заботился о ней, называя ее Верочкой, точно так же, как звала ее бабушка. Что-то не позволяло мне называть ее мамой — может, мое отношение, а может, тот факт, что бабушка предпочитала, чтобы я называл «мамой Галей» ее саму. Она расцветала от этого и всегда смягчалась — проси, что хочешь.

У меня было хорошее детство, я вам уже говорил это. У меня было все, что нужно. Когда я приходил из школы, меня ждал обед из трех блюд, которые бабушка разогревала, вырвавшись во время своего обе­денного перерыва. Вечером, приходя домой, она бралась за мои уроки, тщательно проверяя все домашние задания. Я учился легко, и только математика давалась мне с трудом, что ее, главного бухгалтера, особенно раздражало. Я частенько простаивал в углу за неправильно решенные примеры и оттуда подсматривал за мамой, лежащей на диване с книжкой и печально смотрящей куда-то поверх страницы. Я, как ни странно, любил стоять в углу, потому что это как будто объединяло нас с Верочкой. Мне казалось, что мы оба отбываем ка­кое-то важное наказание, и это чудесным образом сближало нас. Как ни странно, это были одни из лучших минут в дне, потому что по­том прибегала перемывшая всю посуду бабушка и заполняла своей громогласной нотацией всю комнату: «Все лежишь ?Лучше б с ребен­ком позанималась! Ведь вырастет лентяй и обалдуй! По математи­ке ничего не соображает. Мне одной, что ли, это надо?! Весь день как заведенная, а благодарности никакой....»

Через пятнадцать минут речи, содержание которой я, наверное, даже попрошествии многих лет мог бы повторить слово в слово, моя печальная мама уходила на кухню, грустно повторяя одну и ту же фразу: «Не надо при ребенке». Бабушка всегда шла за ней, где но­тация продолжалась, иногда переходя на крик в случае, если мама отваживалась на попытку диалога.

Когда в свои тридцать пять мама сгорела от онкологии, бабушку разбил первый инсульт. Она никак не могла понять, почему это слу­чилось с ней. Почему ее дочь теперь лежит на новом кладбище?

Я плохо помню этот период. Плакал ли я по маме? Не помню. Все, что помню, это дни, проведенные возле бабушкиной постели, сначала в боль­ничной палате, потом дома. Ее подруги запрещали мне «унывать» и пла­кать, чтобы не расстраивать больную. Поэтому я не унывал.

Когда она окрепла, все вернулось, как было, только стояние в углу уже не приносило мне больше удовольствия. И я старался, как мог. По математике у меня вскоре была твердая «четверка», и бабушка с воодушевлением готовила меня к поступлению в экономический вуз. Но надо ж такому случиться, я был тогда тайно влюблен в одну од­ноклассницу и вместе с ней, не знаю, что на меня нашло, я пошел и подал документы на филологический.

Этот «смелый» шаг стоил нам ее второго инсульта. Ее подруги с бесконечной укоризной в голосе открыли мне страшную семейную тайну: оказывается, мой отец был филологом, но из «подававшего большие надежды» ученого, готовящегося к защите диссертации во времена проживания с моей матерью, он стал так и не защитив­шимся «полным ничтожеством». Ее самый большой страх как раз и состоял в том, что я стану тем самым «рохлей» и «задохликом», и вот мое поступление продвинуло меня в ту ужасную сторону сразу на несколько шагов.

· Филологом, как я понимаю, вы все же стали.

· Нет, я стал алкоголиком. А когда я не пью, я в депрессии, как когда-то моя мать. Я растерял прежних друзей, потому что каж­дый из них только и повторял: «Возьми себя в руки, брось пить, кон­чай хандрить и хмуриться, посмотри, сколько интересного вокруг! Поднимись хотя бы с дивана!» А я не могу. Когда я не пью, я могу только лежать на диване, держа перед собой книгу, глядя при этом куда-то поверх страницы. Вы верите мне? Я хотел бы. Но не могу...

Кто-то из вас, прочитав эту историю, скажет: «Да неужто ба­бушка виновата?! Ведь и внук и его мать могли бы сделать все, что­бы быть счастливыми. Ведь на самом деле бабушка-то просто лю­била их как могла! Чего уж теперь сваливать всю вину на сильную и любящую женщину, которая желала всем только добра!» Все так. У каждого в этой истории есть своя доля ответственности.

Бабушкина ответственность в том, что она, желая оградить любимую и единственную дочь от неприятностей и бед, которых с лихвой хватило на ее долю, лишила ее собственных желаний, воли и энергии. Дочь не смогла противостоять собственной матери, не смогла отстоять свою любовь, право воспитывать собственного ребенка, выбирать себе профессию, жизнь, судьбу. Не было у нее ни примера, ни душевных сил, ни поддержки для того, чтобы прой­ти свое отделение от сильной материнской фигуры. И это стоило ей ранней смерти. Тенденции к саморазрушению оказались в ка- кой-то момент сильнее тенденций к развитию, поскольку разви­тие подразумевало конфронтацию с собственной сильной матерью, одолеть которую было почти невозможно.

Внук также мог бы пойти своей дорогой, если бы не те транс­ляции и модели, что он видел перед своими глазами. Отказавшую­ся от него и от жизни вечно-депрессивную мать, бабушкины воп­лотившиеся страхи про «рохлю» и похожесть на отца, сильная психологическая зависимость от бабушки — единственного суще­ства, которое обеспечивало его жизнь. Зависимость, от которой ему трудно освободиться даже после ее смерти, которая, как любая за­висимость, не будучи «излеченной», легко меняет свой лик, пре­вращаясь из эмоциональной в алкогольную.

Поверьте, внук этой бабушки на самом деле — милейший че­ловек. Он добр, внимателен, корректен, эмпатичен. Он угадывает мои желания задолго до того, как я их произнесу. Он всегда прихо­дит вовремя, извиняется при малейшем намеке на ошибку или не­ловкость. Он любящий муж и отец. И его жена произносит самую распространенную фразу среди жен алкоголиков: «Он такой заме­чательный, когда не пьет!» И это правда, они совершенно замеча­тельные, эти зависимые дети. Они умеют жить вашими жизнями и вашими потребностями, что очень многими ошибочно восприни­мается как неоспоримое доказательство их любви, вот только не умеют жить своими. И поэтому пьют, чтобы заглушить тоску по своей не проживаемой жизни. И поэтому же не могут бросить пить — потому что не управляют собой и своей машиной под названием «жизнь».

На самом деле любить своего мальчика — это не беречь его от всех бед и несчастий, а позволять ему получать новый опыт, взы­вать к его силе, смелости и отваге, понимая при этом его страхи, тревоги и беспокойства. Любить — это значит разрешать ему отде­ляться, противоречить вам, спорить, иметь свое мнение, даже если вам оно не по нутру. Любить — это значит позволять ему прини­мать решения, даже зная, что часть из них окажутся ошибочными, доверять его способу жить, даже если он далек от того, что вы пред­полагали.