Болезненная зависимость

Меж тремя главными решениями внутреннего конфликта в границах гордыни смирение кажется наименее удовлетворительным. Помимо обычных недостатков невротического решения, оно создает большее субъективное ощущение несчастья, чем другие. Подлинное страдание смиренного типа может и не быть более сильным, чем при других видах невроза, но субъективно он чаще и сильнее чувствует себя несчастным, чем другие, из-за множества функций, которые приобрело для него его страдание.

Кроме того, его потребность в других и ожидания от них ставят его в слишком большую зависимость от них. И хотя любая чрезмерная зависимость болезненна, эта – особенно неудачна, поскольку отношение к людям человека смиренного типа не может не вызывать у него разногласий с ними. Тем не менее, любовь (в широком смысле слова) – единственное, что придает положительное содержание его жизни. Любовь, в узком смысле эротической любви, играет столь особую и значительную роль в его жизни, что заслуживает отдельной главы. Хотя здесь неизбежны повторения, это дает нам лучшую возможность четко очертить определенные главные факторы структуры в целом.

Эротическая любовь манит этот тип личности, как высшее исполнение желаний. Любовь должна ему казаться и кажется билетом в рай, где кончается любое горе; нет больше ни одиночества, ни чувства потерянности, вины, ничтожности; нет больше ни ответственности за себя, ни борьбы с грубым миром, для которой он считает себя безнадежно неприспособленным. Вместо этого любовь, кажется, обещает защиту, поддержку, страсть, вдохновение, сочувствие, понимание. Она даст ему чувство своей ценности. Она придаст смысл его жизни. Она будет спасением и искуплением. Неудивительно поэтому, что люди часто делятся для него на "имущих и неимущих", но не по их деньгам или положению в обществе, а по наличию у них супружеских (или эквивалентных супружеским) отношений.

Представляется, что смысл любви для него – во всем том, чего он ожидает от положения любимого. Поскольку те авторы психиатрической литературы, которые описывали любовь зависимых людей, односторонне подчеркивали именно этот аспект, они называли его паразитическим, потребительским или "орально-эротическим". И этот аспект действительно может выступать на передний план. Но для типичного смиренного человека (с преобладающей тенденцией к смирению) притягательность любви не столько в том, чтобы быть любимым, сколько в том, чтобы любить самому. Любить для него означает потерять, забыть себя в более или менее экстатическом чувстве, слиться с другим существом, стать единым сердцем и единой плотью, и в этом слиянии обрести цельность, которой он не может найти в себе. Его страстное желание любви, таким образом, питается из глубоких и мощных источников: из стремления предаться на чью-то волю и стремления к цельности. И мы не сможем понять глубину его эмоциональной вовлеченности без исследования этих источников. Поиск цельности – одна из сильнейших мотивирующих человека сил, и тем он важнее для невротика, с его внутренней раздробленностью. Стремление отдаться чему-то большему, чем мы есть, представляется неотъемлемой частью большинства религий. И хотя самоотдача в виде смиренной сдачи на милость победителя представляет собой карикатуру на здоровую уступку страсти, она, тем не менее, обладает той же силой. И проявляется такая самоотдача смиренного типа личности не только в его жажде любви, но и во многом другом.* Она – общий фактор в его склонности терять себя во всех видах переживаний: в "море слез", в экстазе от природы, в погружении в чувство вины, в его тоске по забытью во время оргазма или по сонному забытью и часто в его стремлении к смерти как к бесповоротному угасанию я. * См.К.Хорни. "Невротическая личность нашего времени". Глава 13: "Проблема мазохизма". В этой книге я предполагала, что желание угаснуть – принципиальная основа для объяснения феномена, который я тогда все еще называла "мазохизмом". Теперь я бы сказала, что это желание произрастает на почве особой структуры "смирения".

Сделаем еще шаг в глубину: та притягательность, которую имеет для него любовь, основана не только на его надеждах на удовлетворение, мир и цельность. Любовь кажется ему единственным путем воплощения своего идеального я в действительность. Любя, он может развить в полную силу все достойные любви атрибуты идеального я; а если любят его, он получает высшее тому подтверждение.

Поскольку любовь имеет для него необычайную ценность, в первую очередь определяет его самооценку то, насколько он достоин любви. Я уже упоминала, что взращивание в себе достойных любви качеств у этого типа личности начинается с его ранней потребности в любви. Оно становится тем более необходимым, чем более решительно необходимы для душевного спокойствия становятся ему другие; и тем больше захватывает его, чем больше он подавляет захватнические влечения. Приятные качества – единственное, чем он скромно гордится, что можно заметить по его сверхчувствительности к любой критике или сомнению на этот счет. Его глубоко задевает, когда его щедрость или внимательность к нуждам других не оценивают или, хуже того, они вызывают раздражение. Поскольку эти качества – единственное, что он ценит в себе, он переживает любое их отвержение, как полное отвержение его самого. Соответственно, его страх перед отвержением – это едкий, острый страх. Отвержение для него означает не только потерю всех надежд, которые он связывал с отвергающим его, но и чувство полной никчемности.

При анализе мы можем ближе изучить, как его добродетели укрепляются системой ригористичных Надо. Ему Надо не только уметь понимать, но стать абсолютно понимающим. Его не должно ничто задевать лично: любую обиду такое понимание Должно смыть прочь. Чувство обиды, вдобавок к своей болезненности, возбуждает в нем упреки к самому себе в мелочности или эгоистичности. В особенности он Должен быть неуязвим к уколам ревности – приказ полностью невыполнимый для человека, чей страх быть отвергнутым и брошенным не может не вспыхивать легче легкого. Все, что он может сделать, в лучшем случае – это упорно претендовать на "широкие взгляды". Любые трения возникают по его вине. Ему Надо быть спокойнее, он Должен был подумать, Должен простить. Степень, до которой он ощущает эти Надо, как свои собственные, может различаться. Обычно некоторые из них выносятся вовне – на партнера. В этом случае осознается тревога, соизмеримая с ожиданиями от последнего. Два главных Надо в этой ситуации для него – это Надо превратить любые любовные отношения в абсолютно гармоничные и Надо сделать так, чтобы партнер его любил. Если он запутался в совершенно никудышных отношениях, но имеет достаточно разума, чтобы понимать, что лучше всего для него же самого было бы их прекратить, его гордость представляет ему такое решение, как позорную неудачу, и заявляет, что он Должен наладить отношения. С другой стороны, именно потому, что он втайне гордится своими приятными качествами (неважно, насколько фальшивыми), они также становятся для него основанием многих скрытых требований. Они дают ему право на исключительную преданность, на удовлетворение его многочисленных потребностей, которые мы обсуждали в предыдущей главе. Он считает, что имеет право быть любимым не только за свою внимательность, которая может быть и реальной, но и за свои слабость и беспомощность, за свои страдания и самопожертвование.

Между его требованиями и его Надо возможны конфликты, безвыходные для него. В какой-то день он оскорбленная невинность и может решиться сказать партнеру все, что он о нем думает. Но на другой день он пугается собственной смелости: как своих требований от другого, так и своих обвинений к нему. Кроме того, он пугается перспективы его потерять. Маятник качнулся в другую строну. Его Надо и самоупреки берут верх. Он Должен ни на что не обижаться, он Должен быть невозмутим, Должен быть более любящим и понимающим – да и вообще, во всем виноват он сам. Сходным образом он колеблется в своей оценке партнера, который иногда кажется сильным и восхитительным, иногда – недостойным доверия и бесчеловечно жестоким.

Хотя внутреннее состояние, в котором он вступает в любовные отношения, всегда неустойчивое, оно еще не обязательно ведет к несчастью. Он может достичь своей доли счастья, если не слишком деструктивен и если найдет партнера, который или достаточно здоров, или, в силу собственного невроза, лелеет его слабость и зависимость. Хотя такой партнер порой может ощущать его установку на "цепляние" обременительной, она, в то же время, может дать ему почувствовать себя сильным, надежным защитником, который получает в ответ так много личной преданности или того, что он принимает за нее. При таких условиях невротическое решение можно было бы назвать удачным. Чувство, что его нежат и берегут, вызывает к жизни самые лучшие качества смиренной личности. Тем не менее, такая ситуация неизбежно мешает ему перерасти свои невротические трудности

Как часто бывает такое удачное совпадение, не аналитику судить. К нему приходят при менее счастливых отношениях, когда партнеры мучают друг друга, или когда зависимый партнер стоит перед опасностью медленного и болезненного саморазрушения. В этих случаях мы говорим о болезненной зависимости. Она не ограничивается половыми отношениями. Многие из характерных ее черт мы обнаружим в неполовых отношениях – между друзьями, родителем и ребенком, учителем и учеником, врачом и пациентом, вождем и последователем. Но ярче всего они выступают в любовных отношениях, поэтому однажды увидев их там, мы легко увидим их в любых других отношениях, где они могут быть затенены такими рационализациями как верность или обязанность.

Болезненно зависимые отношения начинаются с неудачного выбора партнера. Точнее, о выборе тут не приходится говорить. Смиренная личность на самом деле не выбирает, а бывает "околдована" определенными типами личности. Его естественным образом привлекает человек того же или противоположного пола, создающий у него впечатление большей силы и превосходства. Не обращая внимания, хороший ли это партнер, он может легко влюбиться в бесстрастного человека, если вокруг того есть некий ореол богатства, высокого положения, отменной репутации или одаренности; или в превосходящий его нарциссический тип личности, обладающий непотопляемой самоуверенностью, которой так недостает ему самому, или в высокомерно-мстительный тип личности, который осмеливается предъявлять открытые требования, не заботясь о том, что это может быть нагло и оскорбительно. Есть несколько причин тому, что его ослепляют такие личности. Он склонен переоценивать их, поскольку ему кажется, что все они не только обладают качествами, которых ему ужасно недостает, но и лишены тех качеств, которые он в себе презирает. Речь может идти о независимости, самодостаточности, непобедимой уверенности в своем превосходстве, о подчеркнутом высокомерии или агрессивности. Только такие сильные, высшие люди (какими он видит их) способны выполнить его желания и завладеть им. Так, согласно фантазиям одной пациентки, только мужчина с сильными руками спасет ее из горящего дома, с тонущего корабля, от нападающих бандитов.

Но что особенно отвечает за "околдованость" или ослепление (то есть за элемент компульсивности в таком увлечении) так это подавление его собственных захватнических влечений. Как мы уже видели, он может зайти как угодно далеко в своем отречении от них. Какой бы ни была его скрытая гордыня или влечение к власти, он с ними "незнаком", тогда как подчиненную и беспомощную часть себя он, напротив, воспринимает, как самую суть себя самого. Но, с другой стороны, поскольку он страдает в результате процесса "усушки", способность к агрессивной и высокомерной власти над жизнью тоже кажется ему самой желанной способностью. Бессознательно и даже сознательно (когда он чувствует себя достаточно спокойно при таких мыслях) он думает, что если бы только он мог быть гордым и безжалостным, как испанский конкистадор, он был бы "свободным", а мир бы лежал у его ног. Но раз такое ему недоступно, оно его очаровывает в других. Он выносит вовне собственные захватнические влечения и восхищается ими в других. Это собственная гордыня и высокомерие берут его за сердце. Не понимая, что он может разрешить свой конфликт только внутри самого себя, он пытается решить его с помощью любви. Любить гордого человека, слиться с ним, жить его жизнью вместо своей – вот что позволит ему властвовать над жизнью, не признаваясь в том самому себе. Если в ходе таких взаимоотношений он вдруг открывает, что у его колосса глиняные ноги, он может внезапно утратить интерес к нему, поскольку уже больше невозможно будет вкладывать в него собственную гордыню.

С другой стороны, склонный к смирению человек не притягивает его в качестве полового партнера. Он может нравиться ему, как друг, поскольку в нем, больше, чем в других, встречает сочувствия, понимания или преданности. Но если у них начинаются более близкие отношения, он может почувствовать даже что-то отталкивающее. Он видит в нем, как в зеркале, собственную слабость и презирает его за это, или, по крайней мере, это его раздражает. А еще он боится, что такой партнер "повиснет" на нем, поскольку его ужасает самая мысль о том, что он должен быть сильнее, чем другой. Эти негативные эмоциональные реакции не позволяют ему оценить достоинства такого партнера.

Среди откровенных гордецов высокомерно-мстительный тип, как правило, больше всех других очаровывает зависимого человека, хотя, с точки зрения его реальных собственных интересов, у него есть сильнейшие причины бояться таких людей. Причина их "очаровательности" отчасти лежит в их откровенной гордыне. Но даже более решающим оказывается то, что они вышибают его собственную гордость у него из-под ног. Отношения могут начаться с жестокого оскорбления со стороны высокомерного человека. Сомерсет Моэм в "Бремени страстей человеческих" именно так рисует первую встречу Филиппа и Милред. Стефан Цвейг описывает похожий случай в "Амоке". В обоих произведениях зависимый герой сперва реагирует гневом и порывом отплатить обидчице, но почти тут же так очаровывается ею, что "влюбляется" в нее безнадежно и страстно, и с тех пор у него один интерес в жизни – завоевать ее любовь. Так он разрушает или почти разрушает себя Оскорбительное поведение часто вызывает зависимое отношение к оскорбителю. Оскорбление не всегда, конечно, бывает таким драматичным, как в "Бремени страстей человеческих" или в "Амоке".

Оно может быть более тонким и не бросающимся в глаза. Но я задумывалась, может ли вообще его не быть в таких отношениях? Это может быть отсутствие интереса к партнеру или высокомерная сдержанность, подчеркнутое внимание к другим, вышучивание или ядовитые замечания, равнодушие к любым качествам партнера, которые обычно производят впечатление на других, таким как имя, профессия, знания, красота. Это "оскорбления", поскольку они воспринимаются как знаки отвержения, а отвержение, как я упоминала, и есть оскорбление для любого, чья гордость, в основном, состоит в том, чтобы заставить всех себя любить. Частота таких случаев проливает свет на притягательность замкнутых людей для зависимого человека. Сама их отчужденность и недоступность уже составляет оскорбительное отвержение.

Такие случаи, казалось бы, придают вес утверждению, что смиренный человек просто ищет себе страданий и жадно хватается за их перспективу, которую предоставляет ему оскорбление. На самом деле, ничто сильнее не перекрывает путь к настоящему пониманию болезненной зависимости, чем это утверждение. Оно тем более вводит в заблуждение, что в нем есть доля истины. Мы знаем, что страдание имеет многостороннюю ценность для невротика, и знаем, что оскорбительное поведение притягательно для него. Ошибка лежит в проведении слишком уж красивой причинно-следственной связи между этими двумя фактами: притягательность обусловлена заманчивой перспективой пострадать. Причина лежит в двух других факторах, и оба уже были упомянуты по-отдельности: его притягивают высокомерие и агрессивность в других людях, и он испытывает потребность отдаться на чью-то волю. Теперь мы видим, что эти два фактора теснее связаны между собой, чем нам было заметно ранее. Он жаждет отдаться телом и душой, но может это сделать, если только согнута или сломлена его гордость. Другими словами, "колдовство" первого оскорбления не так уж загадочно: оно действует как ключ, как бы открывая возможность избавиться от себя, отдать себя другому. Используя слова пациента: "Тот, кто вышибает из-под меня мою гордость, избавляет меня от гордости и высокомерия". Или: "Если он сумеет обидеть меня, значит я просто обычный человек", – и, как можно добавить, – "только тогда могу я любить". Мы можем вспомнить здесь Кармен из оперы Бизе, которая воспламенялась страстью, только если ее не любили.

Нет сомнения, что забвение гордости ради любви (в качестве жесткого условия) патологично, особенно потому, что смиренный тип может любить (как мы сейчас увидим), только если считает себя униженным или унижен. Но явление перестает казаться исключительным и загадочным, если мы вспомним, что для здоровых людей любовь и истинное смирение идут рядом. "Странная" картина так же не настолько сильно (как можно было сперва подумать) отличается от той, которую мы наблюдали у захватнического типа. Его страх перед любовью в основном определен бессознательным знанием того, что ему во многом придется отказаться от своей невротической гордости ради любви. Короче: невротическая гордость – враг любви. Разница между захватническим и смиренным типом в том, что первый не нуждается в любви, как в чем-то жизненно важном, напротив, он бежит от нее, как от опасности; а последнему кажется, что предаться любви – решение всех проблем, и, следовательно, – жизненно необходимо. Захватнический тип, точно так же "сдается", только если гордость его сломлена, но тогда он может стать страстно покорным. Стендаль описал этот процесс в "Красном и черном" – страсть гордой Матильды к Жюльену. Роман показывает, что страх высокомерного человека перед любовью вполне обоснован – для него. Но в основном он слишком хорошо оберегает себя, чтобы позволить себе влюбиться.

Хотя мы можем изучать характеристики болезненной зависимости в любых взаимоотношениях, яснее всего они выступают в половых отношениях между смиренным и высокомерно-мстительным типом. Конфликты, создающиеся в этой ситуации, более интенсивны и имеют возможность развиться полнее, поскольку у обоих партнеров есть причины, по которым им необходимо продолжать отношения. Нарциссический или замкнутый партнер легче устает от неявных требований к нему и склонен уйти,* тогда как садистичный партнер склонен приковать себя к своей жертве. Для зависимого человека, в свою очередь, труднее выпутаться из отношений с высокомерно-мстительным типом. При своей особой слабости, он не приспособлен для таких трудных ситуаций, как прогулочная лодка для шторма в океане. В ней нет крепости, и любое слабое место кажется пробоиной, да и станет ею. Вот так и смиренный человек может неплохо существовать в спокойной жизни, но в водовороте конфликтов, возникающих в таких отношениях, в нем будет задействован каждый невротический фактор. Я опишу процесс с позиций зависимого человека. Для упрощения картины представим, что смиренный партнер – женщина, а агрессивный – мужчина. Видимо, такое сочетание на самом деле чаще встречается в нашей культуре, хотя, как показывает множество примеров, ни смирение не имеет ничего общего с женственностью, ни агрессивность с мужественностью. И то и другое – исключительно невротические феномены. * См.Г.Флобер. "Мадам Бовари". Оба ее любовника устали от нее и порвали с ней. См. также К.Хорни. "Самоанализ", – самоанализ Клары.

Первое, что поражает нас, это полная включенность такой женщины в отношения с партнером. Он становится единственным центром ее существования. Все вращается вокруг него. Ее настроение зависит от того, лучше или хуже он к ней относится. Она не осмеливается строить никаких планов, чтобы не дай Бог, не пропустить его звонка или вечера с ним. Ее мысли сосредоточены на том, чтобы понять его или помочь ему. Ее усилия направлены на то, чтобы выполнить его ожидания, какими она их видит. У нее только один страх – противоречить ему и потерять его. Все другие интересы идут побоку. Ее работа, если она не связана с ним, становится сравнительно ненужной ей. Это может быть даже дело, в общем-то дорогое для нее, или продуктивная профессиональная работа, в которой она многого достигла. Естественно, при этом работа страдает, и больше всего.

Другие человеческие отношения тоже уходят далеко на задний план. Она может забросить или оставить своих детей, свой дом. Дружба все более и более служит тому, чтобы заполнить время без него. Договоренности рушатся в ту же секунду, стоит ему появиться на горизонте. К ухудшению ее отношений с другими часто прикладывает руку и партнер, потому что, в свою очередь, хочет сделать ее еще более зависимой от него. Глядеть на своих друзей и родных она начинает его глазами. Он насмехается над ее доверием к людям и вселяет в нее свою собственную подозрительность. Так она теряет корни и беднеет духовно. Вдобавок падает ее интерес к себе самой, и без того невысокий. Она может залезть в долги, рисковать своей репутацией, здоровьем, достоинством. Если она находится в анализе или занимается самоанализом, интерес к самопознанию уступает дорогу заинтересованности в том, чтобы понять его мотивацию и помочь ему.

Несчастье может начаться прямо сразу, "с порога". Но иногда некоторое время ничего не вызывает особых подозрений. Определенным невротическим способом эти двое кажутся созданными друг для друга. Ему нужно быть властелином; ей нужно покоряться. Он открыто требователен, она – уступчива. Она может покориться, только если сломлена ее гордость, а он, по многим причинам, не упустит этого сделать. Но рано или поздно начнутся столкновения двух характеров, или, точнее, двух невротических структур, по всем параметрам диаметрально противоположных. Главные столкновения происходят из-за чувств – из-за "любви". Она настаивает на любви, внимании, близости. Он безнадежно боится позитивных чувств. Их проявление кажется ему недостойным. Ее заверения в любви кажутся ему просто притворством – и, действительно, как мы знаем, ее, скорее, толкает потребность утратить себя и слиться с ним, чем личная любовь к нему. Он не может удержаться от борьбы против ее чувств и, следовательно, против нее. Это заставляет ее чувствовать, что ею пренебрегают или оскорбляют ее, возбуждает в ней тревогу и усиливает ее установку "вцепляться". И здесь происходит новое столкновение их интересов. Хотя он делает все, чтобы она зависела от него, ее цепляние пугает и отталкивает его. Он боится и осуждает любую слабость в себе, а в ней – презирает. Это означает еще одно отвержение для нее, вызывает еще большую тревогу и еще большее цепляние. Ее невысказанные требования он ощущает как принуждение и должен отбиваться от них, чтобы удержать свое чувство власти. Ее компульсивная услужливость оскорбляет его гордость своей самодостаточностью. Она настаивает на своем "понимании" его, и это еще одно подобное оскорбление. И действительно, при всей искренности ее попыток, она не понимает его по-настоящему и вряд ли может понять. Кроме того, в ее "понимании" слишком много потребности найти извинение и простить, поскольку она считает все свои установки хорошими и естественными. Он, в свою очередь, ощущает ее чувство нравственного превосходства, и оно вызывает в нем желание свернуть шею связанным с ним претензиям. Для разговора обо всем этом по-хорошему остаются самые скудные возможности, поскольку в глубине души оба чувствуют свою правоту. Она начинает видеть в нем скотину, а он в ней – довольную своей правильностью дуру. Покончить с ее претензиями было бы на редкость полезно, если бы это делалось конструктивно. Но поскольку это в основном происходит в саркастической, унизительной манере, это только обижает ее, делает еще более незащищенной и зависимой.

Бесполезно задаваться вопросом, могли бы они, при всех этих противоречиях, быть полезны друг другу. Конечно, он может чуть смягчиться, а она чуть укрепиться. Но в основном они оба слишком глубоко окопались в траншеях своих невротических потребностей и антипатий. Порочные круги, в которые вовлечено худшее из того, что есть в них обоих, продолжают закручиваться и могут закончиться только взаимным мучением.

Фрустрации и ограничения, которым она подвергается, различаются не столько по виду, сколько по их цивилизованности и интенсивности. Всегда присутствует игра в кошки-мышки: ее то притягивают, то отталкивают, то привязывают, то уходят от нее. За половым удовлетворением могут последовать грубые оскорбления, вслед за чудесным вечером он "забывает" о годовщине важного события, вытянув из нее доверительные признания, он использует их против нее. Она может попытаться играть в ту же игру, но у нее слишком много запретов, чтобы это хорошо получалось. Но она всегда хороший "инструмент для игры", поскольку его нападки приводят ее в уныние, а его расположение духа, кажущееся ей хорошим, вызывает массу ложных надежд на то, как теперь все будет хорошо. Множество вещей он считает себя вправе делать, вовсе ее не спрашивая. Его требования могут касаться финансовой поддержки, подарков себе, своим друзьям и родственникам; работы на него, например, по дому или машинописи; помощи в его карьере; особого внимания к его потребностям. Последнее, например, может относиться к временному распорядку, к безраздельному и некритичному интересу к его занятиям, к тому, чтобы была компания или ее не было, к невозмутимости и спокойствию, когда он угрюм или раздражителен и т.д. и т.п.

Чего бы он ни требовал, это его самоочевидное право. Когда его желание не выполняется, у него нет неприятных предчувствий, а лишь придирчивое раздражение. Он считает, да и заявляет совершенно определенно, что это не он требователен, а она скаредная, неряшливая, невнимательная и незаботливая, и что он обязан поставить ей это на вид в обрамлении всяческих оскорблений. С другой стороны, он очень проницателен насчет ее требований, объявляя их все невротическими. Ее потребность во внимании, времени или компании – это стремление к обладанию, если ей хочется секса или вкусной еды – это распущенность. Поэтому, когда он фрустрирует ее потребности, что неизбежно по его внутренним причинам, с его точки зрения – это никакая не фрустрация. Ей же лучше, что пренебрегают ее потребностями, потому что ей должно быть стыдно, что они у нее вообще есть. На самом деле, его техника фрустрации хорошо разработана. В нее входит умение испортить радость угрюмостью, заставить ее почувствовать себя ненужной и нежеланной, отдаленной физически или психически. Наиболее вредоносная и наименее внутренне близкая ей часть их – это его общая пренебрежительная и презрительная установка. Каким бы на самом деле ни было его отношение к ее особенностям или качествам, оно редко выражается. С другой стороны, как я уже говорила, он и на самом деле презирает ее за мягкость, уклончивость и отсутствие прямоты. Но вдобавок, в силу потребности в активном вынесении вовне своей ненависти к себе, он придирается к ней и унижает ее. Если она, в свою очередь, осмеливается критиковать его, он высокомерно отбрасывает в сторону все, что она говорит, или доказывает ей, что она ему мстит.

Больше всего вариантов мы находим в половой стороне их жизни. Половые отношения могут выделяться на общем фоне как единственно удовлетворительный вид контакта. Или, в том случае, если у него есть запреты на наслаждение сексом, он может фрустрировать ее и в этом отношении тоже, что ощущается наиболее остро, так как при отсутствии нежности с его стороны секс может быть для нее единственным доказательством его любви. Секс может быть средством обидеть и унизить ее. Он достаточно ясно может высказываться, что для него она только сексуальный объект. Он может гордо выставлять напоказ половые отношения с другими женщинами, сопровождая это унизительными комментариями по поводу ее меньшей привлекательности или отзывчивости. Сам половой акт может быть унизительным из-за отсутствия всякой нежности или вследствие применения садистских приемов.

Ее отношение к такому плохому обращению полно противоречий. Как мы сейчас увидим, это не статичный набор реакций, но колебательный процесс, приводящий ее ко все большим и большим конфликтам. Прежде всего, она просто беспомощна, как и всегда была по отношению к агрессивным людям. Она никогда не могла настроиться против них и ответить хоть сколько-нибудь эффективно. Уступить ей всегда было легче. И, склонная чувствовать себя виноватой в любом случае, она скорее соглашается с упреками, в особенности потому, что в них есть доля истины.

Но ее уступчивость теперь принимает большие размеры и меняется качественно. Она остается выражением ее потребности угодить и умаслить, но теперь она определена еще и ее стремлением к полной капитуляции. А она может сдаться, как мы видели, только когда сломлена ее гордость. Таким образом, часть ее тайно приветствует его поведение и самым активным образом ему способствует. Он всеми силами стремится (пусть и бессознательно) раздавить ее гордость; у нее есть тайное неудержимое встречное стремление пожертвовать ею. В сексуальных сценах это стремление может полностью доходить до сознания. С оргиастическим вожделением она может простираться ниц, принимать унизительные положения, переносить побои, укусы, оскорбления. Иногда это единственное условие, при котором она может получить полное удовлетворение. Нам кажется, что стремление к полной капитуляции посредством самоунижения, более полно, чем другие объяснения, дает нам понимание мазохистских перверсий.

Такое откровенное выражение страсти унижать себя свидетельствует об огромной власти, которую может приобрести это влечение. Оно может проявляться также в фантазиях (часто связанных с мастурбацией) об унизительных сексуальных оргиях, о выставлении напоказ перед публикой, об изнасиловании, связывании, избиении. Наконец, это влечение может найти выражение в сновидениях, где она лежит, брошенная в сточной канаве, а партнер ее подбирает; где он обращается с ней, как с проституткой; где она валяется у него в ногах.

Влечение к самоунижению может быть слишком замаскировано, чтобы его можно было непосредственно увидеть. Но опытный наблюдатель заметит его во многих других проявлениях, таких, как готовность (или, скорее, потребность) обелять его и брать на себя всю вину за его проступки, или в ее приниженной услужливости и оглядке на него. Она не отдает себе в этом отчета, поскольку ей такая оглядка представляется смирением или любовью, или любовным смирением, поскольку влечение простереться ниц, как правило, наиболее глубоко подавляется, за исключением половой жизни. Однако оно присутствует и вынуждает пойти на компромисс, состоящий в том, чтобы унижение было, но до сознания не доходило. Это объясняет, почему столь долгое время она может даже не замечать его оскорбительного поведения, хотя оно бросается в глаза другим. Или же, если она умом понимает происходящее, она не переживает его эмоционально и не возражает на самом деле против него. Иногда друг может привлечь к этому ее внимание. Но даже если она будет убеждена в его правоте и заинтересованности в ее благополучии, это будет только раздражать ее. Фактически иначе и быть не может, потому что слишком сильно затрагивает ее конфликт в этой области. Даже более красноречивы ее попытки, совершаемые время от времени, выбраться из ситуации. Снова и снова она при этом вспоминает его оскорбления и обидное отношение, надеясь, что это поможет ей устоять против него. И только после многих тщетных попыток она с удивлением понимает, что они просто несерьезны.

Ее потребность полностью отдаться партнеру также заставляет ее идеализировать его. Поскольку она может обрести цельность только с тем, кому она вручила право на свою гордость, он должен быть гордым, а она – покорной. Я уже упоминала изначальное очарование его высокомерия для нее. Хотя это осознаваемое очарование может ослабеть, она продолжает прославлять своего героя другими, более тонкими путями. Позднее она, возможно, разглядит его подробнее, но у нее не сложится трезвой и цельной картины до настоящего разрыва, хотя и тогда может продолжаться прославление. А до тех пор она склонна думать, например, что несмотря на то, что он – нелегкий человек, он в основном прав и понимает много больше других. Как ее потребность идеализировать его, так и потребность отдаться, идут здесь рука об руку. Она гасит свое зрение настолько, чтобы видеть его, других и себя его глазами – и это второй фактор, делающий разрыв таким трудным для нее.

До сих пор вся ее игра, как мы видим, шла вместе с партнером и ради него. Но есть поворотный пункт, или, скорее, затянувшийся процесс поворота, поскольку она теряет все, что ставила на карту. Ее самоунижение во многом (хотя и не во всем) было средством для достижения цели: найти внутреннюю цельность, отдав себя и слившись с партнером. Для этого партнер должен был бы принять ее любовную самоотдачу и отплатить ей любовью за любовь. Но именно в этой решительной точке он подводит ее – мы знаем, что он обречен на это собственным неврозом. Поэтому против его высокомерия она не возражает (или, скорее, втайне его приветствует), но боится как отвержения с его стороны, так и скрытых и открытых фрустраций в любви, и горько возмущается ими. Здесь вовлечены и ее глубокая потребность в спасении, и та часть ее гордости, которая требует, чтобы она сумела заставить его любить себя и добилась успеха в отношениях. Кроме того, ей как и большинству людей, трудно бросить дело, в которое уже столько вложено сил. И в ответ на скверное обращение она становится тревожной, унылой или испытывает чувство безнадежности только затем, чтобы вскоре опять надеяться, вопреки очевидности цепляясь за веру, что в один прекрасный день он ее полюбит.

В этой самой точке и начинается конфликт. Сперва мимолетный и быстро преодолеваемый, он постепенно углубляется и становится перманентным. С одной стороны, она отчаянно пытается улучшить отношения. Ей представляется, что она с похвальным терпением прикладывает усилия к их налаживанию; ему – что она все сильнее цепляется за него. Оба до некоторой степени правы, но оба упускают из виду существенный момент – она борется за то, что представляется ей конечной победой добра. Пуще прежнего она стремится угодить, предвосхитить его ожидания, увидеть свои ошибки, отвернуться от грубости или не возмущаться ею, понять, сгладить. Не понимая, что все эти усилия служат совершенно неверной цели, она оценивает их как "исправления ошибок". Точно так же она обычно цепляется за ложное убеждение, что и он тоже "исправляется".

С другой стороны, она начинает его ненавидеть. Сперва ненависть вытесняется полностью, ведь она разрушила бы ее надежды. Затем она всплесками доходит до сознания. Тогда в ней появляется возмущение его оскорбительным обращением, но она все еще колеблется признаться себе, что ее оскорбляют. Настает черед мстительных тенденций. Начинаются вспышки, в которых проявляется ее истинное возмущение, но все еще до нее не доходит, насколько оно непритворное. Она становится более критичной, меньше готова позволить себя эксплуатировать. Характерно, что по большей части месть осуществляется косвенным путем: в виде жалоб, страдания, мученичества, усиленного цепляния. Элементы мщения прокрадываются и в сияющую цель. В латентной форме они были там всегда, но теперь они растут как раковая опухоль. Намерение заставить его любить себя остается, но теперь это уже вопрос мстительного торжества.

И как ни взглянуть, это беда для нее. Резкая раздвоенность в таком решительном вопросе хотя и остается бессознательной, делает ее поистине несчастной. Именно потому, что желание мести бессознательно, оно крепче привязывает ее к партнеру, поскольку дает ей еще один сильный стимул для борьбы за "счастливый конец". И даже если она добьется своего, и он действительно полюбит ее в конце концов (что возможно, если он не слишком ригиден, а она не слишком стремится к саморазрушению), ей не удается пожать плоды победы. Ее потребность в торжестве теперь удовлетворена и угасает, гордость получила то, что ей причитается, но это как бы уже и не интересно. Она может быть благодарна, может ценить то, что ее любят, но чувствует, что теперь уже слишком поздно. На самом деле она не может любить, когда удовлетворена ее гордость.

Однако если ее удвоенные усилия не приводят к существенным переменам в картине, она с еще большей страстью может наброситься на себя, попадая тем самым под двойной огонь. Поскольку идея "отдать себя" постепенно утрачивает свою ценность, и, следовательно, она начинает осознавать, что терпит слишком много издевательств, то она считает, что ею пользуются, и начинает ненавидеть себя за это. До нее также начинает доходить, что ее "любовь" – на самом деле болезненная зависимость (какими бы словами она бы ее ни называла). Это здоровое осознание, но сперва она реагирует на него самоосуждением. Вдобавок, осуждая в себе мстительные склонности, она ненавидит себя за то, что они в ней есть. И наконец, она предается беспощадному самоуничижению за то, что не сумела вызвать его любовь. Она отчасти осознает эту свою ненависть к себе, но обычно большая ее часть выносится вовне, пассивным образом, характерным для смиренного типа. Это означает, что теперь у нее есть мощное и всепроницающее чувство, что он ее обидел. Это создает новое расщепление ее отношения к нему. Ее увлекает гнев, проклюнувшийся из этого чувства обиды и разросшийся. Но и ненависть к себе так страшит ее, что она или ищет привязанности, которая успокоила бы ее, или же закрепляется на чисто саморазрушительном фундаменте своей покорности плохому обращению. Партнер становится проводником ее деструктивности, обращенной на себя. Ее влечет к тому, чтобы ее мучили и унижали, потому что она ненавидит и презирает себя.

Наблюдения над собой двух пациентов, готовых вырваться из зависимых отношений, могут иллюстрировать роль ненависти к себе в этот период. Первый пациент, мужчина, решил провести короткий отпуск один, чтобы выяснить, каковы его истинные чувства к женщине, от которой он зависел. Попытки такого рода, хотя и понятные, в основном оказываются тщетными – отчасти потому, что компульсивные факторы затемняют вопрос, а отчасти потому, что человек обычно реально озабочен не своими проблемами и их отношением к ситуации, а только тем, как бы "узнать" (непонятно где) любит он другого или нет.

В данном случае уже одна решимость пациента докопаться до корней проблемы принесла плоды, хотя он, конечно, не сумел выяснить свои чувства. Чувства-то были, чувств, на самом деле, бушевал целый ураган. Сперва он был захвачен чувством, что его женщина была так бесчеловечно жестока, что любой кары было бы для нее мало. Вскоре, так же сильно, он почувствовал, что отдал бы все за дружеский шаг с ее стороны. Несколько раз он переходил от одной из этих крайностей к другой, и каждое переживание было таким реальным, что всякий раз он на какое-то время забывал о противоположном чувстве. На третий раз он понял, что его чувства противоречивы. Только тогда он понял, что ни одна из крайностей не является его истинным чувством, а тогда уж увидел, что обе они носят компульсивный характер. Это принесло ему облегчение. Вместо беспомощного метания от одной эмоциональной крайности к противоположной, он мог теперь относиться к ним, как к проблеме, требующей решения. Следующая часть анализа принесла удивительное открытие: оба чувства, по сути, мало относились к партнеру, а более к его собственным внутренним процессам.

Два вопроса помогли ему понять свой эмоциональный подъем. Зачем ему было нужно преувеличивать ее оскорбления до такой степени, что она представала бесчеловечным чудовищем? Почему ему понадобилось так много времени, чтобы увидеть явное противоречие в своих колебаниях настроения? Первый вопрос позволил нам увидеть такую последовательность: увеличение ненависти к себе (по нескольким причинам), увеличение чувства, что женщина его обидела, ответ на эту вынесенную вовне ненависть к себе в виде мстительной ненависти к ней. Теперь ответ на второй вопрос не составлял труда. Его чувства были противоречивы, только если принимать их за чистую монету – как выражение любви и ненависти к своей женщине. На самом деле, его пугала мстительность идеи, что тобой кары было бы для нее мало, и он пытался смягчить свои страх, испытывая страсть к женщине ради того, чтобы успокоить самого себя.

Другая иллюстрация относится к женщине, которая в описываемый период колебалась между чувством относительной независимости и почти непреодолимым желанием позвонить своему партнеру. Однажды, когда она уже тянулась к телефону (отлично зная, что ей от возобновления контакта будет только хуже), она подумала: "Хоть бы кто меня к мачте привязал, как Одиссея. Как Одиссея? Ему это нужно было, чтобы устоять против Цирцеи, превращающей мужчин в свиней.* Так вот что меня толкает: мне, видно, очень нужно поунижаться, и чтобы он меня поунижал". Верное чувство сломало заклятье. В это время она была способна к самоанализу и задала себе уместный вопрос: почему это желание так сильно именно сейчас? Тут она испытала значительную ненависть и презрение к себе, которых раньше не сознавала. Всплыли события прежних дней, такие, которые заставляли ее накидываться на себя. После этого она испытала облегчение, и на более твердой основе, ибо в этот период она хотела оставить партнера, а данный самоанализ помог ей найти привязь, которая все еще держала ее. Она начала следующую сессию, сказав: "Мы должны больше работать над моей ненавистью к себе". * Пациентка путает эпизод с Сиренами и эпизод с Цирцеей. Но это, конечно, не снижает ценности ее открытия.

Так нарастает внутренний беспорядок, втягивая в себя все упомянутые факторы уменьшение надежды на успех, удвоенные усилия, возникновение ненависти и мстительности, "отдача" от их удара в виде насилия против я. Внутренняя ситуация становится все более невыносимой для смиренного типа женщины. Она действительно попадает на ту грань, где надо решать: тонуть или плыть. Все зависит от того, какое решение победит. Решение пойти ко дну (как мы раньше обсуждали) для этого типа очень привлекательно, как окончательное для всех конфликтов. Она может размышлять о самоубийстве, угрожать им, пытаться покончить с собой и сделать это. Она может заболеть и уступить болезни. Она может стать нравственно неразборчивой и, например, пуститься в случайные связи. Она может начать мстить партнеру, обычно причиняя себе вреда больше, чем ему. Или, даже не понимая того, она может просто утратить вкус к жизни, стать ленивой, начать небрежно относиться к своей внешности, работе, толстеть.

Другое решение – это движение к выздоровлению, это усилия выбраться из ситуации. Порой одно осознание опасности пойти ко дну придает ей необходимую храбрость. Иногда одно решение сменяет другое скачками. Процесс борьбы между ними – это очень болезненный процесс. Побуждения и силы для поступков идут из обоих источников, невротического и здорового. Пробуждается конструктивный интерес к себе, растет и возмущение против партнера не только за действительно причиненные обиды, но и за то что она чувствует себя "обманутой", ноет гордость, раненая игрой в заведомо проигрышную игру. С другой стороны, перед ней ужасающие препятствия. Она отрезала себя от многого и многих и с ее надорванными силами цепенеет от мысли, что брошена, оставлена сама на себя. Порвать отношения означало бы также признать поражение, и против этого тоже восстает ее гордость. Обычно чередуются подъемы и спады – те периоды, когда она чувствует, что способна жить без него, и другие, когда она готова лучше страдать от любого позора, чем уйти. Это очень похоже на схватку одной гордости с другой, а между ними она сама, в ужасе. Исход зависит от многих обстоятельств. Большинство – это внутренние факторы, но важна и общая жизненная ситуация, и, конечно, помощь друга или аналитика.

Предположив, что она действительно вырвется из пут, можно спросить, какова будет цена победы. Выбравшись, напролом или хитростью, из одной зависимости, не кинется ли она, раньше или позже, в другую? Или же она станет настолько осторожна в своих чувствах, что постарается все их умертвить? Она может казаться нормальной, но на самом деле она напугана на всю жизнь. Или же она изменится коренным образом, став действительно сильной личностью? Все может быть. Естественно, анализ создает большие возможности перерасти невротические проблемы, которые привели ее к дистрессу и поставили в опасное положение. Но если она смогла собрать достаточно сил во время борьбы и повзрослеть через реальные страдания, то простая обычная честность перед собой и усилия стоять на своих ногах смогут повести вперед, к внутренней свободе.

Болезненная зависимость – одно из самых сложных явлений, с которыми нам приходится иметь дело. Мы не можем надеяться понять его, пока не усвоим, что человеческая психология сложна, и будем настаивать на простых формулах, объясняющих все. Мы не можем объяснить общую картину болезненной зависимости как различные проявления сексуального мазохизма. Если он вообще присутствует в ней, то это исход многих обстоятельств, а не их корень. Болезненная зависимость – и не вывернутый наизнанку садизм слабого и лишенного надежд человека. Не схватим мы ее сущности, и сосредоточившись на паразитических и симбиотических ее гранях или на невротическом желании потерять себя. Одного только влечения к саморазрушению, с его страстью к страданию, тоже недостаточно для принципиального объяснения. Не можем мы, наконец, считать данное общее состояние лишь вынесением вовне гордости и ненависти к себе. Когда мы рассматриваем тот или иной фактор как самый глубокий корень всего явления, мы не можем не получить одностороннюю картину, которая не охватывает всех особенностей. Более того, все такие объяснения дают слишком статичную картину. Болезненная зависимость – не статичное состояние, а процесс, в который вовлечены все или большинство этих факторов они выступают на передний план, уходят в тень, усиливают друг друга или борются между собой.

И, наконец, все упомянутые факторы, хотя и имеют отношение к общей картине, имеют слишком отрицательный характер, чтобы отвечать за страстный характер зависимости. А это – страсть, полыхает она или тлеет. Но нет страсти без ожидания, что исполнятся некие главные в жизни надежды. Не важно, что вырастают эти надежды из невротических предпосылок. Этот фактор, который тоже невозможно изолировать, но можно понять только в рамках целостной структуры смиренного типа личности, – влечение к полной самоотдаче и стремление обрести цельность через слияние с партнером.