Обоснование бессознательного

Зигмунд ФРЕЙД

БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ

Из психоанализа мы узнали, что сущность процесса вытеснения состоит не в том, чтобы устранить или уничтожить представление, воплощающее в сознании влечение, а в том, чтобы не допустить его до осознания. Тогда мы говорим, что представление находится в состоянии «бессознательного», и можем привести вес­кие доказательства того, что, оставаясь бессознательным, представление все-таки может оказать действия и даже такие, которые в конце концов достигают сознания. Все вытесненное должно оставаться бессо­знательным, но мы с самого начала установим, что вытесненное не покрывает собою всего бессознатель­ного. Бессознательное имеет более широкий объем: вытесненное составляет часть бессознательного.

Как дойти нам до познания бессознательного? Мы его познаем, разумеется, только как сознательное после того, как оно проделало превращение или переведено в форму, доступную сознанию. Психоаналитическая работа ежедневно дает нам возможность убедиться в том, что такой перевод возможен. Для этого необхо­димо, чтобы анализируемый преодолел известные сопротивления, а именно те, которые в свое время пре­вратили бессознательное в вытесненное, удалив его из сознания.

Обоснование бессознательного

Наше право допустить психическое бессознатель­ное и научно работать при помощи такого допущения

–151–

оспаривают с различных сторон. В ответ на это мы можем указать, что допущение бессознательного не­обходимо и законно и что мы располагаем многими доказательствами существования бес­сознательного. Такое допущение необходимо, потому что у данных сознания имеется немало пробелов; как у здоровых, так и у больных часто происходят пси­хические акты, для объяснения которых необходимо допустить существование других актов, а между тем в сознании на это нет никакого указания. Такими актами могут быть не только ошибочные действия и сновидения у здоровых, не только все то, что называют психическими симптомами и явлениями навязчивости у больных, — наш личный ежедневный опыт знакомит нас с мыслями, которые приходят нам в голову, но происхождение которых нам неизвестно, и с резуль­татами мыслительной деятельности, о разработке ко­торой мы ничего не знаем. Все эти сознательные акты остались бы непонятными и не имели бы никакой связи между собой, если бы мы стали настаивать на том, что мы познаем при помощи только нашего со­знания все происходящие в нас психические акты; но если мы допустим, кроме того, бессознательные акты, то все наши сознательные акты приводятся в очевид­ную связь. Однако установление смысла и связи — вполне законный мотив, который в состоянии повести нас дальше, чем непосредственный опыт. Но если при этом еще окажется, что, основываясь на таком допу­щении бессознательного, мы с успехом и целесообразно можем влиять на течение сознательных процессов, то в этом успехе мы имеем неопровержимое доказатель­ство существования предположенного нами бессозна­тельного. Тогда приходится признать требование, что­бы все происходящее в психической области обяза­тельно было известно сознанию — недопустимым высокомерием.

– 152 –

Можно пойти еще дальше и в доказательство существования бессознательного психического состо­яния указать, что сознание в каждый данный момент охватывает только очень небольшое содержание, бла­годаря чему большая часть того, что мы называем сознательным знанием, и без того должна продол­жительное время находиться в состоянии латентности, следовательно, психической бессознательности. При­нимая во внимание все наши латентные воспоминания, мы совершенно не понимаем возражений против бес­сознательного. Мы встречаем далее возражения, что эти латентные воспоминания нельзя называть психи­ческими, что они соответствуют только остаткам со­матических процессов, из которых снова происходит психическое. В таком случае напрашивается возра­жение, что наоборот, латентное воспоминание явля­ется несомненным остатком психического процесса. Но гораздо важнее уяснить себе, что в основе этого возражения лежит невысказанное предубеждение о тождестве сознательного с психическим. Это отождествление является petitio principii, не допускающее вопроса о том, должно ли все психическое быть сознательным, или это вопрос условности номенкла­туры. В последнем случае такое отождествление яв­ляется условностью, которую невозможно опроверг­нуть. Но тогда остается открытым вопрос: «Так ли оно целесообразно, что следует его придерживаться?» На это можно ответить, что такое отождествление психического с сознательным оказывается абсолютно нецелесообразным. Оно нарушает психическую не­прерывность, ввергает нас в неразрешимые трудности психофизического параллелизма, вызывает упрек в том, что без достаточных оснований переоценивают роль сознания и заставляют нас слишком скоро по­кинуть область чисто психологического исследования, в то же время не вознаграждая нас в других областях.

– 153 –

И все-таки ясно, что вопрос о том, должны ли мы понимать несомненные латентные состояния душевной жизни как бессознательные психические или как физи­ческие, рискует превратиться в спор о словах. Целесо­образнее поэтому выдвинуть на первый план то, что нам вполне точно известно о природе этих спорных со­стояний. И вот, что касается их физических признаков, то они нам совершенно недоступны; ни одно физиоло­гическое представление, ни один химический процесс не может дать нам понятия об их сущности. А с другой стороны, несомненно, что они имеют самое широкое со­прикосновение с сознательными душевными процесса­ми: при помощи известной работы их можно превра­тить в сознательные, заменить этими последними, и они могут быть описаны посредством всех тех категорий, которые мы применяем к сознательным душевным ак­там: к представлениям, стремлениям, решениям и т. п. А относительно некоторых из этих латентных состояний мы в состоянии даже утверждать, что они отлича­ются от сознательных только отсутствием сознатель­ности. Поэтому, не колеблясь, мы будем на них смот­реть как на объекты психологического исследования и рассматривать их в самой тесной связи с сознательны­ми душевными актами.

Упорное отрицание психического характера латент­ных душевных актов объясняется тем, что большинство феноменов, о которых идет речь, не были предметом специального изучения помимо психоанализа. Тому, кто не знает патологических фактов, кто ошибочные действия нормальных людей считает случайностями и довольствуется старой мудростью, что сны — морская пена, остается только игнорировать несколько загадок в психологии сознания, и тогда незачем будет допус­кать бессознательную деятельность. Впрочем, гипно­тические эксперименты, особенно же постгипнотическое внушение еще до появления психоанализа, на-

– 154 –

глядно доказали существование и образ действия пси­хического бессознательного.

Но допущение бессознательного также вполне за­конно, поскольку мы при этом не отступали ни на шаг от нашего обычного, считающегося корректным образа мыслей. Сознание каждому из нас сообщает знание только собственных душевных состояний; то, что и другой человек имеет сознание, является заклю­чением по аналогии на основании воспринятых про­явлений и поступков другого для того, чтобы сделать нам понятным поведение другого. (Психологически правильнее сказать, что мы без рассуждения припи­сываем всякому другому нашу собственную конститу­цию, а следовательно и наше сознание, и что это отождествление обусловливает наше понимание.) Это заключение, или это отождествление, «Я» распростра­няло на всех других людей, животных, растения, неодушевленную природу и на весь мир, и оно до тех пор было целесообразно, пока сходство с инди­видуальным «Я» преобладало над всем; но оно ста­новилось недопустимым, по мере того как все остальное отдалялось от «Я». Наша современная критика теряет уверенность уже при вопросе о сознании животных, отказывает в сознании растениям, а допущение созна­ния у неодушевленной природы относит к области мистики. Но и там, где первоначальная склонность к отождествлению устояла перед критическим исследо­ванием, у ближнего — другого человека допущение бессознательного является результатом умозаключения и не соответствует непосредственной уверенности на­шего собственного сознания.

Психоанализ требует только того, чтобы такой же метод заключения был применен и к собственной личности, к чему, однако, не имеется конституцио­нальной склонности. Если поступить так, то прихо­дится сказать, что все акты и проявления, которые

– 155 –

я замечаю у самого себя и не знаю, как их связать с остальной моей психической жизнью, должны оце­ниваться так, как будто бы они принадлежали дру­гому лицу и объяснялись приписываемой этому лицу душевной жизнью. Опыт показывает, что те же самые акты, которые у самого себя отказываешься признать психическими, хорошо умеешь истолковать у других людей, т. е. ввести их в их общую душевную связь. Наше исследование, очевидно, в этом случае отвле­кается от самого себя благодаря особому препятствию, и правильное познание самого себя натыкается на помеху.

Несмотря на внутреннее сопротивление, метод за­ключения, направленный против самого себя, ведет не к открытию бессознательного, а, строго говоря, к допущению другого сознания, соединенного в моем лице с уже известным мне сознанием. Тут, однако, критика находит вполне правильный повод к возра­жению. Во-первых, сознание, о котором сам носитель его ничего не знает, представляет из себя все-таки не что иное, как чужое сознание, и возникает вопрос — заслуживает ли вообще обсуждения такое сознание, лишенное самого важного своего признака. Тот, кто противился допущению бессознательного психическо­го, не удовлетворится тем, что заменит его бессо­знательным сознанием. Во-вторых, анализ по­казывает, что отдельные латентные душевные процес­сы, о которых мы заключаем, пользуются в высшей степени независимостью друг от друга, как будто бы они не находились ни в какой связи один с другим и ничего не знали один о другом.

Мы должны поэтому (быть готовы к тому, чтобы) допустить не только второе сознание, но и третье, и четвертое, может быть бесконечный ряд состояний сознания, из которых каждое неизвестно ни нам, ни одно другому. В-третьих, как самый веский довод

– 156 –

нужно принять во внимание установленный психо­аналитическим исследованием факт, что часть этих латентных процессов обладает признаками и особен­ностями, кажущимися нам чуждыми и невероятными и прямо противоречащими известным нам свойствам сознания. Поэтому у нас имеется основание изменить направленное против самого себя заключение в том смысле, что оно доказывает существование в нас не второго сознания, а психических актов, лишенных сознательности. Мы отклоним также название «под­сознательное» как неправильное и вводящее в заблуж­дение. Известные случаи «double conscience» (раздвоение сознания) не противоречат нашему пони­манию. Их можно вполне правильно описать как слу­чай разделения душевной деятельности на две группы, причем одно и то же сознание по очереди обращается то к одному, то к другому лагерю.

В психоанализе нам не остается ничего другого, как объявить душевные процессы сами по себе бес­сознательными и сравнить восприятие их сознанием с восприятием органами чувств внешнего мира. От такого сравнения мы надеемся получить некоторое преимущество для нашего познания. Психоаналити­ческое допущение бессознательной душевной деятель­ности кажется нам, с одной стороны, дальнейшим развитием примитивного анимизма, показывающего нам повсюду образы и подобия нашего сознания, а с другой стороны — продолжением корректуры, кото­рую внес в наше понимание внешних восприятий Kant. Подобно тому, как Kant нас предупредил, чтобы мы всегда принимали во внимание субъективную условность нашего восприятия и никогда не считали наше восприятие вполне тождественным с неподдаю­щимся познанию воспринимаемым, так и психоанализ предупреждает нас, чтобы мы не отождествляли вос­приятие сознания с бессознательным психическим про-

– 157 –

цессом, который является объектом этого сознания. Подобно физическому, и психическое не должно быть в действительности непременно таким, каким оно нам кажется, но мы рады будем узнать, что корректура внутреннего восприятия не представит такой большой трудности, как внешнего, что внутренний объект легче познать, чем внешний мир.