Марксизм и фрейдизм: от попыток синтеза к идеологическому размежеванию

Чем объяснить популярность фрейдизма у нас в 20-е годы?

Состояние и развитие отечественной социальной психологии в 20—30-е годы, равно как и в последующий период, нельзя по­нять, если не учитывать характер идеологической атмосферы того времени. Опыт строительства социализма был попыткой практического осуществления идей основоположников марксиз­ма и их последователей, нацеленных на революционное преоб­разование общества и формирование нового человека.

Для принципиальной возможности решения этой задачи уже имелись необходимые предпосылки в российской философии, социологии и психологии. Достаточно вспомнить предложения Н. А. Бердяева о необходимости изменения российского харак­тера как одного из решающих условий перехода к демократии, самоуправлению и социализму.

Однако предшествующий опыт не давал однозначного от­вета на вопрос о том, каким именно должен быть этот человек. Если для Ф. М. Достоевского не вызывала сомнений ценность братского, соборного начала в психологии русского народа, что не противоречило и принципам коллективизма, то идеалы социализма были для него символом утраты внутренней сво­боды личности в обмен на гарантии социального и бытового благополучия.

Но если Ф. М. Достоевский не видел в психологии Запада примера, достойного для переноса его опыта на российскую по­чву, то Н. А. Бердяев, наоборот, духовное преобразование рус­ского характера во многом связывал с усвоением западных добродетелей (привычка к порядку, дисциплине, законопослу-шание, хозяйственность и т. д.).

Вместе с тем и тот и другой понимали огромную слож­ность решения подобных задач, требующих, если говорить, например, о переходе от психологии одиночки и индивидуалис­та к братскому, коллективистскому характеру, такого отрез­ка времени, который измерялся бы, по словам Достоевского, тысячелетиями.

Атмосфера 20-х годов исключала такой подход. Преоб­ладающее настроение строителей нового мира, способных раз­рушить ради его скорейшего созидания все "до основания", требовала неоспоримо более динамичных и вместе с тем ради­кальных решений. Предшествующий опыт представлялся в свя­зи с этим неприемлемым.

Революционно настроенные массы были полны энергией преобразования и вместе с тем нуждались в постоянных источ­никах энергетической подзарядки для осуществления гранди­озных свершений.

Поэтому естественно, что наибольший интерес вызывала в то время психоаналитическая концепция и практика 3. Фрей­да, открывавшая видение, понимание и возможность использо­вания главного резервуара человеческой энергетики, которым согласно фрейдизму была сила сексуального влечения. Отсюда и основная цель деятельности одного из "главных" партийных психосоциологов того времени А. Б. Залкинда — подчинить сек­суальную энергию народа задачам революции. "Необходимо, чтобы коллектив больше тянул к себе, чем любовный партнер". Для этого Залкинд разрабатывает детальную систему — две-

надцать заповедей половой жизни [37]. Их общий смысл в том, что энергия пролетариата не должна отвлекаться на бесполез­ные для его исторической миссии половые связи. "Половое дол­жно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая..." Двенадцатая, самая главная заповедь гласила: "Класс в интересах революционной целесо­образности имеет право вмешиваться в половую жизнь своих членов" [38, с. 328—329].

Кроме заманчивых выходов на неисчерпаемые запасы энергии здесь же, в обращении к 3. Фрейду, виделся и мощный инструмент в борьбе с прошлой, дворянской культурой и пра­вославием, альтернативных пролетарской культуре, которая нуждалась в своих простых и понятных самой широкой массе символах и ценностях.

Показательны в связи с этим рассуждения Георгия Мали-са, автора вышедшей в Харькове в 1924 году книги "Психо­анализ коммунизма", в которой он, обильно ссылаясь на Троцкого и выражая по сути его идеи с энтузиазмом, говорил о перспективах человека в новом обществе. Смысл их сводился к тому, что по мере усложнения культуры человеку приходит­ся вытеснять все больше своих желаний, потому и растет так быстро число нервнобольных. В гармоничном обществе завт­рашнего дня вытеснять будет нечего и незачем, будут раскры­ты все виды удовлетворения. А значит, "в коммунистическом обществе не будет ни неврозов, ни религии, ни философии, ни искусства" [38, с. 277—288].

Поясняя суть замысла подлинного вдохновителя внедре­ния идей и практики психоанализа в послереволюционной Рос­сии — Льва Троцкого, А. М. Эткинд отмечает, что последний выбрал самый "амбициозный, романтический и самый несбы­точный вариант из трех возможных в кризисной ситуации, став­шей очевидной после событий Кронштадтского мятежа". Один из вариантов был — отступление. Дать людям жить так или почти так, как они хотят, могут и умеют. Этот путь связыва­ют с Лениным и нэпом.

Был другой вариант: "искусственный отбор тех, кто го­тов жить в новом обществе, и устранение всех остальных", который А. М. Эткинд связывает со Сталиным и ГУЛАГом.

А Троцкий, по его мнению, искал третий путь. "Люди не способны жить в новом обществе — значит, надо переделать людей". Поскольку "марксизм здесь помочь не мог, он сло­жившейся ситуации не предусматривал", то пришлось совер­шать рискованные броски в сторону... [38, с. 290]. То есть в данном случае в сторону фрейдовского психоанализа.

За обращением к психоанализу у Троцкого просматривал­ся и свой собственный "особый мотив" видения стратегии пе­реустройства человека, "далеко уклоняющейся от знакомых ленинско-сталинских интонаций" [38, с. 282].

Вот его суть: "Человек примется, наконец, всерьез гармо­низировать самого себя. Он поставит себе задачей ввести в дви­жения своих собственных органов — при труде, при ходьбе, при игре — высшую отчетливость, целесообразность, экономию и тем самым красоту. Он захочет овладеть полубессознательны­ми, а затем и бессознательными процессами в собственном орга­низме: дыханием, кровообращением, оплодотворением — и, в необходимых пределах, подчинит их контролю разума и воли. Жизнь, даже чисто физиологическая, станет коллективно-экспе­риментальной. Человеческий род, застывший хомо сапиенс, сно­ва поступит в радикальную переработку и станет — под собственными пальцами — объектом сложнейших методов ис­кусственного отбора и психофизической тренировки. Это цели­ком лежит на линии развития..." [39, с. 196].

Ставку на глобальный эксперимент, предполагающий ис­кусственную манипуляцию массовой психологией, ее ради­кальную переделку в утилитарных целях создания армии высокопроизводительных людей-роботов, разделял вслед за Троцким и Бухарин, который писал о том, что нам нужно "в кратчайший срок произвести определенное количество живых рабочих, квалифицированных, специально вышколенных ма­шин, которые можно было бы сейчас завести и пустить в об­щий оборот [38, с. 319].

В унисон с этим шли и рассуждения психолога П. П. Блон-ского, бывшего в то время ответственным работником Нар-компроса, который вполне серьезно предлагал наряду с растениеводством и животноводством создать и науку чело-веководства, в рамках которой педагогика бы выполняла фун­кции, аналогичные зоотехнике и фитотехнике [40, с. 31].

Таким образом, еще одно существенное "достоинство" пси­хоаналитического подхода к возможности формирования нового человека состояло в том, что он не накладывал никаких вре­менных ограничений на процесс достижения необходимого ре­зультата. Психоаналитическая коррекция личности не требовала тысячелетий или хотя бы столетий. А это открыва­ло простор для ожиданий достижения быстрых результатов у адептов приложения психоанализа к задачам революционного переустройства человека.

Тем самым оба доминирующих в тот период времени про­цесса — обращение психологов к марксизму, с одной стороны, и увлечение концепцией и методами фрейдовского психоана­лиза, с другой — должны были так или иначе войти в тесное соприкосновение друг с другом.

Естественно, что соответствие или несоответствие мар­ксизму как "единственно верному учению" было критерием права на существование любых воззрений и теорий не только в сфере идеологии, духовной и политической культуры, но и науки.

Это, однако, не исключало в 20-х годах многообразных попыток использования опыта зарубежной социальной психо­логии, в частности теории и практики фрейдовского психоана­лиза, в интересах решения задач по воспитанию нового человека.

Даже руководители государства считали возможным под­держать экспериментальный поиск путей перевоспитания че­ловека на психоаналитической основе. Об этом достаточно красноречиво говорил факт пребывания в соответствующем специнтернате сына Сталина — Василия [38, с. 243].

Опыт попыток теоретического обоснования синтеза марк­сизма с фрейдизмом. Вместе с тем очевидная разница в исход­ных посылках марксизма и фрейдизма требовала осмысления. Необходимо было определить принципиальную возможность и степень как теоретического, так и практического совмещения друг с другом этих качественно разных подходов.

Связанный с этим рост интереса к Фрейду и фрейдизму и стремление к сопоставлению его с марксизмом стимулировался и дополнительными обстоятельствами. За ростом популярности фрейдизма в 20-е годы стояла, по мнению А. В. Петровского, как «нарастающая неудовлетворенность общим состоянием пси­хологической науки, плоским "поведенчеством", не оставляв­шим места проблеме активности личности и динамике ее развития», так и готовность Фрейда решать трудные вопросы науки и описывать человеческую природу в живой динамике, во взаимодействии ее частей и сторон [41, с. 86].

Вот почему многие психологи и философы — М. А. Рейс-нер, А. Р. Лурия, К. Д. Фридман, Б. Э. Быховский, А. С. Грибо­едов, А. К. Ленц — проявляют в эти годы интерес к Фрейду, а начиная с 1923 года растет число публикаций, как статей, так и книг, не только излагающих психоаналитическую концепцию, но и рассматривающих возможность синтеза марксизма с фрей­дизмом [41, с. 86—87].

Наибольшую активность в этом направлении предприни­мает бывший профессор юридического факультета Томского, а затем Петербургского университета М. А. Рейснер, привле­ченный после Октябрьской революции к работе в Народном Ко­миссариате юстиции и ставший в 1918 году одним из организаторов Коммунистической академии.

В ряде своих работ М. А. Рейснер говорил о необходимо­сти реформирования психологии на базе психоанализа в инте­ресах исторического материализма, о целесообразности сопоставления социологического метода Маркса с психоана­литическим методом Фрейда при изучении социально-психоло­гических явлений, наконец о необходимости соединения достоинств марксизма и фрейдизма в социальной психологии ради преодоления их недостатков. Тем самым, по мнению Рейснера, была бы устранена и компенсирована недооценка марк­сизмом сферы бессознательной и подсознательной психики человека, с одной стороны, и ограниченность фрейдизма с его невниманием к роли социальной среды — с другой [33], [42].

Поиски путей синтеза марксизма с фрейдизмом осуществ­лялись не только на уровне групповых педагогических экспе­риментов или в рамках общей теории, но и применительно к массовому обыденному сознанию.

Известна, например, широко распространенная в то вре­мя так называемая "теория стакана воды" или тогдашнее по сути нудистское движение, шедшее под лозунгом "Долой стыд". Последнее исходило из постулата о необходимости покончить с пережитками классово чуждой и далекой от простого народа, утонченной и излишне сентиментальной дворянской культуры.

Пролетарская культура в противовес дворянской высту­пала за полное моральное раскрепощение индивида — за брак и секс без условностей и излишних церемоний. Символом рас­крепощенной пролетарской эротики как раз и была концепция "стакана воды". Согласно последней утолить свою сексуаль­ную потребность "так же просто, как выпить стакан воды". Не здесь ли уже закладывались первые кирпичи в фундамент грядущей сексуальной революции?

Причины идеологического размежевания марксизма и фрейдизма. Конечно, вульгаризация в культуре и нравствен­ности не могла дать полноценной духовной раскрепощенности личности. Зато раскованность и непринужденность суждений не только в быту или в сфере науки, но и в идеологии предрас­полагала к нарушению партийной монополии на нее.

Есть основания предполагать, что ужесточение политичес­кого и идеологического режима и сопутствующая этому остро­та идеологической борьбы последующих 30—40-х годов сыграла свою роль в качестве фактора, который способствовал сверты­ванию былых и недолгих увлечений западными и в первую оче­редь психоаналитическими концепциями и методами.

Но из этого опыта должен был с неизбежностью родиться и вывод о несовместимости фрейдизма, а заодно и ряда других зарубежных течений в социальной психологии с марксизмом.

Поскольку идея синтеза марксизма с фрейдизмом играла, по сути, лидерскую роль в попытке создания методологичес­кого фундамента социальной психологии того периода, то ее критическая переоценка могла означать и конец исканиям в этой области в целом.

Неудачи попыток сведения социально-психологических закономерностей к законам физики или даже механики (как это делал, например, В. М. Бехтерев) также облегчили задачу глобальной критики социально-психологических начинаний. Итогом был общеизвестный вывод, прозвучавший в те и пос­ледующие годы, как о несовместимости социальной психоло­гии с марксизмом, так и о ее антинаучном характере.

Между тем в самом марксизме не было ни утверждения, ни отрицания социальной психологии как науки. Как показал последующий опыт развития социальной психологии, требова­лась иная трактовка связи марксизма с возможностями и опы­том развития отечественной социальной психологии.