И репродуктивной 2 страница

Понять что-либо означает приобрести гештальт или увидеть функциональное место его в гештальте.

Возьмем случай, который знаком каждому из нас. Читая книгу или слушая лекцию в очень утомленном состоянии, но когда мы еще можем напрягать внимание и направлять его на происходящее, мы вдруг замечаем, как начинают выпадать отдельные пред­ложения и смысловой контекст, их связность теряется, отдельные слова и мысли становятся разрозненными. Это происходит не потому, что отдельный элемент потерял свою интенсивность и становится неразличимым. Наоборот, мы сердито повторяем одни и те же слова и никак не можем заметить сходства двух мыслей, выраженных разными способами, хотя делаем это легко в обыч­ных условиях (используя аналогии, общие понятия и суждения и применяя их к различным конкретным условиям). Таким об­разом, вещи становятся «суммами элементов» в смысле нашего определения.

Во второй теории допущение об идентичности элементов имеет две стороны: 1) предполагается, что данная проблемная ситуа­ция имеет элементы, общие с элементами другой проблемной си­туации; 2) решения предыдущей проблемной ситуации имеют общие элементы с успешным решением данной ситуации.

Рассмотрим случай, который, наверное, каждый стремился бы объяснить фактором сходства. Я напомню одно из решений моей задачи с металлическим шаром: покрыть твердую металлическую поверхность (или шар) тонким слоем мягкого вещества. Можно задать вопрос: разве мы раньше не наблюдали аналогичных яв­лений? Разве не видели мы отпечатков ног на снегу? Разве вода не оставляет на берегах отметки, по которым мы можем судить о ее уровне? А не представляют ли собой письмо и фотография не что иное, как фиксирование и сохранение моментальных собы­тий? Здесь мы пришли к важному пункту.

Рассмотрим лабораторную ситуацию: маленький металличес­кий шар, металлическая поверхность, тонкий слой свежей краски, быстрое падение шара, удар от соприкосновения с поверхностью... Какие в этой ситуации есть элементы, общие с предыдущими? Нет ни одного. Едва ли можно представить себе более различные «стимулы». Сходство, которое здесь, несомненно, имеет место, заключается не в элементах и тем более не в объеме восприятия.. Оно находится в гештальте, т. е. в четко определенном функциональном целом, абсолютно отличном от «суммарного целого», с которым так носятся бихевиористы.

Возникает вопрос: что может означать использование сходных случаев для решения данных задач? Прежде всего данная проб­лемная ситуация должна напомнить мне о предыдущей. Таким образом, каждая проблемная ситуация должна быть вначале понята. Далее возникает представление о предыдущем решении, которое «ассоциировано» с предыдущей проблемной ситуацией. Без сомнения, предыдущая ситуация должна быть представлена с точки зрения внутренней связи тех сторон данной проблемной, ситуации, которые для нее существенны. Иначе говоря, нужно понять то, «как она работает», т. е. ее функциональное значение...

Я выбрал несколько очень простых примеров, которые служат хорошей иллюстрацией.

Один из случаев, приводимый Келлером (1915): оконечности обезьяны «слишком коротки», чтобы достать банан. Слова «слиш­ком коротки» указывают на связь между двумя составными час­тями данной ситуации, которые находятся в конфликте с ее дина­мической тенденцией.

Существует фундаментальное различие между одним только фактором конфликта, т. е. наличием действия, не приводящего к желаемому результату, и направленностью конфликта, в кото­рой выражена его природа. Для традиционной психологической теории, включая бихевиоризм, такие обстоятельства, как «слиш­ком большой», «слишком острый», «слишком скользкий», «слишком высокий», «слишком быстрый» и т. д., встречающиеся в проб­лемной ситуации, не означают ничего, кроме отсутствия желаемо­го результата при совершении действия. Но возвратимся к нашему примеру. Я не говорю, что обезьяне пришла в голову «мысль», а лишь указываю на то, что связь, выраженная словами «слишком коротки», действительно направляет ее поведение. Это выражение эквивалентно тенденции к удлинению, которая опять-таки является не «мыслью», а динамическим отношением, дейст­вительно имеющим место в организме. Эта детерминирующая тенденция «более длинного», по-видимому, обусловлена опреде­ленными частями более широкой ситуации, которая требует наличия «чего-то длинного» (будь то палка, шляпа, соломинка или что-либо другое).

Мое заключение будет следующим: в тех случаях, где не толь­ко сам факт конфликта, но и определяющие его обстоятельства, их внутренняя связь в целостной ситуации являются детермини­рующей, реальностью, мы с теоретической точки зрения имеем дело с основной стадией процесса мышления.

Существует еще одна теория, которая заслуживает нашего рассмотрения: теория комплексов, выдвинутая Отто Зельцем (1913, 1924).

3. Согласно Зельцу, задача представляет собой «схематически антиципируемый комплекс». Искомое решение является более или менее неопределенной частью этого комплекса, но оно с са­мого начала находится в определенных абстрактных и заданных отношениях с остальной, уже фиксированной частью комплекса.

Теория комплексов отличается от рассмотренных выше ассоцианистских теорий признанием того, что решение основывает­ся не на изолированных частях ситуации, но с самого начала уже заранее связано с целостным комплексом. Решение заклю­чается в процессе конкретизации первоначальных абстрактных «детерминант».

Заметим, что задачи, предлагаемые Зельцем, в течение долгого времени фигурировали в психологии как основной материал для изучения процессов мышления: например, найти «целое» к данному предмету (так, «лампа» будет целым к «фитилю») или подобрать «подходящее понятие». «Для любого вида задач характерна тенденция к детерминированной актуализации ранее применявшихся и усвоенных средств». Но если задача не имеет таких стереотипных связей, которые можно было бы приложить к конкретным обстоятельствам, то схема Зельца работать не бу­дет. Именно с такой ситуацией мы встречаемся при решении моих задач.

Процессы, приводящие к новым способам решения, Зельц называет «детерминированной абстракцией средств»; это значит, что он абстрагируется от случаев, в которых происходит случай­ное понимание нужного способа решения данной задачи.

Здесь вновь напрашивается вопрос, каким образом общий метод возникает из частных условий, прежде чем будут поняты те функциональные связи, которые для данного случая являются существенными? Чтобы быть справедливыми, отметим, что в раз­ных местах Зельц говорит о «понимании», однако он объясняет его как «понимание того, каким образом нечто становится спосо­бом для достижения цели».

Рассмотрим один из примеров, приводимых Зельцем, — случай с Франклином. Для решения своей задачи он нуждался в отыска­нии чего-то, что было бы связано с облаками, что поднималось бы вверх. Уже после того как возникла задача, он увидел летящего змея: этот опыт способствовал ему в отыскании успешного спо­соба решения.

Разумеется, можно путем такой процедуры найти конкретные способы, если было определено их функциональное значение. Но, к сожалению, это как раз и есть то самое функциональное зна­чение, которое Зельц называет «детерминированной абстракцией способов». Во всех его примерах даются случаи, в которых функ­циональное решение уже определено или дано.

Заметим, что примеры Зельца, приводимые им для иллюстра­ции «детерминированной абстракции средств», совпадают с тем, что мы далее будем называть «процессом понимания».

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВЫВОДЫ

Что означает «внутренняя или очевидная» связь? Читатель, вероятно, заметил, что именно с этим вопросом связана вся сущ­ность нашей проблемы.

До сегодняшнего дня корни психологической науки уходят далеко в глубь философии Юма. Философия Юма основывается на следующем тезисе: «Одно событие следует за другим, но мы не можем никогда узнать, что связывает их. Они кажутся всегда сопутствующими, но несвязанными». «Если имеется естественный объект или какое-либо событие, то мы не можем с помощью про­ницательности или понимания этих явлений и без всякого опыта раскрыть или просто догадаться о том, что из них следует».

Никто не станет отрицать, что большинство приводимых Юмом примеров подтверждают его тезис. «Из того, что вода текучая и прозрачная, Адам... не мог бы сделать вывод о том, что она погубит его; из того, что огонь излучает тепло и свет, он также не мог знать, что он его уничтожит». Подобно этому не существу­ет (непосредственно сознаваемой) связи между воспринимаемыми качествами хлеба и тем фактом, что он съедобен для человека. «...Иначе говоря, когда на основании множества примеров мы узнаем, что две вещи всегда сопутствуют одна другой (пламя и тепло, снег и холод), то, например, при повторном восприятии пламени или снега мы по привычке заключаем о том, что следует ожидать тепло или холод».

До сих пор все было хорошо. Прямые ассоциации являются тем мостом, который соединяет прорыв между так называемыми «ощущаемыми качествами» и «неведомыми силами». Но никогда слепое обобщение не было настолько опасным, как в философии Юма. Неужели всякая очевидность (или всякая непосредственность для индивида) связи между объектами и качествами или между данной проблемной ситуацией и ее решениями является делом привычки, прошлого опыта, врожденной способности, короче, делом ассоциации? Здесь мы подходим к последнему и самому строгому определению нашей проблемы: действительно ли не­врожденная связь между проблемной ситуацией и решением не­обходимо обусловливается тем фактом, что это решение прежде уже приводило к данной цели? Во всяком решении задачи мы должны различать три стороны: 1) проблемную ситуацию;.2) ответное действие как определенное событие или действие организма; 3) тот факт, что ответное дей­ствие практически удовлетворяет условиям ситуации.

Все теории мышления (за исключением гештальтпсихологии) так или иначе пытались объяснить связь между пунктами 1 и 2, ссылаясь на пункт 3 (появившийся после философии Юма). Мы будем называть эти теории «теориями третьего фактора» или «теориями, основанными на привлечении внешних опосредствую­щих факторов» (внешних относительно связи между 1 и 2). Вот краткий перечень понятий, применяемых представителями этих теорий к решению задач.

Частота: правильная реализация повторяется чаще.

Новизна: ряд проб заканчивается после правильной реакции.

Эмоциональность или возбудимость: в этом случае правильная реакция приводит к цели.

Прошлый опыт: с его помощью правильная реакция отличает­ся от других возможных реакций.

Ассоциация по смежности: обеспечивает тесную связь между проблемной ситуацией и правильной реакцией.

Повторение: правильная реакция повторяется снова и снова, если повторяется соответствующая обстановка.

Информация, передаваемая людьми и с помощью книг: с её помощью контролируется то, что передается из поколения в поко­ление в устном или письменном виде.

Я не собираюсь утверждать, что указанные выше третьи фак­торы не играют никакой роли в разрешении проблемной ситуа­ции. Безусловно, они играют свою роль в тех случаях, о которых говорит Юм (в дальнейшем мы будем называть их юмовскими случаями), т. е. когда не существует никакой связи, относящейся к содержанию проблемной ситуации и содержанию решений.

Примером неюмовского случая может служить любая из задач которые Келлер (1915) ставил перед обезьянами.

Мы можем дать первую часть нашего определения мышления (в которой имеется необходимый, но еще недостаточный крите­рий) : благодаря инсайту существенные черты феноменального содержания непосредственно определяются (внушаются) внутрен­ними свойствами стимулирующего материала.

Сам по себе процесс, который ведет от стимулирующей ситуа­ции к ответному действию, может быть назван инсайтным, если он непосредственно определяет содержание действия, соответст­вующее существенным чертам данной ситуации.

Далее, возникают вопросы: что отличает мышление от других инсайтных процессов? Мышление характеризуется следующим:

1) так называемым исследованием проблемной ситуации (S) и 2) наличием задачи (Р).

В проблемной ситуации обязательно чего-то недостает (иначе она была бы не проблемной, а простой ситуацией), и это недо­стающее звено должно быть найдено с помощью мыслительного процесса.

Дадим полное определение мышления: мышление – это про­цесс, который посредством инсайта (понимания) проблемной си­туации (S, Р) приводит к адекватным ответным действиям (М)..

Чем глубже инсайт, т. е. чем сильнее существенные черты ч проблемной ситуации определяют ответное действие, тем более интеллектуальным оно является.

В неюмовских случаях М может быть найдено посредством «его определенных формальных связей с ситуацией в целом» (Вертгеймер). С точки зрения нашего определения, М внутренне и непосредственно определяется существенными чертами целост­ной проблемной ситуации.

Проблемная ситуация неюмовского типа должна быть прежде всего постигнута субъектом, т. е. быть воспринята как целое, за­ключающее в себе определенный конфликт. Это постижение, или понимание, является основой процесса мышления.

После полного понимания проблемной ситуации как таковой включается процесс мышления с его «проникновением в конфликт­ные условия проблемной ситуации». Это проникновение является первой и основной стадией мышления. Ее содержание заключает­ся в инсайтном схватывании тех особенностей в S, которые вызывают конфликт.

В левой колонке следующей таблицы представлены конфликты из двух различных задач, а в правой — вызывающие их обстоя­тельства, органически связанные с проблемной ситуацией.

Конфликт	Проникновение в ситуацию
Обезьяна не может достать фрукт передними конечностями	Конечности слишком коротки.
Субъект не может из-за быстроты деформации проверить её.	Два вещества слишком быстро восста­навливают свою форму, чтобы мож­но было сохранить эффект дефор­мации.

(Обратите внимание, как причины, вызывающие конфликт, «внутренне и очевидно» взаимосвязаны с ним.)

«Проникновение» в проблемную ситуацию заканчивается принятием функционального решения. Последнее является положительным результатом проникновения. В функциональном решении содержатся существенные черты требуемого подхода к задаче, т. е. «функциональный» аспект конечного решения. Так, функцио­нальным решением, соответствующим первому случаю из нашей таблицы, будет длинный предмет, соответствующим второму случаю, - нахождение третьего вещества, в которое окраши­вается шарик или поверхность и которое сохраняет след от де­формации.

Вторая и последняя стадия — это процесс реализации (или исполнения) функционального решения, выбор того, что действи­тельно нужно для решения (если функциональное решение не заключает в себе своей реализации).

Перейдем от теории мышления к резюмированию результатов, связанных с проблемой сходства.

Мы уже указывали на то, что перенос в собственном смысле этого слова не обусловлен только идентичными элементами, он осуществляется благодаря гештальту. Более того, предыдущее решение не может быть перенесено на данный случай, пока не будет найдено его функциональное значение. Это невозможно до тех пор, пока оно не будет рассматриваться в своем непосредст­венном отношении к связанной с ним проблемной ситуации, поскольку функциональное значение конкретного решения целиком зависит от проблемной ситуации. Таким образом, даже если ре­шение вначале принималось не на основе соответствующей проб­лемной ситуации, то для его переноса необходимо прежде определить и понять его функциональное значение, осмыслить инсайтную связь со своей собственной и данной проблемной ситуациями.

ЛИТЕРАТУРА

Dewey J. How we think. 1909.

H u m e D. An Inquiry concerning Human Understanding.

Kohler W. Optische Untersuchungen am Schimpanzen und am Haushuhn. 1915.

Mach E. Erkenntnis und Irrtum. 1905.

Selz O. Ueber die Gezetze des geordneten Denkverlaufs. 1913.

Selz O. Zur Psychologie des Productiven Denkens und des Irrtums. 1922.

Selz O. Die Gesetze der Prod. u. Reprod. Geistestaetigkeit. 1924. *

W h e w e 11. The phylosophy of the inductive sciences.

W h e w e 11. The phylosophy of discovery.

Пиаже Жан ПРИРОДА ИНТЕЛЛЕКТА

Пиаже (Piaget) Жан (род. 9 авгу­ста 1896 — 16 сентября 1980) - швейцарский психолог, крупнейший специалист в области психологии интеллекта, создатель «генетической эпистемологии». Учился в универси­тетах Невшателя, Цюриха, и Пари­жа. Проф. ун-тов Невшателя (1926— 1929), Женевы (с 1929) и Лозанны (1937—1954). Основатель Между­народного центра генетической эпи­стемологии в Париже (1956). Ди­ректор (с 1929) психологической секции Института педагогических наук психологической лаборатории Женевского университета.

В первом цикле работ (1921—1925) Ж. Пиаже, исходя из представления о происхождении мысли ребенка из действия, считает, однако, что ключом к ее пониманию является анализ детской речи, непосредственно отражающей логику действия. При этом в качестве ведущего фактора умственного развития ребенка рас­сматриваются процессы его социали­зации. В 1925—1928 гг. центр учения детской мысли перемещается на анализ самих действий, основными для Пиаже становятся исследова­ния систем операций интеллекта. На базе этих исследований им была предложена операциональная теория интеллекта («La psychologic de I'intelligence». P., 1946). Операция - это «внутреннее действие», продукт преобразования («интериоризации») внешнего, предметного действия, скоординированное с другими дей­ствиями в единую систему, основным свойством которой является обрати­мость (для каждой операции суще­ствует симметричная и противопо­ложная ей операция). Пиаже выде­ляет в развитии интеллекта четыре стадии: 1) стадия сенсомоторного мышления (от рождения до 2 лет), когда в результате определенной организации движений ребенка окружающие его предметы воспри­нимаются и познаются им в достаточно устойчивых признаках; 2) ста­дия дооперационного мышления (от 2 до 7 лет), в течение которой раз­вивается речь, происходит интериоризация внешних действий, связан­ных с формированием наглядных представлений; 3) стадия конкрет­ных операций с предметами (от 7— 8 до И—12 лет), когда умственные действия становятся обратимыми и, наконец, 4) стадия формальных операций со словесно-логическими высказываниями (от 11—12 до 14— 15 лет), когда происходит органи­зация операций в структурное целое. Ж. Пиаже создал научную психо­логическую школу эксперименталь­ных исследований развития детского мышления. Широкую известность получили также его работы по ло­гике и эпистемологии. В данном разделе хрестоматии по­мещены выдержки «3 первых двух глав работы «Психология интеллек­та» (в кн.: «Избранные психологи­ческие труды». ML, 1969) и статьи «The Theory of Stages in Cognitive Development» (In: «Measurement and Piaget». N. Y., 1971). Далее (раздел З) приводится описание экспериментальных исследований эгоцентрической речи из кн. «Речь и мышление ребенка» (М.—Л., 1932), а также комментарии Пиаже к критическим замечаниям Л. С. Вы­готского на эту книгу. Сочинения: Проблемы генетиче­ской психологии.— «Вопросы психо­логии», 1956, № 3; Генезис элемен­тарных логических структур (совм. с Б. Инельдер). М., 1963; Le repre­sentation du monde chez 1'enfant. P., 1926; Le jugement moral chez 1'enfant. P., 1932; La construction du reel chez 1'enfant. P., 1937; Le de­velopment de la notion de terns chez 1'enfant. P., 1946; „ Introduction a 1'epistemologie genetique. P., 1950; Logique et equi'Mbre. P., 1957 (совм. с др.); Six etudes de psychologic. P., 1964.

Всякое психологическое объяснение рано или поздно завершается тем, что опирается на биологию или логику. Для некоторых ис­следователей явления психики понятны лишь тогда, когда они связаны с биологическим организмом. Такой подход вполне при­меним при изучении элементарных психических функций. Но со­вершенно непонятно, каким образом нейрофизиология сможет когда-либо объяснить, почему 2 и 2 составляют 4. Отсюда другая тенденция, которая состоит в том, чтобы рассматривать логичес­кие отношения как несводимые ни к каким другим и использовать их для анализа высших интеллектуальных функций. Однако сама логика, понимаемая как нечто выходящее за пределы экспери­ментально - психологического объяснения, является аксиоматикой состояний равновесия мышления, а реальной наукой, соответствующей этой аксиоматике, может быть только психология мыш­ления.

Двойственная природа интеллекта, одновременно логическая и биологическая, - вот из чего нам следует исходить. Мы имеем своей целью показать единство этих двух, на первый взгляд не сводимых друг к другу основных аспектов жизни мышления.

Всякое поведение, идет ли речь о действии, развертывающемся вовне, или об интериоризованном действии в мышлении, выступает как адаптация, или, лучше сказать, как реадаптация. Индивид действует только в том случае, если он испытывает потребность в действии, т. е. если на короткое время произошло нарушение равновесия между средой и организмом, и тогда действие направ­лено -на то, чтобы вновь установить это равновесие. Таким обра­зом, «поведение» есть особый случай обмена (взаимодействия) между внешним миром и субъектом. Но в противоположность физиологическим обменам, носящим материальный характер и предполагающим внутреннее изменение тел, «поведения», изучае­мые психологией, носят функциональный характер и реализуются на больших расстояниях - в пространстве (восприятие и т. д.) и во времени (память и т. д.); а также по весьма сложным траек­ториям (с изгибами, отклонениями и т. д.).

Поведение, понимаемое в смысле функциональных обменов, в свою очередь, предполагает существование двух важнейших и теснейшим образом связанных аспектов: энергетического, или аффективного, и структурного, или когнитивного. Если во всяком без исключения поведении заложена «энергетика», представляю­щая его аффективный аспект, то вызываемые этой «энергетикой» обмены со средой необходимо предполагают существование некой формы или структуры, определяющей те возможные пути, по которым проходит связь субъекта с объектом. Именно в таком структурировании поведения и состоит его когнитивный аспект. Восприятие, сенсомоторное научение, акт понимания, рассужде­ние и т. д. — все это сводится к тому, чтобы тем или иным образом, в той или иной степени структурировать отношения между средой и организмом. Именно на этом основании все они объеди­няются в когнитивной сфере поведения и противостоят явлениям аффективной сферы.

Аффективная и когнитивная жизнь являются, таким образом, неразделимыми, оставаясь в то же время различными. Даже в области чистой математики невозможно рассуждать, не испыты­вая никаких чувств, и, наоборот, невозможно существование каких бы то ни было чувств без известного минимума понимания и различения. То, что в жизни здравый смысл называет «чувством» и «умом», рассматривая их как две «способности», противостоя­щие одна другой, суть две разновидности поведения, одна из которых направлена на людей, а другая — на идеи и вещи. При этом каждая из этих разновидностей, в свою очередь, обнаружи­вает и когнитивный, и аффективный аспекты действия, аспекты, всегда объединенные в действительной жизни и ни в какой сте­пени не являющиеся самостоятельными способностями.

Более того, сам интеллект невозможно оторвать от других когнитивных процессов. Он, строго говоря, не является одной из структур, стоящей наряду с другими структурами. Интеллект - это определенная форма равновесия, к которой тяготеют все структуры, образующиеся на базе восприятия, навыка и элемен­тарных сенсомоторных механизмов.

Этот способ рассуждения приводит нас к убеждению, что ин­теллект играет главную роль не только в психике человека, но и вообще в его жизни. Гибкое и одновременно устойчивое струк­турное равновесие поведения - вот что такое интеллект, являю­щийся по своему существу системой наиболее жизненных и ак­тивных операций. Будучи самой совершенной из психических адаптации, интеллект служит, так сказать, наиболее необходимым и эффективным орудием во взаимодействиях субъекта с окру­жающим миром, взаимодействиях, которые реализуются сложней­шими путями и выходят далеко за пределы непосредственных и одномоментных контактов, для того чтобы достичь заранее уста­новленных и устойчивых отношений. Однако, с другой стороны, этот же способ рассуждения запрещает нам ограничить интеллект его исходной точкой: интеллект для нас есть определенный конеч­ный пункт, а в своих истоках он неотделим от сенсомоторной адаптации в целом, так же как за ее пределами от самых низших форм биологической адаптации.

Если интеллект является адаптацией, то нам прежде всего следует дать определение последней. Мы бы охарактеризовали адаптацию как то, что обеспечивает равновесие между воздей­ствием организма на среду и обратным воздействием среды. Дей­ствие организма на окружающие его объекты можно назвать ас­симиляцией (употребляя этот термин в самом широком смысле), поскольку это действие зависит от предшествующего поведения, направленного на те же самые или на аналогичные объекты. Физиологически это означает, что организм, поглощая из среды вещества, перерабатывает их в соответствии со своей структурой. Психологически же происходит, по существу, то же самое, только в этом случае вместо изменений субстанциального порядка про­исходят изменения исключительно функционального порядка, обусловленные моторной деятельностью, восприятием и взаимо­влиянием реальных или потенциальных действий. Таким образом, психическая ассимиляция есть включение объектов в схемы по­ведения, которые сами являются не чем иным, как канвой дей­ствий, обладающих способностью активно воспроизводиться.

С другой стороны, и среда сказывает на организм обратное действие, которое, следуя биологической терминологии, можно обозначить словом «аккомодация». Этот термин имеет в виду, что живое существо никогда не испытывает обратного действия со стороны окружающих его тел непосредственно, но что такое действие просто изменяет ассимилятивный цикл, аккомодируя его в отношении к этим телам. В психологии обнаруживается аналогичный процесс: воздействие вещей на психику всегда за­вершается не пассивным подчинением, а представляет собой простую модификацию действия, направленного на эти вещи. Имея в виду все вышесказанное, можно было бы определить адап­тацию как равновесие между ассимиляцией и аккомодацией, или, что, по существу, одно и то же, как равновесие во взаимодейст­виях субъекта и объектов.

Интеллект с его логическими операциями, обеспечивающими устойчивое и вместе с тем подвижное равновесие между универ­сумом и мышлением, продолжает и завершает совокупность адап­тивных процессов. Ведь органическая адаптация в действитель­ности обеспечивает лишь мгновенное, реализующееся в данном месте, а потому и весьма ограниченное равновесие между живу­щим в данное время существом и современной ему средой. А уже простейшие когнитивные функции, такие, как восприятие, навык и память, продолжают это равновесие как в пространстве (вос­приятие удаленных объектов), так и во времени (предвосхищение будущего, восстановление в памяти прошлого). Но лишь один интеллект, способный на все отклонения и все возвраты в дейст­вии и мышлении, лишь он один тяготеет к тотальному равнове­сию, стремясь к тому, чтобы ассимилировать всю совокупность действительности и чтобы аккомодировать к ней действие, кото­рое он освобождает от рабского подчинения изначальным «здесь» и «теперь»:

Существует параллелизм (и даже довольно тесный) между важнейшими биологическими учениями об эволюционной изменчи­вости (а следовательно, также и об адаптации) и узкоспециаль­ными теориями интеллекта как явления чисто психологического.

В биологии отношение между организмом и средой имеет сей­час шесть возможных интерпретаций, строящихся как комбинации ниже приведенных исходных положении (все эти положения определяют различные - классические или современные - реше­ния).

Идея эволюции в собственном смысле этого слова либо (I) отбрасывается, либо (II) принимается; с другой стороны, в обоих случаях (I и II) адаптация может приписываться: 1) факторам, внешним для своего организма, 2) внутренним факторам или 3) их взаимодействию. С неэволюционистской («фиксистской») точки зрения (I) адаптацию можно выводить (I1) как из «пред­установленной гармонии» между организмом и свойствами среды, так и из (I2) преформизма, полагающего, что организм реагирует на любую ситуацию, актуализируя свои потенциальные структу­ры, или даже из (I3) «эмержентности» структурированного цело­го, не сводимого к своим элементам и определяемого изнутри и извне. Что касается эволюционистских взглядов (II), то они объясняют адаптивные изменения либо (II1) влиянием среды (ла­маркизм), либо (II2) эндогенными мутациями с последующим отбором (мутационизм), либо (II3) прогрессирующим вмешатель­ством внешних и внутренних факторов.

Нет никакого сомнения в том, что все интерпретации интел­лекта можно разделить исходя из одного существенного признака на две группы: 1) те, которые хотя и признают сам факт разви­тия, но не могут рассматривать интеллект иначе, чем как некое исходное данное, и, таким образом, сводят всю психическую эво­люцию к своего рода постепенному осознанию этого исходного данного (без учета реального процесса его создания), и 2) те интерпретации, которые стремятся объяснить интеллект исходя из его собственного развития.