Ненависть и презрение к себе 2 страница

Подытожим сказанное более общими словами: любой человек, оказавшийся под властью тирании, выберет средства обойти ее предписания. Его вынуждают к двуличности, но в случае внешней тирании это, возможно, сознательная двуличность. В случае внутренней тирании, которая сама по себе бессознательна, являющаяся ее результатом двуличность может иметь только характер бессознательного самообмана и притворства.

Все эти механизмы предотвращают волну ненависти к себе, которая в противном случае последовала бы за осознанием "неудачи", следовательно, они обладают высокой субъективной ценностью. Но они ослабляют и способность отличать ложь от истины; тем самым они фактически усиливают отчуждение от себя* и увеличивают самовластие гордыни. * См главу 6 "Отчуждение от себя".

Требования к себе, таким образом, занимают решающие позиции в структуре невроза. На них основываются попытки личности воплотить свой идеальный образ в действительность. Они способствуют росту самоотчуждения, во-первых, вынуждая человека к фальсификации непосредственных чувств и убеждении, и, во-вторых, порождая всепроникающую бессознательную нечестность. Они детерминированы ненавистью к себе, и, наконец, осознание своей неспособности их исполнить развязывает руки ненависти к себе. Некоторым образом все формы ненависти к себе являются мерой наказания за невыполнение Надо, то есть способом внушить человеку идею, что он не будет испытывать ненависти к себе, если сможет быть настоящим сверхчеловеком.

Самообвинения – второе выражение ненависти к себе. Большинство из них с беспощадной логичностью следуют из нашей центральной предпосылки. Если нам не удается достичь абсолютного бесстрашия, щедрости, самообладания, силы воли и т.п. наша гордость произносит приговор: "виновен".

Некоторые самообвинения направлены против существующих внутренних затруднений, поэтому они могут выглядеть обманчиво рациональными. В любом случае сам человек считает их полностью заслуженными. В конце концов, разве не похвальна такая строгость, соответствующая высоким нормам? На самом деле он изымает затруднения из контекста и набрасывается на них со всей яростью нравственного осуждения. И он выносит себе приговор, не принимая во внимание, насколько может держать ответ за свои проблемы. Каким образом мог он чувствовать, думать, поступать иначе, мог ли он хотя бы осознавать их, ровным счетом ничего не значит. Невротическая проблема, которую нужно исследовать и проработать, превращается тем самым в отвратительную грязь, пятнающую человека, без надежды смыть ее. Он не умеет, например, отстаивать свои интересы или свое мнение. Он отмечает, что скорее уступал и упрашивал, когда Надо было четко выразить свое несогласие или защититься от эксплуатации. То, что он это честно заметил, на самом деле не только полностью служит к его чести, но могло бы стать первым шагом к постепенному осознанию сил вынуждающих его упрашивать, когда лучше настаивать. Вместо этого, под давлением деструктивных самоупреков, он начинает ругать себя за то, что у него "кишка тонка" и он отвратительный трус, или же чувствует, что все вокруг презирают его за малодушие. Следовательно, весь эффект от самонаблюдения сводится к тому, что он чувствует себя "виноватым" или неполноценным, и в результате его заниженная самооценка еще более занижается и затрудняет ему попытку постоять за себя в следующий раз.

Аналогично, тот, кто явно боится змей или водить машину, может быть прекрасно информирован о том, что такие страхи возникают под действием сил бессознательного, которыми он не управляет. Его рассудок говорит ему, что нравственное осуждение "трусости" бессмысленно. Он может даже спорить с собой о том, "виноват" он или "не виноват", решая то так, то этак. Но он, вероятно, не сможет прийти ни к какому заключению, поскольку в этом споре участвуют разные уровни его бытия. Как человеческое существо он может позволить себе быть подверженным страхам. Но как богоподобное существо он Должен обладать атрибутом абсолютного бесстрашия, и может только ненавидеть и презирать себя за какие-то там страхи. Возьмем другой пример. Писатель испытывает творческие трудности, потому что различные внутренние факторы превращают для него писательство в суровое испытание, "наказание Божие". Его работа поэтому продвигается медленно, он бездельничает или занимается чем-то, не относящимся к делу. Вместо того, чтобы посочувствовать своему несчастью и исследовать его, он обзывает себя никчемным лентяем или обманщиком, которому на самом деле нисколько не интересна его работа.

Самообвинения в мошенничестве и обмане – наиболее распространенные. Их не всегда прямо швыряют себе в лицо. Чаще невротическая личность ощущает результат – ему тяжело, у него постоянные сомнения, ни с чем конкретным не связанные, то дремлющие, а то осознанно мучительные. Иногда он отдает себе отчет только в своем страхе, который возникает у него в ответ на самообвинения, в страхе быть уличенным: если бы люди знали его лучше, они бы увидели, какая он дрянь. На следующем выступлении его некомпетентность выйдет наружу. Люди поймут, что он только выставляется, а за спиной у него – никаких твердых познаний. И опять остается неизвестным, что именно может "стать ясно" при близком общении с ним или в ситуации некой проверки, испытания. Однако этот самоупрек не взят из воздуха. Он относится к общей массе бессознательных претензий невротика – претензий на любовь, справедливость, интерес, знания, скромность. Распространенность именно этого самообвинения соответствует распространенности претензий при неврозе. Его деструктивный характер виден и здесь: оно порождает только чувство вины и страха, а не помогает конструктивному поиску существующих бессознательных претензий.

Другие самообвинения ударяют не столько по существующим затруднениям, сколько по мотивации что-либо сделать. Они могут показаться настоящим образцом честного самоисследования. И только полный контекст позволит разобраться, действительно ли человек хочет узнать себя или только ищет у себя провинности, или же в нем присутствуют оба влечения. Эта процедура тем более обманчива, что на самом деле наши мотивации редко бывают чистым золотом, чаще это сплав с металлами менее благородными, чем это представляется. И все-таки, если главное в сплаве золото, мы до какой-то черты можем называть его золотом. Мы что-то советуем другу. Если при этом наша основная мотивация – дружеское намерение конструктивно помочь ему, мы будем вполне удовлетворены. Но не так думает тот, кого сжимают тиски выискивания собственных провинностей. "Да, я дал ему совет, может быть, даже хороший совет. Но я сделал это без радости. Часть меня была недовольна, что пришлось побеспокоиться". Или же: "Я сделал это, наверное, только чтобы порадоваться превосходству над ним, а может быть, и вообще отделался насмешкой, чтобы не забираться глубже в его ситуацию". Все эти рассуждения обманчивы именно потому, что в них есть крупица истины. Heглупый посторонний наблюдатель может иногда прогнать такое наваждение. Он может возразить: "Положим, это все так. Но разве не к твоей чести служит тот факт, что ты уделил другу время и был заинтересован в том, чтобы реально помочь ему?" Жертве ненависти к себе никогда не приходит в голову посмотреть на дело с такой точки зрения. Уставившись на свои вины, он за деревьями не видит леса. Более того, если священник, друг или аналитик показывают ему вещи в верной перспективе, это его не убеждает. Он вежливо соглашается с очевидной истиной, но про себя думает, что это все ободрения или утешения.

На такие реакции стоит обратить внимание, ведь они показывают, как трудно освободить невротика от ненависти к себе. Его ошибка в оценке ситуации в целом отчетливо видна. Он может и сам видеть, что излишне сосредоточивается на одних сторонах, упуская из виду другие. Тем не менее, его приговор себе остается в силе. Причина в том, что у его логики другие отправные точки, чем у здорового человека. Раз его совет не был абсолютно полезным, значит все его действия нравственно предосудительны, и он начинает терзать себя и отказывается позволить разубедить себя в своих самообвинениях. Эти наблюдения опровергают предположение, которое иногда возникает у психиатров, что самообвинения только хитрость, применяемая, чтобы получить утешения и избежать обвинений и наказания. Конечно, бывает и так. И у детей и у взрослых по отношению к суровой власти это может быть не более чем стратегией. Но даже если так, нам следует не спешить с осуждением, а исследовать, зачем утешения нужны в таком количестве. Обобщая такие случаи и относясь к самообвинениям только как к стратегическому средству, мы сделали бы полностью неверную оценку их деструктивной силы.

Хуже того, самообвинения могут быть сосредоточены на внешних неблагоприятных условиях, неподконтрольных данной личности. Это наиболее очевидно у психотиков, которые могут обвинять себя, например, в убийстве, о котором они прочли, или в наводнении на Среднем Западе за шестьсот миль от них. На взгляд абсурдные, самообвинения часто являются характерным симптомом депрессивного состояния. Но самообвинения при неврозе, хотя и менее гротескные, могут быть столь же нереальными. Возьмем для примера одну неглупую мать, чей ребенок упал с соседской веранды, играя там с другими детьми. Ребенок ушибся головой, но это не имело последствий. Мать жестоко обвиняла себя за беззаботность многие годы. Это полностью ее вина. Если бы она была рядом, ребенок не полез бы на перила и не упал бы. Эта мать готова была подписаться под тем, что гиперопека над детьми нежелательна. Она, конечно, знала, что даже гиперопекающая мать не может быть рядом все время. Но приговор оставался в силе.

Сходным образом, молодой актер горько упрекал себя за временные неудачи в своей карьере. Он полностью отдавал себе отчет, что перед ним неподконтрольные ему препятствия. Обсуждая ситуацию с друзьями, он указывал на эти неприятные обстоятельства, но как бы защищаясь, словно для того, чтобы смягчить свое чувство вины и отстоять свою невиновность. Если друзья спрашивали его, что же именно он мог бы сделать иначе, он не мог сказать ничего конкретного. Никакие тщательные выяснения, уговоры, подбадривания не помогали против самоупреков.

Этот вид самообвинений может возбудить наше любопытство, потому что гораздо чаще мы сталкиваемся с противоположным. Обычно невротик жадно хватается за любые трудности или неприятности, чтобы оправдаться: он сделал все возможное, просто лез вон из кожи. Но другие (или ситуация, или внезапное несчастье) все испортили. Хотя эти две установки выглядят совершенно противоположными, в них, что достаточно странно, больше сходства, чем различий. В обоих случаях внимание отвлекается от субъективных факторов и переключается на внешние. Им приписывается решающая роль для счастья или успеха. Функция обеих установок – оградиться от нападок самоосуждения за то, что не являешься своим идеальным я. В упомянутых примерах действуют и другие невротические факторы, связанные со стремлением быть идеальной матерью или сделать блестящую актерскую карьеру. Женщина в то время была слишком поглощена своими собственными проблемами, чтобы быть последовательно хорошей матерью; актеру было трудно устанавливать необходимые контакты и соревноваться за получение работы. Оба до некоторой степени сознавали свои трудности, но упоминали их вскользь, забывали о них или слегка их приукрашивали. В счастливчике, которому все удается, это не поразило бы нас, как нечто ему несвойственное. Но в наших двух случаях (типичных в этом отношении) есть просто ошеломляющее расхождение между снисходительным отношением к своим недостаткам с одной стороны, и беспощадными, безрассудными самообвинениями за неподконтрольные внешние события с другой стороны. Такие расхождения могут легко ускользнуть от нашего внимания, пока мы не понимаем их значения. А они дают важный ключ к пониманию динамики самоосуждения. Они указывают на такие ужасные личные недостатки, что личность вынуждена прибегнуть к мерам самозащиты. Таких мер две: "беречь" себя и перекладывать ответственность на обстоятельства. Остается вопрос: почему эта самозащита не помогает избавиться от самообвинений, по крайней мере, на сознательном уровне? Ответ прост: невротик не считает эти внешние факторы неподконтрольными. Или, точнее, они не должны быть неподконтрольными. Следовательно, все, что идет не так, бросает на него тень и разоблачает его позорные ограничения.

Самообвинения, о которых говорилось до сих пор, были направлены на что-то конкретное (на существующие внутренние затруднения, на мотивации, на внешнюю ситуацию), но есть и другие – смутные и неуловимые. Человек может мучиться от чувства вины, оставаясь неспособным связать ее с чем-то определенным. В своем отчаянном поиске причины он может, наконец, дойти до идеи, что это, видимо, вина за что-то, совершенное в предыдущем воплощении. Но иногда появляются более конкретные самообвинения, и он начинает верить, что теперь узнал, почему он себя ненавидит. Давайте предположим что он решил: "я не интересуюсь другими людьми и мало что для них делаю". Он очень старается изменить свою установку и надеется, что тем самым избавится от ненависти к себе. Но если даже он реально обратился к себе, такие усилия, хотя и делают ему честь, не избавят его от врага, потому что он поставил телегу впереди лошади. Он ненавидит себя не потому, что его упреки к себе отчасти верны, напротив, он обвиняет себя потому, что ненавидит себя. Из одного самообвинения следует другое. Он не отомстил – значит он размазня. Он отомстил – значит он скотина. Он кому-то помог – значит он простофиля. Он не помог – значит он эгоистичная свинья и т.д. и т.п.

Если он выносит самообвинения вовне, то уверен, что все окружающие приписывают всем его поступкам нехорошие мотивы. Это чувство, как мы уже упоминали, может быть настолько реальным для него, что он негодует на окружающих за несправедливость. Для защиты он может носить жесткую маску, чтобы никто никогда не догадался о том, что делается внутри него, по его лицу, голосу или жестам. Он может даже и не знать о своем вынесении самообвинений вовне. Тогда на сознательном уровне для него все окружающие очень милы. И только в процессе анализа до него доходит, что он постоянно чувствует себя под подозрением. Подобно Дамоклу, он живет в постоянном страхе, что в любой момент на него может упасть меч каких-то ужасных обвинений.

Я не думаю, что хоть какая-то книжка по психиатрии может дать более глубокое представление об этих неуловимых самообвинениях, чем "Процесс" Франца Кафки. В точности как К., невротик тратит лучшие силы, тщетно пытаясь защититься от неведомых и неправедных судий, впадая во все большую и большую безнадежность. В романе обвинения тоже основаны на реальной неудаче К. Как блестяще показал Эрих Фромм в своем анализе "Процесса",* этой основой служит скука жизни К., его пассивное перемещение вместе с течением, отсутствие самостоятельности и роста – все то, что Фромм называет "пустой, однообразной жизнью, бесплодной, лишенной любви и плодотворного начала". Любой человек, живущий так, обречен чувствовать себя виновным, как показывает Фромм, и по веской причине: это его вина. К. всегда выискивает кого-то, кто разрешил бы его проблемы, вместо того чтобы обратиться к себе, к своим собственным силам. В этом анализе есть глубокая мудрость, и я вполне согласна с применяемой в нем концепцией. Но я думаю, он не завершен. В нем не рассмотрена тщетность самообвинений, их всего лишь обличающий характер. Другими словами, он не касается того, что самая установка К. по отношению к своей виновности в свою очередь неконструктивна, а она именно такова, потому что он выстраивает ее в духе ненависти к себе. Это тоже происходит бессознательно: он не чувствует, что это он сам беспощадно себя обвиняет. Весь процесс вынесен вовне. * Эрих Фромм. "Человек для себя". 1947.

И наконец, человек может обвинять себя за действия или установки, которые при внимательном рассмотрении кажутся безвредными, законными и даже желательными. Он может заклеймить разумную заботу о себе как баловство; наслаждение едой как обжорство; внимание к собственным желаниям вместо слепых уступок другим как бесчувственный эгоизм; посещения аналитика, в которых он нуждается и может себе позволить, как мотовство; отстаивание своего мнения как нахальство. И здесь тоже стоит спросить, какое внутреннее предписание и какая гордость затронуты данным занятием. Только тот, кто гордится своим аскетизмом, обвинит себя в "обжорстве"; только тот, кто гордится смирением, заклеймит уверенность в себе как эгоизм. Но самое важное в этом виде самообвинений то, что они часто относятся к борьбе против проявлений подлинного я. В основном они появляются (или, точнее, выходят на передний план) в завершающих стадиях анализа и представляют собой попытку дискредитировать и подорвать движение к здоровому росту.

Порочный характер самообвинений (как и любой формы ненависти к себе) взывает к мерам самозащиты. И мы можем отчетливо наблюдать это в аналитической ситуации. Как только пациент сталкивается с одним из своих затруднений, он может уйти в глухую защиту. Он может праведно негодовать, чувствовать, что его не поняли, спорить. Он скажет, что это раньше было так, а теперь гораздо лучше; что проблемы не существовало бы, если бы его жена вела себя по-другому; что она бы и не возникла, если бы его родители были другими. Он может также начать контратаку и примется выискивать вины аналитика, часто в угрожающей манере, или, напротив, примется упрашивать и заискивать. Другими словами, он реагирует так, словно мы швырнули ему жестокое обвинение, столь страшное, что он не может спокойно исследовать его. Он будет слепо сражаться против него всеми средствами, которые находятся в его распоряжении: увиливать от него, возлагать вину на других, каяться, продолжать обвинять и оскорблять аналитика. Перед нами один из главных факторов, тормозящих психоаналитическую терапию. Но помимо анализа это еще и одна из главных причин, не дающих людям быть объективными к своим собственным проблемам. Необходимость обороняться против любых самообвинений препятствует развитию способности к конструктивной самокритике и тем самым снижает вероятность, что мы научимся чему-нибудь на ошибках.

Я хочу подытожить эти заметки о невротических самообвинениях, противопоставив им здоровую совесть. Совесть неусыпно охраняет главные интересы нашего истинного я. Она представляет, используя великолепное выражение Эриха Фромма, "призыв человека к самому себе". Это реакция истинного я на должное или недолжное функционирование личности в целом. Самообвинения, напротив, исходят из невротической гордости и выражают недовольство возгордившегося я тем, что личность не соответствует его требованиям. Они не служат истинному я, а направлены против него, на то, чтобы его раздавить.

Тяжесть на душе, угрызения совести могут быть чрезвычайно конструктивными, поскольку заставляют разобраться, что же было неверного в конкретном действии или реакции, или даже во всем образе жизни. То, что происходит, когда неспокойна наша совесть, с самого начала отличается от невротического процесса. Мы честно пытаемся посмотреть на причиненный вред или ошибочную установку, которые обращают на себя наше внимание, не преувеличивая и не преуменьшая их. Мы пытаемся выяснить, что же в нас ответственно за них, и работаем над тем, чтобы в конечном счете изжить это, насколько получится. В контрасте с этим, самообвинения произносят приговор, заявляя, что вся личность – дрянь. На этом дело и кончается. Остановка в том самом месте, где могло бы начаться позитивное движение, – суть их тщетности. Говоря более общими словами, наша совесть – нравственная инстанция, служащая нашему росту, а самообвинения безнравственны по происхождению и по воздействию, поскольку не позволяют человеку трезво исследовать свои недостатки и тем самым препятствуют росту его личности.

Фромм противопоставляет здоровую совесть "авторитарной совести", которую определяет как "интернализованный страх перед авторитетом (властью)". На самом деле слово "совесть" в обычном смысле означает три совершенно разные вещи: непреднамеренное (не сознательное) внутреннее подчинение внешнему авторитету (власти) с сопутствующим страхом разоблачения и наказания; уличающие самообвинения; конструктивное недовольство собой. По моему мнению, имя "совести" подобает лишь последнему, и только в этом смысле я и буду говорить о совести.

Ненависть к себе выражается, в третьих, в презрении к себе. Я использую это понятие как общее название для разнообразных путей подрыва самоуважения, уверенности в себе, куда входят самоумаление, пренебрежение к себе, сомнение в себе, недоверие к себе, высмеивание себя. Его отличие от самообвинений вполне ясное. Конечно, не всегда можно сказать, чувствует ли человек себя виноватым, потому что поставил себе нечто в вину, или он чувствует себя неполноценным, никчемным, презренным, потому что относится к себе с пренебрежением. В таких случаях с уверенностью можно сказать только то, что есть много путей раздавить себя. Однако есть заметное различие между проявлениями этих двух форм ненависти к себе. Презрение к себе в основном направлено против любого стремления к улучшению или достижению. Степень осознания этого бывает очень и очень разной, причины чего станут нам ясны позднее. Оно может быть скрыто за ненарушимым фасадом высокомерной уверенности в своей правоте. Но оно может ощущаться и выражаться непосредственно. Например, хорошенькая девушка, захотев попудрить носик на людях, говорит себе: "Просто смех! Гадкий утенок пытается хорошо выглядеть!" Интеллигент, увлеченный психологией, подумав о том, чтобы написать на эту тему, замечает про себя: "Тщеславный осел! Что позволяет тебе думать, что ты вообще можешь писать статьи!" Но даже если так, было бы ошибочным полагать, что люди, столь открыто делающие саркастические замечания на свои счет, обычно отдают себе отчет в их значении. Другие, по-видимому, откровенные замечания, могут быть не столь явно злобными, а действительно остроумными или шутливыми. Как я уже говорила, они труднее поддаются оценке. Они могут быть выражением большей свободы от гордости, все выставляющей в смешном виде, но могут быть, напротив, бессознательным механизмом, позволяющим сохранить лицо. Для большей точности скажем: они могут оберегать гордость и охранять личность от искушения поддаться презрению к себе.

Установку на недоверие к себе можно легко наблюдать, хотя она часто прославляется как "скромность" другими людьми и ощущается таковой самим человеком. Так, человек, проявивший заботу о больном родственнике, может сказать или подумать: "Это самое малое, что я мог сделать". Другой отбрасывает похвалу себе как хорошему рассказчику, думая: "Я делаю это, только чтобы произвести впечатление". Врач выписывает лекарство в расчете на удачу или жизненные силы пациента. Но если пациенту не становится лучше, он считает это своей неудачей. Более того: презрение к себе может оставаться непонятым окружающими, а вот определенные порожденные им страхи часто совершенно очевидны. Поэтому многие хорошо информированные люди не высказываются во время дискуссий – они боятся показаться смешными. Естественно, подобное отречение от своих ценных качеств и достижений или недоверие к ним пагубно для развития или восстановления уверенности в себе.

И наконец, тонко или грубо, но презрение к себе сказывается на поведении в целом. Человек слишком мало ценит свое время, проделанную или предстоящую работу, свои желания, мнения, убеждения. Сюда же относятся те, кто видимым образом утратил способность относиться серьезно к любому своему делу, слову или чувству, и удивляется другому подходу. У них развилась установка на циничное отношение к себе, которая, в свою очередь, может распространиться на мир вообще. Более откровенно презрение к себе проявляется в приниженном, раболепном или извиняющемся поведении.

Точно так же, как и другие формы ненависти к себе, самооплевывание может проявиться в сновидениях. Оно может дать о себе знать уже тогда, когда находится еще очень далеко от сознания видящего сон. Он снится себе в виде отхожего места, какого-то противного животного (таракана или, скажем, гориллы), гангстера или жалкого клоуна. Ему снятся дома с роскошным фасадом, грязные внутри, как свинарник, или развалюхи, которые невозможно починить, снятся половые отношения с каким-то мерзким, поганым партнером, снится, что кто-то публично над ним издевается и т.д.

Чтобы получить более полное представление об остроте проблемы, мы рассмотрим четыре следствия презрения к себе. Первое – навязчивая потребность определенного невротического типа сравнивать себя с каждым встречным, и всегда не в свою пользу. Другой всегда производит большее впечатление, больше знает, интереснее, красивее, лучше одет; у него есть преимущества молодости (старости), у него лучшее положение и он важнее. Но даже если сравнения поражают своей однобокостью самого невротика, он не обдумывает этого; а если и обдумывает, чувство сравнительной неполноценности не исчезает. Проводимые сравнения не только несправедливы к нему; они зачастую бессмысленны. Почему нужно сравнивать немолодого человека, который может гордиться своими достижениями, с молодым, который лучше танцует? Почему тот, кто никогда не интересовался музыкой, должен чувствовать себя неполноценным рядом с музыкантом?

Но эта привычка приобретает для нас смысл, если мы вспомним о бессознательном требовании превосходства над другими во всех отношениях.

Следует добавить, что невротическая гордость также требует: тебе Надо превзойти всех и во всем. Тогда, конечно, любое "превосходство" качеств или умений другого не может не тревожить и должно вызывать приступ самооплевывания. Иногда эта связь действует в другом направлении: невротик, уже находясь в режиме самооплевывания, использует "блестящие" качества других, как только встречает их, чтобы укрепить и поддержать свой жестокий самокритицизм. Воспользуемся опять описанием невротика в виде двух человек: амбициозная и садистическая мать использует хорошие отметки и чистые ногти приятеля Джимми, чтобы Джимми стало стыдно. Недостаточно описать этот процесс как ужас перед соревнованием. Ужас перед соревнованием в этих случаях – скорее результат пренебрежения к себе.

Второе следствие презрения к себе – уязвимость в человеческих взаимоотношениях. Презрение к себе делает невротика сверхчувствительным к критике и отвержению. При малейшей провокации или даже без нее он уже чувствует, что другие смотрят на него сверху вниз, не принимают его всерьез, не ищут его общества, фактически – пренебрегают им. Его презрение к себе многое добавляет к его глубокой неуверенности в себе и, следовательно, не может не порождать в нем глубокой неуверенности в отношении к нему других людей. Неспособный принять себя таким, каков он есть, он не может поверить, что другие, зная его со всеми его недостатками, могут принять его дружески или уважительно.

То, что он чувствует на более глубоком уровне, звучит еще более решительно и может доходить до непоколебимой уверенности, что другие просто презирают его. И такое убеждение может жить в нем, хотя на сознательном уровне он может не отдавать себе отчета даже в капле презрения к себе. Оба эти фактора (слепая уверенность в том, что другие презирают его, и относительное или полное отсутствие осознания собственного презрения к себе) указывают на то, что основной объем презрения к себе выносится вовне. Это может отравить все его отношения с людьми. Он может дойти до неспособности принимать за чистую монету любые добрые чувства к нему других людей. В его сознании комплимент превращается в саркастическое замечание; выражение сочувствия – в снисходительную жалость. Его хочет видеть знакомый – это потому, что тому что-то нужно. Другие выражают симпатию к нему – это только потому, что они не знают его лучше, потому что они сами ни на что не годятся или "невротики", или потому, что он им был или может быть полезен. Сходным образом, случайности, в которых не было никакого злого умысла, он толкует как свидетельства презрения к себе. Кто-то не поздоровался с ним на улице или в театре, не принял его приглашения, не ответил ему немедленно – все это не может быть ничем иным, как только пренебрежением. Кто-то позволил себе добродушно пошутить на его счет – он явно намеревался его унизить. Возражение или критика в ответ на его предложение или действия не принимаются как честная критика данного предложения или действия, а также становятся свидетельством презрения к нему.

Сам человек, как мы видим это при его анализе, или не осознает того, что он воспринимает свои отношения с людьми только так, или не осознает, что видит их в кривом зеркале. В последнем случае он принимает за данность, что другие относятся к нему именно пренебрежительно, и даже гордится своим "реализмом". Находясь в аналитических отношениях с ним, мы можем наблюдать, до какой степени пациент принимает за реальность свою идею о том, что другие смотрят на него сверху вниз. После того как проделана большая аналитическая работа и пациент, по видимости, находится в дружеском согласии с аналитиком, он может при случае бесстрастно обронить: "Мне всегда было настолько очевидно, что Вы смотрите на меня сверху вниз, что я не считал даже нужным упоминать об этом или надолго об этом задумываться".