Глава 7. Кант. Чистое сознание

Идеализм, как считает философия, бывает разный. Один был рожден Платоном, и это весьма условный идеализм. Скорее, учение об идеях. Дру­гой Идеализм был придуман Материализмом как его извечный враг, чтобы сплотить свои ряды. Наверное, его самым ярким представителем был Берк­ли. Впрочем, вряд ли были в действительности настоящие, живые филосо­фы, которые сами себя относили к таким идеалистам, которые воюют с Материализмом. Воевали от лица Идеализма совсем не философы. Филосо­фы же, которых объявляют идеалистами, просто видели мир иначе и гово-

Глава 7. Кант. Чистое сознание

рили, в чем Материализм не прав. Философский идеализм не был партией, это всегда было дело думающих одиночек, в отличие от Материализма.

Вот и Иммануил Кант (1724—1804)оказался таким одиночкой, которо­го посчитали родоначальником еще одного идеализма — немецкого клас­сического. Всю жизнь он безвыездно жил и работал в когда-то русском горо­де, захваченном немецкими рыцарями и названном Кенигсбергом, а при жизни Канта снова отвоеванном Россией. Так что он может считаться не­мецко-русским философом.

Из любопытных фактов можно привести еще один: он был сыном се­дельщика и философией занялся после сорока пяти лет. До этого пытался делать Науку и даже весьма в этом преуспел. Многие философы считали, что Кант разделил всю философию на ту, что была до него, и ту, что стала воз­можна после. В этом смысле его сравнивали с Коперником в естествознании. Связано это с созданием им особого подхода к философствованию, который можно назвать критическим методом. Владимир Соловьев писал об этом:

«Кант — основатель философского критицизма, представляющего главную поворотную точку в истории человеческой мысли, так что все развитие фило­софии, если не по содержанию, то по отношению мысли к этому содержанию, должно быть разделено на два периода: докритический (или докантовский) и после-критический (или после-кантовский)» (Соловьев, Философский словарь, с. 159-160).

Однако мне кажется, что этот водораздел был заложен Кантом не в своих критических работах, из которых первой была «Критика чистого ра­зума».Водоразделы или поворотные точки Науки должны быть на чем-то утверждены. Отцом научной психологии считается Вундт. С чего он начал? С того, что в 1862 году написал труд — «Душа человека и животных», — в котором нарисовал грандиозную научную картину мирозданья, ставшую основой научной Психологии. За сто лет до него Кант начал новую филосо­фию в точности с той же самой картины.

«В 1755 году он издал (анонимно) свою физико-астрономическую теорию мирозданья, которую, в сущности, лишь повторил Лаплас через несколько деся­тилетий. Эта теория, которую называют Кант-Лапласовской, но, по справед­ливости, следовало бы назвать Кантовской, остается общепринятою в науке» (Там же, с. 160-161).

Его физико-астрономическая теория мирозданья называлась «Всеобщей естественной историей неба».На ней и основывалась критическая философия. Суть ее можно понять вот из этого образа, созданного Кантом. В сущности, он и разворачивается во всем остальном повествовании:

«Я представляю себе материю Вселенной в состоянии всеобщего рассеяния и хаоса. Я вижу, как на основе всем известных законов притяжения начинает формироваться вещество и как благодаря отталкиванию видоизменяется дви­жение материи. Я испытываю чувство удовлетворения, убеждаясь, как без по­мощи произвольных вымыслов создается под действием всем известных законов движения благоустроенное целое, столь схожее с той системой мира, которая находится у нас перед глазами, что я не могу не признать его за эту самую систему.

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 4

Это неожиданное и величественное развертывание естественного порядка кажется мне вначале подозрительньш: ведь столь сложная правильность стро­ится на таком простом и несложном основании. Но в конце концов вышеприве­денное рассуждение убеждает меня, что такое развертывание природы не есть нечто неожиданное с ее стороны, а необходимо порожденное ее естественным устремлением...» (Кант, Всеобщая естественная история, с. 74).

Война Богов.Канту всю его жизнь приходилось отмываться от подозрений в атеизме. И он даже получал строгие письма Фридриха-Вильгельма II, угрожавшие ему наказанием за деятельность, разрушавшую религиозность. Поэтому он всячески оправдывался и пытался связать свои естественнонаучные взгляды с верой в Творца. И это рассуждение постоянно скатывается в попытки связать естественнонаучное разворачивание природы с «изначальным существом». Нам это сейчас не важно. А важно то, что любая мифология и любая религия начинаются с космогонии, то есть образа творения космоса или мира, объясняющего простому человеку, к кому можно обращаться за помощью, когда становится плохо.

Для Канта этим высшим судией оказывался все-таки не Бог, а эта стран­ная «система», столь стройная, что он не может не признать сам мир «за эту самую систему». Это дикая путаница, непростительная и гораздо более сла­бому мыслителю, тем не менее, чем-то поразила и потрясла воображение Канта настолько, что он преданно служил делу ее продвижения всю остав­шуюся жизнь.

Причем это не единственное необъяснимое противоречие в этом выска­зывании. Менее очевидное, но не менее вопиющее противоречие содержит­ся в словах: «Я испытываю чувство удовлетворения, убеждаясь, как без помощи произвольных вымыслов создается под действием всем известных законов дви­жения благоустроенное целое». То есть создается та самая «система мира». О чем здесь речь? Может быть о творении мира? Нет, слова «без помощи произвольных вымыслов создается» означают, что речь идет о творении обра­за мира, а не мира. И если обычно, к примеру, в Религии, как убеждал в то время рвущийся к власти Материализм, образ мира, его религиозная карти­на творилась из вымыслов и предрассудков, то в этой системе, которой придерживается Кант, все строится на «всем известных законах движения».

Вот это и есть вопиющее нарушение истины. Если эти законы «всем известны», то это то, что уже стало культурой. И это либо бытовое знание о том, что такое движение, либо научное. Бытовое Кант признать за что-то противоположное «вымыслам» не мог. Значит, он говорит о каких-то науч­ных представлениях. О каких? А он сам чуть дальше объясняет каких:

«Подобно тому как из всех задач естествознания ни одна не была разреше­на столь правильно и точно, как вопрос об истинном строении Вселенной в целом, о законах движения и внутреннем механизме обращения всех планет — область, в которой Ньютонова философия может дать такие познания, каких мы не встречали ни в какой иной части философии» (Там же, с. 77—78).

Иначе говоря, «системой мира», с которой совпадает сам мир, оказы­вается Ньютоновская механическая картина мира.

Глава 7. Кант. Чистое сознание

Но Ньютоновская механика — это не законы мира, а попытка их опи­сать. Иначе говоря, это как раз домыслы и вымыслы, в той или иной мере соответствующие действительности. И Кант пропускал эти гнилые куски в своих рассуждениях. Почему? Думаю, потому, что очень хотел их не видеть. Слава Ньютона не давала ему покоя, и он хотел сравняться с великим пред­шественником. Поэтому он открыто заявляет свою цель:

«Таковы основания, на которых покоится моя уверенность в том, что физи­ческая часть науки о Вселенной может быть в будущем доведена до такого же совершенства, до какого Ньютон довел ее математическую часть» (Там же, с. 79).

Канту не удалось самому дожить до того времени счастливого, когда Физика окончательно стала царицей Наук. Более того, он так и не выпутался из этой ловушки, которую себе построил: если система, описывающая и объясняющая мироздание, тождественна мирозданию, то вполне можно не постигать его, а сразу описывать, исходя из наблюдений над тем, как устро­ено то, чем мы делаем это описание. Иначе говоря, знаешь, как устроен образ мира, — знаешь сам мир. И Кант переходит к описанию того, как мыслит человеческий разум. С этого момента начинается вторая часть его жизни, и рождается тот самый новый подход к философии, который стал ее водоразделом.

Водораздел этот, как я уже говорил, был положен «Критикой чистого разума».Именно там, возможно, впервые во всей европейской философии, прозвучало понятие «чистого сознания». Однако, прежде чем привести эти его строки, надо сделать одно небольшое отступление. Я воспользуюсь сло­вами современного русского издателя Канта Ю. В. Перова:

«Кант остается в философии до сих пор актуальным, "как если бы " (пользуясь одной из любимых его формулировок) он был живым уже на протяжении более двух веков.

И это при свойственной ему педантичности изложения, утомительных повторах одних и тех же положений в ничтожно различающихся между собой формулировках, выраженных философским языком, звучавшим архаично уже для большинства его современников, — словом, при всех стилистических достоин­ствах его сочинений, не без иронии названных А. Шопенгауэром "блестящей су­хостью"»... (Перов, с. 5—6).

Иначе говоря, Канта читать трудно, в первую очередь, потому, что писать он не умел, что, впрочем, признавал и сам. Поэтому не надо думать, что если мы чего-то не понимаем в Кантовском тексте, так это потому, что у нас не хватает мозгов. Очень даже вероятно, что как раз в этом случае их не хватило у Канта, если не на то, чтобы сказать умно, то уж точно на то, чтобы сказать просто. Вот и слова о чистом разуме стоит читать с доверием к себе и не слишком застревая на том, что не сразу понятно. Все потом разъяс­нится из других мест.

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 4

«...если положение, подлежащее доказательству, есть утверждение чисто­го разума, и я хочу посредством одних лишь идей выйти даже за пределы своих эмпирических понятий, то еще более необходимо, чтобы доказательство содер­жало в себе оправдание такого шага синтеза (если бы только он был возможен) как необходимое условие своей убедительности.

Поэтому, как бы вероятным ни казалось мнимое доказательство простой природы нашей мыслящей субстанции, основанное на единстве апперцепции, все же оно неизбежно вызывает следующие сомнения: так как абсолютная просто­та не есть понятие, которое может быть непосредственно отнесено к воспри­ятию, а должна быть выведена как идея, то нельзя понять, каким образом чис­тое сознание, которое содержится или, по крайней мере, может содержаться во всяком мышлении, хотя оно в этом смысле есть простое представление, долж­но привести меня к сознанию и знанию вещи, в которой единственно может содержаться мышление» (Кант, Критика чистого разума, с. 460).

Далее он эти слова объясняет, но чтобы не запутать себя окончательно, я его объяснение опускаю. Для начала разговора хватит и взятого отрывка. В нем содержится уже немало.

Но сначала отбросим лишнее. Рассуждения о мыслящей субстанции — это, как вы понимаете, обращение к вопросам, поставленным Декартом. Иначе говоря, Кант, вслед за Декартом, начинает новую философию с того, что заглядывает в себя, как в некое пространство, в котором происходит мышление, и задается вопросом: а что во мне мыслит? Что является самой сутью моего мышления, его субстанцией? Но при этом он ведет спор, раз говорит о «мнимом доказательстве». И спорит он здесь не с Декартом, а с Лейбницем, который считал, что субстанцией мышления является монада, она же душа и сознание в одном «атоме». Это видно из слов «мнимое доказа­тельство простой природы нашей мыслящей субстанции, основанное на единстве апперцепции». О том, что монада проста, то есть далее нераздели­ма, но при этом обладает способностью к восприятию особо высокого каче­ства — осознаванию или апперцепции, говорил Лейбниц. Кант Лейбница вообще недолюбливал и не стеснялся заявлять, что «догматическая Лейбни-це-Вольфова философия неверна», а верна только его, Канта, критическая философия:

«Что касается свойственного Лейбницу и Вольфу особого догматическо­го метода философствования, то он был весьма ошибочным. И в нем так много вводящего в заблуждение, что весь этот метод нужно отбросить и вместо него взять за основу иной — метод критического философствования, состоящий в исследовании приемов самого разума, в расчленении общей человеческой способ­ности познания и в исследовании того, как далеко могут простираться его гра­ницы» (Кант, Логика, с. 340).

Думаю, это пояснение из его «Логики» делает понятнее, о чем спор. По крайней мере, если даже совершенно непонятно, в чем не прав Лейбниц, ясно, что, назвав его утверждения догматическими, Кант обвинил его в том, что Лейбниц не исследует, а объявляет истины. Вещает их так, будто

Глава 7. Кант. Чистое сознание

они бесспорны, а он их собственник и ему нужно всего лишь донести пра­вильное видение до простых смертных.

Честно говоря, я это у Лейбница почувствовал ничуть не больше, чем у Канта. Но в целом вполне можно принять как некий подход, что, утверждая что-либо, надо оставлять читателю право на сомнение и обеспечивать его всем необходимым для собственных рассуждений и выводов. И я вполне до­веряю Канту в том, что предшествующая ему философия грешила догматиз­мом и высокомерием. Кстати, на мой взгляд, особенно грешили этим анг­лийские философы, например, тот же Дэвид Юм, которого Кант очень любил и открыто предпочитал Лейбницу.

Но что при этом предлагает сам Кант? Подходить не догматически, а критически? А что это значит? Да просто пересмотреть все, что говорили предшественники и сверить с разумностью. В точности как Декарт. Что такое разумность, с которой предполагалось сверять? Да все та же логика, как ее можно рассмотреть сквозь математику. Математикой Кант восхищался и считал ее доказательства абсолютно достоверными. То, что математика — искусст­венный язык, созданный для описания условных пространств и не имею­щий действительного отношения к жизни, — ему, кажется, даже в голову не приходило. Зато его захватывала идея о том, что в математике можно смоделировать такие условия, в рамках которых все знаки, которые исполь­зуются внутри, строго равны самим себе и никогда не имеют иных значе­ний, размывающих точность, четкость и красоту придуманного мира.

Вот отсюда заявление: «...я хочу посредством одних лишь идей выйти даже за пределы своих эмпирических понятий...».

Знаки в философских уравнениях Канта и есть идеи. А задача, которую он ставит, звучит так: выйти за пределы эмпирических понятий. А означает это поиск такого места, где жизнь не будет мешать философу рассуждать, пото­му что эмпирические понятия — это жизненный опыт. Вот это место и назы­вается Чистым разумом. Чистый Разум — это не Академия Платона, а Ли­цей, рай для философа аристотелевского толка, где система или логика совпадают с действительностью, потому что философу так удобно.

Философ сократического толка постоянно пытается дать описание тому, что есть в действительности, и из-за этого уходит в то, что чистые филосо­фы называют психологизмом. Философ-аристотелик, то есть философ чис­тый, не может принять ничего, что не было бы путем некой искусственной операции ума превращено в «идею».

Но даже превращенные в «идеи» понятия еще не являются чистыми, пока они составлены из нескольких понятий или образов. Чистый разум со­стоит из простых и далее неразложимых идей, к которым ничего не приме­шивается.

Как видите, это именно то, что в последствии будет делать Гуссерль и что станет идеалом феноменологии.

Что же в таком случае представляет из себя сознание? Если пытаться понять это из приведенного отрывка из «Критики чистого разума», то мож­но сломать себе голову: «каким образом чистое сознание... должно привести меня к сознанию и знанию вещи...». Сознание к сознанию!

Основное— Море сознания— Слои философии— Слой 4

И даже если использовать собственное понятие Канта, проще не стано­вится: «каким образом чистое сознание, которое содержится во всяком мыш­лении, хотя оно в этом смысле есть простое представление...»

Чистое сознание и есть простое представление. Очевидно, в отличие от сложных или сложносоставных представлений. Но тогда это вообще не со­знание, по моим понятиям!

Впрочем, вполне возможно, что Кант тут использовал два разных слова для того, что русские переводчики оба раза перевели словом «сознание». Но какое бы слово он ни использовал, но если речь идет о простейших пред­ставлениях, то я тоже не понимаю, как они могут мне помочь познать само­го себя. А ведь речь идет именно об этом: каким образом чистое сознание ... простое представление, должно привести меня к сознанию и знанию вещи, в которой единственно и может содержаться мышление.

Впрочем, если пытаться идти прямо вслед за мыслью Канта, то неуспех обеспечен. Он и сам переписывал «Критику чистого разума», чтобы сделать понятнее. Да и во многих последующих работах он постоянно возвращается к высказанным в самом начале мыслям, чтобы пояснить их. Поэтому есть смысл забежать вперед во времени и заглянуть в такие пояснения. На мой взгляд, Канту стоило начинать свою философию с рассуждения, которое он напи­сал в самом конце. Оно непосредственно связано с заданным им в «Логике» главным вопросом: что такое человек?Этим рассуждением он начинает свою «Антропологию с прагматической точки зрения».

Ответ на свой главный вопрос оказывается для него исследованием по­знавательной способности человека, а она, в свою очередь, вырастает из осознавания себя:

«То обстоятельство, что человек может обладать представлением о своем Я, бесконечно возвышает его над всеми другими существами, живущими на зем­ле. Благодаря этому он личность, и в силу единства сознания при всех изменени­ях, которые он может претерпевать, он одна и та же личность, то есть суще­ство, по своему положению и достоинству совершенно отличное от вещей, каковы неразумные животные, с которыми можно обращаться и распоряжаться как угодно. Это справедливо даже тогда, когда человек еще не может произне­сти слово Я: ведь он все же имеет его в мысли; и во всех языках, когда говорят от первого лица, всегда должно мыслить это Я, хотя бы это сознание самого себя (Teh heit) и не выражали особым словом.

Эта способность (а именно способность мыслить) и есть рассудок» (Кант, Антропология с прагматической точки зрения, с. 139).

Как видите, Кант не говорит о сознании. Он говорит о разуме и только о разуме. Сознание как слово (или разные слова) он использует, но понятие сознания его не интересует. Когда же он говорит о сознании, он говорит о способности сознавать — мыслить нечто или себя. В сущности, следующий абзац «Антропологии», в котором слово сознание вообще не встречается, определяет Кантовское понимание сознания с предельной полнотой:

«Но примечательно, что ребенок, который уже приобрел некоторый навык в речи, все же лишь сравнительно поздно (иногда через год) начинает говорить

Глава 8. Фихте. Чистое самосознание

от первого лица, а до этого говорит о себе в третьем лице ("Карл хочет есть, гулять " и т. д.); когда же он начинает говорить от первого лица, кажется, будто он прозрел. С этого дня он никогда не возвращается к прежней манере говорить.

Прежде он только чувствовал себя, теперь он мыслит себя» (Там же, с. 139-140).

Сознание — это представление себя, даже сложнее — это «мыслить себя». Даже когда Кант говорит о чистом сознании, для него нет никакой вещи, которая может быть чище или грязнее. Речь идет о качестве или виртуознос­ти исполнения определенного упражнения или действия. А именно того дей­ствия, которым мыслитель управляет понятиями своего разума.

Наверное, из Канта можно извлечь пользу, но не тогда, когда занима­ешься очищением сознания, а тогда, когда учишься думать. В любом случае, это полезно для самопознания, если только для такого пути хватит сил.