Социология и психология конфликта
Наука о межгрупповых конфликтах может иметь два основных подхода — «от человека» и «от общества». Общественные науки — история, социология — ставят в центр внимания бытие больших сообществ. История стремится постичь, как все было в реальности, не пренебрегая случайностями и подробностями. Социология тяготеет к моделированию социальных процессов, где случайности не так важны. Эти науки научились эффективно использовать анализ «следов истории» (документов, археологических данных), но возможности проводить полноценный эксперимент у историков и социологов ограничены, им приходится, в основном, лишь описывать, объяснять и предсказывать.
В ином положении находятся психологи. Они опираются на экспериментальные исследования, т. е. на изучение процессов в специально сконструированной и многократно повторенной ситуации. Но в эксперименте психологи не могут пойти дальше малой группы. Поэтому полученные психологами экспериментальные данные достоверно соотносимы только с человеком и малой группой. Вырастающие на основе таких данных выводы об обществе являются следствием расширения локальных психологических теорий. Это снижает достоверность подобных выводов.
Попытки психологов объяснять явления общественной жизни, опираясь на данные экспериментального исследования психологии индивидов и малых групп, часто вызывают ироническую усмешку социологов. Но и социологи, исследуя общественные процессы, не могут обойтись без человека — активной «единицы» всех социальных групп. И социологи приписывают человеку определенные характеристики, исходя из некоей модели человеческого поведения. Тут уже приходит время иронизировать психологам. Но так как и те, и другие являются людьми науки и ценят истинное знание, то и в исследовании конфликтов предпочитают не конфликтовать, а искать максимально удачное для всех решение. Возникает своеобразный параллелизм теорий, которые проверяют одна другую на соответствие, будучи независимыми по своему происхождению. Так, психолог 3. Фрейд соотносил свои выводы с социологическими размышлениями Г. Лебона. Конфликтология слишком молодая наука, чтобы ей можно было обойтись без натяжек и метафор даже в строении своего фундамента. Но социологический и психологический подходы способствуют его укреплению, подобно соединению железа и бетона в железобетонной конструкции.
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД К МЕЖГРУППОВЫМ КОНФЛИКТАМ
Экспериментаторы обратились к межгрупповым конфликтам совсем недавно. Естественно, что первоначально привлек внимание конфликт в наиболее острой форме — так называемый конфликт с суммарным нулевым результатом. В этом виде конфликта выигрыш одной стороны (+1) получается за счет проигрыша другой (-1), и сумма выигрыша и проигрыша дает нуль.
ЭКСПЕРИМЕНТ ШЕРИФА
Первый эксперимент поставил в 1954 г. М. Шериф — американский психолог, турок по происхождению. В 1919 г. он был свидетелем погрома, который греки устроили в турецком селении, и воспоминания об этом страшном событии послужили источником для разработки исследования.
Эксперимент проводился в летнем лагере для подростков в штате Калифорния с участием 11-летних мальчиков, нормальных, хорошо приспособленных к жизни, выходцев из протестантских семей среднего класса. Сначала их объединили в одну большую группу, а затем, когда они привыкли друг к другу и многие подружились, их разделили на два отряда («орлы» и «гремучие змеи»). Причем друзья оказывались в разных отрядах. Первый эксперимент состоял в том, что отряды состязались в соревнованиях, где мог быть только один победитель. По прошествии некоторого времени отрядам был предложен второй эксперимент: ремонт водопровода, починить который силами одного отряда было невозможно, — а вода нужна была всем. Этот выдающийся эксперимент заслуживает того, чтобы дать его подробное описание.
«... После того как была проведена первая "экспериментальная обработка", дружественные чувства улетучились весьма быстро. Члены каждой группы начали именовать своих соперников "фискалами" и "за-виралами". Они отказывались иметь какие-либо дела с представителями противной стороны. Мальчики проявляли враждебность по отношению к приятелям, которых еще недавно считали "лучшими друзьями". Большая часть ребят из каждой группы негативно оценивала всех представителей другой группы. Соперничающие стороны изготовляли угрожающие плакаты и планировали нападения на своих противников, тайно запасая "боеприпасы" — зеленые яблоки. После поражения в одном из спортивных соревнований "орлы" сожгли флаг, оставленный "гремучими змеями", а на следующее утро "гремучие змеи" явились на спортплощадку и захватили флаг "орлов". Начиная с этого времени взаимные оскорбления, потасовки и нападения стали в лагере самым обычным явлением... При построении перед столовой враждующие стороны оттесняли друг друга, и та группа, которая в конце концов была вынуждена уступить и пропустить противника вперед, кричала им вслед: "Пусть пройдут сначала леди!" За столами мальчики швырялись бумагой, хлебом, наделяли друг друга оскорбительными прозвищами...
После второй "экспериментальной обработки" члены обеих групп стали более дружелюбно относиться друг к другу. Например, один из представителей "гремучих змей", которого "орлы" невзлюбили за острый язык и считали виновником своих поражений, неожиданно сделался "отличным парнем". Мальчики перестали толкать друг друга при входе в столовую. Они прекратили взаимные оскорбления и охотно вместе садились за один стол. Между представителями обеих групп завязывались новые дружеские контакты... В результате обе группы начали активный поиск возможностей для тесного взаимного общения и совместных развлечений. В конце своего пребывания они приняли решение провести общий лагерный костер... При отъезде члены обеих групп изъявили желание возвратиться домой в одном автобусе, отказавшись от двух отдельных автобусов, в которых они приехали в лагерь»[84].
Эксперимент Шерифа продемонстрировал несколько важнейших процессов в межгрупповом конфликте. Когда была создана конкурентная ситуация (с нулевым суммарным результатом), резко возросла эмоциональная неприязнь между членами разных групп, и стал формироваться отрицательный образ группы-оппонента. Ей стали приписываться некрасивые замыслы, все неясные ситуации истолковывались в «свою» пользу и в ущерб достоинству «чужих». Прошлый индивидуальный опыт доброго отношения с человеком, оказавшимся в стане «чужих», отметался. Торжествовала солидарность в общей враждебности к соперничающей группе. В условиях ограниченного ресурса конкуренция обостряла негативные процессы в оценке, восприятии противника и во взаимодействии с ним. Опыт же сотрудничества во имя общих целей снижал накал враждебности и располагал участников к сочувствию и взаимопониманию.
Но до такого доброго финала можно было и не дойти. В конце 1960-х гг. Л. Дьяб попытался повторить опыт Шерифа с 11-летними ливанцами, учениками бейрутских школ. Агрессивность конфликтующих сторон оказалась столь велика, что эксперимент пришлось прекратить.
Тревожный намек содержали результаты эксперимента, в котором была создана не только конкурирующая среда, но и неравные условия.
В начале 1960-х гг. Г. Лемэн организовал в летнем детском лагере соревнования, в которых двум командам давались задания разной сложности, оказывалась разная помощь и состав по квалификации был неравный. Все три преимущества были даны одной группе. В группе «обездоленных» появился лишь один позитивный феномен: ее члены быстрее, чем соперники, поняли, что они поставлены в невыгодное положение. В остальном дела складывались у них хуже: было больше бестолковости, недовольства, пассивности. Но, что самое главное, в г-руппе фаворитов господствовал более демократичный дух. Там не было закрытости от посторонних наблюдателей и не складывались отношения неравенства. В группе же обездоленных выделялись авторитарные лидеры и стали формироваться отношения «эксплуатации».
ЭКСПЕРИМЕНТ ЗИМБАРДО
В 1970 г. был проведен знаменитый эксперимент Ф. Зимбар-до, который считается одним из самых масштабных среди социально-психологических исследований.
С помощью тестов были отобраны 24 студента (только мужчины) Стэндфордского университета. Они не имели никаких выраженных черт агрессивности, не были склонны к противоправному и жестокому поведению, а интеллект имели не ниже среднего. По жребию группу разделили на две равные части. Половина должна была составить группу «заключенных», а вторая— их «надзирателей». «Тюрьму» оборудовали в подвале университета. Предполагалось, что эксперимент продлится около двух недель. Со всеми участниками был заключен контракт в соответствии с юридическими нормами штата и конституцией страны. Гарантировалась неприкосновенность личности. Замысел Зимбардо состоял в том, чтобы дать общие «условия игры» в тюрьму, которые бы никак не толкали участников к жесто-костям и противоборству. «Заключенные» определенно были лишены только одного права: покидать помещение «тюрьмы». «Надзиратели» же были обязаны отвечать только за то, чтобы «заключенные» не сбежали. По усмотрению «тюремной администрации» «заключенный» мог получить право читать, вести переписку и встречаться с родственниками, выходить на прогулку и т. п. Теоретически возможно было представить, что «заключенные» и «надзиратели» устроят двухнедельную студенческую пирушку. Зачем тратить силы и удерживать того, кто никуда не собирается бежать? Результаты, однако, превзошли самые мрачные ожидания. Зимбардо признался, что у него зародилось разочарование в природе человеческой. Вот как разворачивался сюжет:
«В первый день опыта атмосфера была сравнительно веселая и дружеская, люди только входили в свои роли и не принимали их всерьез. Но уже на второй день обстановка изменилась. "Заключенные" предприняли попытку бунта: сорвав свои тюремные колпаки, они забаррикадировали двери и стали оскорблять охрану. "Тюремщики" в ответ на это применили силу, а зачинщиков бросили в карцер. Это разобщило "заключенных" и сплотило "тюремщиков". Игра пошла всерьез. "Заключенные" почувствовали себя одинокими, униженными, подавленными. Некоторые "тюремщики" начали не только наслаждаться властью, но и злоупотреблять ею. Их обращение с "заключенными" стало грубым и вызывающим.
Один из "тюремщиков" до начала эксперимента писал в своем дневнике: "Будучи пацифистом и неагрессивным человеком, не могу себе представить, чтобы я мог кого-то стеречь или плохо обращаться с другим живым существом". В первый день "службы" ему казалось, что "заключенные" смеются над его внешностью, поэтому он старался держаться особенно неприступно. Это сделало его отношения с "заключенными" напряженными. На второй день он грубо отказал "заключенному" в сигарете, а на третий — раздражал "заключенных" тем, что то и дело вмешивался в их разговор с посетителями. На четвертый день Зимбардо вынужден был сделать ему замечание, что не нужно зря надевать "заключенному" наручники. На пятый день он швырнул тарелку с сосисками в лицо "заключенному", отказавшемуся есть. "Я ненавидел себя за то, что заставляю его есть, но еще больше я ненавидел его за то, что он не ест", — сказал он позднее. На шестые сутки эксперимент был прекращен. Все были травмированы, и даже Зимбардо почувствовал, что начинает принимать интересы своей "тюрьмы" слишком всерьез. Так мало понадобилось времени и усилий, чтобы вполне благополучные юноши превратились во взаправдашних тюремщиков»[85].
Парадоксальность эксперимента состояла в том, что не было задано реального дефицита ресурсов. Конфликтующим сторонам собственно нечего было делить. «Надзиратели» создали обширный свод ограничений для «заключенных», которые не были предусмотрены основными условиями «игры» по букве договора и часто противоречили его духу. Например, «заключенные» стали срывать шапочки и забаррикадировались в камере. Но нигде не было сказано, что «заключенные» должны их носить: их просто надели на «заключенных» в начале эксперимента — и только! Если «заключенные» забаррикадировались — то тем лучше: еще меньше будет шансов, что они сбегут. Но «надзиратели» вломились в камеру и водрузили-таки на поверженных затворников эти унылые, серые шапочки, которые делали их лица стандартными. Самоутверждение одной из враждующих сторон осуществлялось через унижение второй. Причем шансы были неравны: у «надзирателей» существовал более широкий репертуар агрессивного поведения. В привычном сознании «надзиратель» и «заключенный» — это, конечно, антагонистические социальные роли. И такие неявные установки участников эксперимента могли оказать свое влияние на разыгрывание амплуа. Но столь легкий переход от игры к серьезной схватке заставляет задуматься.
Организаторы исследования, конечно, создали скрытые предпосылки конфликта. «Заключенные» и «надзиратели» были одеты в своеобразную униформу. Облачение «надзирателей» смахивало на мундир. «Заключенные» же были вынуждены носить что-то похожее на рясу, да еще с пришитым к ней номером. Никто не обязывал обращаться к ним: «Номер пятый!», но желание возникло. Никто не вынуждал их обзывать «бабами», но одежда-то «намекала».
В таких условиях бацилла конфликта размножалась как в питательной среде. Этим «естественным» предпосылкам ведения конфликта могли бы противостоять традиции большого мира: культура, этика, опыт выхода из затяжных схваток. Но в рамках малой группы конфликт завершился катастрофой. Особенно зловещим было то, что самые агрессивные и непримиримые «надзиратели» задавали эталон «достойного» для их группы поведения. Более умеренные и уравновешенные рисковали получить клеймо неполноценных службистов.
ЭКСПЕРИМЕНТ ТЭШФЕЛА
Описанные эксперименты проводились психологами-интеракционистами, поэтому эффект реального взаимодействия групп людей было особенно ярким. Когнитивистов же интересовали в большей степени процессы решения проблем личностью, поставленной в ситуацию межгруппового конфликта. В конце концов для них было важно не участие в межгрупповых контактах, а сознание того, что таковые имеются. Особенную известность получили эксперименты Г. Тэшфела, проведенные в конце 1960-х гг.
Тэшфел создал экспериментальную группу из учеников одной школы, знавших друг друга. Сперва школьникам предлагали пройти тестирование, на основе которого их якобы разделили на две партии. Ни характер тестирования, ни принципы отбора участникам не были ясны. Мало того, ни один из них не знал, кто принадлежит к «его» группе. Но каждому школьнику предлагали распределить возможную награду за участие в эксперименте между двумя другими школьниками, один из которых «принадлежал» к группе распределяющего, а другой — ко второй группе. Причем имена награждаемых не назывались — только условные номера. Чтобы определить вознаграждение, школьник должен был пользоваться специальной таблицей парных цифр. Она была так сконструирована, что при увеличении размера приза «противник» получал больше, чем «сторонник» распределяющего. Испытуемый предпочитал дать «своему» меньше по абсолютной величине из возможных наград, но так, чтобы «чужой» получил меньше «своего». Парадокс ситуации состоял в том, что распределяющий не знал ни кто этот «свой», ни за что награждают, ни по каким критериям. Но при всем том предпочитал «своего», определяя награду не наибольшую по абсолютной величине, но превосходящую награду «чужому». «Своего» награждали не как абстрактного ближнего, которому нужно дать по возможности больше, а как члена «своей» группы, которого следует наградить так, чтобы «своя» группа получала суммарный выигрыш больший, чем «чужая».
Этот феномен стал именоваться групповым фаворитизмом: предпочтением своей группы и ее членов только по факту осознанной принадлежности к этой группе.
Эффект группового фаворитизма действует даже тогда, когда реальной группы и не существует, но человек полагает, что он к ней принадлежит. Реальная же группа через систему наград и наказаний способна групповой фаворитизм существенно усилить
ЭКСПЕРИМЕНТ АГЕЕВА
Исследование поведенческого и когнитивного моментов было произведено в эксперименте В. С. Агеева.
Работа велась со студентами одного московского технического вуза (12 студенческих групп общей численностью более трехсот человек). Студентам было объявлено, что будет проводиться сравнение знаний двух групп, причем более подготовленная группа получит зачет в полном составе, а студенты второй группы будут потом сдавать зачет в индивидуальном порядке. После проведения проверки, но до объявления ее результатов студенты заполняли анкету, в которой оценивали членов своей и конкурирующей группы, ход состязания, его возможный исход и другие моменты пережитой ими ситуации.
Преподаватель по ходу соревнования объявлял, какая группа идет впереди, не обосновывая свое решение и не объявляя критериев оценки. В одних случаях выделялась одна группа-победительница, которая все время шла впереди. В других — группы «вырывались вперед» попеременно.
Основные результаты исследования сводятся к следующему. Во всех случаях проявился групповой фаворитизм: участники в большинстве предпочитали свою группу и сулили ей победу. Успех своей группы приписывался «внутренним» причинам: хорошей подготовке группы, ее старанию, активности. Неуспех объяснялся «внешними» факторами: мешали соперники, экзаменатор был необъективен, не хватало времени на подготовку. Группы-аутсайдеры («неудачники») демонстрировали большую активность и поддержку своих членов, а также больший групповой фаворитизм. Так как это была игра с нулевой суммой, да еще с использованием неясных критериев победы, то конфликт между группами усиливался. В результате значительно снижалась адекватность межгруппового восприятия. Стабильная неудача порождала в группе рост отчужденности и конфликтности. В группах-«неудачниках» студенты точнее понимали межличностные отношения, чем в группах-лидерах, но это было связано с поиском ответственных за неуспех. Была установлена и связь между типом лидерства в группе и характером межгруппового соревнования:
«Чем более жестким (авторитарным) является стиль формального и неформального лидерства, тем ярче выражены отношения межгруппового соперничества»[86]
ВЫВОДЫ
В наиболее обобщенном виде так можно представить результаты психологических экспериментов, посвященных межгрупповым конфликтам.
I. Осознание человеком своей принадлежности к группе вызывает групповой фаворитизм (предпочтение своей группы даже в тех случаях, когда на то нет достаточных оснований).
II. Ситуация ограниченного ресурса («на всех не хватит») порождает:
1) обострение негативных эмоций (неприязни, ненависти, злобы);
2) усиление враждебных действий между группами;
3) распад прежних дружеских связей между людьми, ставшими членами конкурирующих групп;
4) рост неадекватности восприятия как конкурирующей группы в целом, так и ее отдельных членов;
5) объяснение своих побед «внутренними» причинами (талантом, старанием, взаимопомощью), а поражений— «внешними» (происками соперников, необъективностью судей, неудачными обстоятельствами);
6) со стороны «проигравших» — третирование союзников, которые иногда оцениваются даже хуже, чем «победители».
7) в группе-аутсайдере — ухудшение личных отношений, рост напряженности, сдвиг в сторону эксплуатации одних членов другими и формирование авторитарной структуры руководства, которое стремилось ограничить «выход» членов своей группы на невраждебный контакт с соперниками.
Ш. Снижение межгрупповой конфликтности наблюдалось, когда:
1) враждующие группы включались в совместную полезную деятельность;
2) контакты взаимодействия не ограничивались узкой зоной состязательности;
3) критерии состязания были приняты членами всех групп или вырабатывались ими;
4) взаимодействие групп и людей осознавалось на фоне более широкой групповой принадлежности (мы студенты, члены одной религиозной общины, жители одного города, биологи, европейцы, цивилизованные люди и т. п.).
Наиболее важным результатом является то, что сосредоточенность схватки на узком поле ограниченного ресурса вызывает сужение диапазона интересов человека до тонкой полоски межгрупповой тяжбы, плата за которую может быть чрезмерно высокой.
Кроме того, межгрупповой конфликт влияет на протекание внутригрупповых процессов. Поле поражения слишком часто покрывается сорняками деспотизма и предрассудков.
Даже в границах проведенных исследований результаты могут вызывать неоднозначное толкование. Еще большие трудности возникают при определении их так называемой экологической валидности: насколько правомерно перенесение формулированных интерпретаций на конфликты между большими группами (сословиями, нациями, регионами)? Полученные результаты не противоречат ни житейскому, ни историческому опыту. Эвристическое значение этих экспериментов также велико: они обостряют зрение социологов, историков и политиков, профессиональный интерес которых обращен к большим группам. Но, пожалуй, главной в оценке их экологической валидности будет сверка построений психологии с концепциями наук, непосредственно разрабатывающих проблемы конфликта между большими группами.
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД
К конфликту
Было бы бессмысленным рассматривать конфликты в больших сообществах людей без учета социальных учений. Но таких учений много, и, занявшись их анализом, мы рискуем не добраться до конкретных проблем конфликтологии. Оставим вне поля зрения утопические социальные теории. В них конфликт признается лишь как временное и прискорбное явление, которое по мере продвижения общества к идеальному состоянию исчезает, ибо конфликт — болезненное проявление несовершенства. Утопические теории весьма популярны, но их влияние на науку не становится от этого благотворным. Конфликт в них используется скорее как агитационный козырь при обещании будущего блаженства.
Остановимся лишь на тех социологических теориях, которые признают неизбежность и неустранимость конфликтов в обществе.
В зависимости от того, какое место в жизни общества эти социологические теории отводят конфликту, их можно разделить на две группы: одни признают конфликт исходным моментом социального анализа, другие опираются на идею целостного бытия общества, из которой и выводят механизм конфликта. Будем называть первые теориями «исходного» конфликта, а вторые — теориями «производного» конфликта.
В социологии XX века наиболее влиятельными теориями «исходного» конфликта являются системы М. Вебера и Р. Дарендорфа, а «производного» конфликта — системы Э. Дюркгейма, Т. Парсонса и Н. Смелзера.
Различие между двумя указанными типами теорий нетрудно увидеть из проводимого Дарендорфом сравнения своего подхода с подходом Парсонса:
■ для Парсонса общество — устойчивая и хорошо интегрированная структура, где элементы имеют определенную функцию и действуют в направлении ценностного согласия, устойчивости и объединения;
■ для Дарендорфа общество в каждой точке пронизано конфликтами, каждый его элемент направлен на рассогласование и дезинтеграцию, что порождает социальные изменения и принуждение одних членов общества другими.
5.1. ТЕОРИИ «ИСХОДНОГО КОНФЛИКТА»
В этих теориях социальный конфликт первичен, является аксиомой. Все общество — от высшей политики до быта брачной пары — пронизывают конфликты. Если взглянуть издали, то тот или иной социальный уровень еще может показаться цельным. Но присмотрись внимательнее, и увидишь, как в нем сталкиваются враждующие лагеря. Да и эти лагеря только кажутся единой силой: в них тоже сталкиваются конкурирующие партии, ограничивающие свои враждебные усилия лишь из-за угроз внешнего врага. Как сказал А. Блок, «и вечный бой — покой нам только снится». Конфликт и его природу объяснять не надо. Им, конфликтом, объясняется все остальное.
Так, М. Вебер представляет общество как совокупность статусных групп, борющихся за свои материальные интересы, за положение в системе власти, за идеологические и духовные ценности. Слово «статус» как раз и выделяет то место на социальной лестнице, за которое приходится бороться. Общественный организм в каждой точке пронизан конфликтами — он, так сказать, складывается из множества конфликтов разного уровня. И возникает логически понятная тенденция дематериализации этого организма. Где же все-таки та единица, которую можно осязать, которая реально существует? Ведь конфликт — это всего лишь отношение, т. е. явление, так сказать, вторичное, возникающее при наличии материальных объектов.
Таким осязаемым первоэлементом в теориях «исходного» конфликта является человек. Он — действительная, непосредственная реальность. Он действует, существует, присутствует. А все остальные социальные уровни производны и не являются такой же ощутимой целостностью, субъектом действия, как человек. Все группы интересов разного уровня эфемерны в сравнении с человеком. Они скорее напоминают сочетания при бросании костей, чем сваренные металлические конструкции. По логике из первичных конфликтов между людскими единицами возникают вторичные, третичные, охватывающие все большее количество «пар», «четверок» ... «тысяч». Вебер выразил свой подход в следующем несколько тяжеловесном пассаже:
«Для других (например, юридических) познавательных целей или для целей практических может оказаться целесообразным и просто неизбежным рассмотрение социальных образований ("государства", "товарищества", "акционерного общества", "учреждения") точно так, как если бы они были отдельными индивидами (например, как носителей прав или обязанностей или как виновников действий, имеющих юридическую силу). Но с точки зрения социологии, которая дает понимающее истолкование действия, эти образования суть только процессы и связи специфических действий отдельных людей, так как только последние являются понятными для нас носителями действий, имеющих смысловую ориентацию»[87].
Для Вебера группы — это «процессы и связи». Несколько эфемерный, воздушный облик приобретают группы и в трудах Дарендорфа. Реальные силы влияния у него выступают как объединения с фиксированным кадровым составом. Например, правящий класс — это правительство и бюрократия, которые могут быть представлены списком конкретных имен и только им ограничены.
Признавая конфликт неизбежным, теоретики названного направления избавлены от иллюзий утопистов. Те хотят конфликты устранить. Эти же выдвигают идею регулирования всех форм столкновения и конкуренции.