Речевое общение и социальные роли говорящих

1. Разные формы общественного поведения человека социологи и социопсихологи называют его ролями, тем самым расширяя обыденное понимание этого слова. «Роль — это относительно постоянная и внутренне связанная система поступков (действий), являющихся реакциями на поведение других лиц, протекающими в соответствии с более или менее четко установленным образцом, поступков, которых группа ожидает от своих членов»,— пишет Ян Щепаньский ¹. Сходным образом определяют понятие роли к другие исследователи; ср.: «Под ролью понимается функция, нор­мативно одобренный обществом образ поведения, ожидаемый от каждого, занимающего данную социальную позицию... То, на­сколько поведение лица соответствует общественным или группо­вым ожиданиям, служит критерием оценки выполнения им дан­ной социальной роли» ².

2. Языковой аспект «исполнения» социальных ролей начал привлекать к себе внимание социологов и лингвистов сравнитель­но недавно ³. Между тем подобно тому, как поведение индивида и его взаимоотношения с другими людьми и общественными инсти­тутами могут быть удовлетворительным образом описаны лишь в терминах выполняемых им социальных ролей ⁴,— интерпретация речевого поведения как существенной части поведения социаль­ного не может обойтись без учета и анализа тех ролей, которые играет "человек в каждом коммуникативном акте ⁵.

3. Существенным компонентом социальной роли является ожидание (expectation): то, чего ожидают окружающие от поведе­ния индивида в той или иной конкретной социальной ситуации, они вправе требовать от него; он же обязан в своем поведении соответствовать этим ожиданиям. Более или менее значительные, отклонения от обязанностей, предписываемых дан­ной ролью, являются нарушениями норм социального поведения. Следовательно, роли можно понимать как определенные шаб­лоны взаимных нрав и обязанностей. Приходя в гости, вы обя­заны поздороваться первым и имеете право на внимание к вам со стороны хозяев. Школьный учитель по своей профессио­нальной роли обязан передавать знания ученикам и вправе требовать от них внимания и прилежания (это их обязанность). То, что составляет право одного ролевого партнера, является обя­занностью другого, и наоборот. «Я имею право на что-то» — значит я ожидаю от других некоторых действий и поступков, которые соответствуют их ролям, входят в структуру этих ро­лей как обязанности.

Каждая роль состоит из специфического набора прав и обя­занностей. В соответствии с этим различны и ролевые ожидания: от врача, скажем, ждут совсем не того, чего ждут от официанта или шофера такси; от школьника ждут послушания, от отца се­мейства — самостоятельности и инициативы, а к старшему по по­ложению или возрасту обращаются за советом, потому что ожи­дают почерпнуть необходимое в его опыте. От руководителя ждут не столько логически аргументированного, сколько авторитетного мнения, но если то же самое высказывает кто-либо другой, то ожи­дание меняется: мнение должно быть в первую очередь обоснован­ным.

4. Роли могут быть обусловлены как постоянными социальны­ми характеристиками человека: ого социальным положением и профессией, возрастом, полом, положением о семье,— тат; и переменными, которые определяются свойствами ситуации: та­ковы, например, роли пассажира, покупателя, пациента и некот. др. Роли, связанные с постоянными характеристиками, наклады­вают отпечаток на поведение и даже образ жизни данного челове­ка, «оказывают заметное влияние на его личностные качества (его ценностные ориентации, мотивы его деятельности, его отношение к другим людям)»⁶. Проигрывание одних и тех же ситуативных ро­лей (пациента, покупателя и т. п.), скажем, столяром и преподава­телем математики, студентом и домохозяйкой — различно: хотя данная ситуация (например, купля-продажа) предъявляет к их участникам определенные требования, ролевое поведение каж­дого из участников, как это вполне очевидно, бывает обусловлено их постоянными социальными характеристиками и, значит, наи­более привычными для них, регулярно исполняемыми ролями. Таково, в частности, влияние ролей профессиональных ⁷. Само по себе исполнение данной профессиональной роли различно у разных людей ⁸; однако основные требования, предъявляемые к ной обществом, инвариантны относительно индивидуального исполнения роли. Они-то и оказывают влияние на поведение чело­века в других, не связанных с его профессией ролях (например, в ситуативных).

Таким образом, люди различаются между собой как по набо­ру ролей (ср. различные профессиональные, семейные и т. п. ро­ли), так и по исполнению одних и тех же ролей.

5. Почти каждая роль имеет специальное обозначение в языке: отец, жена, сын, одноклассник, сосед, учитель, покупатель, пассажир, посетитель, клиент и т. п. Все члены данного общества - более или менее хорошо знают, чего ожидать от поведения человека в этих ролях, так что даже простое произнесение имени роли обычно вызывает представление о комплексе свойственных этой роли прав и обязанностей.

Представления о типичном исполнении той или иной роли складываются в стереотипы; они составляют неотъемле­мую часть ролевого поведения. Стереотипы формируются на основе опыта, частой повторяемости ролевых признаков, характе­ризующих поведение, манеру говорить, двигаться, одеваться.

В рассказе А. И. Куприна «С улицы» опустившийся полуинтеллигент-попрошайка использует атрибуты различных профессий для успешного и притом вполне респектабельного попрошайни­чества:

«Рассчитываешь всегда на психологию. Являюсь я, например, к инженеру — сейчас бью на техника по строительной части: высокие сапоги, из кармана торчит деревянный складной аршин; с купцом я — бывший приказчик; с покровителем искусства — актер; с издателем — литератор; среди офицеров мне, как бывшему офицеру, устраивают складчину. Энциклопедия!..

Надо стрелять быстро, чтобы не надоесть, не задержать, да и фараоновых мышей опасаешься, поэтому и стараешься совме­стить все сразу: и кротость, и убедительность, и цветы красно­речия. Бьешь на актера, например: «Милостивый государь, ми­нуту внимания! Драматический актер — в роли нищего! Конт­раст поистине ужасный! Злая ирония судьбы! Не одолжите ли несколько сантимов на обед?» Студенту говорю так: «Коллега! Помогите бывшему рабочему, административно лишенному сто­лицы. Три дня во рту маковой росинки не было!» Если идет весе­лая компания в подпитии, вали на оригинальность: «Господа, вы срываете розы жизни, мне же достаются тернии. Вы сыты, я — голоден. Вы пьете лафит и сотерн, а моя душа жаждет казен­ной водки. Помогите на сооружение полдиковинки бывшему профессору белой и черной магии, а ныне кавалеру зеленого змия!».

Герой рассказа гибко владеет не только формами социального поведения, но и различными манерами речи: сравните лексику ix строй предложений в его обращениях к актеру (повышенная эмоциональность, мелодраматизм интонаций), студенту (дружес­ки-почтительный и одновременно несколько фамильярный тон), к веселой компании (потки обличения в сочетании с цветистостью: розы жизни, тернии, душа жаждет).

6. Приведенный выше пример дает некоторое представление о речевом переключении при смене роли.

Каждый развитый язык имеет средства, «обслуживающие» разные социальные роли. «Единообразие кода, воспринимаемого как „тот же" всеми членами речевой общности,— пишет Р. О. Якобсон,— есть не что иное, как фикция. Как правило, каждый индивид одновременно принадлежит нескольким речевым общно­стям разного радиуса действия. Любой общий код многоформен а является иерархической совокупностью различных субкодов, свободно избираемых говорящими в зависимости от функции сооб­щения, адресата и отношений между собеседниками» ⁹.

В качестве таких субкодов могут выступать диалектные раз­новидности данного языка, стили, речевые жанры. Владея раз­ными субкодами, говорящий переключается с одного па другой в зависимости от исполняемой им роли, Так, например, при одинаково хорошем владении диалектом и литературным языком он
использует первый в роли члена семьи (в общении с матерью,
отцом, при естественном условии, что они владеют тем же диалек­том), а второй — при исполнении ролей сослуживца, покупате­ля, пациента и т.п. В свою очередь средства литературного язы­ка неодинаковы в каждой из этих ролей: роли подчиненного, на­чальника, посетителя учреждения реализуются с использованием, средств официально-делового стиля, роли сослуживца, покупате­ля, пациента, пассажира — средств разговорных, роли приятеля, собутыльника — средств фамильярного стиля, просторечия, жаргонов. I

Наиболее очевидно речевое переключение при исполнении профессиональных ролей. Манера речи, характеризующая про­игрывание некоторых профессиональных ролей, бывает ярко спе­цифична и нередко осознается говорящими, Ср. расхожие «ква­лифицирующие» определения вроде таких: «говорит, как учитель», «начальственный окрик», «оставь свой прокурорский тон», «кри­чит, как базарная торговка» и т. п. Крайним случаем профессионально-ролевой манеры речи являются так называемые профес­сиональные «языки» — арго плотников, шоферов, моряков, лет­чиков и т. п. Владеющие одним из этих арго по меньшей мере двуязычны (а могут быть и многоязычны, если они владеют не­сколькими подсистемами данного национального языка): исполняя профессиональную роль, такой говорящий использует средства соответствующего арго, а переходя к другим социальным ролям он переключается на общепонятную речь, обычно на стили литера­турного языка ¹⁰.

7. При переходе с профессиональной роли па другие может происходить как полное речевое переключение, так и неполное. При полном говорящий совершенно не использует в своей речи языковые средства, характеризующие проигрывание им профессио­нальной роли. При неполном переключении профессионально-язы­ковые средства в большей или меньшей степени присутствуют в речи говорящего и тогда, когда он играет роли, не связанные с его профессией.

Так, например, речь Макара Девушкина в «Бедных людях» Достоевского пестрит канцелярскими оборотами и словами. Даже в письмах к Вареньке Доброселовой он выражается так: «не полагайте чего-нибудь предосудительного», «Книжку вашу, полученную мною 6-го сего месяца, спешу возвратить вам...», «в нарушении общественного спокойствия никогда не замечен» и т. п. ¹¹

Чиновник — герой Аркадия Райкина, требующий, чтобы при­знание в любви было оформлено в виде заявления, с приложением двух фотокарточек, смешон тем, что в интимную жизнь он тащит формы служебных отношений, что и в исполнении «приватных» ролей он придерживается речевых оборотов, которые уместны только в рамках ролей «начальник — подчиненный» ¹².

Однако не всегда случаи неполного речевого переключения при смене роли бывают безобидны или смешны, нередко происходит и конфликт ролевых партнеров: поведение одного из них не соот­ветствует ожиданиям другого, причем в первую очередь именно манера речи может казаться неприемлемой. Несоблюдение «ди­станции» при контактах лиц, различающихся социальным поло­жением, семейным статусом или возрастом, часто проявляется в неправильном (т. е. не соответствующем данной роли) выборе лексики и интонации и служит основанием для обвинений гово­рящего в непочтительности, фамильярности, грубости и т. п. Когда подросток разговаривает с матерью в тоне, к которому он привык в общении со сверстниками, мать в той или иной форме обращает внимание на недопустимую грубость его поведения (оно не согласуется с теми ожиданиями, которые приписывает она роли сына). Когда в разговорах начальника с подчиненным или клиен­та с обслуживающим его лицом (парикмахером, официантом и т. п.) звучит «ты», это обычно вызывает резкое возражение адресата 1У. С другой стороны, переход с «ты» на «вы» в общении близких лю­дей, объясняющийся эмоциональным состоянием одного из них, может вызывать неприятное удивление у второго или же просто фиксироваться им как нечто необычное ¹⁴.

8. Наборами ролей и способами их исполнения различаются не только отдельные люди, но и социальные общности. Больше всего привлекает к себе внимание исследователей национальное своеобразие систем ролевого взаимодействия между людьми (хотя не менее интересно изучение ролевой специфики более дробных социальных единиц, нежели страна или нация, например малых трупп).

Как показал Дж. Гамперц, каждое общество имеет определен­ный набор типичных, регулярно «проигрываемых!) ролей, своеобразие которого обусловлено видами и формами взаимоотношений

людей, составляющих общество. Совокупность присущих данному обществу ролей он назвал матрицей общения (communication matrix) ¹⁵.

Внутри матрицы роли объединяются в так называемые пучки, и это объединение окрашено национальным своеобразием. Напри­мер, в сельских районах Индии роль религиозного проповедника тесно связывается с ролью социального реформатора 1а. В других же обществах, как это вполне очевидно, это разные, не связанные роли.

Матрицы общения в разных обществах неодинаковы по соста­ву, по отношениям между ролями. Это естественным образом свя­зано с различной социальной структурой обществ, несхожестью национальных традиций, обычаев, жизненного уклада. В одних национальных коллективах матрица общения очень сложна, признаки ролей постоянны и незыблемы, вследствие чего поведение че­ловека в каждом конкретном случае ограничено строгими рамка­ми. Обычно это наблюдается в тех обществах, где сильна власть традиции и обычаев, где многие виды человеческого общения облечены в форму ритуала. А ритуал, как известно, ха­рактеризуется чрезвычайно устойчивыми правилами поведения и речи.

Например, у некоторых народностей, населяющих Африку, принято использовать особые речевые формы в тех случаях, когда исполняются роли торговца, пересказчика мифов, певца, когда оплакивается покойник или выражается соболезнование родст­венникам умершего ¹⁷. Расстояние между повседневным языком и языком, используемым при осуществлении этих ролей, доста­точно велико.

В современных цивилизованных обществах расстояния между повседневным языком и языком, используемым при исполнении ритуальных ролей, меньше, да и социальный вес самих ритуалов незначителен. Однако и здесь роли и отношения между ними на­кладывают ограничения на язык—менее жесткие, не столь одно­значные, по вес же достаточно ощутимые. Они обычно по свойст­венны проигрыванию какой-то конкретной роли, а связаны с не­которым типологическим несходством ролей.

Например, в японском обществе выбор той или иной глагольной формы зависит не от конкретной роли, которую исполняет говорящий, а от того, с кем он говорит — со «своим» или с «чужим», с человеком, занимающим более высокое или более низкое, чем он сам, положение. Различие по этим признакам: «свой — чу­жой», «высший — низший» делит все свойственные японскому обществу роли на четыре группы. Каждая из них характеризуется использованием глагольных форм только одного типа IR.

Некоторое подобие этого можно наблюдать и в русском языко­вом обществе: при обращении к старшему (по возрасту, должнос­ти, званию и т. и.) или к постороннему принято употреблять гла­голы в форме множественного числа (видите, говорите), а при об­ращении к детям, к членам семьи, к друзьям — формы единст­венного числа (говоришь, видишь).

9. Эти различия отражают деление всех ситуаций общения на симметричные и ассиметричные.

Симметричны такие ситуации, взаимодействующие участники которых имеют одинаковые социальные признаки: равное социаль­ное положение, примерно одинаковый возраст, один и тот же пол ¹⁹. Напротив, асимметричны ситуации, участники которых разли­чаются хотя бы одним из признаков. Так, отношения одно­классников, сослуживцев, членов одной спортивной команды, фронтовых подруг — симметричны. Сын — отец, подчиненный — начальник, студент — преподаватель, спортсмен — тренер — примеры асимметричных отношений.

Характер ситуации может определяться не только социаль­ным положением, возрастом и полом говорящих — т. е. их посто­янными признаками,— но и их позициями в данной ситуации, т. е. признаками переменными (см. выше): например, и ситуациях просьбы, одолжения, жалобы, экзамена, консультации, наруше­ния правил уличного движения и т. и. .между участниками комму­никативного акта устанавливаются асимметричные отношения.

Если символами Е_х и R_y обозначить роли индивидов х и у, а знаками =, <,> показать соотношение этих ролей, то симметрич­ные ситуации можно будет изобразить как Rх = Ry, а асиммет­ричные — в виде Bх > Ry (роль х «выше» роли y) и Rx < Ry (роль х «ниже» ²⁰ роли у).

Нарушение симметрии (Rx = Rу → Ry > R y или Rx < Ry), изменение направления асимметрии (Rx > Ry → Rx < Ry, Rx <Ry → Rx > Ry) или же превращение асимметричной ситуа­ции в симметричную (Rх ≤ Ry → Rx = Ry) меняет поведение лю­дей и явным образом сказывается на их речи. Наглядное подтверж­дение этому дает, например, характер поведения «тонкого» в рас­сказе Л. П. Чехова «Толстый и тонкий», Ср. начало встречи с «толстым»:

«— Порфирий! — воскликнул толстый, увидев тонкого— Ты ли это? Голубчик мой! Сколько зим, сколько лет!

— Батюшки! — изумился тонкий.— Миша! Друг детства! От­куда ты взялся?...»,—и вторую «фазу», когда тонкий узнаёт что
его бывший одноклассник стал тайным советником:

«...Топкий вдруг побледнел, окаменел, но скоро лицо его ис­кривилось во все стороны широчайшей улыбкой; казалось, что от лица и глаз его посыпались искры. Сам он съежился, сгорбил­ся, сузился... Его чемоданы, узлы и картонки съежились, помор­щились...

—Я, ваше превосходительство... Очень приятно-с! Друг, мож­но сказать, детства, и вдруг вышли в такие вельможи-с! Хи-хи-с.

—Ну, полно! — поморщился толстый. Для чего этот тон?
Мы с тобой друзья детства — и к чему тут это чинопочитание?

—Помилуйте... Что вы-с...— захихикал тонкий, еще более
съеживаясь.— Милостивое внимание вашего превосходительства...
вроде как бы живительной влаги...»

В тех ситуациях, где не только асимметричны роли участни­ков, по и х зависит от у (например, х является пациентом у, или просителем, или обращается к у за справкой ²¹ и т. Д.),— про­является такая закономерность: речь х более эксплицитна ²², чем речь у.

Действительно, например, просьбы, жалобы, самооправдания и т. п. должны быть изложены максимально понятно для того, кому они адресованы; при достижении этой цели говорящий избе­гает редукции языковых средств, которая может повести к потере информации.

В симметричных ситуациях степень эксплицитности зависит от отношений между собеседниками: чем более официальны они, тем выше степень эксплицитности, и, напротив, чем интимнее от­ношения, тем менее эксплицитна речь каждого из участников, тем ярче проявляется тенденция к свертыванию высказываний и замене языковых единиц элементами ситуаций и параязыковыми сред­ствами (жесты, мимика и т. п.). ²³

10. Как било отмочено выше, проигрывание человеком соци­альных ролей связано с использованием разных языковых под­систем, обычно — разных стилей. Поэтому естественно изучение речевого аспекта ролевого поведения людей в соотнесении с функ­ционально-стилистической дифференциацией используемого ими языка. При этом важно иметь в виду, что между набором ролей, которые проигрывает в повседневной жизни человек, к совокуп­ностью находящихся в его распоряжении стилей нет взаимноодно­значного соответствия: варианты речи, коррелирующие с разны­ми ролями говорящего, — не вполне то, что принято понимать под функциональными стилями или речевыми жанрами ²⁴. Обычно при исполнении каждой конкретной роли с о ч е т а ю т с я различные функционально-стилистические средства, с преобладанием тех или других. Один и тот же стиль может использоваться при проигрывании разных ролей: так, в роли подчиненного человек использует официально-дедовой стиль речи, по этот же стиль ис­пользует и начальник. Ролей две, а субкод один. Исполнение та­ких ролей, как пациент, клиент, покупатель имеет много общих речевых черт.

Дифференциация социальных ролей более дробна, чем стилис­тическая дифференциация языка. Для стилистической однород­ности/неоднородности разных ролей важна не роль сама по себе, а ее соотношение с ролью партнера по социальному взаимодейст­вию ²⁵. Стилистически более или менее однородны такие социаль­ные роли, в которых можно выделить одно из следующих значе­ний признака ((отношение» (между говорящими): официаль­ные — нейтральные — дружеские — интимные. Поэтому, напри­мер, в реализации ролей «начальник» и «подчиненный» много об­щих стилистических черт, так как каждая из них исполняется в рамках официальных отношений с ролевым партнером. С другой' стороны, исполнению таких ролей, как школьный товарищ, со­служивец и некоторых других, характеризуемых дружескими от­ношениями с партнером по роли, свойственна иная стилистиче­ская однородность, отличающая речевое поведение индивида в данных ролях от ого поведения в ролях «официальных».

Чей определеннее и жестче санкционируемые обществом тре­бования, предъявляемые к данной роли,— ср. роль судьи, предсе­дателя собрания, спортивного информатора,— тем уже стилисти­ческие рамки речи (т. е. иными словами, выбор языковых средств ограничен какой-то одной стилистической сферой, например, офи­циально-деловой). В максимальной степени это свойственно разного рода ритуальным ролям, проигрывание которых сопровождается произнесением одного и того же набора готовых — не по­рождаемых в процессе общения — речевых формул (ср. принятие присяги, свадебные и похоронные обряды и г. п.).

Однако характерно, что при исполнении «свободных» ролей, по подлежащих социальному контролю (ср. роли друзей, любов­ников), выбор стилистических средств не свободен: он также ори­ентирован па определенные стилистические сферы — на стили разговорной речи (а, скажем, средства таких книжных стилей, как научный и официально-деловой, могут использоваться здесь только как отмеченные — в шутливом, ироническом и т. п. кон­текстах).

Таким образом, ослабление социального контроля над роле­вым поведением не означает одновременно и снятия контроля нор­мативно-речевого: оно ведет не прямо к увеличению диапазона стилистических средств (хотя несомненно, что в социально не конт­ролируемых ролях этот диапазон шире, чем в ролях социально контролируемых), а к изменению стилистической ориентации: с книжных стилей говорящий переключается на разговорные.

11. Отмеченные в данной статье связи между ролевым поведе­нием человека и его речью, разумеется, нуждаются в подтверждении эмпирическим материалом. А он может быть получен путем 1 анализа конкретных ролей, исполняемых членами той или иной ' социальной общности. Исследование ролевого поведения личности в его лингвистическом аспекте является одной из актуальных за­дач современной социальной лингвистики.

Примечания

1. Ян Щепаньский. Элементарные понятия социологии. Пер. с польск. М., 1969, стр. 71.

2. И. С. Коп. Социология личности. М., 1967, стр. 23. См. также: Т. Шибутани. Социальная психология. Пер. с англ. М., 1969; Т. Parsons. An outline of the social system. «Theories of society», ed. by T. Parsons and E. Sbils. N. Y., 1961, v. 1; «Role theory: concept and research», ed. by B. Biddle and E. Thomas. N. Y.— London — Sydney, 1968.

3. Нам известно лишь несколько работ, в которых затронута проблема соотношения особенностей ролевого поведения человека со структурными и стилистическими свойствами его речи: Е. Ф. Тарасов. Социологические аспекты речевого общения. «Роль и место страноведения в практике преподавания русского языка как иностранного». М., 1969; On же. Социолинг­вистические проблемы теории речевой коммуникации. «Основы теории ре­чевой деятельности». М., 1974; В. Bernstein. A sociolinguistic approach to sociojization: with some reference to educability. «Language and poverty», ■ ed. by Ft. Williams. Chicago, 1970; H. Brown and A. Oilman. The pronouns of power and solidarity. «Readings in the sociology &f language», ed. by 3. Fishman. Mouton, 1970 (2-d pr.); S. M. Ervin-Tripp, An analysis of the interaction of language, topic and listener.— Там же; С. Geertz. Linguistic etiquette.— Там же; J. Gumperz, Types of linguistic communities.— Там же; //. Lennard and A. Bernstein. Interdependence of therapist and patient verbal behavior.— Там же; /. Rubin. Bilingual usage in Paraguay.— Там же; /. Fishman. The sociology of language: an interdisciplinary social scien­ce approach to language in society (раздел 4.3). «Advances in the sociology of language», ed. by J. Fishman, v. 1. Mouton, 1971; E. Scke'gloff, Sequencing in conversational openings,— Там же, v. 2; TV. Dittmar. Soziolinguistik. Frankfurt, 1973, раздел 1.3.2; U. Oevermann. Sprache und soziale Iler-kunft. Frankfurt, 1972, раздел 3-1.11; «Soziologie -f Linguistik». Stutt­gart, 1973, раздел 3. Попытка показать изоморфизм между социальной ролью и некоторыми языковыми единицами (главным образом морфемой) сделана в статье Ф. Бока: Ph. Bock. Social structure and language structure. «Readings in the sociology of language», 1970.

4. И.С. Кон. Указ. соч., стр. 14. Си. также: И. С. Кои. Личность и ее социальные роли. «Социология И идеология»., М., 1969, стр. 248.

5. У. Лабов считает, что отставание лингвистической науки в области анализа речи и построения правил, описывающих последовательность высказыва­ний в естественных диалогах, вызвано «неумением лингвистов использовать важные социальные конструкты, включая роли говорящего и слушающего, отношения обязанности, власти, категории членства [в социальной груп­пе] и т. п.» (см.: W. Labav. The study of language in its social context. «Ad­vances in the sociology of language», v. 1, стр. 211),

6. И. С. Кон. Социология личности, стр. 24.

7. Профессиональная роль может влиять и на характер восприятия другого человека. Ср.: «Перед обедом пришла одна знакомая клиентка, пятьдесят два восемьдесят,— аккуратная такая, чистенькая, в плаще «болонья, белье сдавала тоже всегда чистенько, аккуратно ж мужского много,— и спросила у Веры, не поедет ли она с субботы на воскресенье за город — убрать дачу» (Ю. Трифонов. Вера и Зойка).

8.Поэтому социологи нередко подчеркивают, что при анализе поведения конкретного индивида важны роли не сами по себе, взятые отвлеченно от личности, а исполняемые именно данным человеком так, как он их себе усвоил (в связи с этим специально изучается проблема так называемой интернализацни роли). См. об этом: И. С. Кон. Личность и се социальные роли, стр. 254; Т. Шибутани. Социальная психология, стр. 46 и след.

9. См.: «Main trends of research in the social and human sciences», pt. i, oh. VI. Paris, 1970, стр. 458.

10.Подробнее об этом см. наст, сб., стр. 64—66.

11. В. В, Виноградов. О языке, художественной литературы. М., 1959, стр. 479.

12. Ср. наблюдения Р. Мертона и других социологов о влиянии профессио­нальной административной деятельности человека на исполнение им ро­лей, не связанных со службой (Л. Merton. Social theory and social stru­cture. N. Y., 1957).

13. Ср.: «Потом пришел один, с немецким портфелем на молниях.

— Ты почини мне быстренько,—говорит. Многие так говорили — и ни­чего. Но этот, с молниями, был еще слишком молод, чтобы обращаться к Диме по-отечески на «ты», И уже не настолько молод, чтобы держаться с ним как со сверстником.

— Ладно,— сказал Дима,— Я починю тебе завтра.
Тот извился:

— Я с вами свиней не нас!

— И я,— прочувствованно сказал Дима... Этот гад считал себя выше
Димы только потому, что тот его обслуживает!» (И.. Зверев, Дима).

14. «—Вот, почитайте,— передал оп (Чапаев] Федору отпечатанную на машинке крошечную писульку. Когда Чапаев был взволнован, обижен или ожи­дал обиды, оп часто переходил на «вы»» (Дм. Фурманов, Чапаев),

15. См.: /. Gumperz. Types о I! linguistic communities. «Readings in the sociology of language», ed. by J. Fishmnn. Mouton, 1970, стр. 464,

16. 'Гам же, стр. 465.

17. Там же, стр. 466 и ел.

18. В. М. Алпатов, Категория вежливости и современном японском языке. М., 1973.-- С различиями говорящих по признакам «своп — чужой», «высший — низший» сопряжено употребление некоторых языковых средств и в других обществах. См. об этом, например: Л, В, Хохлова. Социолинг­вистический анализ форм вежливости в языке раджастхани. «Народы Азии и Африки», 1973, № 2; G. Foster. Speech forms and perception of social dis­ tance in a , Spanish-speaking Mexican village. «Southwestern journal of anthropology», 1964, v. 20, № 2.

19 Хотя, по мнению Дж. Ферса, «в большинство обществ социальные роли, обусловленные полом, формально отражаются в речи» исполнителей этих ролей (ем.: /. Firth. Papers in linguistics 1934—1951. London, 1958, стр. 185), различия по полу оказываются лингвистически релевантными обычно не сами по себе, а в сочетании с различиями по другим признакам: отношени­ям между говорящими (официальным — нейтральным — дружеским - интимным), социальной позиции, возрасту. Так, например, форма обраще­ния мужчины к женщине в русском языковом общество зависит от значения именно этих признаков.

20. Термины (более/менее) «низкая» и «высокая» роли употребляются здесь условно, обозначая различия между людьми но их принадлежности к определенной общественной, служебной, возрастной и некоторым дру­гим группам.

21. Специально о ситуациях типа «спрашивающий — информатор» и о ха­рактере ролевой асимметрии этих ситуаций см.: /. Camutaliovd. Obsaho-
va vystavba a jazykove prostfedky informativniho dialogu. «Slavica pra-
gensia», 1971, XIII.

22. Под эксплицитностым понимается формальная выраженность элементов языка и связей между ними.

23. Ср. вывод исследователей разговорной речи о наибольшей свертываемости высказываний в максимально свободных ситуациях общения, участники которых связаны дружескими отношениями: «Русская разговорная речь». Под ред. Е. А. Земской. М., 1973.

24. О понятии «речевой жанр» (более мелкая единица функционального чле­нения речи, чем стиль) см.: М. В. Панов. Стилистика. «Русский язык и советское общество. Проспект». Алма-Ата, 1962, стр. 97 и ел.

25. Во всяком социальном действии людей, подчеркивает Т. Шибутани, «роли находятся в обязательном взаимоотношении друг с другом, как в драме любая роль имеет смысл только тогда, когда она связана с поведением дру­гих действующих лиц» {Т. Шибутани. Указ. соч., стр. 45).

Лихачев Д. С. Концептосфера русского языка (В основе статьи — доклад, прочитанный в Институте мировой литературы РАН -21 октября 1992 г. на конференции «История русской литературы: пути изучения, проблемы периодизации»).

The ргоblem of concept and the substituting function of a concept is being considered in the article. The notion of the conceptual sphere of the national language is introduced, and the peculiarities of the conceptual sphere of the Russian language are analysed. The author comes to the conclusion that the conceptual sphere of a language coincides with the conceptual sphere of the national culture.

В статье рассматривается проблема концепта, в частности, заместительная функция концепта.Вводится понятие концептосферы национального языка,а также рассматриваются особенности концептосферы русского языка.Автор формулирует вывод о том, что концептосфера языка является концептосферой национальной культуры.

В предлагаемой ниже вниманию читателей работе я исхожу не из понятия «концепта», как это понятие трактуется в коллективном труде [1], а из положений статьи С. А. Асхольдова-Алексеева (1928) [2 ], напечатанной в сборнике «Русская речь». Редакция этого сборника в свое время совершила подвиг, напечатав статью «идеалиста», тем более что ко времени его выхода автор был арестован и не мог продолжить своего исследования. Примечание, которым была снабжена статья, конечно, не могло оградить редакцию от очень серьезных обвинений. Текст примечания следующий: «Редакция печатает и впредь будет печатать интересные философско-лкигвистические статьи совершенно независимо от об­щего философского направления их авторов». Cвoe обещание, однако, редакция не смогла выполнить: сборники «Русская речь» перестали выходить, а сам автор после более чем десятилетних скитаний в ссылках умер в Германии, в Потсдаме, где его «освободители», следственные органы ОГПУ, пытались его снова арестовать. Инфаркт со смертельным исходом освободил его от дальнейших мук.

Сейчас статья С. А. Аскольдова-Алексеева приобрела особую актуальность благодаря появлению работ акад. Ю. С. Степанова (см., например, [3, 4}), его школы, а также инициированных ими трудов (см., например, [1]). Аспекты анализа значения концепта, введенные С. А. Асколъдовнм-Алексеевьш, могут значительно расширить сферу исследования б сторону историко-культурного рассмотрения проблемы.

В своей работе я попытаюсь продолжить рассуждения С. А. Аскольдова. Для этого необходимо в самом кратком виде изложить выводы автора, хотя уже в своей статье он достаточно лаконичен. Аскольдов начинает свою статью так: «Вопрос о природе общих понятий или концептов — по средневековой терминологии универсалий — старый вопрос, давно стоящий на очереди, но почти не тронутый в своем центральном пункте. Общее понятие, как содержание акта сознания, остается до сих пор весьма загадочной величиной — почти неуловимым мельканием чего-то в умственном кругозоре, происходящим при быстром произнесении и понимании таких слов, как "тысячеугольиик", "спрпведливость", „закон", „право" и т. п. Связываете ли вы со словом „тысячеугольинк" какое-нибудь представление? Если такое представление и есть, то оно, конечно, неотличимо от представления 800- или 900-угольника. И однако вы самым четким образом можете вывести сумму углов этих фигур, а при известных. данных их периметры, площади и т. п.».

Как может неясное "что-то", только „мелькающее" в уме, породить такую четкость выводов?» — спрашивает С. А. Аскольдов.

Ответ на свой вопрос С. А. Аскольдов находит в том, что концепт выполняет функцию заместительства. С. А. Аскольдов пишет: «Чтобы подойти к уяснению природы концептов, необходимо уловить самую существенную, их сторону, как познавательных средств—Эту сторону мы видим в функции заместительства. (курсив мой.— Д. Л.) Концепт есть мысленное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода»! Свою мысль С. А. Аскольдов поясняет следующим примером: «Высказывал какое-нибудь общее положение о растительном организме, мы водь в конечном итоге имеем в виду именно их, т. е. все неопределенное множество реальных или хотя бы представимых растений... Не следует, конечно, думать, что концепт есть всегда заместитель реальных предметов. Он может быть заместителем некоторых сторон предмета или реальных действии, как, например, концепт „справедливость". Наконец, он может быть заместителем разного рода хота бы и весьма точных, но чисто мысленных функций. Таковы, например, математи­ческие концепты».

Существенная особенность заместительной способности концептов, указывает Аскольдов, состоит в том, что она основана иногда только на потенции совершить то или иное «замещение» — потенции иногда крайне слабо ощутимой, но тем не менее действенной, без которой не может совершаться более или менее слаженное языковое общение. В отличие от С. А. Аскольдова я полагаю, что концепт существует не для самого слова, а во-первых, для каждого основного (словарного) значения слова отдельно и, во-вторых, предлагаю считать концепт своего рода «алгебраическим» выражением значения («алгебраическим выражением» или «алгебраическим обозначением»), которым мы оперируем я своей письменной и устной речи, ибо охватить значение во всей его сложности человек просто не успевает, иногда не может, а иногда по-своему интепретирует его (в зависимости от своего образования, личного опыта, принадлежности к определенной среде, профессии и т. д.). Заместительная функция концепта облегчает языковое общение еще в одном отношении: оно позволяет при языковом общении преодолевать несуще­ственные, но всегда существующие между общающимися различия в понимании слов, их толковании, отвлекаться от «мелочей» (иногда, впрочем, очень важных, например, в поэзии).

Какое из словарных значений слова замещает собой концепт, выясняется обычно из контекста, а иногда даже из общей ситуации. Концепт не непосред­ственно возникает из значения слова, а является результатом столкновений словарного значения слова с личным и народным опытом человека.

Рассматривая, как воспринимается слово, значение и концепт, мы не должны исключать человека. Потенции концепта тем шире вбогаче, чем шире и богаче культурный опыт человека.

И слово, и_его значения, и концепты этих значений существуют не сами по себе в некоей независимой невесомости, а в определенной человеческой видеосфере». У каждого человека есть свой, индивидуальный культурный опыт, запас знаний и навыков (последнее не менее важно), которыми и определяется богатство значений слова и богатство концептов этих значений, а иногда, впрочем, и их бедность, однозначность.

Составители словарей языка обычно тоже отмечают «участие» словоносителей пометами к слову типа: «устар(елое)», «обл(астное)», "простореч(ное)", «разго(ворное)«, но этого, конечно, слишком мало,чтобы определить участие человека в характере значения, а тем более для содержания концепта: В сущности у каждогочеловека есть свой круг ассоциаций, оттенков значения и в связи с этим свои особенности в потенциальных возможностях концепта.

Чем меньше культурный опыт человека, тем беднее не только его язык, но и «концептосфера его словарного запаса, как активного, так и пассивного. Имеет значение не только широкая осведомленность и богатство эмоционального опыта, но и способность быстро извлекать ассоциация из запаса этого опыта и осведомленности.

Концепты возникают в сознании человека не только как«намеки на возможные значения», «алгебраическое их выражение», но и как отклики на предшествующий языковой опыт человека в целом — поэтический, прозаический, научный, социальный, исторический и т.д.

Концепт нетолько подменяет собой значение слева и тем самым снимает разногласия, различия в понимании значения слова, чем облегчается общение, он в известной мере и расширяет значение, оставляя возможности для сотвор­чества, домысливания «дофантазирования» и для эмоциональной ауры слова. С этой точки зрения, концепт — это не просто алгебраическое обозначение, не знак и не сигнал. Концепты, являясь «посланиями» (message), могут по-разному восприниматься адресатами. Правда, контекст, в котором доходит до адресата концепт, ограничивает эти возможности, что чрезвычайно важно в науке и в поэзии особенно.

Концепты, будучи в основном всеобщими, одновременно заключают в себе множество возможных отклонений и дополнений, но в пределах кон­текста. Концепт находится между богатыми возможностями,возникающими на основе его «заместительной функции», и ограничениями, определяемыми контекстом.

II

Итак, концепт тем богаче, чем богаче национальный, сословный, классовый, профессиональный, семейный и личный опыт человека,пользующегося концеп­том. В совокупности потенции, открываемые в словарном запасе отдельного человека, как и всего языка в целом, мы можем называть концептосферами. Концептосфера национального языка тем богаче, чем богаче вся культура нации — ее литература, фольклор,наука, изобразительное искусство (оно также имеет непосредственное отношение к языку и, следовательно, к национальной концептосфере), она соотносима со всемисторическим опытом нации и религией особенно.

Отдельных вариантов концептосферы национального языка очень много, они по-разному группируются, по-разному себя проявляют.

Каждый концепт в сущности может быть по-разному расшифрован в зави­симости от сиюминутного контекста и культурного опыта, культурной индиви­дуальности концептоносителя.

Между_ концептами существует связь, определяемая уровнем культуры человека, его принадлежностью к определённому сообществу людей, его индивидуальностью. Одна концептосфера может сочетаться с другой — скажем, концептосфера русского языка в целом, но б ней концептосфера инженера-практика, а в ней концептосфера семьи, а в ней индивидуальная концептосфера. Каждая из последующих концептосфер одновременно сужает предшествующую, но и расширяет ее.

Сравним, например, концепты такихслов русского языка, как «отчизна», «незнакомка», "варяг", «интеллигенция», «верба», «булат», «сцена»,«блокада" и т. д. В потенциях каждого из значений этихслов будет сказываться личныйопыт человека.

Основное в концепте «сцена» будет профессия: употребляет ли слово «сцена» актриса или обычный зритель, находящийся в театре (имеет значение и место­нахождение). В концепте «незнакомка» имеет значение, читал ли данный человек Блока и в каком контексте употреблено это слово. В концепте «интеллигенция» огромное значение имеет то, как говорящий или пишущий о ней относится к своего рода концентрации духовного богатства, «интеллигенции». Имеет значение, знает ля языконоситель о значении «вербы» богатства, культуры в целом было в высшей степени свойственно особенно в церковном быту и даже в торговом дореволюционном, ленинградец ли человек, чутким к русскому языку поэтам произносящий слово «блокада». Какие поэтические произведения читал человек, слышащий и произносящий слово «булат», и т. п.

При этом надо иметь в виду, что своими концептами обладают не только отдельные слова, но и целые фразеологизмы, например «валаамова ослица», «тьма египетская», «демьянова уха», «преданья старины глубокой», «дистанция огромного размера» и т. д. Надо сказать, что в этих последних примерах концепт фразеологизмов как бы вытесняет даже значение фразеологизмов, занимает в языке большее место, чем значение.

То обстоятельство, что концепт скрывает за собой, позади себя всю сложность и все обилие словарного смысла, как ни парадоксально это звучит, облегчает общение с помощью языка, как облегчает алгебра арифметические действия.

Повторяю: концепт имеет смысл своего существования в «подстановочной» роли в языке.

Итак, в словарном запасе языка существуют четыре уровня: 1) сам словарный запас (включая фразеологизмы); 2) значения словарного типа, примерно так, как они определяются словарями; 3) концепты — некоторые подстановки значений, скрытые в тексте «заместители», некие «потенции» значений, облегчающие общение и тесно связанные с человеком и его национальным, культурным, профессиональным, возрастным и прочим опытом; 4) концепты отдельных зна­чений слов, которые зависят друг от друга, составляют некие целостности и которые определяем как концептосферу.

Остановимся на последнем уровне подробнее. Концепты создаются не только в индивидуальном опыте человека, и не все люди в равной мере обладают способностью обогащать «концептосферу» национального языка. Особое значение в создании концептосферы принадлежит писателям (особенно поэтам), носителям фольклора, отдельным профессиям и сословиям (особенно крестьянству). Поэтому, как кажется (этот вопрос требует еще доработки), имеют концепты не только слова, но и фразеологизмы, являющиеся также заместителями, часто очень богатыми, отдельных понятий.

Нет смысла приводить примеры концептов, возникающих на основе фразеологизмов из «Горя от ума» Грибоедова, басен Крылова, пословиц, поговорок, песен и т.д.

В концептосферу входят даже названия произведений, которые через свои значения порождают концепты. Так, например, когда мы говорим «Обломов», мы можем, грубо говоря, разуметь три значения этого слова: либо название известного произведения Гончарова, либо героя этого произведения, либо определенный тип человека. И вот в зависимости от того, читали ли мы Гончарова, насколько глубоко и по-своему поняли его и сблизили со своим культурным опытом, все три концепта будут в пределах контекста различаться по смыслу и «потенциям». Тем не менее, для всякого человека слово «Обломов» говорит чрезвычайно много. В потенция в нашем сознании со словом «Обломов» возникает целый мир столичной и деревенской жизни, мир русского характера, сословных и возрастных особенностей и т. д.

Концептосфера русского языка, созданная писателями и фольклором, исключительно богата. Концептосфера языка - это в сущности концептосфера русской культуры.

Национальный язык — это не только средство общения, знаковая система для передачи сообщений. Национальный язык в потенции — как бы «заместитель» русской культуры.

III

Ощущение языка (а мы бы сказали концептосферы русского языка) как своего рода концентрации духовного богатства, своего рода знамени духовного богатства, культуры в целом было в высшей степени свойственно, особенно чутким к русскому языку поэтам.

Анна Ахматова так выразила свое ощущение от «Евгения Онегина»:

И было сердцу ничего не надо.

Когда пила я этот жгучий зной.

«Онегина» воздушная громада,

Как облако, стояла надо мной.

Если перевести смысл этих строк на язык изложенных выше представлений о концептах, то понять эти строки следует так: «Евгений Онегин» заключает в себе такое богатство концептов всех сфер русского языка, а точнее русской литературы, и что «сердце» Ахматовой — ее эмоционально-ассоциативная память — всем этим переполнено. Ахматова называет то, что мы определили как «концептосферу», воздушной громадой; оно облаком стоит над ней, оно выше ее. Сравнение концептосферы с облаком и воздушной громадой подчеркивает нереализованность до конца, некую «облачность» всей концептосферы «Евгения Онегина». Это действительно то, что другие (вероятно, имея в виду то же самое) называли «Онегина» энциклопедией русской жизни и русской культуры.

И в самом деле, если мы путем медленного чтения, обоснованного Л. В. Щербой, будем вникать в «Евгения Онегина», вскрывая все «потенции» его текста, то убедимся в необычайном богатстве концептосферы этого произ­ведения, как бы концентрирующего литературную, фольклорную, «светскую» (усадебную и столичную) культуру России своего времени.

Русский язык действительно «жгуче знойный» по возбуждаемым им концептам. «Жгучего зноя» не может возбудить язык, склонный к обнаженно понятийным и однозначным определениям, к терминологичности, удобный для науки, техники и для компьютеров, лишенный богатого человеческого, национального, исторического опыта.

Характерно, что поэты, начавшие писать стихи на русском, больше всего благодаря богатству своей концептосферы приспособленному для поэзии своими потенциальными возможностями, не могут перейти на другой язык. Об этом говорил мне к Иосиф Бродский, с которым я встретился в августе этого года. Он признал, что пишет отзывы, статьи, рецензии на английском, но не мыслит перейти на английский в поэзии: английский удобнее для науки, техники, математики, физики, прост для компьютеров, но, несмотря на богатый опыт в поэзии, труден для нее – во всяком случае, труднее русского.

Чтобы показать, насколько важное понятие концепта для понимания поэтических текстов напомню строки из «Пророка» Пушкина, который приводит в своей работе «Концепт к слово» и Аскольдов:

И шестикрьлый серафим.

На перепутье мне явился.

Как понимать это «перепутье»? В «Словаре языка Пушкина» «перепутье» в стихотворении «Пророк» определено как «место, где перекрещиваются или расходятся дороги" [5, с. 317]. Однако такое толкование этого текста совершенно неприемлемо. В поэзии это конкретизация, которая может вызвать только недоумение почему серафим явился на "развилке дорог"? Каких и где? Такое же значение указано как основное и в других словарях (см., например, [6]. В словаре Ожегова приводится и выражение «на перепутье» с обозначением «перен(осное)»: "в нерешительности перед выбором чего-н.". К этому «переносному» значению можно сделать следующее примечание: здесь нет ничего "переносного" — значение «путь» как «жизненный путь» традиционно вошло не
только в систему русского языка, но и в систему русского поэтического мышления (ср. [7]). В стихотворении Пушкина «Пророк» имеется в виду перепутье жизненное, и здесь перед нами целый концепт, в который входят представления Пушкина о своей жизни в момент явления ему серафима; возможно, отождествляя себя с паломником, странником, Пушкин говорил о своих жизненных сомнениях, сомнениях мировоззренческих. Кроме того, не следует забывать, что слово «перепутье» по сходству ассоциируется с «путаницей» (ср. «Бесы», «Стихи, сочиненные во время бессонницы» и пр.). Но больше всего для понимания концепта «перепутье» дает цикл «Подражания Корану», в котором тема пророка перекрещивается с темой путника, особенно в последнем стихотворении, где «путник усталый», ропщущий на Бога, обращается к Богу и совершается «чудо» — путник вновь молодеет. Эта же тема у Пушкина сочетается с темой пророчества об обращении к Богу всей страны после ее грядущего падения:

Но дважды ангел вострубит,

На землю гром небесный грянет,

И брат от брата побежит,

И сын от матери отпрянет.

И все пред Бога притекут,
Обезображенные страхом;

И нечестивые падут,

Покрыты пламенем и прахом.

Таким образом, рассмотрение концепта слова «перепутье» дает нам возмож­ность глубже понять значение стихотворения Пушкина «Пророк» и связать его с личными переживаниями Пушкина, что может быть подкреплено другими документами и соображениями.

Под пророком Пушкин разумеет не какого-то абстрактного пророка вообще, а самого себя, перелом, происшедший с ним, возвращение его к Богу и осознание своей высшей роли.

IV

Богатство русского языка определяется на всех четырех уровнях: 1) на уровне самого запаса слов, который чрезвычайно богат благодаря тысячелетнему опыту, тесному общению с тем языком, который принято называть церковнославянским, обширности территорий с различными условиями существования и общения с
другими народами, обусловившими в своей совокупности разнообразие диалектное, социальное, сословное, образовательное и пр.; 2) на уровне богатства значений и нюансов значений, разнообразия словоупотребления и пр.; 3) на уровне отдельных концептов; 4) на уровне совокупностей концептов — концептосфер.

Главное богатство словаря русского языка лежит на уровне концептов и концептосферы.

Это не противоречит тому положению, что все четыре уровня различны по;
своей стабильности. Наиболее стабилен первый слой — слой словарного запаса. Менее стабилен слой значений: значение большинства слов приходится исследовать, уделяя некоторое внимание сверх языка носителю языка — человеку, пользующемуся языком. Совсем мало стабилен, чрезвычайно изменчив слой концептов, ибо он крайне зависим от носителя языка, как мы уже указывали. Вместе с тем концепты составляют очень разнообразные сферы, в совокупности создающие концептосферы национального языка.

При этом если изучать всю сферу концептов (или, иначе, «концептосферу» нациопального языка), то тут оказывается необычайное богатство и теснейшая связь с культурой народа — с литературой и устным народным творчеством в первую очередь.

V

Итак, богатство языка определяется не только богатством «словарного запаса» и грамматическими возможностями, но и богатством концептуального мира, концептуальной сферы, носителями которой является язык человека и его нации.

Концептуальная сфера, в которой живет любой национальный язык, постоянно обогащается, если есть достойная его литература и культурный опыт. Она трудно поддается сокращению, и только в тех случаях, когда пропадает культурная память в широком смысле этого слова.

В частности, бывают чрезвычайные обстоятельства, при которых концептосфера языка может резко сократиться. Такое чрезвычайное обстоятельство имело место в1918 г.,. когда декретами советской власти было отменено преподавание церковнославянского языка и Закона Божия. Постояннее обращение к молитвам, к богослужебным текстам, и особенно к Псалтыри, к текстам на церковносла-вянском языке на протяжении тысячелетия служило важнейшим источником обогащения концептосферы русского языка. Церковнославянские слова, выражения и формы слов служили не только расширению русского литературного языка и просторечия, но и вносили оценочный элемент в мышление. Несмотря на утраты, которые понес русский язык в результате отмены изучения церковнославянского языка и богослужебных текстов, а также в связи с переходом на новую орфографию, русский язык остается богатейшим вырази­телем русской культуры, а также в известном отношении мировой: укажу хотя бы на фразеологизмы, проникшие в русский язык из Шекспира, Данте, Цицерона и пр., на философскую, научную общемировую терминологию.

VI

Термин «концептосфера» вводится мною по типу терминов В. И. Вернадского: ноосфера, биосфера и пр.

Понятие концептосферы особенно важно тем, что оно помогает понять, почему язык является не просто способом общения, но неким концентратом культуры — культуры нации к ее воплощения в разных слоях населения вплоть до отдельной личности.

Язык нации является сам по себе сжатым, если хотите, алгебраическим выражением всей культуры нации.

Уже самый поверхностный взгляд на концептосферу русского языка демонстрирует исключительное богатство и многообразие русской культуры, созданной за тысячелетие в разных сферах русского народа на огромном пространстве и в различных соотношениях с культурами других народов (через язык, искусство и пр.).

Учитывая все это, мы можем понять, почему И. С. Тургенев интуитивно связывал судьбу русского языка с судьбой русского народа: действительно, язык в потенциальной форме его концептов — воплощение всей культуры народа. Убить культуру народа, воплощенную в памяти языка, конечно, нельзя. Свои размышления над проблемой концептосферы я отнюдь не считаю законченными. Попытаюсь в дальнейших работах продолжить некоторые из тем, намеченных в данной работе.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Логический анализ языка. Культурные концепты. М., 1991.

2. Аскольдов-Алексеев С. А. Концепт и слово//Рус. речь. Новая серия. Вып. II. Л., 1928.

С. 28—44.

3. Степанов Ю. С. Слоза «правда» и «цивилизация* а русском языке // Изв. АН СССР. Сер. лит.

и яз. 1972. Т. 31. Был. 2.

4. Степанов Ю. С. Слова «мнение» и «общественное мнение» в русском языке // L'enseignement du

russe. № 23. P., 1977.

5.Словарь языка Пушкина. Т. 3. М., 1959.

6.Словарь русского языка. Т. 3. М., 1984.

7.Максимов Д. Е. Тема пути в творческом сознании Блока//Максимов Д. Е. Поэзия и проза

Александра Блока. 2-е изд. Л., 1931.