Сверхъестественное покровительство 3 страница

Быком обернись ты, наш Вакх, наш бог,

Явись многоглавым драконом,

Иль львом золотистым ты в очи метнись!³¹

Эта смерть, посягающая на саму логику и эмоциональный смысл выпавшего нам случайного мгновения в великом прост­ранственно – временном континууме, это постижение и смещение смысла вселенской жизни, что бурлит и празднует свою победу в объятиях нашего самоуничтожения, эта amor fati, роковая любовь, любовь судьбы, которая неизбежно оборачивавется смертью – все это составляет переживание искусства трагедии; в этом заключается ее радость и искупающий экстаз:

Настали дни мои, я слуга,

Идайского Юпитера Посвященный;

Куда бредет полуночный Загрей, бреду и я;

Я выдержал его окрик громовой;

И красные, кровавые пиры его свершил;

Я выдержал Великой Матери горный пламень;

Я свободен и назван именем

Бахус жрецов, в кольчуги облаченных³².

Современная литература в значительной мере сводится к способности взглянуть широко открытыми глазами на болез­ненно расколотые аллегорические образы, которыми изобилует наше окружение, равно как и наши души. Там, где естественное стремление выразить недовольство существующим болезненным положением – через признание вины или предложение панацеи – было подавлено, находит свое воплощение искусство трагедии,. еще более убедительной (для нас) силы, чем греческая: реалистичная, откровенная и разнообразно интересная трагедия демократии, где бог предстает распятым в катастрофах не только великих домов, но и самых скромных жилищ, каждого полу­чившего удар плетью и каждого искалеченного лица. И никаких фантазий о небесах, будущем блаженстве и всепрощении, смяг­чающих горькое величие, а лишь абсолютная тьма, пустота не­осуществленности, готовая поглотить жизни, выброшенные из лона лишь для того, чтобы потерпеть неудачу.

В сравнении с этим все наши разговоры о достижениях ка­жутся довольно жалкими. Мы слишком хорошо знаем, какая горечь поражений, потерь, разочарований и нереализованности по иронии судьбы бередит кровь даже тех, кому завидует мир. Поэтому мы не расположены приписывать комедии высокие достоинства трагедии. Комедия как сатира – не лишена смысла, как забава – является приятным прибежищем для спасения, но, никогда сказка о счастье не может быть воспринята всерьез; и она принадлежит далекой, призрачной стране детства, защищенной от реальностей, которые достаточно скоро станут до ужаса знакомыми, точно так же, как мифы о небесах всегда принадлежат пожилым, чьи жизни остались позади, а сердца должны быть готовы к последним вратам, открывающим пере­ход в ночь – трезвое, современное западное суждение о комедии основано на абсолютно неправильном понимании реалий, отоб­раженных в сказке, мифе и божественных комедиях спасения. В древнем мире к ним относились как к стоящим по рангу выше трагедии, как к несущим более глубокую истину, более слож­ным для понимания, имеющим более здравую структуру и несущим более полное откровение.

Счастливый конец сказки, мифа и божественной комедии души следует рассматривать не как противоречие, а как пре­восходство над вселенской трагедией человека. Объективный мир остается тем, чем он был, но в связи со смещением центра внимания внутрь самого субъекта, он кажется изменившимся. Там, где раньше боролись жизнь и смерть, появляется бес­смертное существо – такое же индифферентное к случайностям времени, как кипящая в котелке вода к судьбе пузырька, или как космос к появлению или исчезновению звездной галактики. Трагедия – это разрушение формы и нашей привязанности к формам; комедия – дикая и беззаботная, неистощимая радость непобедимой жизни. Таким образом, трагедия и комедия явля­ются выражениями единой мифологической темы и опыта, кото­рый включает и то, и другое, будучи скрепляем ими: это нисхождение и восхождение (kathodos и anodos), которые вместе составляют общее откровение жизни и которые индивид должен знать и любить, чтобы пройти очищение (катарсис – очищение) от заразы греха (неповиновения божественной воле) и смерти (отождествления с тленной формой).

«Так, изменяется все, но не гибнет ничто и, блуждая, входит туда и сюда; тела занимает любые дух… Новые вечно, затем что бывшее раньше пропало, сущего не было, – все обновляют­ся вечно мгновенья»³³. «Преходящи эти тела Воплощенного, именуемого Вечным, непреходящего, неисследимого...»³⁴.

Откровение об опасностях и реалиях темного внутреннего перехода от трагедии к комедии является задачей собственно мифологии и сказки. Поэтому происходящее выглядит фан­тастическим и «нереальным»: оно отражает не физические, а психологические победы. Даже когда легенда имеет в своей основе события жизни реального исторического персонажа, его победоносные свершения преподносятся не в обычном, а в сказочном оформлении; ибо суть заключается не в том, что то – то и то – то было совершено на земле; суть заключается в том, что прежде чем то – то и то – то могло свершиться на земле, что – то другое, более важное, первичное, должно было свершиться в лабиринте, который все мы знаем и посещаем в наших снови­дениях. Хотя дорога мифологического героя может проходить по земле, она всегда ведет внутрь – в глубины, где преодолева­ется подспудное сопротивление и возрождаются давно утерян­ные, забытые силы, необходимые для преобразования мира. Но вот деяние свершилось, жизнь не страдает более от ужасных увечий, наносимых вездесущими бедствиями, беспощадным к ней временем и неподвластным пространством; ее ужас все еще виден, ее крики боли все еще громогласны, но она теперь пронизана всеохватывающей и всеутверждающей любовью и осознанием своей собственной несокрушимой силы. Что – то от света, незримо пылающего в пучинах ее обычно непроницаемой материальности, с нарастающим шумом прорывается наружу. И тогда ужасные увечья предстают как тени имманентной, нетлен­ной вечности; время уступает славе; и мир звучит удивительной, ангельской, но, пожалуй, все – таки монотонной и навевающей сон музыкой сфер. Как и счастливые семьи, все мифы спасения и спа­сенные миры похожи друг на друга.

Герой и бог

Путь мифологического приключения героя обычно является расширением формулы всякого обряда перехода: уединение – инициация – возвращение: которую можно назвать центральным блоком мономифа35.

Герой отваживается отправиться из мира повседневности в область удиви­тельного и сверхъестественного: там он встречается с фантастическими силами и одерживает решающую побе­ду: из этого исполненного таинств приключения герой возвращается наделенным способ­ностью нести благо своим соплеменникам.

Прометей взошел на небеса, похитил у богов огонь и спус­тился вниз. Ясон, проплыв через Симплегады, попал в море чудес, перехитрил дракона, охраняющего Золотое Руно, и вер­нулся с руном и наделенный силой вырвать свой законный трон у узурпатора. Эней спустился в преисподнюю, переплыл Ахе­рон, подкупил некодкупного Цербера, свирепого трехголового пса, и, наконец, говорил с тенью своего умершего отца. Ему открылось все: судьбы душ, участь Рима, который он должен был основать, и то, «как невзгод избежать или легче снести их»³⁶. Через ворота слоновой кости он вернулся в мир, к своим делам.

Величественное изображение трудности задачи героя, ее возвышенная суть, глубина ее постижения и самоотвержен­ность в выполнении ее представлены в передаваемой из поко­ления в поколение легенде о Великой Борьбе Будды. Молодой принц Гаутама Шакьямуни втайне покинул дворец своего отца, чудом миновал на великолепном коне Кантхака охраняемые во­рота и поскакал через ночь при свете факелов четырежды шестидесяти тысяч богов, легко преодолел величавую реку шириной в одиннадцать сотен и двадцать восемь локтей, а затем одним взмахом меча срезал свои королевские локоны – после чего оставшиеся волосы длиной в два пальца завились вправо и плотно окружили его голову. Облачившись в одеяние монаха, он пошел по миру как нищий и за годы этого, на пер­вый взгляд бесцельного, скитания постиг и прошел восемь стадий медитации. Он ушел в отшельничество на еще шесть лет, и подчиняя свои силы великой борьбе, дошел в своем аскетизме до крайнего предела и, казалось, уже умер, но вскоре пришел в себя. Затем он вернулся к менее суровой жизни странствующего аскета.

Однажды, когда он сидел под деревом, созерцая восточную часть света, дерево озарилось сиянием. Явилась юная девушка по имени Суджата и поднесла ему молочный рис в золотой чаше. Когда он бросил пустую чашу в реку, та поплыла вверх, против течения. Это был знак, что момент его победы близок. Он поднялся и направился по дороге, проложенной богами, ширина которой была одиннадцать сотен и двадцать восемь локтей. Змеи, птицы, лесные и полевые божества приветство­вали его цветами и райским благоуханием, небесные хоры изливали музыку, десять тысяч миров были наполнены благоуханиями, гирляндами цветов, звуками гармонии и возгласами приветствия; ибо он был на пути к великому Дереву Просвет­ления, Дереву Бо, под которым он должен был спасти вселен­ную. С решительным намерением он расположился под Дере­вом Бо в Покоящемся Месте, и тут же перед ним возник Кама – Мара, бог любви и смерти.

Страшный бог явился верхом на слоне, с оружием в тысяче своих рук. Его окружала армия, простиравшаяся на двенадцать лиг перед ним, на двенадцать лиг влево и на двенадцать – впра­во от него, а позади него – до самой границы мира; она поднима­лась вверх на высоту в девять лиг. Боги, защитники вселенной, начали сражение, но будущий Будда оставался без движенья под деревом. И тогда бог атаковал его, стремясь нарушить его сосредоточенность.

Противник обрушил на Спасителя смерчи, камни, громы и молнии, дымящееся оружие с острыми лезвиями, горящие уголья, горячий пепел, кипящую грязь, обжигающие пески и четырехкратную тьму, но все брошенное против него превра­щалось силой десяти совершенств Гаутамы в небесные цветы и притирания. Тогда Мара послал против него своих дочерей, Желание, Томление и Вожделение, окруженных сладостраст­ной свитой, но им не удалось отвлечь разум Великого Сущего. Наконец, оспаривая его право сидеть в Покоящемся Месте, бог в гневе метнул свой острый, как лезвие бритвы, диск и приказал неистовой армаде своего войска забросать его гор­ными утесами. Но Будущий Будда лишь двинул своей рукой, чтобы коснуться кончиками пальцев земли, призывая таким образом богиню Землю засвидетельствовать его право сидеть там, где он сидит. И она подтвердила это сотней, тысячью, сот­ней тысяч громов, и слон противника упал на колени в почтительном поклоне перед Будущим Буддой. Армия тут же рассеялась, и боги всех миров рассыпали гирлянды цветов.

Одержав эту предварительную победу перед заходом солн­ца, победитель в первую стражу ночи обрел знание своих прош­лых жизней, во вторую стражу – божественное око всеведущего видения и в последнюю стражу – понимание цепи причинности. С приходом рассвета он испытал полное просветление³⁷.

Затем семь дней Гаутама – теперь уже Будда, Просветлен­ный – сидел неподвижно в блаженстве; семь дней он стоял в стороне и созерцал то место, в котором обрел просветление; семь дней он ходил между тем местом, где сидел, и тем местом, где стоял; семь дней он пребывал в шатре, воздвигнутом богами, и обдумывал учение причинности и избавления; – семь дней он сидел под деревом, где девушка Суджата поднесла ему молоч­ный рис в золотой чаше, и медитировал о доктрине блаженства Нирваны; он перешел к другому дереву, и страшная буря неистовствовала семь дней, но из корней дерева появился Царь Змей и защитил Будду, развернув свой капюшон; и, наконец семь дней Будда просидел под четвертым деревом, все еще на­слаждаясь блаженством освобождения. Затем он усомнился в том, что сможет передать свое откровение другим, и подумал о том, чтобы оставить мудрость в себе; но с зенита снизошел бог Брахма и просил его стать учителем богов и людей. Таким образом Будда приблизился к тому, чтобы провозгласить Путь³⁸. И тогда он отправился обратно в города людей, где, общаясь с обитателями мира, он дарил им бесценное благо знания Пути³⁹.

Нечто подобное говорится в Ветхом Завете в легенде о Моисее, который в третий месяц после исхода сыновей Израиля из земли Египетской пришел со своим народом в Синайскую пустыню; и там сыны Израиля расположились ста­ном против горы. И Моисей взошел на гору, и воззвал к нему Господь с горы. Господь дал ему каменные Скрижали Закона и велел Моисею вернуться с ними к сынам Израиля, избранному Богом народу⁴⁰.

Еврейская народная легенда гласит, что в день откровения различные громы доносились с горы Синай: «Вспышки молний, сопровождаемые нарастающим трубным хором, привели народ в сильный трепет и страх. Бог склонил к земле небеса, привел в движение землю и потряс границы мира, так что задрожали глубины и страх объял небеса. Его величие явилось через четыре портала – через огонь, землетрясение, бурю и град. Цари земли затрепетали в своих дворцах. Сама земля в страхе ждала уже начала воскресения мертвых, когда ей придется отвечать за кровь убиенных, что она впитала, и за тела умер­щвленных, что она укрыла. Земля не успокоилась до тех пор, пока не услышала первые слова Десяти Заповедей.

Небеса разверзлись, и Гора Синай, освободившись из земли, поднялась в воздух, так что ее вершина ушла в небо, касаясь подножия Трона Господня, а ее склоны укрыло густое облако. Явился Бог, сопровождаемый по одну сторону двадцатью двумя тысячами ангелов с коронами для Левитов – единственного рода, оставшегося верным Господу, в то время как остальные поклонялись Золотому Тельцу. По другую сторону от него стояли шестьдесят мириадов* три тысячи пятьсот пятьдесят ан­гелов, каждый с огненной короной для каждого сына израиль­ского народа. Вдвое большее число ангелов стояло по третью сторону; в то время как с четвертой стороны их было неис­числимое множество. Ибо Господь явился не с одной стороны, а сразу отовсюду одновременно, что, однако, не помешало и не­бесам и земле преисполниться Его славы. Несмотря на эти не­сметные армады, на Горе Синай не было толчеи, не было стол­потворения, места хватало всем»⁴¹.

Как мы скоро увидим, приключение героя, как правило, сле­дует логике представленного выше центрального блока, незави­симо от того представлено ли оно нам в почти немыслимых по своей широте образах Востока, в полных энергии нарративах греков, или в величественных стихах Библии: уединение от мира, причащение к некоему источнику силы и возвращение с привнесением новой энергии в некогда оставленное русло жизни. Весь Восток был благословен тем благом, что принес с собой Гаутама Будда – его удивительным учением о Добром За­коне – точно так же, как Запад Декалогом Моисея. Греки объясняли появление у человека огня, первого средства к су­ществованию всей человеческой культуры, выдающимся подви­гом своего Прометея, а римляне приписывали основание своего подпирающего мир города Энею, покинувшему павшую Трою и побывавшему в ужасном потустороннем мире мертвых. Повсю­ду, независимо от сферы интереса (будь то область религиоз­ного, политического или личного), по – настоящему креативные акты представляются как предполагающие сначала своего рода умирание по отношению к миру; относительно того, что проис­ходит в период небытия героя, после чего он возвращается воз­рожденным, возвеличенным и преисполненным созидательной силы, человечество также единодушно. Поэтому нам придется всего лишь проследить за множеством героических фигур, про­ходящих классические стадии универсального приключения, для того чтобы снова увидеть то, что всегда было дано в откро­вении. Это поможет нам осознать не только значение этих образов для современной жизни, но и единство человеческого духа в его стремлениях и превратностях, в его силе и мудрости.

На следующих страницах в форме одного собирательного приключения будут представлены сказания о целом ряде миро­вых судьбоносных символов каждого человека. Первая боль­шая стадия, стадия уединения или исхода будет представлена в пяти подразделах главы I, части I: (1) «Зов к странствиям», или знаки призвания героя; (2) «Отвержение зова», или безрас­судное бегство от бога; (3) «Сверхъестественное покровитель­ство», неожиданная поддержка тому, кто встал на путь предна­чертанного ему приключения; (4) «Преодоление первого порога»; (5) «Во чреве кита», или вступление в царство ночи. Стадия испытаний и побед инициации будет рассмотрена в шести подразделах главы II: (1) «Путь испытаний», или опасные лики богов; (2) «Встреча с Богиней» (Magna Mater), или бла­женство вновь обретенного младенчества; (3) «Женщина как искушение», прозрение и агония Эдипа; (4) «Примирение с Отцом»; (5) «Апофеоз»; (6) «Вознаграждение в конце пути».

Возвращение и воссоединение с обществом, которое необ­ходимо для постоянного возобновления духовной энергии мира и, с точки зрения общества, является оправданием длительного отшельничества, для самого героя может оказаться наиболее трудным испытанием. Ибо когда он, подобно Будде, преодолев все трудности, приходит к полной гармонии абсолютного прос­ветления, появляется опасность, что блаженство этого состо­яния может стереть всю его память о горестях мира, весь его интерес к нему и его упованиям; или же задача разъяснения пути к просветлению людям, обремененным житейскими проб­лемами, может просто показаться ему слишком сложной. С другой стороны, если герой вместо того, чтобы пройти все пред­варительные испытания, подобно Прометею, просто устремля­ется к цели и овладевает (силой, хитростью или благодаря удаче) благом, предназначающимся миру, то силы, которые он вывел из равновесия, могут прийти в такое возмущение, что он будет уничтожен как извне, так и изнутри – распят, подобно Прометею, на скале своего собственного бессознательного, ко­торое он хотел обойти безнаказанно. Или еще, герой благопо­лучно и с готовностью возвращается в мир и встречается с пол­ным непониманием и равнодушием со стороны тех, кому он пришел помочь, и его деяния терпят крах. Обсуждение возмож­ного исхода героической авантюры представлено в третьей из нижеследующих глав под шестью подзаголовками: (1) «Отказ от возвращения», или отвержение мира; (2) «Чудесное избавление», или побег Прометея; (3) «Спасение извне»; (4) «Пере­сечение порога, ведущего в мир повседневности», или возвра­щение в мир повседневности; (5) «Властелин двух миров»; (6) «Свобода жить», характер и функция предельного блага⁴².

Собирательный герой мономифа являет себя как исключи­тельно одаренный персонаж. Зачастую он бывает чтим своим сообществом, зачастую – непризнан или даже презираем. Ему или миру, в котором он живет, или им вместе недостает чего – то символического. В сказках это может быть нечто настолько не­значительное, как, например, отсутствие золотого колечка, тогда как в апокалипсической картине речь идет об ущербности физической или духовной жизни всей земли и всего человечес­тва, превратившейся или находящейся на грани превращения в руины.

Как правило, герой сказки добивается локальной, в пределах своего микрокосма победы, а герой мифа – всемирно – истори­ческого, макрокосмического триумфа. В то время как первый – младший или презираемый ребенок, который становится обла­дателем необычайных способностей – одерживает победу над своими личными притеснителями, последний в результате сво­его приключения добывает средство для возрождения своего общества в целом. Родовые или локальные герои – такие как китайский император Хуан Ди, Моисей или Тецкатлипока у ац­теков – передают обретенное ими благо одному единственному народу; всеобщие герои – Магомет, Иисус, Гаутама Будда – несут свое послание всему миру.

Независимо от того, смешон наш герой или преисполнен величия, грек он или варвар, еврей или нееврей – его приклю­чение незначительно отклоняется от общего плана. Народные сказки изображают героическое деяние как вполне материальное; высоко развитые религии представляют свершение как духовное; несмотря на это, в морфологии приключения, действующих пер­сонажах и одерживаемых победах обнаруживается удивительно мало различий. Если тот или иной основной элемент архетипной схемы в данной сказке, легенде, ритуале или мифе опущен, он обя­зательно тем или иным образом подразумевается – а само опу­щение, как мы вскоре это увидим, может очень многое рассказать нам об истории и патологии данного примера.

Часть II, «Космогонический цикл», разворачивает перед нами великое видение сотворения и гибели мира, ниспосланное как откровение герою в ознаменование успешного осуществления его задачи. Глава I, Эманации, рассказывает о зарождении из пустоты различных форм вселенной. Глава II, Непорочное зачатие, посвящена рассмотрению созидательной и спаситель­ной роли женского начала – в качестве Матери Вселенной, на уровне макрокосма, а затем Матери Героя, на уровне микро­косма человека. Глава III, Метармофозы героя, прослеживает ход легендарной истории человечества через типичные стадии, где герой появляется на сцене в различной форме, соответст­венно меняющимся потребностям человеческой расы. И нако­нец глава IV, Растворение, рассказывает о предреченном кон­це – сначала героя, а затем окружающего его мира.

В священных писаниях всех континентов космогонический цикл представлен с удивительным постоянством⁴³, и это придает приключению героя новый интересный оборот; ибо теперь оказывается, что его рискованное предприятие было делом не нового обретения, а обретения утраченного, не первооткрытия, а открытия заново. Искомые и с риском завоеван­ные божественные силы раскрываются перед нами как изна­чально существующие в сердце героя. Он «царский сын», узнавший, кто он есть на самом деле, и вместе с этим ставший хозяином присущей ему силы – «Божьим сыном», постигшим всю полноту смысла этого титула. С этой точки зрения, герой символизирует тот созидательный и искупительный образ, ко­торый скрывается внутри каждого из нас и лишь ожидает, когда его познают и воплотят в жизнь.

«Ибо Единое, ставшее многим, остается Единым и недели­мым, но в каждой части своей есть весь Христос», – читаем мы в писаниях Святого Симеона младшего (949 – 1022 н.э.). «Я увидел Его в своем доме, – продолжает святой. – Он появился неожиданно среди всех этих повседневных вещей и стал невы­разимо соединенным и слитым со мною и вошел в меня, как будто между нами ничего не было, как огонь в железо и свет в стекло. И Он сделал меня подобным огню и свету. И я стал тем, что я видел прежде и созерцал издалека. Я не знаю, как мне передать вам это чудо... Я человек по природе и Бог по милости Господней»⁴⁴.

Подобное видение описывается и в апокрифическом Еван­гелии Евы. «Я стояла на высокой горе и увидела огромного мужчину и другого – карлика; и я услышала как бы глас грома и подошла ближе, чтобы слышать; и Он заговорил ко мне и ска­зал: Я есть ты, и ты есть Я; и где бы ты ни была, там есть и Я.

Я рассеян во всем, и когда бы ты ни пожелала, ты вбираешь Меня, и, вбирая Меня, ты вбираешь Себя»⁴⁵.

Таким образом, оба – герой и его предельный бог, взыску­ющий и взыскуемый – понимаются как внешняя и внутренняя стороны одной, самое себя отображающей тайны, которая тождественна мистерии явленного мира. Великий подвиг великого героя заключается в том, чтобы показать это единство во мно­жественности, а затем рассказать об этом другим.

Центр Мироздания

Следствием успешного завершения приключения героя является высвобождение и вливание в мир потока жизни. Чудо этого потока может быть представлено в физическом смысле как циркуляция живительной субстанции, динамически – как поток энергии, а духовно – как проявление высшей благости. Такие представления легко сменяют друг друга, отображая три степени сгущения одной жизненной силы. Обильный урожай является знаком милости Господней; милость Господня – это пища души; удар молнии – это предвестник благодатного дождя и в то же самое время проявление высвобожденной божествен­ной энергии. Милость Господня, питающая материя, энергия – все это вливается в живой мир, и всякий раз, когда этот процесс останавливается, жизнь разлагается и переходит в смерть.

Этот поток изливается из невидимого источника, место его вхождения является центром символического круга вселенной, Покоящимся Местом из легенды о Будде⁴⁶, вокруг которого, можно сказать, вращается мир. Под этой точкой располагается голова космического змея, поддерживающего землю, дракона, символизирующего воды пучины, которые являются божест­венной жизнетворной энергией и субстанцией демиурга, миропорождающим аспектом бессмертного сущего⁴⁷. Древо жизни, то есть сама вселенная, растет из этой точки. Своими корнями оно уходит в держащую его на себе тьму; на его верхушке золотая птица солнца; у его подножия журчит ручей, берущий свое начало в неисчерпаемом роднике. Или это может быть образ космической горы с градами богов на ее вершине, подоб­ными лотосу света, и городами демонов в ее лоне, освещае­мыми драгоценными камнями. Это может быть, опять же, фигура космического мужчины или женщины (например, сам Будда или танцующая индусская богиня Кали), которые сидят или стоят на этом месте или даже прикованы к дереву (Аттис, Христос, Вотан); ибо герой как воплощение Бога сам является центром мира, пуповиной, через которую энергии вечности вливаются во время. Таким образом, это Пуп Земли – символ непрерывного сотворения; таинства поддержания мира вечным чудом обновления, которое бьет ключом во всех вещах.

У индейцев пауни северных территорий Канзаса и юга Не­браски жрец во время церемонии Хако пальцем ноги чертит круг. Рассказывают, что при этом жрец говорит следующее: «Этот круг представляет гнездо, и рисуется он пальцем ноги потому, что орел строит гнездо своими когтистыми лапами. Хотя мы подражаем птице, строящей гнездо, это действие имеет еще и другой смысл; мы думаем о том, как Тирава создает мир, в котором будут жить люди. Если вы подниметесь на высокую гору и оглянетесь вокруг, то увидите, как со всех сторон небо соприкасается с землей, а внутри этого замкнутого кругом пространства живут люди. Поэ­тому каждый начертанный нами круг является не только гнездом, но и представляет круг, который Тирава – атиус сотворил для того, чтобы в нем жили все люди. Круги также символизируют родство группы, клана, племени»⁴⁸.

Небесный свод покоится на четырех сторонах земли, иногда поддерживаемый, подобно кариатидам, четырьмя царями, кар­ликами, слонами или черепахами. Отсюда традиционный смысл математической проблемы квадратуры круга: в ней заключает­ся секрет трансформации небесных форм в земные. Очаг в доме, алтарь в храме являются ступицей колеса земли, лоном Матери Вселенной, чей огонь – это огонь жизни. А отверстие в крыше шатра – или верхушка, вершина или фонарь купола – представляют сердцевину или центральную точку неба: солнеч­ную дверь, через которую души возвращаются из времени обратно в вечность, подобно аромату подношений, сжигаемых в огне жизни и поднимающихся по оси восходящего дыма от ступицы земного колеса к таковой колеса небесного⁴⁹.

Иллюстрация I. Укротитель Чудовищ (Шумер)

Иллюстрация II. Плененный Единорог (Франция)

Наполняемое таким образом солнце является чашей Гос­подней неистощимым Граалем, изобилующим субстанцией жертвоприношения, ибо плоть Господня истинно есть пища, а кровь Его истинно есть питие⁵⁰. В то же время оно является кормильцем всего человечества Солнечный луч, зажигающий очаг, символизирует переход небесной энергии в лоно мира – и опять же является осью, объединяющей и вращающей оба колеса. Через солнечную дверь непрерывно циркулирует энергия. Через нее спускается Бог и поднимается человек. «Я есмь дверь кто войдет Мною тот спасется, и войдет и выйдет и пажить найдет»⁵¹. «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем»⁵².

Для культуры, все еще пребывающей в колыбели мифологии и общий ландшафт, и каждая стадия человеческого бытия оживает благодаря символическим намекам. Холмы и рощи имеют своих сверхъестественных стражей и связаны с широко известными эпизодами локальной версии истории сотворения мира. Кроме того, повсюду есть свои особые святые места. Все места, где герой родился, боролся или снова ушел в небытие, отмечены и освящены. Там воздвигается храм, обозначающий и инспирирующий чудо со­вершенной центральности, ибо это место является местом прорыва к неистощимому источнику. Некто в этом месте открыл вечность. Поэтому само это место может содействовать плодотворной медитации. Как правило, такие храмы в своем построении вос­производят четыре направления мирового горизонта, а святое место или алтарь, расположенные в центре символизируют. Точку Неистощимости Человек, входящий внутрь храма и приближаю­щийся к святая святых, имитирует подвиг подлинного героя. Его цель заключается в повторении универсальной схемы, что служит средством пробуждения внутри него самого и воссоздания кон­центрирующей и обновляющей жизнь формы.

Древние города построены по подобию храмов, их главные ворота располагаются в четырех направлениях, в то время как в центре стоит главное святилище божественного основателя города. Жители города живут и вершат свои труды в границах, заданным этим символом. Подобным образом вокруг ядра не­коего представляющего начало города располагаются сферы национальных и мировых религий западное христианство во­круг Рима, ислам вокруг Мекки. Согласованные поклоны трижды на день всех мусульман по всему миру, направленные, подобно спицам соразмерного миру колеса, к центру, в котором размещается Кааба, образуют огромный живой символ «подчине­ния» (islam) всех и каждого воле Аллаха. «Ибо именно Он, – читаем мы в Коране, – покажет тебе истину всего того, что ты делаешь»⁵³. Или опять же: великий храм может быть воздвигнут, где угод­но. Потому что в конечном итоге Все пребывает повсюду, и любая точка может стать местопребыванием силы. В мифе любая травинка может принять образ спасителя и провести ищущего странника в святая святых его собственного сердца.