Председательствующий в суде по делу В.И.Засулич

А. Ф. Кони давно просился на службу в Петербургский окружной суд. Ему обещали, но по каким-то причинам назначение задерживалось. Наконец 24 января 1878 г. А. Ф. Кони вступил в должность председателя окружного суда. Он с надеждой смотрел в будущее. "Для меня казалось,- вспоминал А. Ф. Кони,- начиналась после ряда беспокойных годов деятельность, чуждая неожиданных тревог, заранее определенная и ясная. Нервное возбуждение и хлопотливость прокурорских занятий и бесплодно протестующая, опутанная канцелярской паутиной роль "советника при графе Палене" оставались позади. Открывался широкий горизонт благородного судейского труда, который в связи с кафедрой в Училище правоведения мог наполнить всю жизнь, давая, наконец, ввиду совершенной определенности положения несменяемого судьи возможность впервые подумать и о личном счастии..."*(27)

Но не тут-то было. Как раз в этот день развитие событий, начавшихся инцидентом с Боголюбовым, вступило в новый этап и пошло по линии, пересекшейся вскоре с судьбой А. Ф. Кони.

24 января в 10 часов утра Трепов в своих служебных апартаментах принимал просителей. Молодая женщина, назвавшаяся Козловой, подала ему прошение, а затем неожиданно извлекла из-под плаща короткий тупоносый револьвер и выстрелила. Опасно раненый генерал повалился. Стрелявшая бросила револьвер на пол. И тут же была сбита с ног кинувшимися на нее полицейскими служителями. Женщина заявила, что выстрелом в Трепова желала отомстить за сечение Боголюбова, известное ей из газет и рассказов знакомых.

А. Ф. Кони навестил Трепова, когда покушавшаяся еще находилась в приемной градоначальника и отвечала на вопросы следователя. Ему запомнились продолговатое бледное нездоровое лицо, нахмуренные брови, сжатые тонкие губы над острым подбородком, светло-серые глаза, которые она поднимала вверх, точно всматриваясь во что-то на потолке. Это была Вера Ивановна Засулич, дочь капитана, домашняя учительница и акушерка. Она уже испытала на себе жандармский произвол: два года тюрьмы без суда и следствия по одному лишь подозрению в причастности к государственным преступлениям, затем новые аресты, ссылка, гласный полицейский надзор. Так что весть о наказании розгами Боголюбова, о безнаказанности его истязателей пала на хорошо подготовленную почву.

С внешней стороны действия В. Засулич, казалось, были очевидны: в Трепова она стреляла в присутствии нескольких полицейских чиновников. Сама не отрицала своей вины. Но какова юридическая сущность ее действий? От того или иного решения этих вопросов зависела не только квалификация деяния, но и подсудность дела.

- Нет признаков политического преступления? - спросил А. Ф. Кони через три дня после выстрела у прокурора Судебной палаты А. А. Лопухина, надзиравшего за предварительным следствием.

- Нет, - утвердительно отвечал Лопухин, - это дело простое и пойдет с присяжными, которым предстоит случай отличиться*(28).

Дела об обычных убийствах, о причинении телесных повреждений рассматривались судами с участием присяжных заседателей, тогда как дела о государственных преступлениях - политические дела шли в другие суды.

Политический характер дела В. И. Засулич был для А. Ф. Кони очевиден, и вопрос об этом он задал Лопухину, рассчитывая на утвердительный ответ, а значит, и на предание обвиняемой суду без присяжных заседателей, который, несомненно, ее осудит. А. Ф. Кони не желал зла В. И. Засулич. Но его тревожила перспектива рассмотрения данного дела в суде присяжных. Он предвидел возможность оправдательного приговора, который озлобит администрацию и вызовет новые ограничения для суда присяжных, если не полное его упразднение.

Недели за две до судебного разбирательства Пален, видимо, предчувствуя недоброе, засуетился. Он пригласил к себе А. Ф. Кони и задал ему вопрос: "Можете ли вы, Анатолий Федорович, ручаться за обвинительный приговор над Засулич?" В ответ министру пришлось выслушать разъяснение элементарных понятий уголовного процесса: во-первых, судья не может наперед высказаться о виновности, не рассмотрев всех обстоятельств дела в судебном следствии; во-вторых, решение о виновности принимается коллегиально, и мнение одного не решает вопрос, а главное - это решение принимают присяжные без участия председателя и о его ручательстве за их решения не может быть и речи.

А вскоре обнаружились трудности и с постановкой государственного обвинения. Интересы Веры Засулич взялся представлять присяжный поверенный П. А. Александров, один из лучших адвокатов в политических процессах, принципиальный, бесстрашный, отлично владеющий всем арсеналом средств защиты. Прокурор Судебной палаты Лопухин первоначально решил противопоставить ему уже упоминавшегося товарища окружного прокурора В. И. Жуковского, сильного и опытного обвинителя. Но тот уклонился, ссылаясь на то, что дело Засулич имеет политический характер, и, защищая ее, он поставит в трудное и неприятное положение своего брата, эмигранта, живущего в Женеве. Второй кандидатурой в государственные обвинители оказался С. А. Андреевский, по отзыву А. Ф. Кони, тоже выдающийся своей даровитостью. Андреевский спросил Лопухина, может ли он в суде признать действия Трепова неправильными. Получив отрицательный ответ, С. А. Андреевский сказал: "В таком случае я вынужден отказаться от обвинения Засулич, так как не могу громить ее и умалчивать о действиях Трепова. Слово осуждения, сказанное противозаконному действию Трепова с прокурорской трибуны, облегчит задачу обвинения Засулич и придаст ему то свойство беспристрастия, которое составляет его настоящую силу..."*(29) А. Ф. Кони имел основания гордиться С. А. Андреевским, своим учеником, последователем, другом еще со времени службы в Харькове. Но самому С. А. Андреевскому, как и В. И. Жуковскому, отказ от участия в деле Засулич даром не прошел. Оба были вынуждены оставить государственную службу. Вскоре, впрочем, тот и другой заняли достойное место в адвокатуре.

Государственным обвинителем по делу В. Засулич был назначен болезненно самолюбивый, но бесцветный товарищ окружного прокурора К. И. Кессель. Это тоже не сулило удачи обвинению.

Утром 31 марта 1878 г. началось судебное разбирательство. И сразу же появились обстоятельства, не благоприятствующие обвинению. Так, Трепов, столь склонный советоваться с Паленом, уклонился от явки в суд под предлогом болезненного состояния, якобы препятствующего даче показаний даже в домашних условиях. Между тем было известно, что он возобновил исполнение обязанностей градоначальника и каждый день катался по городу в открытом экипаже.

Из III Отделения - штаба жандармерии, сообщили, что свидетели защиты Куприянов и Волховский, очевидцы бесчинств Трепова и его подчиненных в доме предварительного заключения, не будут доставлены из Петропавловской крепости якобы в силу каких-то "существующих особых правил". Защитник П. А. Александров по этому поводу напомнил суду, что в недавнем процессе Нечаева тот же Волховский и другие заключенные были доставлены в суд в качестве свидетелей, и никакие правила этому не препятствовали. Прокурор же высказался за возможность рассматривать дело в отсутствии неявившегося Трепова и недоставленных свидетелей. У присяжных заседателей это могло создать впечатление, что власти пренебрегают ими, пытаются что-то от них скрыть, что Трепов даже в качестве потерпевшего боится предстать перед судом.

При формировании коллегии присяжных для данного дела П. А. Александров мудро использовал право отвода. Из явившихся по вызову двадцати девяти присяжных он отвел одиннадцать, представлявших наиболее консервативный слой городского населения - купечество. В результате в состав присяжных попали только один купец и наряду с ним студент, художник, неслужащий дворянин и восемь мелких чиновников. Видимо, П. А. Александров учел, что из их семей вышло немало молодых людей, подвергшихся политическим репрессиям, и на сочувствие этих присяжных можно рассчитывать. Были также основания полагать, что мелкие чиновники не останутся безразличны к эмоциям высших сановников, настроенных против Трепова.

В судебном следствии несложные обстоятельства ранения Трепова были вполне выяснены в допросах очевидцев председателем суда и товарищем прокурора. Защитник же П. А. Александров основное внимание уделил происшедшему 13 июля 1877 г. в доме предварительного заключения, т. е. событиям, побудившим В. И. Засулич стрелять в Трепова. Об этом он тщательно допросил бывшего начальника дома предварительного заключения Курнеева, а также находившихся в этом доме под стражей Голоушева, Петропавловского, Щиголева, Чарушину. В результате, присяжные смогли убедиться, что самодур Трепов наказал Боголюбова за волнения, которые сам спровоцировал своим рукоприкладством. Попутно выяснилось, что организатор последовавшей в тот день массовой расправы над заключенными майор Курнеев не только избежал наказания, но напротив, приближен к градоначальнику, назначен чиновником по особым поручениям.

Худшие опасения А. Ф. Кони по поводу фактического неравенства сил обвинителя и защиты оправдались в ходе судебных прений. Товарищ прокурора К. И. Кессель прочитал по бумажке речь с претензиями на красноречие и крайне пошлую по сути.

П. А. Александров в своей защитительной речи не стал задерживать внимание присяжных на бесспорных обстоятельствах причинения Трепову ранения. Он не отрицал, что формально, по закону действия его подзащитной преступны, и не приводил юридических оснований для объявления ее невиновной. Но он напомнил присяжным иные дела, прошедшие в этом суде,дела женщин, которые мстили смертью своим соблазнителям, убивали на почве ревности и выходили отсюда оправданными. В. И. Засулич в отличие от них действовала не в личных интересах, не мстила за себя, а боролась за идею во имя того, кто был ее собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Выслушав резюме председателя, присяжные удалились в совещательную комнату. Совещание было недолгим, а решение признать В. И. Засулич невиновной - единогласным.

Если работа в прокуратуре, выступления в качестве обвинителя принесли А. Ф. Кони всероссийскую известность, то после дела о покушении на Трепова имя его прозвучало на весь мир. Сообщения об этом процессе обошли едва ли не все газеты Западной Европы и США. При этом назывались имена оправданной В. И. Засулич, ее защитника П. А. Александрова и, конечно, председателя суда А. Ф. Кони.

Какова же была действительная роль А. Ф. Кони в оправдании В. И. Засулич?

Еще в 1927 г. советский ученый профессор Б. И. Сыромятников ставил в заслугу А. Ф. Кони гражданское мужество и стойкость, необходимые, "чтобы в политическом процессе 70-х гг., в разгар революционного народничества, по делу исторического выстрела Веры Засулич - произнести председательсткое резюме, послужившее основанием для оправдания "террористки"..."*(30).

Того же мнения и В. И. Смолярчук: "Кони в своем напутствии присяжным, по существу, подсказал оправдательный приговор, и в этом проявилась его боевая натура"*(31). Содействие оправданию революционерки, избавлению ее от тюрьмы, каторги - с нашей нынешней точки зрения, конечно, высшая доблесть. Но не слишком ли это много для А. Ф. Кони, видевшего в те годы цель жизни в верном служении закону? И еще вот на что обратим внимание. Влиятельнейший реакционный публицист М. Н. Катков в своей газете "Московские ведомости" тоже писал, хотя не одобрительно, а доносительно, что "г. Кони, подобрав присяжных, оправдал Засулич". Но сам А. Ф. Кони, квалифицируя такие выступления как инсинуации, под первым впечатлением хотел преследовать Каткова в суде за клевету в печати и отказался от этого намерения, лишь припомнив либеральное прошлое своего "ожесточенного врага"*(32).

Накануне процесса В. Засулич в беседе с министром Паленом А. Ф. Кони с нравственных и правовых позиций отвергал возможность для председателя суда склонить весы правосудия в сторону обвинения или защиты. А как оценил свою позицию в этом деле сам А. Ф. Кони? Отвечая на нападки "справа", он писал: "Меня упрекают за оправдательное резюме... Оно напечатано во всех газетах, со всею подробностью... Те, кто упрекает, не читали его или злобно извращают его смысл. Я старался быть совершенно объективен, но, читая его сам в печати, я подметил в нем скорее некоторый обвинительный оттенок: "Следует признать виновность в нанесении раны и дать снисхождение" - вот что, мне кажется, сквозит из этого резюме..."*(33)

Юрист до мозга костей, А. Ф Кони никак не мог оправдывать Засулич, намеренно причинившую опасное для жизни ранение Трепову. То обстоятельство, что эти действия вызваны возмутительным произволом самого потерпевшего, служили, с точки зрения А. Ф. Кони, основанием к снисхождению, но не к оправданию.

Вспоминая пережитое в те минуты, когда присяжные совещались за закрытыми дверями, А. Ф. Кони писал: "...я боялся надеяться, но желал, чтобы разум присяжных возобладал над чувством и подсказал им решение, в котором признание вины Засулич соединялось бы со всеми смягчениями и относительно этой вины, и относительно состава преступления, признание ее вины и нанесении тяжелой раны - со "снисхождением"; такое решение, не идя вразрез ни с фактами дела, ни с требованиями общественного порядка, давало бы суду возможность применить к виновной наказание сравнительно не тяжкое"*(34).

То, что именно такова была воля А. Ф. Кони, подтверждают факты. Так, в ходе следствия он проявлял интерес к признакам политического преступления в деле В. Засулич. Выявление же и признание таких признаков повлекло бы рассмотрение дела коронными судьями без участия присяжных заседателей с неизбежным обвинительным приговором. А. Ф. Кони также просил министра заменить слабого для этого дела государственного обвинителя Кесселя более сильным, причем называл поименно товарищей прокурора Судебной палаты А. Ф. Масловского, А. Д. Смирнова. Он советовал министру (впрочем, также безуспешно) разрешить прокурору дать в суде надлежащую оценку незаконных и возмутительных действий Трепова, чтобы завоевать доверие присяжных, убедить их в объективности обвинения*(35).

Ну а что же в действительности содержит резюме - напутствие А. Ф. Кони присяжным перед удалением их в совещательную комнату? Структуру резюме предопределяли вопросы, поставленные судом перед присяжными.

На первом месте в "вопросном листе" стоял вопрос о виновности. Он, казалось, не должен бы вызвать затруднения. Факт выстрела Засулич, повлекшего ранение Трепова, трактовался в резюме как бесспорный и несомненный. Поэтому ожидаемые ответы на последующие вопросы А. Ф. Кони ограничивал узкими альтернативами: является ли деяние Засулич покушением на убийство или причинением тяжкого и опасного ранения без намерения непременно убить Трепова; совершено ли деяние в ясном, незатемненном сознании; какие внутренние побуждения двигали Засулич: чувство мести или желание привлечь внимание общественности к наказанию розгами Боголюбова; совершено ли деяние в состоянии запальчивости или с заранее обдуманным намерением.

Резюме содержало критические соображения об отдельных доказательствах и частных выводах обвинения. Так, было сказано о сомнительности оглашенных в суде показаний Трепова, будто Засулич хотела еще раз выстрелить в него и вступила в борьбу с бросившимися на нее полицейкими чиновниками, не отдавая им револьвера. А. Ф. Кони отметил противоречие этих показаний тому, что говорила сама В. И. Засулич и те же полицейские чиновники, допрошенные судом в качестве свидетелей. Противоречие он объяснил болезненными ощущениями, нравственным потрясением и волнением Трепова.

А. Ф. Кони отметил также, что выбор оружия и дистанции выстрела может быть обусловлен не только стремлением совершить убийство, как считает прокурор, но и другими обстоятельствами.

В то же время в резюме отвергнута попытка защиты оправдать террористический акт стремлением привлечь внимание общественности к инциденту с Боголюбовым. В связи с этим А. Ф. Кони напомнил, что при задержании Засулич пыталась утаить свою фамилию, утаить свои связи, так как ожидала, что ее будут судить по обвинению в политическом преступлении, а значит, за закрытыми дверями. А. Ф. Кони говорил также об опрометчивости ссылки защитника на "состояние постоянного аффекта" подсудимой и разъяснял, что закон придает значение аффекту, возникающему внезапно как непосредственный результат неожиданной борьбы, насилия, и т. д. Доводам П. А. Александрова о том, что Вера Засулич ограничилась нанесением Трепову ранения и не убила его потому, что не мстила, А. Ф. Кони в своем резюме противопоставил суждение, что месть может состоять не только в убийстве, но и в ранении.

Завершил же он резюме следующими словами: "Быть может, ее скорбная, скитальческая молодость объяснит вам ту накопившуюся в ней горечь, которая сделала ее менее спокойною, более впечатлительную и более болезненною по отношению к окружающей жизни, и вы найдете основания для снисхождения"*(36).

Как видно, действительно, А. Ф. Кони "гнул" к признанию В. И. Засулич виновной, но заслуживающей снисхождения.

Почему же присяжные ее оправдали? Да потому, что сработали факторы, о которых знал А. Ф. Кони и, наверное, К. П. Победоносцев. Это недовольство внешней и внутренней политикой царской администрации, к которой причислялся Трепов, и его нравственно-психологическая изоляция в "верхах", и восхищение героическим поступком В. Засулич, и великолепное мастерство адвоката П. А. Александрова, выразившееся уже при формировании коллегии присяжных, а затем в судебном следствии и прениях.

Против течения

Провал обвинения в процессе Засулич был весомым ударом по реакции. Следовало ожидать контратаку. Сигнал подал своими статьями в "Московских ведомостях" Катков, к мнению которого уже прислушивались царь и царский двор.

3 апреля 1879 г. Александр II собрал по поводу дела Засулич своих приближенных. Председатель Комитета министров Валуев доложил царю, что судебные чины пропитаны противоправительственным духом, а А. Ф. Кони - главный и единственный виновник оправдательного приговора. Этот домысел поддержали другие министры. Не решился разъяснить царю действительную роль председателя в суде присяжных министр юстиции Пален.

Через день 5 апреля Пален рассказал А. Ф. Кони о том, какие обвинения возводят на него "в верхах". Утверждалось, будто председатель суда дал присяжным оправдательное резюме, потакал защитнику Александрову, вызвал свидетелей, чтобы опозорить Трепова, позволил публике делать неслыханные скандалы, раздал билеты на вход в зал разным "нигилистам", превратил ведение процесса в демонстрацию. Пален не утаил, что разделяет эти обвинения. Ведь они были сочувственно восприняты царем. Не скрывал министр также, что желает, чтобы Кони просил об увольнении от должности председателя суда.

Ситуация была непростой. По закону председатели суда и судьи назначались пожизненно. Увольнение предусматривалось только по просьбе об отставке или по решению суда о признании судьи виновным в совершении преступления.

Похоже, Пален догадывался, что даже из холопствующих царских чиновников вряд ли удастся образовать судебную коллегию, которая осудила бы Кони за то, что он вел процесс Засулич не так. Да и сама попытка возбудить судебное преследование имела бы очень неприятный резонанс в России и за ее пределами. Впрочем, был и еще один путь: самодержавный монарх мог пренебречь им же принятым законом и "в порядке исключения" уволить Кони без просьбы об отставке и без судебного разбирательства. Пален пытался запугать А. Ф. Кони такой возможностью. Но ясно было, что и этот путь безнадежно скомпрометировал бы в общественном мнении царя и его министра юстиции. А. Ф. Кони не поддавался на испуг. Поэтому Пален снова и снова его уговаривал подать в отставку, предупреждал о трудностях, неизбежных, если он останется на нынешнем посту, обещал, что в случае отставки царь не покинет его своими милостями и даст какую-нибудь должность, хотя, конечно, не в "действующей армии", т. е. не в уголовной юстиции.

Настойчивость министра вполне объяснима. Пален, видимо, рассчитывал, что добровольная отставка Кони, истолкованная как признание вины в оправдании Засулич, отвлечет внимание от ошибок, за которые ответственен сам Пален (направление дела в суд присяжных, назначение слабого обвинителя и др.). А. Ф. Кони категорически отказал министру в его домогательствах.

Что же удерживало его на этой позиции? Мысли о государственной карьере? Нет. Войдя в конфликт с министром, за которым явственно просматривалась фигура царя, о карьере следовало бы забыть. Может быть, материальные интересы? Нет же. А. Ф. Кони мог вполне рассчитывать на работу в адвокатуре, которая принесла бы значительно большее вознаграждение, нежели оклад председателя окружного суда.

А. Ф. Кони стоял на своем во имя принципа несменяемости судей. Увольнение председателя столичного суда за неугодный правительству приговор означало бы, что этот принцип существует только на бумаге. Для А. Ф. Кони же несменяемость была дорога не сама по себе, а как гарантия независимости судей, без которой нет подлинного правосудия, нет справедливости в суде. Председатель окружного суда вступил в бой за высочайшие, по его убеждению, социальные ценности, до которых, однако, не было дела царю и его министрам.

Александр II с недоверием относился и к самому Кони, и к инсинуациям против него. Он не стал увольнять с должности председателя суда одного из умнейших людей страны, но навсегда сохранил к нему недоброе чувство, которое унаследовал от него и сын - Александр III. Министерские же чиновники решили проучить А. Ф. Кони, чтобы ему да и другим впредь неповадно было игнорировать "высшие виды правительства".

Одной из первых акций в этом направлении был кассационный протест на приговор по делу Засулич. Цель его состояла не только в том, чтобы объявить приговор незаконным и тем самым ослабить его воздействие на умы и сердца, а также попытаться довести до конца судебную расправу над Засулич, но и в том, чтобы опорочить А. Ф. Кони как юриста. Протест в качестве обвинителя подписал К. И. Кессель. Однако приложили к нему руку и сотрудники министерства. Соответствующей обработке были подвергнуты сенаторы, рассматривающие дело по протесту.

Кессель указал в протесте семь якобы допущенных А. Ф. Кони процессуальных нарушений. Сенаторы же, имитируя объективность, шесть из них признали несущественными, но вот седьмой случай сочли основанием к отмене приговора. Состояло это "нарушение" в том, что в суде по ходатайству защиты были допрошены свидетели обстоятельств экзекуции над Боголюбовым, якобы не относящихся к делу.

Решение, надо отметить, не было единогласным. Так, сенатор В. А. Арцимович на призыв присоединиться к большинству ответил: "Вы забываете, что у меня есть дети..." Вечером в заседании Юридического общества К. И. Кессель, чувствуя себя героем дня, подошел к сенатору профессору Н. С. Таганцеву, развязно протянул ему руку и спросил: "Что поделываете, Николай Степанович?" Не приняв руки, Таганцев ответил на всю залу: "Да вот, был сегодня в Сенате, слушал хамское решение по хамскому протесту"*(37). Дело, однако, было сделано. В. И. Засулич, скрывшейся за границу, отмена оправдательного приговора ничем не грозила. А. Ф. Кони же по предложению министра юстиции соединенное присутствие двух кассационных департаментов Сената сделало замечание в дисциплинарном порядке.

Палена это не спасло. В том же 1879 г. он был уволен в отставку - за небрежное ведение дела Засулич*(38). Однако гонения против А. Ф. Кони продолжались - уже силами менее значительных деятелей министерства. Известно, впрочем, что никто не может так донять слона, как мыши.

Чиновники терзали А. Ф. Кони мелочами. Так, один из них, В. К. Плеве (будущий министр внутренних дел), самовольно распорядился перевести заседания окружного суда в здание Судебной палаты, чтобы освободить помещение, временно понадобившееся военному суду. А. Ф. Кони узнал об этом в случайном разговоре. Ввиду такого наглого вторжения в сферу своей компетенции он письменно предупредил Плеве, что не позволит пользоваться этими помещениями без предварительного его согласия и прикажет запереть дверь в залу, а также объявит в газете, что вследствие самовольного захвата помещения суда сессия присяжных прерывается впредь до восстановления законного порядка. Плеве струсил, явился с извинениями и принес письма министра юстиции, а также генерал-губернатора с просьбами предоставить зал для слушания.

Другой случай касался библиотеки Министерства юстиции, которую создал сам А. Ф. Кони. Перейдя на работу в суд, А. Ф. Кони с разрешения министра Палена брал из библиотеки книги, требующиеся для служебных и научных занятий. Но после процесса Засулич у него потребовали немедленно возвратить книги в библиотеку и запретили пользоваться ею впредь как "постороннему".

Были неприятности и более чувствительные. По совместительству А. Ф. Кони преподавал уголовный процесс в Училище правоведения. И вот однажды шеф училища член императорской фамилии сумасбродный принц Ольденбургский в отсутствие А. Ф. Кони выступил перед воспитанниками училища с речью, в которой призвал их быть истинными слугами престола и отечества и не подражать дурному примеру председателя суда по делу Засулич. А. Ф. Кони потребовал, чтобы принц публично извинился за эту выходку. Принц на это не согласился, и А. Ф. Кони ушел из училища.

Тягостное положение сложилось и в самом окружном суде. Когда А. Ф. Кони представлял к наградам и пособиям своих подчиненных, министерство в течение трех лет все отклоняло, давая понять всякий раз неугодность председателя. И среди сотрудников суда сложилась группа людей, неустанно жаловавшихся, что из-за Кони они лишены наград, что он не имеет в этом смысле авторитета в министерстве.

Поворот к лучшему наметился, когда сменивший Палена министр Д. Н. Набоков, преодолев первоначальное предубеждение, внушенное министерскими чиновниками, из личных наблюдений составил мнение об А. Ф. Кони, оценил его честность, глубокие знания и горячую преданность делу.

Осенью 1881 г., находясь на лечении за границей, А. Ф. Кони получил телеграмму министра юстиции с предложением перейти на должность председателя департамента Петербургской судебной палаты. Выдержав четыре года осады в окружном суде, А. Ф. Кони мог считать, что с честью отстоял принцип несменяемости судей. Тем более что речь шла о переводе, при котором он повышался в должности, по-прежнему оставаясь судьей*(39).

Возвратившись из отпуска, А. Ф. Кони узнал, что его назначили председателем не уголовного, как он полагал, а гражданского департамента. Значит, все же вывели из "действующей армии". Смущало его и отсутствие опыта работы по гражданским делам. Но министр Д. Н. Набоков уговорил А. Ф. Кони не отказываться от нового назначения, сославшись, в частности, на опыт Франции, где принято периодически переводить судей, которые занимаются рассмотрением уголовных дел, на гражданские дела и, наоборот, чтобы избежать чрезмерной специализации, содействовать расширению юридического кругозора. Да и сам А. Ф. Кони чувствовал, что после четырех лет, проведенных в окружном суде, его натянутые до предела нервы нуждаются в отдыхе, которого он ожидал от перемены рода занятий, от успокоительного разбирательства гражданских дел. Впрочем, отдых он понимал по-своему. Несколько месяцев, работая по пятнадцать - шестнадцать часов в день, новый председатель департамента штудировал лекции, учебники, научную литературу, гражданское законодательство и, наконец, почувствовав себя вполне подготовленным, уверенно стал рассматривать очень сложные гражданские дела.