Глава XII. Соблюдение обрядов благочестия

Органическая связь антропоморфических культов с культурой варварства и темпераментом варвара обнаруживается в ряде моментов современной жизни. Их беглое перечисление поможет также показать, как сохранение и действенность культов при широком распространении планомерного соблюдения обрядов благочестия связаны с институтом праздного класса и с лежащими в основе этого института побудительными причинами. Без всякого намерения хвалить или порицать обычаи, о которых будет идти речь в настоящей главе, или же характерные духовные и интеллектуальные черты, выражающиеся в этих обычаях, можно рассмотреть типичные явления существующих антропоморфических культов с точки зрения того интереса, который они представляют для экономической теории. То, о чем здесь можно говорить, — это осязаемые, чисто внешние особенности обрядов благочестия. Значение религиозной жизни как в отношении собственно благочестия, так и в отношении морали, не входит в сферу настоящего рассмотрения. Безусловно, никакого отклика не находит здесь вопрос, касающийся истинности или красоты тех верований, на которых развиваются религиозные обряды. Здесь нельзя рассмотреть значение этих верований, имеющее более отдаленное отношение к экономике; этот предмет является слишком труднодоступным для понимания и слишком важным, чтобы ему нашлось место в столь поверхностном очерке.

В одной из предыдущих глав кое-что было сказано о том влиянии, которое денежные критерии оказывают на процессы оценки, осуществляемые на других, не связанных с денежным интересом основаниях. Существует, конечно, и обратная связь. Экономические критерии или каноны оценки в свою очередь находятся под влиянием внеэкономических критериев ценности. В известной степени наши суждения об экономическом достоинстве формируются под воздействием этих более веских интересов. Существует, надо признать, точка зрения, что экономический интерес имеет значение только как подчиненный этим высшим, неэкономическим факторам. Поэтому, помня о целях па-стоящего рассмотрения, какое-то внимание нужно уделить обособлению экономического интереса или экономического значения рассматриваемых явлений — антропоморфических культов. Требуется определенное усилие, чтобы принять более серьезную точку зрения и прийти к непредвзятому экономическому пониманию этих явлений, отделив «высшие», внешние по отношению к экономической теории, интересы.

При обсуждении спортивного темперамента выяснилось, что психологическим основанием привычки индивида играть в азартные игры служит представление игрока об анимистическом предрасположении, которым наделяются реальные предметы и события. С экономической точки зрения в этом представлении обнаруживается тот же самый психологический элемент, который выражается при всем разнообразии его форм в анимистических верованиях и антропоморфических культах. Дух азарта, пронизывающий спортивную стихию, относится к числу явных психологических свойств, с которыми должна иметь дело экономическая теория. Он постепенно, незаметными градациями переходит в тот склад ума, который позволяет индивиду находить удовлетворение в соблюдении обрядом благочестия. Как видно с точки зрения экономической теории, характер спортивного склада постепенно превращается в характер религиозного фанатика. Там, где анимистическому чувству азартного игрока приходит на подмогу сколь-нибудь последовательный обычай, это чувство развивается в более или менее выраженную веру в сверхъестественную или сверхматериальную силу с известной антропоморфической сущностью. Обычно в подобных случаях наблюдается заметная склонность устанавливать отношения со сверхъестественной силой путем обходительного умиротворения. Элемент благочестивого жертвоприношения и выпрашивания милостей лестью имеет много общего с более грубыми формами божественного культа — если не с точки зрения исторического развития, то по крайней мере по реальной психологической сущности. Очевидным образом этот элемент, сохраняя все разнообразие форм, постепенно переходит в то, что понимается как суеверные обычаи и верования, претендуя, таким образом, на родство с наиболее выраженными антропоморфическими культами.

Спортивный, или азартный, темперамент, далее, включает в себя некоторые существенные психологические элементы, которые характерны для лица, приверженного какому-либо вероучению или соблюдающего благочестивые церемонии, причем главным, в чем совпадают спортивный и благочестивый темпераменты, является вера в загадочное предрасположение или в сверхъестественное вмешательство в последовательность событий. В азартных играх вера в сверхъестественную силу может выражаться не столь детально — так обычно и бывает, особенно в том, что касается способа мышления и образа жизни, приписываемых сверхъестественному агенту, или, иначе говоря, «го нравственных качеств и тех целей, которые он преследует, вмешиваясь в события.

Также менее оформившимися и менее дифференцированными являются взгляды индивида спортивного темперамента на индивидуальные качества или личные свойства той силы, присутствие которой в качестве «судьбы», или «случая», или «удачи», или «талисмана» и т. д. он ощущает, а иногда страшится и старается избегать. Основание его деятельности как азартного игрока — это в значительной мере просто инстинктивное ощущение падматериальной, всепроникающей и капризной силы или предрасположенности в предметах и ситуациях; эта сила или предрасположенность едва ли признается личностью, т. е. не олицетворяется. Но азартный игрок нередко бывает и верящим в удачу, в наивном понимании, и в то же время довольно стойким приверженцем какой-либо формы общепризнанного вероучения. Он особенно склонен принимать это вероучение в той его части, которая касается загадочной власти и деспотических привычек завоевавшего его доверие божества. В подобном случае анимизм в мышлении игрока выступает в двух, а иногда и более чем в двух формах.

Практически в духовном оснащении всякой общности людей, наделенных спортивным, или азартным, темпераментом, должен обнаруживаться в целостности весь ряд последовательных этапов анимистической веры. Такая система связанных анимистических представлений будет охватывать наряду с наиболее элементарной формой все промежуточные стадии, связующие систему в единое целое: от инстинктивного ощущения удачи, случая или предрешенности исхода событий — на одном конце ряда до идеального образа антропоморфического божества — на другом. Вера в сверхъестественную силу сопровождается инстинктивным приданием поведению такой формы, которая подчиняется, с одной стороны, предполагаемым требованиям везения, а с другой — загадочным велениям божества.

В этом отношении наблюдается связь между спортивным темпераментом и темпераментом преступных слоев; и они оба сочетаются с проявлением склонности к антропоморфическому культу. И правонарушитель, и индивид спортивного темперамента имеют в среднем больше задатков, чтобы становиться приверженцами какого-нибудь общепризнанного вероучения, а также гораздо более расположены к соблюдению обрядов благочестия, чем это наблюдается у большинства людей в общности. Можно также заметить, что неверующие представители этих слоев обнаруживают большую предрасположенность к принятию какой-нибудь традиционной веры, чем неверующие в среднем. Это наблюдаемое явление открыто признается выступающими в защиту спорта, особенно часто используясь в качестве оправдания наивно-хищнических атлетических игр. Лица, для которых участие в атлетических состязаниях является привычным, действительно, в какой-то степени больше обычного предаются соблюдению обрядов благочестия, и этот факт, как настойчиво утверждают апологеты спорта, придает достоинство спортивной жизни. Нельзя не заметить, что культ, которого придерживаются люди спортивного темперамента и правонарушители-хищники или к которому примыкают новообращенные из этих слоев, обыкновенно относится не к одной из так называемых высших вер, а к культам, например, вполне антропоморфических божеств. Архаичная, хищническая природа человека не удовлетворяется неясными представлениями о растворяющейся личности, незаметно переходящими в понятие количественно измеримой причинно-следственной связи, такой личности, которая понимается под первопричиной, вселенским разумом, мировой душой или духовным аспектом. В качестве примера культа, носящего тот характер, которого требует склад ума атлета или правонарушителя, можно привести воинствующую церковь, известную под названием Армия спасения[43]. Она до какой-то степени набрана из преступников низших слоев и, видимо, заключает в себе, особенно в числе своих офицеров, непропорционально больше людей со спортивными биографиями, чем та доля, которую составляют такие люди от общего числа населения. Прямое отношение к обсуждаемой теме имеет университетская атлетика. Как утверждается выразителями стихии благочестия в университетской жизни — и, видимо, нет оснований оспаривать это заявление, — люди, нужные для проведения атлетических состязаний, находятся среди студентов любого колледжа в нашей стране и оказываются вместе с тем преимущественно людьми набожными; по крайней мере они предаются соблюдению обрядов благочестия в большей степени, чем в среднем те студенты, чей интерес к атлетике и другим видам университетской спортивной деятельности не так ярко выражен. Такой факт вполне согласуется с теорией. Попутно можно заметить, что с некоторой точки зрения это как раз и придает достоинство университетской спортивной жизни, атлетическим состязаниям и их участникам. Нередко случается, что университетские спортсмены посвящают себя религиозной пропаганде как основному или второстепенному виду деятельности; и что характерно, такие люди чаще всего становятся пропагандистами одного из наиболее антропоморфических культов. В своих проповедях они склонны настаивать главным образом на отношении статуса, господстве антропоморфического божества над человеческой личностью.

В студенческой среде такая тесная связь между атлетикой и обрядами благочестия — явление достаточно известное; однако тут есть одна характерная особенность, на которую не обращалось внимания, несмотря на ее достаточную очевидность. Религиозное рвение, которое сильно распространено в стихии университетской спортивной жизни, имеет особенную тенденцию выражаться в бездумной благочестивости и самодовольной покорности загадочному провидению. Поэтому обычно оно приводит индивида в какую-либо нецерковную религиозную организацию, занимающуюся распространением религии в общедоступных формах, как это делает, например, Ассоциация молодых христиан, или Общество молодежи христианского стремления[44]. Эти светские по форме группировки организованы для содействия «практической» религии; и словно для того, чтобы подтвердить занимаемую ими позицию и установить прочную, тесную связь между спортивным темпераментом и архаической благочестивостью, эти нецерковные группировки обычно направляют значительную часть своих усилий на помощь атлетическим состязаниям и прочим спортивным играм, связанным с азартом и ловкостью. Можно было бы даже сказать, что спорт такого рода имеет известную притягательную силу. Его явно можно использовать в качестве средства привлечения новых приверженцев и способа поддержания благочестивых настроений у тех, кто уже стал на путь веры. Другими словами, спортивные состязания, упражняющие анимистическое чувство и развивающие склонность к соперничеству, способствуют формированию и сохранению того склада ума, которому близки эти более доступные религиозные культы. Таким образом, спортивная деятельность, попадая в руки организаторов нецерковных религиозных группировок, начинает служить испытательным или подготовительным этапом для той духовной жизни, более полное раскрытие которой является привилегией только лиц, прошедших причащение по всей форме.

Тренировка сопернических и примитивных анимистических склонностей, по существу, содействует соблюдению обрядов благочестия, и сей факт не должен вызывать никакого сомнения уже в силу того, что духовенство многих вероисповеданий следует в этом отношении примеру светских группировок. Особенно те церкви, которые ближе других к светским организациям в их настоянии на практической религии, предприняли определенные шаги к принятию таких же мер по воспитанию нравов, что не мешает соблюдению традиционных обрядов благочестия. Так, существуют «бригады мальчиков» и другие организации, официально поддерживаемые церковью, действие которых направлено на развитие склонности к соперничеству и чувства статуса в юных членах прихода. Эти псевдовоенные организации имеют тенденцию разрабатывать и подчеркивать склонность к соперничеству и завистническому сравнению, таким образом укрепляя наивную способность к различению и одобрению отношения личного господства и подчинения. И верующий является лицом, очень хорошо умеющим повиноваться и благосклонно принимать наказание.

Однако тот образ мысли, который воспитывается и сохраняется этими ритуалами, составляет лишь половину сущности антропоморфических культов. Другой, взаимодополняющий элемент благочестивого образа жизни — анимистический склад ума — укрепляется и сохраняется еще одной областью деятельности, организуемой с одобрения церкви. Это — разряд азартных мероприятий, за типичный образец которых можно взять церковный благотворительный базар или вещевую лотерею. Указывая на степень узаконенности этих мероприятий в связи с собственно соблюдением обрядов благочестия, нужно заметить, что эти вещевые лотереи, а также подобные тривиальные благоприятные возможности для азартных игр, видимо, более действенно прельщают простых членов религиозных организаций, чем лиц, имеющих менее благочестивый склад ума.

Все это говорит, видимо, о том, что, с одной стороны, людей приводят к занятиям спортом, как и к антропоморфическим культам, одни и те же черты характера, а, с другой стороны, что это усвоение спортивной привычки, особенно в отношении занятий атлетикой, может быть направлено на развитие склонностей, находящих удовлетворение в соблюдении обрядов благочестия. Очевидно также, что и, наоборот, усвоение привычки соблюдать обряды благочестия способствует развитию и распространению склонности к атлетике и всем спортивным играм, дающим свободно проявляться привычке завистнического сопоставления и обращения к судьбе. В основном один и тот же ряд склонностей находит выражение и в той, и в другой области духовной жизни. Человеческая натура варвара, в которой преобладают хищнический инстинкт и анимистическая точка зрения, склонна и к благочестию, и к спорту. Хищнический склад ума включает в себя подчеркнутое чувство личного достоинства и твердое представление о положении индивидов по отношению друг к другу. Структура общества, в которой хищнический склад ума стал господствующим фактором при формировании институтов, является системой, основанной на статусе. Норма, пронизывающая хищнический жизненный уклад, — это отношение вышестоящих и нижестоящих, знатных и низких, господствующих и подчиненных лиц и социальных групп, отношение хозяина и раба. Антропоморфические культы передавались из поколения в поколение, начиная с той, хищнической, стадии развития производства и сформировались по той же схеме экономического разделения — разделения на потребителя и производителя — и их пронизывает тот же доминирующий принцип господства и подчинения. Эти культы приписывают их божествам образ мысли, соответствующий той стадии экономического разделения, на которой эти культы приняли определенную форму. Антропоморфическое божество, как понимается, является щепетильным во всех вопросах первенства и склонно к утверждению своего господства и деспотическому проявлению власти — привычному применению силы в качестве окончательного вершителя судеб.

В более поздних зрелых формулировках антропоморфической веры это обыкновение господствовать, приписываемое сначала божеству ужасного облика и непостижимой власти, смягчается в образе «бога-отца». Духовная позиция и способности, приписываемые сверхъестественному агенту, все еще относятся к режиму статуса, но принимают теперь форму патриархального уклада, характерного для квазимпролюбивой стадии развития общества. Все же нужно заметить, что даже в этой продвинутой стадии культа при соблюдении обрядов, в которых благочестивость находит свое выражение, люди стремятся умилостивить божество, превознося его величие и славу и изображая подчинение и верность вассалов. Акт умилостивления или поклонения рассчитан на то, чтобы польстить чувству статуса, которое приписывается той загадочной власти, к которой так обращаются. Самыми популярными формами обращения за милостью все еще являются те, которые содержат в себе или подразумевают завистническое сопоставление. Верность и преданность по отношению к личности антропоморфического общества, наделенного такими архаичными свойствами человеческой натуры, предполагают наличие похожих склонностей у самого приверженца веры. Применительно к целям экономической теории, отношение вассальной зависимости, будь, то от материальной или внематериальной личности, нужно рассматривать как ту или иную разновидность личного подчинения, которое составляет столь значительную долю в хищническом или квазимиролюбивом жизненном, укладе.

Имеющееся у варвара представление о божестве как о воинственном предводителе, склонном к властной манере правления, сильно смягчилось вследствие тех более кротких манер и того более умеренного образа жизни, которые характеризуют этапы развития общества, лежащие между стадией раннего хищничества и настоящим временем. Однако даже после такого укрощения благочестивого воображения и последующего затухания тех более грубых черт поведения и черт характера, которые принято приписывать божеству, в общем понимании божественной натуры и темперамента все еще остается очень существенный след представлений варвара. В результате получается, что при характеристике божества и его отношений с процессом жизни человеческого общества выступающие и пишущие все еще в состоянии эффективно воспользоваться образными сравнениями, заимствованными из военной лексики или из лексики хищнического образа жизни, так же и выражениями, которые содержат в себе элементы завистнического сопоставления. Образные средства такого рода прекрасно достигают своей цели даже в наши дни при обращении к наименее воинственной аудитории, состоящей из приверженцев веры в ее наиболее мягких вариантах. Такое эффективное употребление варварских эпитетов и оснований образного сравнения людьми, выступающими перед народом, говорит в пользу того факта, что современное поколение сохранило живое восприятие чувства собственного достоинства, черт и качеств варвара; оно говорит также о том, что между благочестивой позицией и хищническим складом ума существует некоторое соответствие. Если благочестивое воображение молящихся и заставляет их испытывать отвращение, когда объекту их поклонения приписываются свирепые эмоции и карающие действия, то лишь по зрелом размышлении. Обычному наблюдению доступен тот факт, что кровожадные эпитеты, применяемые при описании божества, в общем понимании обладают большой ценностью по красоте и почетности. Другими словами, намеки, содержащиеся в этих эпитетах, вполне приемлемы для нашего бездумного восприятия.

Моим глазам открылось в сиянии явление

господне

Величественный он топчет гроздья гнева

Свет молний роковых рождает взмах его

ужасного меча

И шествует по свету дальше истина его. [45]

Направляющий образ мысли благочестивого лица развивается на уровне архаичного жизненного уклада, практически пережившего период своей эффективности для удовлетворения экономических потребностей современной коллективной жизни. В той мере, в какой организация экономики соответствует потребностям современной коллективной жизни, она пережила режим статуса, и отношение личного рабского подчинения является в ней бесполезным и неуместным. В том, что касается экономической эффективности общности, чувство личной вассальной зависимости и тот общий склад ума, который в этом чувстве выражается, являются пережитками, не дающими развиваться новому и препятствующими достаточному приспособлению социальных институтов к существующей ситуации. Прозаический склад ума, который больше всего годится для целей миролюбивой, производственной общности, — это тот, при котором материальные явления расцениваются просто как элементы механической последовательности, не скрывающей ничего другого. Это — тот умственный настрой, который не приписывает инстинктивно вещам какого-то анимистического предрасположения и не обращается к сверхъестественному вмешательству как к объяснению приводящих в недоумение явлений, а также не полагается на то, что невидимая десница придаст событиям полезный для человека ход. Чтобы это в современных условиях соответствовало требованиям наивысшей в вопросе экономической эффективности, «мировой процесс» должен привычным образом пониматься с точки зрения поддающихся количественной оценке бесстрастных сил и последовательности событий.

С точки зрения современных экономических потребностей благочестивость во всех, пожалуй, случаях нужно рассматривать как явление, сохранившееся от более ранней стадии жизни в сообществе, т. е. как признак задержанного духовного развития. Конечно, остается справедливым тот факт, что в общности, где экономическая система все еще основана на статусе, где позиция массы людей последовательным образом формируется отношением личного господства и личного подчинения, приспосабливаясь к этому отношению, либо где по какой иной причине — в силу традиции или унаследованной склонности, — население в целом проявляет сильное расположение к соблюдению обрядов, там благочестивый склад ума, неотличающийся от среднего уровня общности, должен рассматриваться как подробность преобладающего образа жизни. В этом свете нельзя говорить, что благочестивый индивид в благочестивой общности является случаем атавистического возврата, так как в этом отношении он стоит наравне с прочей массой населения общности. Но с точки зрения современной производственной ситуации исключительную благочестивость — фанатическое рвение, которое заметно превышает средний уровень благочестивости в общности, — можно с уверенностью считать во всех случаях чертой атавистической.

Безусловно, в равной степени законным будет рассмотрение этих явлений с иной точки зрения. Они могут быть, расценены в связи с иными целями, и предложенное здесь, описание характера явлений допустимо представить в обратном порядке. Выступая с точки зрения религиозной заинтересованности или благочестивого вкуса, можно, с равной убедительностью, сказать, что духовная позиция, воспитанная в людях современной производственной жизнью, является неблагоприятной для сохранения веры. Можно было бы в связи с современным развитием промышленного производства справедливым образом высказать неодобрение по поводу того, что его школа имеет тенденцию к «материализму», к уничтожению сыновнего благочестия. С эстетической точки зрения, опять же, можно было сказать нечто аналогичное. Однако, как бы ни были законны и ценны эти и подобные размышления, преследующие свои цели, они были бы неуместны в настоящем исследовании, которое имеет дело с оценкой этих явлений исключительно с экономической точки зрения.

Оправданием для продолжения разговора о предмете, обсуждение которого вообще как экономического явления — в обществе столь благочестивом, как наше, — не может не быть неприятным, должно послужить очень важное экономическое значение антропоморфического склада ума и пристрастия к соблюдению обрядов благочестия. Соблюдение религиозных обрядов имеет большое экономическое значение как показатель сопутствующего варианта темперамента, которым сопровождается хищнический склад ума и который, таким образом, показывает наличие черт бесполезных в производственном отношении. Он отмечает психологическую позицию, которая сама по себе имеет определенное экономическое значение благодаря ее влиянию на полезность индивида для производства. Однако ее более непосредственное значение состоит также в том, что она видоизменяет экономическую деятельность общности, а в особенности — систему распределения и потребления товаров.

Наиболее явное экономическое значение соблюдения обрядов видно в благочестивом потреблении материальных ценностей и служб. Требуемое всяким культом использование церемониальных атрибутов в виде алтарей, храмов, церквей, одеяний, жертвоприношений, ритуальных символических предметов, праздничных одежд и т. д. — не служит непосредственному материальному назначению. Весь этот вещественный аппарат можно поэтому, не имея в виду порицания, охарактеризовать как отдельные предметы демонстративного расточительства. Подобное справедливо, вообще говоря, в отношении элементов личного услужения подобного рода, таких, как церковное образование, церковная служба, паломничество, посты, священные праздники, семейные религиозные обряды и т. п. В то же время те обряды, при исполнении которых производится демонстративное потребление, служат расширению и продлению популярности того образа мысли, на котором основывается антропоморфический культ. Другими словами, они способствуют распространению образа мысли, являющегося характерной чертой режима, основанного на статусе. Тем самым они препятствуют более эффективной организации производства при современных условиях, в основном противодействуя развитию экономических институтов в направлении, которого требуют существующие обстоятельства. С точки зрения данного рассмотрения как прямые, так и косвенные следствия такого потребления наносят ущерб экономической эффективности общности. Далее, с точки зрения последствий, имеющих непосредственное значение для экономической теории, потребление материальных ценностей и сил в служении антропоморфическому божеству ведет к снижению жизненности общности. Вопрос о том, в чем могут заключаться более отдаленные, косвенные, нравственные последствия этой категории потребления, не допускает краткого ответа и рассматриваться здесь не может.

Уместно, однако, будет отметить общий экономический характер благочестивого потребления по сравнению с потреблением, преследующим другие цели. Указание на ряд мотивов и целей, от которых берет начало благочестивое потребление товаров, поможет в оценке того значения, которое имеют как само это потребление, так и в целом тот склад ума, которому оно близко. Существует поразительная аналогия, а то и значительное совпадение мотивов между потреблением, направленным на служение антропоморфическому божеству, с одной стороны, и на служение праздному господину — вождю или главе рода — в высшем классе общества, находящемся на стадии варварства, — с другой. И для вождя, и для божества возводятся дорогостоящие здания, занимающие выгодное обособленное положение. Эти здания, так же как и вещи, их дополняющие, не должны быть обычными по виду и качеству; они всегда обнаруживают значительный элемент демонстративного расточительства. Также можно отметить, что церковные здания неизменно архаичны по строению и отделке. Слуги как вождя, так и божества, должны являться перед господином облаченными в специальные, украшенные одеяния. Характерное в экономическом отношении свойство этого одеяния, подчеркнутое в нем сверх обычного демонстративное расточительство, наряду с еще одним второстепенным характерным свойством — более подчеркнутым у церковных слуг, чем у слуг или придворных властителя-варвара, — заключается в том, что эта изысканная одежда должна всегда быть в какой-то степени архаичного покроя. Наряды, которые надевают светские члены общности, когда они предстают перед лицом господина, тоже должны быть более дорогостоящими, чем их повседневная одежда. В этом опять же довольно хорошо отмечается аналогия между приемной залой вождя и святилищем. В этом отношении требуется известная парадная «чистота» одеяния; в экономическом отношении здесь характерно то, что наряды, надеваемые в таких случаях, должны содержать как можно меньше намека на какое-то производственное занятие или на какую-либо привычную склонность к материально полезным занятиям.

Это требование демонстративного расточения, или ритуальной чистоты, отсутствия следов производства, распространяется также на одежду и в меньшей степени на пищу, что потребляется во время священных праздников, т. е. в дни, обособленные в честь божества или для каких-то членов сверхъестественного праздного класса рангом пониже. В экономической теории священные праздники, очевидно, должны пониматься как время досуга, когда подставная праздность представляется за божество или за святого, во имя которого вводится и во славу которого служит, как это понимается, обязательное воздержание в эти дни от полезной работы. Характерная черта всех таких торжеств благочестивой подставной праздности — это более или менее жесткий запрет на всякую полезную человеку деятельность. В случае поста демонстративное воздержание от прибыльных занятий и от всяких занятий, которые способствуют (материально) человеческой жизни дополнительно подчеркивается обязательным воздержанием от потребления, ведущего к удобству или полноте жизни самого потребителя.

Можно заметить мельком, что светские праздники имеют тот же самый источник возникновения, только развиваются из него несколько более косвенным образом. Они. постепенно переходят от подлинно священных дней — через занимающий промежуточное положение разряд полусвященных дней рождения королей и великих людей, в какой-то мере возводившихся в ранг святых, — к нарочно придуманному празднику, отводимому для прославления какого-нибудь выдающегося события или какого-либо замечательного явления, которому намереваются оказать честь или добрая слава которого нуждается, как предполагается, в восстановлении. Это имеющее более отдаленное отношение к делу усовершенствование в использования показной праздности в качестве средства приумножения доброй славы определенного явления или факта обнаруживается в наилучшем виде в его самых последних применениях. В некоторых странах был выделен для подставной праздности День труда. Этот обряд задуман для того, чтобы древним, времен хищничества, способом обязательного воздержания от полезной работы прибавить престижности факту труда. Этому данному факту «труда вообще» приписывается добрая слава, объяснимая денежной силой, которую явно доказывает воздержание от работы.

Священные праздники и праздники вообще имеют характер дани, которой облагается основная масса народа. Дань выплачивается в форме подставной праздности, а возникающий в результате почет приписывается лицу или факту, для прославления которого установлен праздник. Такая «десятина» подставной праздности причитается всем членам сверхъестественного праздного класса и является необходимой для их доброй репутации. Un saint qu'on ne chome pas [46]— это на самом деле бедствующий святой.

Помимо того, что этой «десятиной» подставной праздности облагаются светские лица, существует также особый слой — различных рангов священство и лица, прислуживающие в храмах, — чье время всецело выделено для такого рода праздности. На класс священнослужителей возлагается не только воздержание от грубой работы, особенно в том, насколько она может быть прибыльной или понимается как труд, содействующий мирскому благополучию человечества. Табу на труд сильнее для священнослужителей, оно подкрепляется дополнительным предписанием, запрещающим стремление к мирской выгоде даже там, где ее можно иметь без унижающего достоинство участия в производстве. Считается недостойным для слуги божества или, скорее, не соответствующим чувству собственного достоинства божества, если слуга будет стремиться к материальной выгоде или заботиться о мирских делах. «Из всех презренных созданий самым презренным является человек, который притворяется, что он жрец бога, а сам является жрецом собственных благ и честолюбивых устремлений».

Существует устанавливающая различие граница, которая без особого труда проводится развитым в вопросах соблюдения обрядов благочестия вкусом между теми действиями, которые способствуют полноте человеческой жизни, и таким поведением, которое служит доброй славе антропоморфического божества; и деятельность слоя священнослужителей всецело находится по одну сторону от этой границы. То, что попадает в сферу экономики, оказывается ниже должной заботы священства при его высоком сане и звании. Видимые исключения из этого правила, которые предоставляются, например, некоторыми средневековыми монашескими орденами (где монахи действительно занимались какой-то полезной работой), не опровергают этого правила. Эти ордены едва ли можно относить к священству, так как монахи не были жрецами в полном смысле этого слова. И можно также заметить, что-подобные ордены, поощрявшие своих членов к зарабатыванию средств к существованию, приобрели дурную славу, оскорбляя чувство пристойности в тех обществах, где они существовали.

Жрец не должен браться за физически производительный труд, но потреблять он должен в изрядной мере. Как раз в том, что касается потребления, нужно заметить, что* оно должно принимать такие формы, которые не способствуют явным образом собственному благу или полноте жизни, т. е. подчиняться правилам подставного потребления, тем принципам, о которых говорилось в соответствующем месте в одной из предыдущих глав. Обыкновенно для священнослужителей неприлично выглядеть сытыми или веселыми. В самом деле, во многих из наиболее разработанных культов предписание, запрещающее этому слою потребление, отличное от подставного, доходит до того, что предписывает умерщвление плоти. И даже в тех вероисповеданиях, которые возникают в современных производственных общностях, где символ веры получает новейшие формулировки, считается, что всякая веселость и энергичность в наслаждении радостями в этом мире-чужды истинному церковному декоруму. Всякая мысль, что сии слуги невидимого господина проводят жизнь не в ревностном служении доброй репутации своего господина, а в усердном стремлении к собственным целям, оскорбляет наши чувства, вызывая ощущение чего-то коренным и непреложным образом неверного. Они являются слугами, но тем не менее занимают высокое положение на социальной шкале благодаря падающему на них свету величия: ведь они слуги господина весьма и весьма возвышенного. Их потребление является подставным потреблением; а поскольку в сильно развитых культах божество не нуждается в материальной выгоде, их занятием является подставная праздность в полном смысле слова. «Ибо будешь ли ты есть, или пить, или что бы ни делать, делай все во славу божью».

Можно добавить, что тот же характер придается также жизни светских лиц в той мере, в какой они, считаясь слугами божества, уподобляются священству. Это естественное следствие имеет до некоторой степени широкую сферу приложения. В особенности оно приложило к тем движениям за реформу или восстановление в правах религиозной жизни, которые стремятся к суровости, пиетизму, аскетичности, т. е. когда считается, что жизнь человека находится в прямой рабской зависимости от духовного повелителя. Другими словами, когда теряет силу институт священства или есть исключительно живое ощущение непосредственного и властного участия божества в делах житейских, то считается, что светское лицо находится в прямой рабской зависимости от божества, а его образ жизни, как это представляется, становится показателем подставной праздности, направленной на усиление господней славы. В таких случаях атави