Может ли рыночная борьба джиу-джитсу одержать победу над силами неустойчивости?
По словам сэра Уинстона Черчилля, демократия — самая плохая система управления, но все остальные — еще хуже. То же можно сказать и о рынках. Это самый худший способ реализации чего-либо прибыльного, но все другие способы — еще хуже. Рынки, как и демократия, требуют непрестанных усилий, направленных на их надлежащее функционирование, защиту от разрушения, деформации или разграбления теми, кто не хочет, чтобы они нормально работали. Но когда рынок работает подобающим образом, его успех феноменален.
Рынки могут быть настолько успешными, что в своем неудержимом росте нередко выходят из-под контроля и создают проблемы глобального характера. Рынки очень хороши — даже слишком хороши — в том, что они делают. Современная рыночная экономика использует такие мощные рычаги, как жадность и зависть. Действительно, по язвительному замечанию Льюиса Мамфорда, рынкам свойственны все семь смертных грехов, кроме праздности. (Пожалуй, он упустил из виду индустрию развлечений.) Но стимул прибыли настолько убедителен, что, возможно, следует переориентировать неустойчивые рынки, заставив их творчески использовать силы, заключенные в них самих: изобретательность, быструю отдачу и разнообразие, способность к рассредоточению, богатство ресурсов и наличие глубоко заинтересованных участников. Все это характерно и для стратегии оказавшихся в опасности биологических систем, у которых в процессе эволюции появляются новые обратные связи и средства защиты. Часто это происходит путем обращения сильных сторон противника против него самого — обычная уловка иммунной системы.
В данной главе мы постараемся показать, что рынки могут сами решить собственные проблемы, просто направив свои огромные внутренние силы с помощью осторожно применяемой системы рычагов по более конструктивному пути. Этот подход сродни принципу борьбы джиу-джитсу, которую американский словарь трактует дословно как «мягкое искусство» или «гибкое искусство» и определяет как «японскую систему борьбы, при которой сила и вес противника используются против него самого с помощью знания анатомии и принципа рычага».
Мысль о том, что решение проблемы неустойчивого рынка в основном заключается в устойчивой деятельности рынка, может обидеть как тех, кто не понимает, почему то, что они делают на рынке, неустойчиво, так и тех, кто думает, что рынки и прибыли нельзя использовать в благих намерениях. Такова цена прагматизма. Обширный опыт свидетельствует, что основанные на рынке институциональные инновации — это «золотое дно», не менее богатое, чем описанные выше технологические инновации. В настоящее время известны способы создания рынков в сферах устранения истощения запасов и уменьшения загрязнения окружающей среды; способы максимально повысить конкуренцию в ресурсосбережении; способы, позволяющие покупателям и продавцам эффективных технологий встречаться и заключать сделки, так что, например, затраты предприятия на уплату налога на выбросы серы можно непосредственно превратить в прибыль от продажи более эффективной лампы или двигателя; способы, позволяющие с помощью специальных финансовых инструментов принимать инвестиционные решения от имени будущих поколений. Возможно, беда эко-капитализма заключается не в том, что испытали и обнаружили его бесперспективность, а в том, что к нему до сих пор по-настоящему не обращались.
Основные принципы эко-капитализма — сохранения нашей планеты на основе передового эффективного использования ресурсов — поразительно просты.
q Сначала покупай самое лучшее (найди самые дешевые способы выполнения работ, затем плати за них).
q Вкладывай средства в сбережение ресурсов там, где это обходится дешевле, чем их добыча.
q Создавай рынки сбереженных ресурсов.
q Используй максимально обоснованные цены. Все остальное — просто самообман.
q Поощряй жесткую конкуренцию между всеми возможными сделками при прочих равных условиях.
q Поощряй поступки, которые тебе полезны.
q Облагай налогом не подходящее, а нежелаемое.
q Спешно избавляйся от неэффективных устройств, заменяй их эффективными.
Примеры в главах 4—7 демонстрируют необычайно богатую палитру методов как уже реализованных, так и теоретических, но готовых к испытанию на практике. Конечно, как и любые другие рыночные методы, все они, имеют свои ограничения; однако в рамках этих ограничений вполне эффективны.
Достижения в энергосбережении в США — обнадеживающий пример того, как масса не очень крупных, но широко доступных действий может вылиться в весьма большой выигрыш, касающийся производительности ресурсов в национальном масштабе. В течение последних 17 лет американцы получили в 4 раза больше новой энергии от сбережений, чем от суммарного увеличения поставок сырья, причем одна треть увеличения поставок приходилась на возобновляемые источники. Этот факт представляется особенно примечательным, поскольку в течение почти всего упомянутого периода федеральное правительство поощряло расширение крупномасштабных поставок невозобновляемых энергетических ресурсов (уголь и ядерная энергия) и активно выступало против сбережения энергии и возобновляемых источников. Тем не менее рынок предпочел наиболее выгодные покупки.
Среднее американское жилище сейчас более эффективно с точки зрения использования тепла, чем немецкое или японское, а многие новые американские автомобили эффективнее своих конкурентов из Германии или Японии. Американские счета на оплату энергии уже сократились более чем на 160 миллиардов долларов в год (частично, разумеется, за счет падения цен на мировом рынке, вызванного в значительной степени снижением спроса, к которому привело более эффективное использование). Миллионы незначительных усовершенствований, сделанных отдельными лицами, компаниями и сообществами, — изоляция, пистолеты для уплотнения стыков и щелей, лента для трубопровода, заглушки от утечек пара, улучшенные модели автомобилей — дают энергии в год на две пятых больше, чем вся нефтяная отрасль, создававшаяся в течение столетия. Через несколько лет энергоэффективность станет в Америке основным источником роста энергопотребления, превзойдя долю импортной и собственной нефти. Практически все это достигается благодаря ежедневным рыночным решениям. Конечно, свой вклад внесли и стандарты на электроприборы, строительные нормы, реализуемые коммунальными службами программы для оказания помощи заказчикам в совершении лучшей покупки. Но главное—люди начали осознавать, что каждый из них платит за энергию примерно две тысячи долларов в год, и стали требовать, получать и использовать более подробную информацию об альтернативных решениях.
За счет лучшего выбора на рынке американцы уже сэкономили огромное количество энергии, внеся тем самым значительный вклад в снижение мировых цен на нефть, но они ежегодно все еще попусту теряют энергию на сумму свыше 300 миллиардов долларов. Поскольку энергосберегающие технологии и новые способы их совместного применения совершенствуются даже быстрее, чем растет сбережение энергии, потенциал для достижения еще большей экономии сейчас гораздо выше, чем в 1973 г. Аналогичный потенциал, отличающийся лишь в деталях, но в принципе сулящий те же выгоды, существует в любой другой стране. Для того чтобы понять, почему он еще не используется, нужно выяснить разницу между рыночной теорией и реальными рынками.
Несовершенный рынок
Приведенные выше 50 примеров «фактора четыре» показывают, что во многих случаях сбережение ресурсов обходится дешевле, чем их покупка и использование. Такое снижение затрат теоретически обеспечивает получение прибыли. В главах 4—6 описываются некоторые из новых способов энергосбережения, знакомство с которыми приведет частных предпринимателей к осознанию того, что прибыль, а следовательно, и их доход являются мощным стимулом для внедрения эффективности использования ресурсов в повседневную практику. Глава 7 содержит предложения по реформированию налогообложения с целью ускорения этого процесса и дальнейшего расширения возможностей для предпринимательства.
По иронии судьбы, одним из самых серьезных препятствий на пути реализации этого потенциала, т. е. создания новых производств на основе эффективного использования ресурсов является образ мышления некоторых решительных защитников свободного рынка. Это широко распространенная среди экономистов — сторонников свободного рынка (и идеологов, действующих по их указке) наивная вера в то, что существующие рынки очень близки к совершенству и потому любое отклонение от идеала вряд ли заслуживает изучения: на это просто не нужно тратить время. Следуя такой логике, люди живут в домах, где гуляют сквозняки, только потому, что после долгих раздумий они пришли к выводу, будто борьбой со сквозняками не стоит заниматься. Предприятие загрязняет реку, но его продукция приносит пользу обществу, а расходы на борьбу с загрязнениями окажутся гораздо большими, нежели вред от загрязнения. Короче говоря, как выразился Александр Поуп, «все, что существует, уместно». В конце концов, мы живем в условиях рыночной экономики, движимой предпочтениями потребителя, и если бы люди хотели приобрести что-нибудь отличное от того, что у них есть, то они наверняка уже сделали бы это.
Столь удобная фаталистическая догма освобождает от необходимости брать на себя ответственность за изменение того, что неправильно, или даже за признание этого факта. Согласно теории рынка, если что-либо стоит сделать, то рынок уже это сделал, и наоборот, если рынок чего-то не сделал, то и делать этого не стоит. (Подобный замкнутый круг знаком и экономистам, определяющим «полезность»: люди покупают вещи, поскольку те приносят им пользу, но о том, что вещь полезна, мы судим по тому, что ее покупают.) Предположение, согласно которому сложившаяся ситуация неотличима от экономически оптимальной, — скорее момент веры, нежели обоснованное заключение. Но оно доминирует в публичных выступлениях и в политике. В результате это простое и ошибочное убеждение оборачивается ежегодной тратой ресурсов на триллионы долларов.
Экономисты — в частности, те из них, кто не спит по ночам и думает, может ли то, что работает на практике, работать и в теории, — перекладывают на других бремя доказательства того, что существующая структура не оптимальна и рынок тоже может ошибаться. Предпосылками для совершенного рынка являются точный прогноз, исключительно достоверная информация о ценах, честная конкуренция, отсутствие монополий, безработицы или неполной занятости, операционных издержек, субсидий и т. д. Эти предпосылки настолько элегантны и просты, что спуститься с высот в менее совершенный мир действительно страшно. Однако следует ненавязчиво напомнить экономистам, что между их теоретическими представлениями и тем реальным миром, в котором живут все остальные, в том числе они сами, — дистанция огромного размера.
Можно, например, спросить, сколько электричества и денег потребовалось для работы холодильника в доме экономиста в прошлом году. (Правильные ответы на этот вопрос исключительно редки, что свидетельствует о неэффективности рынка.) Затем можно спросить, знает ли экономист, что на рынке существуют более экономичные (скажем, в 2 раза) модели по той же цене и с теми же характеристиками (держим пари, что он этого, как правило, не знает). Очень часто оказывается, что экономист, как и большинство других людей, при покупке холодильника практически не обращает внимания на энергоэффективность или что его купил, например, домовладелец, который не оплачивает счета за холодильник. Информация о рынке холодильников, которой располагает экономист, не просто несовершенна — ее, в сущности, и нет. Экономист может возразить: «Я слишком занят, чтобы тратить свое время на то, чтобы узнать обо всем этом». В общем, исчерпывающая, бесплатная, доступная, без операционных издержек информация о наличии альтернативных вариантов в том виде, в каком этого требует теория рынка, отсутствует: все сказанное выше можно отнести и к светильникам, автомобилям, компьютерам — практически ко всем устройствам, которыми пользуется экономист. В любом случае, как правило, обнаруживается, что он принимает экономически неэффективные решения из-за недостоверной информации, из-за операционных издержек на замену, из-за отсутствия достаточных средств и т. д.
Особого внимания заслуживают операционные издержки. В самом широком смысле это понятие включает в себя стоимость замены законодательной базы, стандартов и норм; затраты на обновление продукции массового производства, сборочные линии, доставку товара от производителя к потребителю; расходы на списание амортизированного основного капитала; стоимость замены инфраструктуры, цивилизованные таможенные пошлины (в том числе фрахт);
образ мыслей и образование; затраты на преодоление невежества части потребителей, производителей и обслуживающего персонала; на устранение бюрократов, говорящих на языке динозавров; стоимость создания новых рабочих мест для обслуживания крайне неэффективных машин и т. д.
В какой-то момент даже наиболее преданный своей теории экономист начнет понимать, что проявления неэффективности рыночного механизма все-таки существуют. Экономист может спросить: «Почему я должен изолировать крышу своего дома? Я арендую этот дом, и хотя мои счета за отопление стали бы меньше, зачем мне тратить деньги на крышу, которая принадлежит домовладельцу? Но мне не удалось заставить хозяина изолировать крышу потому, что я оплачиваю счета за отопление». Все очень просто: классический «водораздел» между теми, кто платит, и теми, кто получает выгоду. Иными словами, экономист готов вложить капитал в энергосбережение в своем собственном доме или на своем предприятии, но он хочет, как большинство из нас, получить свои деньги назад через год или два — примерно в 10 раз быстрее, чем энергетические компании хотят получить назад свои деньги от электростанций, в которые они вкладывают средства. Такой «разрыв в окупаемости», требующий примерно в 10 раз лучших финансовых показателей от сбережения, чем от производства энергии, эквивалентен десятикратному искажению цен на электроэнергию; это заставляет нас покупать слишком много электроэнергии и слишком мало эффективности.
Реальность и значимость проявлений неэффективности рынка сводятся к простой истории. Однажды пожилой экономист гулял со своей маленькой хорошо воспитанной внучкой. Вдруг девочка увидела лежащую на мостовой двадцатифунтовую купюру. Когда она спросила: «Дедушка, можно я подниму ее?», он ответил: «Не стоит, дорогая. Если бы она была настоящей, кто-нибудь ее уже бы подобрал».
Неверие экономистов в случайную удачу — это эмпирическое утверждение, подлежащее экспериментальной проверке. Экономисты-теоретики обычно считают, что у крупных, хорошо информированных предприятий остается мало возможностей для экономии электроэнергии или других ресурсов таким образом, чтобы при этом еще экономились и деньги. Они полагают, что любая подобная возможность уже давно была бы найдена и применена на практике менеджерами, стремящимися максимально увеличить прибыль. Но так ли в действительности устроен мир? Едва ли. Вспомним об опыте Кена Нельсона, подробно описанном в главе 1.
Жаль, что, судя по всему, немногие экономисты-рыночники знакомы с такими людьми, как Кен Нельсон. Им трудно вообразить, что огромные ресурсы сбережений десятилетиями не использовались, не говоря о том, что это должно было бы постоянно вскрывать источники еще более солидных сбережений. Вера в то, что все заслуживающее внимания уже в основном сделано, к сожалению, не просто интеллектуальная ошибка; она имеет катастрофические последствия, поскольку люди не видят то, что можно сделать.
В эпоху Рейгана-Буша профессор Йельского университета Уильям Нордхауз (1990) опубликовал расчеты, согласно которым, если США попытаются стабилизировать выбросы СО2 на уровне, установленном международной группой в Торонто и рассматриваемом большинством специалистов по изучению климата как первый скромный шаг на пути стабилизации климата на Земле, это уменьшит валовой внутренний продукт — он снизится примерно на 200 миллиардов долларов в год (как сообщали средства массовой информации, такова будет «цена» стабилизации). Эта астрономическая «цена» только предварительных мероприятий по стабилизации климата поразила Джона Сунуну, главу президентской администрации, и парализовала политику в этой области.
Предложенный Нордхаузом метод расчета прост.
q Сначала он предположил, что более эффективное использование энергии не должно сопрягаться со снижением затрат при сегодняшних ценах, поскольку, если бы оно было таковым, люди бы это уже реализовали. Любые ошибки рынка считались несущественными, и никто не думал, что двадцатифунтовые банкноты ждут, когда их найдут. Наличие огромного количества эмпирических данных, которыми располагали люди, действительно продающие энергоэффективность, а также те, кто проводит свои дни в борьбе с многочисленными проявлениями неэффективности рыночного механизма, было проигнорировано.
q Далее Нордхауз предположил, что единственный способ заставить людей купить больше энергоэффективности, состоит в повышении цены на энергию путем налогообложения. Поскольку считалось, что рынок не совершает существенных ошибок, то их исправление при одновременном сохранении цен на энергию представлялось нецелесообразным.
q После этого Нордхауз предположил, что доходы от налога на электроэнергию не инвестируются, а возвращаются налогоплательщикам, чтобы они могли купить все, что им хочется. (Это снижает ВВП, тогда как инвестирование доходов его повышает.)
q Нордхауз ознакомился с предыдущими исследованиями, чтобы выяснить, насколько сокращается покупка электроэнергии при повышении цен на нее. (Эта так называемая ценовая эластичность спроса является всего лишь стенографической регистрацией принятия миллионов неадекватных решений в условиях, далеких от реальности. Часто одна из целей энергетической политики именно в том и состоит, чтобы запутать людей.)
q Наконец, он обратился к компьютерной модели, чтобы посмотреть, насколько следует повысить налог на энергию, чтобы сократить энергопотребление до величины, соответствующей принятым в Торонто рекомендациям по выбросамСО2 и как уровень этого налога скажется на снижении общей экономической активности. Полученный результат — 200 миллиардов долларов в год.
Эта цифра, может быть, и верная, но не с тем знаком. Достижение величины выбросов СО2 определенной в Торонто, не стоило бы, а могло бы сэкономить примерно 200 миллиардов долларов в год, поскольку экономия топлива обошлась бы дешевле, чем его сжигание. Озадаченный этим потенциальным расхождением в 400 миллиардов долларов в год, один из авторов настоящей книги отправился на научную конференцию, где состоялась презентация доклада Нордхауза, и во время дискуссии спросил его, почему он не использовал в своих расчетах обширную эмпирическую литературу, в которой отражена действительная стоимость энергосбережения, измеренная и документированная тысячами коммунальных предприятий и фирм, занимающихся этим ежедневно. Он ответил: «Я просто использовал тезис экономической теории. Г-н Ловинс, Ваша гипотеза относительно того, что многие энергосберегающие меры при сегодняшних ценах несут в себе возможность снижения затрат, которая не реализуется из-за неэффективности рыночного механизма, интересна. Использовав это предположение вместо моего, Вы и пришли совсем к другому выводу». Однако он отказался взять на себя ответственность за то, что его гипотеза завела в тупик глобальные усилия подойти к вопросам климата, следуя принципам: наименьшие издержки, покупка по наиболее выгодной цене. Нордхауз настолько влюблен в свою теорию, что просто не хочет рассматривать факты и, кажется, не чувствует разницы между тем и другим.