Б. Фрагмент и его толкование. Апория. Гении и парадоксы.

Итак, небольшой фрагмент из «Теорий прибавочной стоимости», так называемого четвертого тома «Капитала», что сам в трех книгах, а указанная часть из второй книги.

«Но могут сказать, что нанимающий рабочих предприниматель является их

представителем, при покупке средств общественного производства и труда и материала труда. Однако представляет он их — речь идет о представительстве на рынке — при других условиях, чем те, при которых они представляли бы себя сами. Он должен продать массу товаров, заключающую в себе прибавочную стоимость, неоплаченный труд, а рабочие должны были бы продать лишь такую массу товаров, в которой была бы воспроизведена стоимость, авансированная в производстве — в виде стоимости средств труда, материала труда и заработной платы. Капиталисту, следовательно, нужен более обширный рынок, чем тот, который потребовался бы рабочим. Далее, от него, а не от них зависит, считает ли он условия рынка достаточно благоприятными для того, чтобы начать воспроизводство».

Это небольшой фрагмент второй части (условно из трех) четвертого тома «Капитала». «Теорий прибавочной стоимости». Он крайне показателен в том отношении, что даже о социализме Маркс высказывался крайне скупо. И то, что он говорил, часто, если не всегда можно легко редуцировать, едва ли не простому утопизму Мора. В общем смысле, что касается начала данного фрагмента. Спору нет, капиталист представляет рабочих на рынке исходя из иных условий, что есть у рабочих. И потому он никакой не представитель и никого из них не представляет, кроме себя и своего класса. Но далее можно попасть во вполне сложную ситуацию апории. В общем смысле непроходимости. В крайней форме ревизионизма, на которую, здесь, может пойти интерпретация, это истолковать фрагмент, как отказ коммунистов на вершине усмотрения теории, от прибавочного продукта и главное от роста производительности труда, что обеспечивает прибавочный продукт. Что абсурдно. Какое же тогда развитие человеческих способностей, что и должны осуществляться, прежде всего, в труде и труде общественном, общественном производстве с постоянно растущей производительностью труда. Не говоря уже о всеобщем и неограниченном возрастании. Иначе говоря, состояние этнически малых народов, это весьма сложный «объект» для копирования во всемирно гражданском плане. И каким образом абсурд будет работать, да еще в двойне, это вопрос может быть сложный. Руссо тут, быть может, явно поторопился. И Кант вслед за ним. И можно составить такое представление о социализме, как всеобщем уравнительном распределении, на низком уровне всеобщей индифферентности, если не «тупости», при крайне развитой мифологии и/или институтов подавления и вытеснения, что инспирируются при тотальных отклонениях бессознательных творческих сил. Принуждения, что теперь осуществляется обществом против себя самого, а не природой, равнообъемность с которой этнически консервативных народов, сосед, едва ли не роковой зависимости. Обратным образом, если исходить, в том числе, и из абстракции всеобщего неограниченного возрастания и, прежде всего, в народонаселении, что очевидно не может не предполагаться расширением рынка, что как раз и обеспечит развитие способностей каждого в общественном производстве. То прямая инвектива может состоять в том, что это возрастание, просто проекция капитала и его неограниченного количественного роста на рост или воспроизводство народонаселения. С входом, во все тот же «тупик» нулевого роста и, прежде всего, нулевого роста нормы прибыли, что выражается в статусе нулевой ставки процента. И ответ на вопрос, почему небосклон культуры, так и не сияет гениями повсеместно, вновь будет находить ответ в сложнейшем, но таком богатом на ловушки юмора шизоанализе механизма отклонения бессознательных творческих сил, что был, развернут в «Капитализме и шизофрении». Более того, теперь, в РФ, кажется, есть для подобного редуцирования аргумента к возможности неограниченного возрастания, что является синонимом свободы, к проекции капитала, все условия в виду т.н. материнского капитала. Программ стимулирования рождаемости. Что просто необходимы в виду независимой тенденции отрицательного баланса воспроизводства народонаселения в РФ. Короче, нет ничего проще и одновременно сложней переплетения ситуации мыслителя, мысли и общественной ситуации общественного производства и воспроизводства. Кьеркегор, несомненно, нашел бы множество моментов, в том числе, и биографии четы Марксов, что можно было бы развернуть в блистательный апоретический дискурс аллюзий и полутонов, величиной сравнимой с множеством томов текста. Впрочем, может хватить и одного экзистенциального фрактала «кто и что». Традиционно, впрочем, часто говорят о трагедии творца.

В. Центральный вопрос и верное решение. План и история.

Теоретически, вопрос о стоимости и ее аннигиляции, как и прибавочной стоимости, остается, здесь, решающим. Но стоимость есть, пока есть обмен. Нет обмена, нет стоимости. Во всяком случае, обмен есть вторичный «половой» признак стоимости, если пользоваться терминологией физиологов. Пакеты долга есть функция системы родства и обмена «дамами». Коль скоро, стоимость это, все же, изобретение простого товарного обращения, которому много тысяч, если не десятков тысяч лет. Как быть без обмена, да еще всему коммунистическому человечеству, в виду отсутствия стоимости, это трудно понять не только из этих строк, но и часто, из всех четырех томов «Капитала». Короче, каково должно быть производство, в том числе, и обмена, чтобы его обмен не предполагал бы стоимости и ее отношений. В том числе, и отношений прибавочной стоимости, то есть, иначе говоря, отношений капиталистической частной собственности и эксплуатации, это вполне себе трудный вопрос, в том числе, и для всех четырех томов этого небезызвестного произведения о политической экономии буржуазного общества. Просто потому, что может быть ясно и из выше сказанного, это производство будущего не может быть в стагнации или нулевым. Хозяйство и, прежде всего мировое, никогда не сможет быть более натуральным, и все. Иначе, это будет крайне противоречить иной, возможно, гетерогенной тенденции учения о неограниченном всеобщем развитии человеческих способностей без заранее заданного масштаба. Разве что во все той же мастерской ремесленника или в полунатуральном хозяйстве хуторского крестьянина, что берутся, в их сравнении с мануфактурой 18 века. Да просто противоречило бы свободе и ее высвобождению. Если же обмен мыслиться, как непосредственно имманентный общественному производству и производство, что непосредственно имманентно обмену, то эта симметрия просто технологически была немыслима на момент создания «Капитала». Маркс, скорее генерировал симметрию понятийно, исходя из общего, в том числе, и диалектического горизонта. Опираясь, прежде всего, на производство финансового капитала, в котором обмен и является, иногда, если не часто, имманентным производству, а производство имманентно обмену. Не переставая при этом быть прежде всего основанным на различии обмена и производства продавца и покупателя, заимодавца и должника. И потому, чтобы не держать рояль в кустах, можно сказать сразу, – не стоит всегда и везде, пугаться противоречий, как и ходьбы. Тривиальный ответ заключался бы в планировании роста, планировании роста заработной платы, роста производства и в планировании производства потребления, в том числе, и мирового рынка. Просто нужна, кроме прочего, развитая сеть дорог и складов, не говоря уже о сети сбыта, учет и контроль. Отчасти он нашел себе подтверждения и исторически. И все же, он и исторически остается одним из самых темных. Как планировать научные открытия, это вопрос из этой серии развития. Но, здесь, важно еще раз подчеркнуть, что делать вывод о заранее обреченности на утопизм или футуризм, будет означать идти против мысли. Крупные корпорации делали и делают это, планируют научные открытия большими деньгами, как большими цифрами планируют случай или событие, и главное экспроприируют частного собственника, так и «уничтожают» деньги во всех их прежних формах. И все же, истории таких компаний как «Аппл», показательны. Они творились в пространстве коллатеральном по отношению к прежним гигантам. Впрочем, государство, таким же образом, не отстает и старается повысить уровень образованности населения в странах с развитой экономикой. Ни частная собственность, ни наличные деньги, не есть исключительная принадлежность капитала, скорее, это его границы, на которых он сваливается в прежние формы власти и, в том числе, и насилия, как своего собственного, так и исторического развития. Для того чтобы определенный исторический здравый смысл совсем растерялся бы, осталось, пожалуй, только добавить, что частная собственность и насилие, это случайные по отношению друг к другу вещи. Просто потому, что, как заметил Энгельс, собственность уже должна существовать, для того чтобы быть предметом грабежа и насилия. Другими словами, насилие, как и труд, может быть крайне разнородной вещью. Есть разные формы и способы насилия. Просто потому, что труд это одна из таких форм и, в этом смысле, как экономическая потенция, насилие было и есть источник, в том числе, и собственности. Так как, право собственности это большей частью право труда. Что конституируется в небезызвестной «Философии права». [19] Тогда как, различные формы политического насилия и принуждения, исторически складывались в различное время, по-разному. Сами по себе эти идеологические отношения господства и принуждения, таким образом, большей частью производны от уже сложившихся форм разделения труда и накопления богатства. То есть, частная собственность не есть исключительно, или даже в главном, функция подобного политического и идеологического насилия, принуждения и вытеснения. Или насилия, что является нарушением права, просто потому, что право уже должно было быть установлено. И напротив, может еще более удивить в виду всего этого, что война или машина войны не движется, ни исключительно, ни даже в главном, страстью наживы или грабежа. То есть, может быть верен тезис, что машина войны лишь со временем превращается в идеологическую машину, что поддерживает идеологические и политические отношения господства и подчинения. Поддерживает, скорее, чем стремиться к непосредственному обогащению. Как и напротив, быть может, не было ничего изначально идеологического, чем машина войны. Другими словами, различные способы производства предоставляют примеры различных форм насилия и его разделения. Таким образом, что исторически переплетение и взаимовлияние этих различных форм и способов насилия, могут смутить любой ум, что, кажется, легко справляется с этой проблемой. По-видимому, первоначальное накопление в той или иной форме, не могло обойтись без насилия (огораживание, войны, колонизация, порабощение и т.д.). Но в той или иной форме, это насилие было в пространстве коллатеральном первоначальному накоплению капитала. Просто потому, что само это накопление и становление не двигалось уже целью растраты, раздачи или дележа награбленного. Сам же капитал, говоря повседневным языком, это выгодное или прибыльное дело. И Энгельс в главах известной книге о претензиях на значимость Дюринга, ссылаясь на «Капитал», показывает, что, вообще говоря, это прибыльное дело могло быть, и часто было результатом процессов, вполне происходящих исключительно в экономике. Что непосредственно не были связаны с политическим и военным насилием. Другими словами, случайность накопления и концентрации средств общественного производства в руках отдельных лиц и пролетаризация других, могла и часто происходила вполне внутренним для процессов складывающегося буржуазного рынка, образом. Даже, если вначале этих процессов, где-то и когда-то, имелось сравнительное равенство исходного положения агентов экономических отношений. Власть рынка имманентным образом приводила к расслоению агентов рынка. Насилие, в этом смысле, воистину претерпевает многообразие превращений. И все же, в поддержку и одновременно в удивление для известного здравого смысла, классически: Гермес и Марс были разными богами, война и торговля, различными видами деятельности. Пусть бы торговля никогда бы не миновала первоначального насилия или войны. И войны постоянно нуждались бы в торговле и обеспечении. Служа, таким образом, источником запроса на торговый кредит, то есть запроса на исторически исходную форму капитала.

Таким же образом, и формы планирования могут быть различны. Кроме того, никто не говорит об отмене обмена или даже производства, и при этом можно говорить и об этом. Так, довольно простая формула, что является лишь одной формой снятия или «перехода», может дать все в разрешении интеллектуальной апории, в виду уже имеющихся материальных условий, прежде всего наличия соответствующих технологий. Более обмен, чем обмен. И более производство, чем производство. Или более прибавочная стоимость, чем прибавочная стоимость, вернее более прибавочный труд – абсолютное богатство. Действительно, если в некоей симметрии, всякий некто сможет предложить универсально форматный продукт всякому другому некто. Что окажется пусть и особенным, но универсально масштабируемым и тиражируемым в универсальном распространении. В том числе, и имманентным производству образом. То даже, если именно, таким образом, обмен и будет, если не всякий раз, но иногда, не эквивалентным, то по той же причине, и закон стоимости будет избыточен. Другими словами, Маркс, верно, предположил, что соблюдение закона стоимости — это закон переходного периода от капитализма к коммунизму, если не вообще «краткосрочный» по известным историческим масштабам, период на этой границе. Все дело в структуре возможного перехода.[20] Просто потому, что капитал соблюдает закон стоимости, так же в исключительных случаях. Прежде всего, он нарушается при продаже рабочей силы, ближайшим образом, в процессе ее оплаты рабочему. Рабочий, большей частью, если не всегда, оказывается, отстранен от прибавочной стоимости. И только государство частично возможно, возвращает обществу в целом часть прибыли этого класса, в виде инвестиций от налогов в общественное производство и строительство, общественных благ. Но, будучи нарушен в этом главнейшем обмене, он нарушается везде. Функция от этого, разница стоимости и цены. Цена, очевидно, не может быть отделена от стоимости этого абсолютного мерила, но никогда не равна ей. Поэтому закон стоимости будет соблюдаться, кажется, только при социализме или при переходе к коммунизму. Коммунизм же в этом законе вообще не нуждается, как и в стоимости. «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Но в одном случае, социализма, закон стоимости, как и сама стоимость, это едва ли не цель всех целей, «от каждого по способностям – каждому по труду». Тогда как, в другом, это то, что как кувшин с дырками, будет просто подарком будучи бесполезным подарком только в случае особенного дарения. Всеобщим дарением, что все еще немыслимо, и именно потому, что частная экономия, это экономия пользы, в отличие от «всеобщей экономии» всеобщего дарения. И частная экономия является ведущей.[21] Пере присвоит любые свершения общей. Батай, совершенно по-мальчишески в философии дал это понять. Итак, всеобщий обмен имманентный производству насколько это возможно. Но и всеобщее производство, непосредственно граничащее с всеобщим обменом, являющееся обменом в самом производстве, настолько, насколько это возможно по степени. В том числе, и степени свободы, входить в обмен, или нет. И главное, все это во всеобщем и непосредственном свободном сингулярном доступе каждому, каждой. То есть, всеобщее производство, которому имманентен всеобщий же обмен, вообще говоря, формально означает отсутствие обмена и производства, в том смысле, в каком исторически, они, всегда, были различны. И никогда не были всеобщими. То есть, никогда не были и не находились, в свободном доступе каждому во всем разнообразии производства и обмена. Что, очевидно, предполагает возможность свободы выбора. Свободы, что гетерогенна в практиках свободы и в переходах между ними. Свободы участия в очередном «матче» или уместной атараксии и «нирваны». Философская истина буддизма, как известно, состоит в том, что любое желание изначально внутренне пробито смертью, и есть ловушка, что не может не сокрушить любое либидо. Не только болезнь, старость или трупы являются тем, что может разрушать либидо, внутренне подрывать имманентность желания, и в том числе, гуманности. И потому, кажется, единственный выход, это избавиться от любых желаний. Но эта абстрактная негативность в отношении «сансары», находит, очевидно, свою собственную абстрактную противоположность в позиции, которая утверждает, что сансара и есть нирвана. Просто потому, что имманентное желание инфантильно, и не может принять жизнь, пусть и в строгой суровости судьбы, и скорее ищет смерти. Оба этих тезиса, таким образом, должны быть преобразованы. Нужно не просто вывернуть лагерь наизнанку, но трансцендировать его границу, выйти по ту сторону.

И все же, неопределенность роста протеинов, все более и более напоминает в некоторых интерпретациях, это дыхание капитала кредитом и рынком, неупорядоченные метания в кризис, да и во все время конкуренции. Мы ничего не знаем о жизни, кроме того, что видим в порах капитала. И конечно, благодаря его господству. Означает это сдачу позиций коммунистов, отнюдь. Какой программист, то есть планировщик в общем смысле, не испытывал этого состояния возбуждающей и одновременно несущей сомнение, неопределенности, в экспериментировании со схемами кода, в поисках нового решения.[22]

Короче, вне рассмотрения истории и возможностей ее развития все рассмотрение рискует так никогда не выбраться из различных апорий и паралогизмов. История, таким образом «спасение» от истории. От ее противоборствований опыта и противоречивых подтверждений.