Отец Михаил осторожно покосился на Алену и тут же отвел взгляд

– Вижу, отрок, многое тебе поведать надо. Сестры! Оставьте нас на малое время, мне исповедь принять надо.

– Пошли, Улька, – скомандовала Алена, – мы еще в церкви не закончили.

В сопровождении девчонки Алена двинулась было к выходу, но обернулась и произнесла тоном смертного приговора:

– А вернемся – будем кашку есть. – Помолчала и зловеще добавила: – С молочком!

Отец Михаил выждал, пока за женщинами закроется дверь, и доверительно, полушепотом, произнес:

– Не женщина – лев рыкающий, прости меня, Господи! А вторая! Язычница, а в храме полы моет!

– Ну у Алены и медведь на дудке играть будет! – Мишка с трудом сдержал улыбку.

– Только один раз в жизни такое, как сегодня, переживал, – продолжил трагическим шепотом монах. – Это когда на море буря случилась и наша ладья чуть не потонула. Только милостью Божьей и спаслись тогда из бездны вод. А ныне… Миша, ты не поверишь, в бане, без одеяний, в четыре веника меня… Думал, помру… Не женщины – две стихии необузданные.

«Да‑а‑а, можно только посочувствовать. Интересно, он отчего скорее помереть мог: от физического воздействия или от визуального? Алена кого хочешь впечатлит до беспамятства, а уж монаха‑то… Впечатление же, надо понимать, было будь здоров. Чего‑чего, а слезы в голосе я у отца Михайла не слышал никогда. Впрочем, а сами‑то вы, сэр?»

* * *

Когда, впервые после ОСОЗНАНИЯ, Мишку повели в баню – по малолетству, вместе с женщинами, – он слегка оробел. Когда‑то в детстве, в середине пятидесятых годов XX века, его тоже водили в женское отделение бани – старого здания из темно‑красного кирпича, стоявшего недалеко от Сытного рынка. Визуального ряда детская память не сохранила, но до самого конца ТОЙ жизни помнился звуковой фон: умножаемый эхом, гулявшим под сводами обширного зала, женский гвалт, время от времени перекрываемый грохотом жестяных шаек, плеском воды и детским писком.

Тогда он был малым ребенком. Сейчас вроде бы тоже, но смотрел‑то из детского тела зрелый мужчина! Как отреагирует организм на множество обнаженных женских тел в непосредственной близости? Не дай бог… Вот номер‑то будет!

Робел Мишка, как выяснилось, напрасно. Детскому организму открывшиеся картины оказались совершенно «до лампочки». Тем более что лампочки‑то как раз и не было – помещение освещалось двумя громко трещавшими от сырости лучинами.

Впечатление тем не менее оказалось очень мощным и неожиданным. Сильные, пышущие здоровьем (и не догадаешься, что не по одному разу рожавшие) женские тела, природная грация, естественная экспрессия, размашистые, но точные движения, царская осанка…

Куда там всяким Эммануэлям и Чиччолинам вкупе с прянишниковскими мочалками! Можно подумать, что порнодивы просто‑напросто принадлежат к иной ветви эволюционного древа земной биосферы. Эти‑то как раз от обезьян и произошли, а ратнинские женщины одним своим видом подтверждали гордое убеждение славян: «Мы – внуки Божьи».

А рядом со взрослыми женщинами – Мишкины старшие сестры. Подростки, но никакой угловатости, неуклюжести, костлявости – крепость и изящество. Еще только проклевываются черты женщин, но каких женщин! Как с почти балетной обманчивой легкостью подхватывает полуторапудовую бадью с водой мать, как колышется тяжелая грудь Татьяны… Общее впечатление: «пыльным мешком из‑за угла». И это еще мягко сказано.

Мужики, по прошествии времени, удивили еще больше. Единственное, с чем можно было сравнить увиденное, – фотографии богатырей первых десятилетий XX века: Поддубного, Заикина и других мастеров французской борьбы, жонглирования чугунными гирями и сгибания железного лома. Покатые плечи, плавные формы, только угадывающиеся, а не выпирающие, как у культуристов, стальные мышцы. Ощущение гармоничной мощи и понимание, что только на таких телах и может сидеть как влитая стальная кольчуга.

Глубинная, сущностная антитеза накачанным тренажерами и химией, «проработанным» до кондиций анатомического театра бодибилдерам, от которых парфюмом прет аж до десятого ряда партера.

А еще жуткие шрамы боевых ранений. Если уж чужая сталь прорывает кольчатый доспех, то что же она творит с человеческой плотью! Прямо‑таки мистический ужас: не то воины Армагеддона, не то хозяева «Обители героев» – Валгаллы. А на самом деле обычные дядьки.

И все это сложное смешение изумления, восхищения, нового познания женщин и мужчин своей семьи породило у Мишки твердое, хотя и трудновыразимое словами понимание того, как смог русский народ перенести тысячелетие вторжений и междоусобиц, смут и бунтов, реформ и экспериментов, культурных, социальных, научно‑технических и еще хрен знает каких революций. Выжить, победить, раздвинуть пределы, пасть, подняться, возвеличиться… и снова, в который уже раз, окунуться в весь этот кошмар, не теряя надежды, даже уверенности в новом грядущем величии.

* * *

Ничего удивительно, что отец Михаил не смог подобрать иного сравнения, нежели: «Стихии необузданные». Еще повезло, что не свихнулся или «дедушка Кондратий не посетил». Всего‑то и последствий, что тяжелое обалдение и замена пастырских нравоучений «плачем в жилетку»:

– Тяжкий крест возложил на меня епископ Феогност, – продолжал меж тем жаловаться отец Михаил. – Одно утешает: не ведал владыка, чем его пастырское увещевание обернется. Представить себе такое – не в силах человеческих! Да что ж я все о себе да о себе. Ты же исповедоваться хотел, помоги‑ка встать.

– Лежи, отче, не вставай! Да лежи же! Алена придет, увидит, что ты встал…