Выборочная библиография 16 страница

Продемонстрируем разнообразие стратификационных инструментов на примере выделения хозяйственной элиты. Если, следуя за Р. Миллсом, мы используем институциональный подход, то должны отнести к элите людей, возглавляющих крупные хозяйственные корпорации^7[389]. Но если более продуктивным кажется “событийный” подход, отстаиваемый Р. Далем, то нам придется изучать конкретные механизмы принятия важнейших экономических решений. И окажется, что формальные руководители не всегда попадают в число ключевых фигур^8[390]. Можно придерживаться меритократического принципа, в стиле В. Парето, и считать, что элита включает в себя наиболее сильных, энергичных и способных управленцев^9[391]. А если мы убеждены, следуя культурологическому подходу И. Бибо, что элиту образуют группы, предлагающие образцы делового поведения и творящие экономическую культуру, то круг “элитарных хозяйственников” вновь окажется иным^10[392].

Теперь возьмем еще одно популярное понятие — “средний класс”. Очень часто утверждают, что именно средние классы в России должны стать опорой рыночных реформ, гарантом политической стабильности и нового демократического устройства^11[393], сетуют на то, что эти классы у нас никак не сформируются. При этом что такое “средний класс”, часто не поясняется. А между тем возможны разные его определения, от выбора которых зависят само наличие и конфигурация этого класса. Специальная литература позволяет выделить по крайней мере семь таких определений.

1. Средний класс объединяет людей, обладающих средним для данного конкретного общества уровнем текущих доходов, — таков самый простой экономический критерий. Доля среднего класса в данном случае зависит от того, как (по какой кривой) эти доходы
распределяются. В развитых западных обществах считается, что основная масса населения (60–70%) имеет доход, близкий к среднему уровню, а число бедных и богатых относительно невелико. Для менее развитых стран вырисовываются иные схемы: основная масса населения находится на грани или за гранью бедности, а разрыв с небольшой преуспевающей верхушкой намного значительнее. Деление по доходу встречается еще у Аристотеля, писавшего, что есть богатые, есть бедные, а между ними находятся средние слои, которые наиболее умеренны и наиболее добропорядочны в политическом отношении^12[394].

2. Деление на богатых и бедных связано не только с уровнем дохода, но и с распределением накопленного богатства (имущества, финансовых активов) и уровнем общей материальной обеспеченности. Принадлежность к среднему классу в западных странах в настоящее время означает тем самым обладание “стандартным” имущественным набором в виде приличного дома или большой благоустроенной квартиры, машины, комплекса предметов длительного пользования, наличия ряда страховых полисов. Как утверждается, там этот слой охватывает около двух третей всех граждан. В России, очевидно, соответствующие средние слои составляют пока около 10–15% населения (все это, впрочем, не более чем приблизительные экспертные оценки).

3. Средние классы — это обладатели мелкой собственности на средства производства, руководители мелких фирм, большинство которых основано на личном труде или предполагает такой труд наряду с привлекаемым наемным. Это малые предприниматели, к которым иногда добавляют самостоятельных работников и называют “старым средним классом”^13[395]. Примером служат знаменитые лавочники Великобритании и фермеры США, доля которых на раннекапиталистических стадиях приближалась к половине всего самодеятельного населения или даже превышала ее. Со временем, с ростом крупных корпораций размеры старых средних слоев сокращаются, а их представители оттесняются в менее привилегированные рыночные ниши. И количественно сегодня они составляют 10–15%, с небольшими вариациями по отдельным странам.

4. Еще один критерий — уровень образования и наличие профессиональной квалификации. Согласно этому критерию к “среднему
классу” причисляют специалистов с высшим образованием (professionals). В противоположность традиционной мелкой буржуазии их считают “новым средним классом”. В первую очередь речь идет о тех, кто создает и обслуживает новые технологии, связанные со становлением постиндустриального, информационного общества. Иногда эти группы объединяют с менеджерами и административными работниками и называют “обслуживающим классом” (service class), используя термин К. Реннера, или “классом менеджеров и специалистов” (professional-managerial class). На рубеже XIX–XX вв. этот класс был довольно немногочислен и насчитывал около 5–10% занятого населения; сейчас в развитых странах он достигает уже 20–25% и более^14[396].

5. Если в качестве основного критерия выбираются условия и характер труда (в первую очередь его разделение на умственный и физический), то к средним классам начинают относить и так называемых “белых воротничков”, служащих без высшего образования (их часто обозначают как “нижний средний класс”). Вместе со “старым” и “новым” мы получаем в итоге одновременно три разных средних класса^15[397], которые в совокупности охватывают явно более половины занятых.

6. Можно вычленять средние слои по сложной совокупности рыночных, трудовых и статусных позиций. В этом случае в их составе окажутся те, кто противостоит элитарным и нижним слоям общества по стилю жизни и социальным связям, оценке собственных карьерных перспектив и отношению к будущему своих детей, степени индивидуализма и автономии в своих действиях (помимо перечисленных выше экономических и профессиональных параметров).

7. Наконец, состав средних слоев может определяться по уровню престижа — в них окажутся группы, относимые к средним слоям самим населением. Так, в ходе классических американских исследований У. Уорнера в 40-х годах XX в. были выделены два таких средних класса: “верхний средний” (“upper middle”), в который вошли солидные буржуа-собственники и преуспевающие специалисты (около 10% городской общины), и “низший средний” (“lower middle”), к которому люди относили мелких торговцев, клерков и квалифицированных рабочих (вместе они составили чуть
менее 30% населения)^16[398]. Другим вариантом получения статусных оценок является саморанжирование. По результатам исследований ВЦИОМ, оценивая свое место на общественной лестнице в начале 90-х годов, отнесли себя к “среднему классу” 43% наших сограждан (к высшему — 5%; к низшему 49%)^17[399].

Таким образом, ответы на вопросы о том, сформировались уже средние слои в России или нет, и каковы их возможные масштабы, — чуть ли не целиком зависят от выбора критерия оценки.

Стратификационные системы. С каждым из стратификационных критериев связаны особые способы детерминации и воспроизводства социального неравенства. Характер социального расслоения и способ его утверждения в единстве образуют то, что мы называем стратификационной системой.

Когда заходит речь об основных типах стратификационных систем, обычно дается описание кастовой, рабовладельческой, сословной и классовой дифференциации^18[400]. При этом принято отождествлять их с историческими типами общественного устройства, наблюдаемыми в современном мире или уже безвозвратно ушедшими в прошлое. Думаем, более обоснован несколько иной подход, согласно которому любое конкретное общество состоит из комбинаций различных стратификационных систем и множества их переходных форм. По этой причине мы предпочитаем говорить об “идеальных типах”, даже когда используем элементы традиционной терминологии. Хотя, впрочем, мы стараемся выделять типы, имеющие широкие основания в истории разных обществ. Далее приводятся девять основных типов стратификационных систем, которые, по нашему мнению, могут быть использованы для описания любого социального организма^19[401].

В основе первого типа — физико-генетической стратификационной системы — лежит дифференциация социальных групп по “естественным” социально-демографическим признакам. Здесь отношение к человеку или группе определяется полом, возрастом и наличием определенных физических качеств — силы, красоты, ловкости. Соответственно, более слабые, обладающие физическими недостатками, считаются ущербными и занимают приниженное общественное положение. В данном случае неравенство
утверждается существованием угрозы физического насилия или его фактическим применением, а затем закрепляется в обычаях и ритуалах.

Второй тип — кастовая система. В ее основе лежат этнические различия, которые, в свою очередь, закрепляются религиозным порядком и религиозными ритуалами. Каждая каста представляет собой замкнутую, насколько это возможно, эндогамную группу, которой отводится строго определенное место в общественной иерархии. Оно является результатом обособления функций каждой касты в системе разделения труда. Существует четкий перечень занятий, которыми ее члены могут заниматься: жреческие, воинские, земледельческие. В связи с тем, что положение в кастовой системе передается по наследству, возможности социальной мобильности здесь крайне ограничены. И чем сильнее выражена кастовость, тем более закрытым оказывается данное общество.

Третий тип представлен сословно-корпоративной стратификационной системой. В ней группы различаются формальными (юридическими) правами, которые, в свою очередь, жестко связаны с их обязанностями и находятся от них в прямой зависимости. Последние подразумевают обязательства перед государством или корпорацией, закрепленные формальным (законодательным) порядком. Одни сословия обязаны нести ратную или чиновничью службу, другие — “тягло” в виде податей или трудовых повинностей. Важно и то, что принадлежность к сословию часто передается по наследству, способствуя относительной закрытости данной системы.

Некоторое сходство с сословной системой наблюдается в четвертом типе — этакратической системе (франц. êtat — государство и греч. kratos — власть). Дифференциация между группами здесь строится в первую очередь по их положению во властно-государственных иерархиях (политических, военных, хозяйственных), по возможностям мобилизации и распределения ресурсов, а также по тем привилегиям, которые эти группы способны извлекать из своих властных позиций. Степень материального благополучия, стиль жизни социальных групп, как и ощущаемый ими престиж, связаны с формальными рангами, которые эти группы занимают в соответствующих властных иерархиях.

Пятый тип — социально-профессиональная система, в которой группы делятся по содержанию и условиям труда. Особую роль выполняют квалификационные требования, предъявляемые к той или иной профессиональной роли — обладание соответствующим опытом, умениями и навыками. Утверждение и поддержание иерархических порядков в данной системе осуществляется при помощи сертификатов (дипломов, разрядов, лицензий, патентов),
фиксирующих уровень квалификации и способность осуществлять определенные виды деятельности. Действенность квалификационных сертификатов поддерживается силой государства или какой-то другой достаточно мощной корпорации (профессионального цеха). Сами сертификаты по наследству не передаются, хотя история и дает примеры отступлений от этой нормы.

Шестой тип — классовая система. В наиболее традиционной социально-экономической трактовке классы представляют собой социальные группы однородных в политическом и правовом отношениях граждан. Различия между группами наблюдаются прежде всего в характере и размерах собственности на средства производства и производимый продукт, а также в уровне получаемых доходов и личного материального благосостояния. В отличие от многих предыдущих типов, принадлежность к классам — буржуа, пролетариев, самостоятельных фермеров и т.п. — не регламентируется властями, не устанавливается законодательно и не передается по наследству (передаются имущество и капитал, но не сам статус). В чистом виде классовая система вообще не содержит никаких внутренних формальных перегородок (экономическое преуспевание, накопление собственности автоматически переводит вас в более высокую группу).

Седьмую стратификационную систему мы назвали культурно-символической. В ней дифференциация возникает из различий доступа к социально значимой информации, неравных возможностей ее фильтровать и интерпретировать, способностей быть носителем сакрального знания (мистического или научного). В древности эта роль отводилась жрецам, магам и шаманам, в средневековье — служителям Церкви, составлявшим основную массу грамотного населения, толкователям священных текстов, в Новое время — ученым, технократам и партийным идеологам. Более высокое положение в данной системе занимают те, кто имеет лучшие возможности для манипулирования сознанием и действиями прочих членов общества, кто лучше других может доказать свои права на истинное понимание, владеет лучшим символическим капиталом.

Восьмой тип правомерно назвать культурно-нормативной системой. В ней дифференциация построена на различиях уважения и престижа, возникающих из сравнения образов жизни и норм поведения, которым следует данный человек или группа. Отношение к физическому и умственному труду, потребительские вкусы и привычки, манеры общения и этикет, особый язык (профессиональная терминология, местный диалект, уголовный жаргон) — все это ложится в основу социального деления.

Наконец, девятый тип — социально-территориальная система, формирующаяся в силу неравного распределения ресурсов между регионами. Различия в доступе к рабочим местам и жилью, качественным продуктам и услугам, пользованию образовательными и культурными учреждениями закрепляются административными барьерами в виде паспортного режима и прописки, государственных границ, лимитирующих мобильность людей и потоки товаров. Сглаживанию неравенства препятствуют и такие экономические причины, как неразвитость рынка жилья, высокая цена транспортных услуг и т.п.

Еще раз подчеркнем, что перечисленные стратификационные системы — это “идеальные типы” и не более того. Любое реальное общество является их сложным смешением, комбинацией. И бессмысленно сводить дело к какой-либо одной системе.

Заключение. В завершение поставим вопрос: в какой мере многочисленные стратификационные схемы отражают реальность или являются плодом искусственного авторского конструирования? Как, например, относиться к, увы, нередким сообщениям о том, что 30 или 50% российского населения в последние год-два оказались по уровню жизни за чертою бедности? Ведь справедливость подобных утверждений в немалой степени зависит и от способа расчетов. Даже физиологический минимум средств существования, не говоря уже о социально-необходимом минимуме, можно считать по-разному.

Во всяком разделении, понятно, есть элемент относительности. И если само существование социального неравенства можно принять за аксиому, то конкретные разграничительные линии, количество и характер выделяемых групп действительно во многом зависят от понятий и критериев, которые используются исследователем. И является ли, скажем, группа с душевым доходом от двух до четырех прожиточных минимумов элементом реальности или в большей степени чистым плодом статистической работы, — зависит от смысла, вложенного в структурирующее действие.

Признание активной роли исследователя означает, что теория не просто отражает структуру позиций, но в какой-то мере ее и порождает, сама оказываясь формой стратифицирующей деятельности. Так, популярность марксистской теории классов, начиная со второй половины XIX в., свидетельствует не только о том, что эта теория зафиксировала важные моменты капиталистического общественного расслоения, но и о том, что она на десятилетия определила для многих интеллектуалов способы видения ими социальной структуры и социальной идентификации в обществе.

В каком-то смысле можно сказать, что классовая теория не только отразила, но и создала классовое общество.

О судьбах и трансформациях стратификационных теорий мы продолжим разговор в следующей лекции.

Лекция 16. КЛАССИЧЕСКИЕ НАПРАВЛЕНИЯ СТРАТИФИКАЦИОННОЙ ТЕОРИИ

В течение долгого времени в нашей стране представления о социальной стратификации почти целиком основывались на признанной в качестве официальной версии марксистской теории классов. Освоение западного теоретического арсенала приводит нас сегодня к следующим выводам. Во-первых, современные марксистские (“нео” и “постмарксистские”) трактовки классового общества порою расходятся между собой до взаимоисключения. Во-вторых, существуют десятки немарксистских трактовок самого понятия “класс”. Наконец, в-третьих, проблемы социальной стратификации несводимы к различиям между классами, и существует еще масса других членений общества. В данной лекции речь пойдет о трех классических направлениях стратификационных теорий — марксизме, функционализме и веберианстве. Начать оправданно с наследия К. Маркса уже хотя бы в силу той совершенно особой роли, которая ему отводилась в советском обществе.

Марксизм. Прежде всего попытаюсь показать принципиальные особенности исходной марксовой теории классов^1[402]:

1. В основе этой теории лежит позиция экономического детерминизма, за которым скрывается несколько “приглушенный” технологический детерминизм: утверждается, что базис общества образуют производственные отношения, а они в конечном счете определяются уровнем и характером развития производительных сил, в первую очередь средств труда.

2. Ядром производственных отношений являются отношения собственности на средства производства, служащие основным критерием выделения классов. Прочие критерии значимы для выделения групп и страт уже внутри зафиксированных классов.

3. Классы есть нечто большее, нежели номинальные статистические группы; класс — это отношение. Ввиду того, что непосредственные производители отчуждены как от собственности, так и от получаемого продукта, классовые отношения суть отношения эксплуатации — присвоения чужого неоплаченного труда.

4. В каждом обществе существуют классы основные и неосновные. Классовая борьба является основополагающим фактом мировой истории, а главной движущей силой общественного развития и прогресса — борьба основных классов. Все прочие социальные группы находятся в орбите этого классового противостояния.

5. В капиталистическом обществе основными классами являются буржуазия и пролетариат. Воспроизводство капитала сопровождается дифференциацией собственности и доходов, углубляющейся поляризацией общества в целом.

6. Положение класса в структуре общества определяет его объективные интересы. Их осознание пролетариатом как классом, наиболее передовым из эксплуатируемых, превращает его, вслед за буржуазией, из “класса в себе” в “класс для себя”. Процесс этого превращения хотя и противоречив, но в принципе неизбежен.

7. Осознание интересов приводит к мобилизации пролетариата и руководимых им нижних слоев в коллективном действии, направленном на революционное преобразование общественного базиса, а с ним — и всей системы общественных отношений.

Схема эта, конечно, не сообщает ничего нового людям, получившим советское образование. Но далеко не каждый из них осведомлен о том, как эта теория развивалась впоследствии: неомарксизм неортодоксального толка у нас фактически попросту замалчивался (кстати сказать, рецидив подобного подхода мы обнаруживаем и сейчас, но на этот раз склонны замалчивать уже учение самого К. Маркса). Между тем марксизм XX столетия удивительно разнолик. Здесь и ленинская линия, и вариации от сталинизма до маоизма, и социал-демократические концепции, и взгляды таких несколько особняком стоящих крупных фигур как Д. Лукач и А. Грамши. На интересе к “молодому” К. Марксу сформировался австромарксизм с двумя поколениями Франкфуртской школы, давшей в итоге целый ряд известных имен (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромм), а также экзистенциальный марксизм во Франции (Ж.-П. Сартр, М. Мерло-Понти). Марксизм “спровоцировал” появление и ярких ревизионистов в странах “социалистического лагеря” (в первую очередь, в Югославии, Венгрии и Польше)^2[403].

С течением времени и накоплением исторического опыта охарактеризованная выше марксова теория классов многосторонне критиковалась и пересматривалась по следующим пунктам.

1. Экономический, а тем более технологический, детерминизм — лишь один из возможных подходов к общественному развитию.

2. В результате корпорирования экономики, “революции управляющих” и возникновения элементов “народного капитализма” произошла своеобразная “диффузия собственности”. В результате последняя утратила свою роль основы противостояния классов.

3. Аргументы экономистов-маржиналистов против трудовой теории стоимости суть и аргументы против теории прибавочной стоимости, а следовательно, и тезиса о том, что неимущие классы обязательно подвержены эксплуатации.

4. Анализ фактических данных не подтвердил предположения о неизбежном усилении социальной и экономической поляризации в ведущих западных обществах. Напротив, в них зафиксировано расширение средних слоев.

5. Подверглась ревизии посылка о чуть ли не прямой причинно-следственной связи между положением классов, их групповым сознанием и совершаемым коллективным действием.

6. Зафиксировано снижение организованности и революционности рабочего класса, позволившее поставить вопрос об историческом уничтожении пролетариата в процессе его “обуржуазивания”.

7. Явные затруднения возникли у ортодоксальных марксистов с объяснением социальной структуры общества советского типа, применительно к которому отрицалось существование как принципиальных различий в отношениях собственности между классами, так и серьезных социальных конфликтов.

Такого рода критика, низводящая “экономический класс” в ранг только одной из ряда объясняющих общественное развитие переменных, побудила новые поколения марксистов искать ответные ходы. Важнейшие из них, на наш взгляд, таковы.

1. Отказ от экономического детерминизма. В работах марксистов-структуралистов, среди которых выделяется Н. Пуланцас (последователь Л. Альтюссера), общественный процесс предстает в первую очередь как воспроизводство определенной структуры социальных мест, ячейки которой могут заниматься разными социальными агентами. Принципиально важно, что структурные рамки не ограничиваются у данного автора одними только экономическими отношениями, но включают также отношения политического
и идеологического господства и подчинения (здесь не обошлось без влияния А. Грамши)^3[404].

В конце 70-х годов эта позиция подверглась радикализации. Основной тезис неомарксистов П. Хирста и Б. Хиндесса состоит в принципиальной невозможности редуцировать многообразие социально-политической реальности к классовым отношениям. Политика и идеология представляются им вполне самостоятельными аренами социального действия и классовой борьбы^4[405]. Таким образом, если основоположники марксизма указывали на две важнейшие движущие силы общественного развития (прогресс производительных сил и борьба классов), то теперь в этом качестве выступает лишь второй из них. На политико-идеологическом “классообразовании” акцентирует внимание, в частности, А. Пржеворски. Классы, по его убеждению, образуются никак не до, а лишь в процессе самой этой борьбы как результат коллективного организованного действия, прежде всего действия политических партий^5[406].

2. Отказ от собственности в пользу управления. Теория “менеджерской революции”, перекроившей ряды “капитанов бизнеса” и поставившей вопрос о том, сохранилась ли вообще капиталистическая система, марксистами воспринималась не слишком благосклонно. Они заявляли, что отделение собственности от управления коснулось в большей степени юридической стороны хозяйственных отношений. Посредством тщательного анализа институциональных связей внутри и между хозяйственными корпорациями неомарксисты стремились показать: отделение собственности от управления не размывает эффективного контроля класса капиталистических собственников^6[407]. При обсуждении же концепции “народного капитализма” подчеркивалось: увы, “однофунтовая” акция никак не делает владеющего ею рабочего реальным собственником.

В целом центр тяжести явно смещается с вопроса “кто имеет?” на вопрос “кто контролирует?” И закономерно все большее внимание уделяется содержанию и организации трудового процесса. В лекции 10 уже упоминалась нашумевшая на Западе в середине 70-х годов работа X. Бравермана. Современные технологии, по его мнению, не столько обогащают труд, сколько способствуют поляризации квалификационных групп. Причем большинство “синих” и “белых” воротничков подвергается деквалификации (“deskilling thesis”) и все более подпадают под власть монополистического капитала^7[408].

3. “Прощание с пролетариатом”. Исследование содержания и организации трудового процесса привело одного из французских последователей Г. Маркузе С. Малле — к выводу о возникновении в послевоенный период “нового рабочего класса”, включающего мастеров, технический и лаборантский персонал, а также наиболее квалифицированных рабочих, в первую очередь в новейших автоматизированных отраслях^8[409]. “Новый рабочий класс” отличается как от “рабочей аристократии” в терминах Ф. Энгельса или В.И. Ленина, так и от полулюмпенских массовых пролетарских слоев. Он обладает более высокой производительностью по сравнению с пролетарскими слоями традиционных отраслей и наибольшими потенциями к реформированию существующих базисных отношений.

Более радикален его соотечественник А. Горц, просто поставивший крест на “исторической миссии пролетариата” и вообще “попрощавшийся с рабочим классом”, который, по его убеждению, превращается в “не-класс не-рабочих” (“non-class of non-workers”). Горц утверждает, что сегодня рабочий класс лишен и власти, и каких-либо перспектив ее завоевания^9[410]. Задача этого класса, таким образом, состоит не в завоевании власти, а в освобождении в труде, а еще более — от труда. Из этой позиции и утверждений типа “труд сейчас существует вне рабочих” не вполне, однако, понятно, как произойдет это освобождение практически.

4. Отказ от теории стоимости. Многие неомарксисты отвергли классическую теорию стоимости и прибавочной стоимости, не
отказываясь при этом от общей теории эксплуатации. Так, представитель “аналитического марксизма” Дж. Ремер, почерпнув ряд понятий из арсенала теории игр, вводит в оборот “правила изъятия” (“rules of withdrawal”). “Сухой остаток” его рассуждений таков: эксплуатация одних групп другими реальна в том случае, если при условном выходе из данной экономической системы кто-то относительно выигрывает, а кто-то проигрывает. Наличие эксплуатации как основы классовых отношений, таким образом, определяется самой возможностью лучшего удела^10[411].

Это “растягивание” понятия эксплуатации до рамок чуть ли не всякого потенциально устранимого неравенства, пополнение Дж. Ремером теоретического арсенала понятиями “квалификационной” и “статусной” эксплуатации расширяет, конечно, и возможности конструирования новых классов. Пример творческого применения “правил изъятия” дает впоследствии Ф. Ван Парийс. Он выводит так называемую трудовую эксплуатацию: она осуществляется работающими по отношению ко всем безработным, которые, безусловно, выиграли бы при уравнительном распределении работы. При этом не исключается и возможность формирования класса безработных как “класса для себя”^11[412].

5. Отказ от грубого объективизма. В фундаментальном историко-социологическом труде “Становление английского рабочего класса” представитель “исторического марксизма” Э.П. Томпсон указывает на историческую неоднородность как господствующих, так и угнетаемых классов, неоднозначность и разнонаправленность их коллективных действий, на сохранение сильных элементов традиционного (в том числе морального) сознания. Он пытается уйти от объективизма, характерного для марксистского анализа. “Класс возникает тогда, — пишет он, — когда какие-то люди в результате унаследованного или заимствованного общего социального опыта ощущают общность своих интересов и выражают ее как в отношениях между собой, так и в отношениях с теми, чьи интересы отличны или, часто, противоположны”^12[413]. Связь экономического положения с групповыми интересами оказывается здесь намного более сложной.

6. Поиск средних классов. Американский социолог Э.О. Райт встраивает в теоретическую конструкцию марксизма категорию средних слоев. С этой целью он вырабатывает исходную концепцию “противоречивых классовых расположений” (contradictory class locations). Если традиционный марксизм обычно придерживается принципа “одно место в структуре — один класс”, то Райт размещает свой “средний класс” сразу в нескольких позициях. Между классами рабочих и капиталистов оказываются менеджеры разного уровня, между крупной и мелкой буржуазией занимают место мелкие наниматели, а между последней и рабочими находятся “полуавтономные работники” (специалисты, ремесленники). Противоречивое положение этих групп обусловливает и противоречивость их интересов, хозяйственных и политических стратегий^13[414].

7. Рассуждения по поводу “нового класса”. Что касается общества “реального социализма”, то самая известная попытка его объяснения в классовой терминологии была предпринята югославским ревизионистом М. Джиласом в его концепции “нового класса”. По мнению этого автора, социалистические революции привели к утверждению власти особого класса, использующего в качестве своей базы коммунистическую партию и состоящего из части вчерашних революционеров и “наростов бюрократии”^14[415]. Получив монопольную политическую власть и используя государство как аппарат насилия, этот класс распоряжается всей национальной собственностью (включая, косвенно, и собственностью на рабочую силу), обращая ее в источник собственных привилегий. Все же прочие виды собственности попросту уничтожаются. Продолжателем идей Джиласа стал М. Восленский, также исходящий из базовой посылки, согласно которой социалистическая собственность — это собственность нового класса, называемого “номенклатурой”^15[416].