Летучий Боевой Отряд «Карла» и его гибель

Именно в этот период Азеф впервые вошел в не­посредственные и тесные сношения с тем Летучим Боевым Отрядом «Карла», которому суждено было вписать последние трагические страницы в славную книгу о героической борьбе русских террористов-оди­ночек, — страницы, вся полнота трагизма которых особенно понятной становится только теперь, когда пред нами вскрываются закулисные стороны истории...

Осень 1907 г. несла начало тяжелой, мрачной по­лосы русской истории. Реакция торжествовала по все­му фронту, с каждым днем захватывая все новые и новые позиции, — не только в мире политической борьбы, но и в общественной жизни, в литературе, в области личных настроений. Массовое движение бы­ло раздавлено. Под тяжестью репрессий согнулась де­ревня. Обессиленные прошлыми потерями и острым промышленным кризисом, молчали рабочие в городах. Совершенно прекратились политические демонстра­ции. Почти на нет сошла волна стачек. Стало ясно, что старый режим, — пусть только на время, — вы­шел победителем из схватки, — и это накладывало свою печать на настроения представителей тех групп, которые еще так недавно поставляли основные кадры активных деятелей различных революционных органи­заций.

Еще недавно здесь безраздельно господствовали боевые настроения. Личные интересы отступали на задний план, — растворялись в интересах коллек­тивного «я» ведущей борьбу революционной массы. Любая личная жертва во имя блага этого коллекти­ва казалась и возможной, и легкой... Теперь этот коллектив распадался, — и личные заботы и интере­сы выступали на первый план. Еще вчера проблема личного устройства в жизни целиком сливалась с про­блемой коллективной переустройства всей русской жизни вообще, — казалась небольшим частным слу­чаем последней. Сегодня, забыв о задачах коллекти­ва, каждый начинал сам по себе решать проблему своего личного устройства.

Это настроение было общим для всех социальных слоев, которые активно участвовали в революционной схватке. Многие и многие из наиболее деятельных рабочих, еще недавно целиком отдавшие себя на слу­жение коллективу и думавшие только об интересах класса, теперь прилагали все усилия к тому, чтобы вы­биться в мастера, завести собственную маленькую мастерскую, сдать экзамен на учителя и т. д. Многие и многие из революционеров-крестьян, которые еще вчера шли впереди остальных в борьбе за коллективное реше­ние земельной проблемы, теперь спешили использо­вать новые законы, специально созданные для того, чтобы разбить единство крестьянского движения, и уходили из общины на хутора, все внимание сосре­дотачивая на заботах об укреплении своего индивиду­ального хозяйства.[лдн-книги1]

С наибольшей силой этот уход в личную жизнь отразился в рядах революционной интеллигенции. Это было только вполне естественно. Моменты личного самоотречения всегда играли большую роль в на­строениях представителей этого слоя. Перед многими из них всегда стояли широко раскрытыми двери для личного устройства, и не шли этим путем они исклю­чительно потому, что не желали на нет становиться. Теперь такое желание явилось, — и большинство из них стремительно ринулось в эти открытые двери.

{288}Только очень немногие оставались на посту, стараясь в изменившейся обстановке и в изменившихся фор­мах служить тому же делу, которому они служили раньше. Большинство уходило, — кто в науку, кто в работу по своей специальности, кто просто в личную жизнь. В лучшем случае люди оставались субъектив­но верны своим прежним идеалам, и на свой отход от революционной борьбы смотрели, как на временный, вынужденный обстоятельствами. Но обычно отход фактический был связан с отходом и идейным: встав на путь индивидуального решения проблемы личного устройства в жизни, люди искали оправдания своему поведению в идеологическом обособлении себя от кол­лектива, в теоретическом противопоставлении «прав личности» правам общества. Как сорная трава, бурно разрастались всевозможные сорта «индивидуализмов». И как неизбежное следствие, — в обстановке этого развала на смену старым ригористическим нра­вам революционной среды приходили настроения по­гони за удовольствиями и наслаждениями. Люди как будто бы стремились в этом отношении наверстать то, что ими было упущено за годы их участия в револю­ционной борьбе. И в литературу, — печальной па­мяти литературу эпохи реакции, — мутной струей хлынула порнография... Создавалась обстановка, о которой поэт-сатирик тех лет так метко писал:

Разорваны по листику

Программки и брошюры,

То в ханжество, то в мистику

Нагие прячем шкуры.

Славься чистое искусство

С грязным салом половым!

В нем лишь черпать мысль и чувство

Нам, — ни мертвым, ни живым.

Таковы были типичные настроения тех дней. Но они не были всеобщими. Было не мало одиночек, ко­торые не могли или не хотели идти вровень с ухо­дившей волною. Одни были выбиты революцией из {289}нормальной колеи своей жизни и теперь не могли вернуться в нее, — если бы даже и хотели. Другие, более цельные и стойкие по натуре, не хотели свора­чивать с раз избранного пути, — хотя порою и могли это сделать, — и в повальном дезертирстве других видели только лишний мотив для повышения своей собственной активности. А так как преодолеть расту­щую апатию они, естественно, не могли, так как раз­будить активность масс им было не под силу, — то логика вещей с неизбежностью толкала их на путь партизанской борьбы одиночек. В них нарастали на­строения отчаяния и обреченности, — и они шли в террор, движимые скорее чувством мести, чем верой в возможность победы.

В этом была своя логика: террористы-одиночки в свое время первыми начинали борьбу на аванпостных стычках с врагом, — в дни, когда массы еще не были достаточно активны. А теперь, когда массы уже пере­стали быть активными, такие же одиночки послед­ними покидали поле борьбы, в арьергардных боях прикрывая отступление революционной армии... Отряд «Карла» составился из таких одиночек. Они составляли дружную, тесно спаянную семью, все члены которой вели почти аскетический образ жизни. В этом отношении они были антиподами мно­гих из руководящих деятелей Боевой Организации Азефа. Этот последний не без успеха прививал своим ближайшим сторонникам мысль о необходимости для террориста по соображениям конспирации вести ши­рокий образ жизни, не жалея средств партийной кас­сы: «когда речь идет о человеческих жизнях, — часто говорил он, — считать копейки не приходится.» В От­ряде «Карла», наоборот, всегда с большой щепетиль­ностью относились к каждой партийной «копейке». Целый ряд членов Отряда не только ничего не брал из его кассы, живя на свои личные заработки, но и делал вклады в эту кассу.

А. А. Аргунов вспоминает, как поразил его подобный подход к партийным сред­ствам, когда ему, в качестве кассира Центрального {290}Комитета, пришлось первый раз вести переговоры с «Карлом» о бюджете отряда: ни к чему подобному в сношениях с Азефом он не был приучен. Временами эта экономия партийных средств была даже чрезмер­ной и шла в ущерб интересам конспирации, но для настроений, господствовавших в Отряде, она была в высшей степени характерна.

Свою работу отряд строил по системе коротких ударов. Его основные базы находились в Финляндии, конституция которой делала проживавших на ее тер­ритории революционеров недосягаемыми для русской полиции. Там были конспиративные квартиры Отряда, их лаборатории, склады, архив. Там же жили все чле­ны Отряда. Вся подготовительная работа велась при помощи сочувствующих, через которых собирали нуж­ные сведения. Основное руководство этой работой было в руках «Карла», — но внутренние отношения в Отряде были построены на строго демократических началах и каждому из членов предоставлялась полная возмож­ность для проявления личной инициативы. Исполни­тели выступали на сцену только тогда, когда вся под­готовительная работа была сделана. Тогда они поя­влялись из Финляндии в Петербург, наносили наме­ченный удар и затем те из них, кто не был арестован, вновь скрывались в Финляндию.

Типичным примером работы Отряда было убийство главного военного прокурора ген. Павлова, — главного руководителя военно-полевых судов. Павлов знал, что его деятель­ность сделала его ненавистным для революционеров: когда он появился на трибуне Госуд. Думы, вся зала его встретила несмолкаемыми криками; «убийца», — и ему не дали говорить.

Поэтому он принимал чрез­вычайные меры предосторожности и никуда не выхо­дил из здания военно-судного управления, в котором находились и его частная квартира, и служебный ка­бинет. Даже для прогулок он пользовался только внутренним садиком здания, считая себя там в полной безопасности за спиною военного караула, кото­рый нес тщательную охрану всего здания. {291}Организовать нападение оказалось возможным потому, что среди военных писарей управления нашлись сочув­ствующие, которые не только сообщили все необхо­димые подробности о внутренних распорядках в зда­нии и об образе жизни самого Павлова, но и непо­средственно помогли организаторам дела, дав услов­ленный сигнал о времени выхода Павлова на прогул­ку. По этому сигналу террорист, бывший матрос Егоров, — один из руководителей незадолго перед тем жестоко подавленного военного восстания в Кронштадте, — вошел во двор здания переодетый весто­вым, якобы присланным со срочными бумагами, и не­сколькими выстрелами из револьвера наповал убил Павлова.

Конечно, не все свои планы Отряду удавалось осу­ществлять с таким успехом, как этот. До перехода отряда в ведение Азефа удачи в его деятельности пе­ремежались с неудачами. Но в общем и целом деятельность Отряда развертывалась вполне успешно, — а сам Отряд укреплялся и рос.

Много места в деятельности Отряда занимала борьба против тех представителей тюремного ведом­ства, которые выделялись своей жестокостью в отно­шении к политическим заключенным. Этот вид террора, — террор тюремный, — вообще весьма харак­терен для периода 1907 и последующих годов, когда победившая реакция повела систематический поход против своих пленников, вымещая на них свою злобу за только что пережитые страхи. По приказу из Пе­тербурга повсюду в тюрьмах вводился строжайший режим. За малейшее нарушение полагались суровые кары. Для политических, осужденных на каторгу, бы­ло введено даже телесное наказание. Заключенные де­лали отчаянные попытки оказывать сопротивление: устраивали голодовки, обструкции, прибегали к само­убийствам... Это не давало результатов. Все протесты бывали беспощадно подавляемы. Власти не останавли­вались перед применением вооруженной силы, и в синодиках борьбы числилось уже не мало имен {292}убитых и раненных при такого рода столкновениях. Но между революционерами, находившимися в тюрьмах, и революционерами, оставшимися на свободе, тяну­лось много нитей, — и политической солидарности, и личной близости. А потому на насилия против аресто­ванных оставшиеся на свободе часто отвечали актами террора: их исчисляют десятками.

Несколько актов тюремного террора было совер­шено и Отрядом «Карла». Между прочим, им было организовано убийство начальника Алгачинской ка­торжной тюрьмы Бородулина, который первым при­менил телесные наказания к политическим каторжа­нам. К этой же группе тюремного террора относилось и то предприятие, подготовка которого была основ­ным делом Отряда в момент перехода его в ведение Азефа и Гершуни: жертвами его должны были пасть, с одной стороны, главные вдохновители всей полити­ки тюремных репрессий, министр юстиции Щегловитов и начальник главного тюремного управления Максимовский, а, с другой — петербургский градоначаль­ник Драчевский. Кроме того, Отряд планировал взрыв Совета Министров во время заседания Государствен­ного Совета. Параллельно с этим одна специальная группа вела подготовку покушения против командую­щего войсками московского военного округа, ген. Гершельмана. Все эти планы после перехода Отряда под руководство Азефа и Гершуни были предоставлены на утверждение последних и ими в основном одобре­ны.

На первой очереди стояли выступления против Щегловитова и др., с одной стороны, и против Гершельмана, с другой. Оба они состоялись, — хотя по случайным причинам первое из них и не смогло раз­вернуться по намеченному плану, оборвавшись на пер­вом звене: начальник главного тюремного управления Максимовский был убит членом Отряда Рагозинниковой, но она не смогла дать условленного сигнала, от которого зависело выступление против остальных намеченных лиц, а потому эти выступления не состо­ялись.

{293}Предупредить оба эти выступления Азеф имел полную возможность, но сделать этого он не захотел. По рассказам Герасимова поведение Азефа в этот период рисуется в следующих чертах: он очень по­дробно рассказал про все прения в Центральном Ко­митете по вопросу о восстановлении Боевой Организа­ции для целей цареубийства и о том, что он стано­вится во главе последней; равным образом он сооб­щил, что все остальные террористические предприятия передаются в ведение «Карла», но умолчал о том, что деятельность «Карла» теперь поставлена под его, Азефа, и Гершуни контроль. Наоборот, он подчерки­вал, что никакого отношения к Отряду «Карла» он не имеет, — и в интересах предохранения себя от ра­зоблачения иметь не должен. На себя он брал одну задачу, — парализовать подготовку цареубийства. Только очень глухо он передавал, что в Центральном Комитете говорят о подготовке Отрядом «Карла» ка­ких-то крупных покушений и советовал принять меры. Но не называл даже лиц, против которых эти поку­шения будут произведены.

Судя по всему, Герасимов и сам считал задачу пре­дупреждения покушения против царя настолько важ­ной, что был согласен с принимаемым Азефом мерами предосторожности, — и только позднее, уже после убийства Максимовского, стал настаивать на том, что­бы Азеф отступился от своего правила и дал какие-либо нити для поисков Отряда «Карла».

В этот период внимание последнего было сосредо­точено на осуществлении плана взрыва в Госуд. Совете Действительным автором этого плана был Вс. В. Лебединцев, — один из наиболее талантливых среди блестящей плеяды ушедших в террор талантливых представителей русской интеллигенции. Выходец из весьма состоятельной семьи, превосходно владевший основными европейскими языками, астроном-матема­тик по образованию, уже зарекомендовавший себя ра­ботами по своей специальности, блестяще одаренный от природы музыкант и художник, он совершенно {294}самостоятельно натолкнулся на мысль о возможности такого покушения и в основных чертах разработал его план. В течение ряда лет живя в Италии и тесно войдя в местную жизнь он достал настоящий италь­янский паспорт, — на имя Марио Кальвино, под ка­ковым именем он позднее получил всеевропейскую из­вестность, — и получил корреспондентские полномо­чия от одной крупной итальянской газеты. В качестве такового он приехал в Петербург и имел доступ в коррес­пондентские ложи Госуд. Совета и Думы. По техниче­ским условиям совершить покушение одними собственными силами он не мог, — в этом деле ему дол­жен был помочь Отряд «Карла», к которому он обра­тился.

Азеф, который из соображений своей собственной безопасности позволял доводить до успешного конца относительно мелкие предприятия «Карла», стал ока­зывать систематическое противодействие грандиозному плану Лебединцева. Он явно боялся, что осуществле­ние последнего повредит его служебному положению, а так как прямая выдача для него в этот период была бы действительно очень опасна, то он встал на путь внутриорганизационного саботажа: в начале он дал свое согласие на это выступление, но оттягивал его под разными предлогами; когда же все подготовитель­ные работы были закончены, выдвинул против плана Лебединцева «принципиальные» возражения, указы­вая, что во время покушения могут пострадать и вы­борные члены Госуд. Совета, среди которых имеется ряд профессоров и либеральных общественных деятелей.

На этой почве между Азефом и руководителями Отряда возникли довольно острые трения, — на ко­торые, возможно, известное влияние оказывали по­лученные как раз в это время «Карлом» от Бурцева сведения о подозрительных моментах в деятельности Азефа. В Отряде велись даже разговоры о неподчи­нении решениям представителя Центрального Коми­тета и о выступлении на собственный страх и риск.

{295}По крайней мере, в одном из писем Лебединцева от этого времени встречаются такие фразы «встретились менее всего ожиданные трения со стороны «теорети­ческой». Глупо и бессмысленно это. Но, в конце концов, если трения эти окажутся непреодолимыми... то мы просто на них наплюем. Выход простой, логичес­кий и по существу для меня с товарищами самый симпатичный».

По-видимому, только на этой стадии, — опасаясь самостоятельного выступления Отряда, Азеф прибе­гает к оружию выдачи. По крайней мере, по их об­щему смыслу, по-видимому, именно сюда должны быть отнесены следующие части рассказов Герасимова. По словам последнего, после его настояний Азеф, нако­нец, сообщил ему, что имел свидание с «Карлом». На фактические указания Азеф и теперь был в выс­шей степени скуп, и относительно, напр., конспи­ративной квартиры «Карла» ограничился одним лишь сообщением, что она, по-видимому, находится где-то в Финляндии, — недалеко от русской границы и вблизи от железной дороги. Но за то он дал подробное опи­сание примет «Карла» и общую его характеристику. Говорил он о нем, как об исключительно предприим­чивом и талантливом организаторе, и советовал при­ложить все усилия для его ареста: «пока он на сво­боде, — говорил Азеф обращаясь к Герасимову, — вы никогда не сможете быть спокойным: у него всегда полно разных планов, один смелее другого.» (Этот отзыв Азефа о »Карле», сделанный в разговоре с Герасимовым, интересно сопоставить с отзывом, который Азеф дал о «Карле» в разговорах с одним из видных дея­телей партии социалистов-революционеров: этому последнему Азеф заявил, что он не находит в «Карле» ничего особен­ного». В. Н. Фигнер, которая приводит в своих воспоминаниях этот последний отзыв Азефа («Сочинения» В. II. Фигнер, т. III, стр. 261), полагает, что он свидетельствует об отсут­ствии у Азефа проницательности. Сопоставление его с отзывом, данным в разговорах с Герасимовым, показывает, что речь идет о совсем ином: Азеф понимал, с кем он имеет дело в лице «Карла», но сознательно давал о нем неодобрительные отзывы, желая по возможности воспрепятствовать росту популярности »Карла» в партийных кругах. Это была та же линия дискредитации «Карла», которую по наущению Азефа вел Савинков в конце 1906 г., — только теперь Азеф проводил ее с большей осторожностью и ловкостью.).

{296}В это же время Азеф сообщил Герасимову и о плане взрыва в Государственном Совете, — опять таки не давая никаких конкретных указаний. По его словам, вопрос был поставлен перед Центральным Комитетом только в принципиальной плоскости: о до­пустимости покушения во время заседания Госуд. Со­вета и при наличии возможности, что в числе по­страдавших будут и члены Совета из числа либера­лов. Азеф говорил, что против этого плана имеются сильные возражения со стороны ряда членов Цент­рального Комитета, — и его, Азефа, в том числе, — и что он надеется на отклонение этого плана Цент­ральным Комитетом, но опасается, что «Карл» и его Отряд не подчинятся решению и выступят самостоя­тельно. Поэтому он рекомендовал Герасимову на вся­кий случай теперь же принять необходимые меры предосторожности, — конечно, действуя при этом с предельной осмотрительностью. О подробностях плана и об участниках-исполнителях Азеф никаких сведений, по утверждению Герасимова, не дал, заявляя, что он только на основании отдельных замечаний полагает, что члены Отряда пробрались в Совет, «по-видимому, по чужим корреспондентским билетам» и что бомбы предполагается пронести и портфелях.

Эти сообщения, конечно, возымели свое значение, и в Госуд. Совете были введены строгости: начались осмотры корреспондентских портфелей, тщательно проверяли корреспондентские карточки. Но главное внимание было обращено на поимку «Карла». Была мобилизована вся агентура для поисков нитей к От­ряду «Карла», — и все получаемые указания сопоста­влялись с теми указаниями, которые дал Азеф относи­тельно местонахождения конспиративной квартиры От­ряда. На всех станциях финляндской железной доро­ги было усилено наблюдение. Комбинированной {297}работой в этом направлении полиции вскоре удалось уста­новить существование двух подозрительных квартир около станции Келомяки: к ним вели нити, полу­ченные от одного из агентов Охранного Отделения, указавшего на человека, который собирал сведения, необходимые для Отряда «Карла». В ночь на 5 де­кабря 1907 г., с нарушением правил, установленных для производства обысков на финляндской терри­тории, — на это нарушение было получено согласие самого Столыпина, — на указанные квартиры был произведен набег, и в одной из них была найдена бо­гатая добыча: архив Отряда «Карла» и целый ряд других компрометирующих документов. Были аресто­ваны две женщины и один мужчина, имена которых не были известны. Только недели через две-три, во время очередного свидания с Герасимовым, Азеф не без на­смешки заметил:

«Вы все ищете «Карла», а ведь он уже давно у Вас в руках. Это его Вы захватили в Келомяках...»

В числе документов, захваченных на квартире «Карла», имелся план Госуд. Совета с пометками на нем, — и это дало возможность полиции теперь уже открыто говорить о предупрежденном ею покушении на взрыв в Государственном Совете. Лебединцев еще тешил себя надеждой, что через некоторое время он сможет вернуться к своему плану, но было ясно, что этот план окончательно провален, — и это делало еще более чувствительным удар, нанесенный Отряду арестом его создателя и руководителя. «Был момент, — читаем мы в письме Лебединцева от 20 декабря 1907 г., — когда все было близко от полного распада. Избегнуть этого удалось; и теперь, поскрипывая, едем дальше». Руководителем на место «Карла» встал сам Лебединцев, — который начал лихорадочно быстро готовить покушение против вел. кн. Николая Никола­евича и министра юстиции Щегловитова.

Произвести это покушение предполагалось в день русского Нового Года, когда оба указанные лица {298}должны были поехать на торжественный прием к царю. Террористы с бомбами поджидали их на пути. Но и это покушение было расстроено предательством, — на этот раз не Азефа: сведения о готовящемся покуше­нии были получены Герасимовым на этот раз от одно­го из его других агентов, который накануне Нового Года сообщил, когда и против кого должно состояться покушение, — но не дал никаких указаний относитель­но участников.

Для предупреждения покушения Герасимов при­бег к тому же приему, который помог ему спасти Сто­лыпина, когда готовилось покушение на последнего при открытии Института Экспериментальной Медици­ны: рано утром в день Нового Года он заявился к вел. кн. Николаю Николаевичу и Щегловитову и, предупре­див их о готовящемся покушении, просил в течение ближайших дней никуда не выходить. Уговорить их подчиниться этому совету и отказаться от посещения торжественного приема у царя было нелегко. Особенно протестовал, — по рассказам Герасимова, — вел. кн. Николай Николаевич, который заявлял, что «ничто не помешает ему быть там, где быть его обязывает долг верноподданного», — и только заявление Герасимова, что он в таком случае снимает с себя вся­кую ответственность, заставило Николая Николаевича несколько задуматься.

На всякий случай меры предосторожности все же были приняты. Почти весь наличный состав филеров был брошен на улицы предполагавшихся путей следо­вания указанных лиц. Всем были даны особые ин­струкции: искать подозрительных лиц, которые могли быть террористами. На театр военных действий выехал сам Герасимов, — и дежурил в кондитерской на Михайловской площади, вблизи от дворца Николая Николаевича... Все было бесполезно: никаких подозрительных признаков поймать не удалось. И только позднее выяснилось, что в той же кондитерской на Михайловской площади, за соседним столиком сидела Лидия Стуре, — один из членов Отряда, — и перед {299}ней, в изящной упаковке, лежала заряженная бомба. Об этом она рассказала уже после своего ареста, во время опроса, который вел Герасимов. Она прервала этот опрос, казалось, не имеющим отношения к делу замечанием:

«А ведь мы с вами, генерал, уже встречались».

Герасимов, — по его словам, — был удивлен и не мог вспомнить. Тогда Стуре пояснила:

«А вспоминаете — на Новый Год? Мы сидели за соседними столиками в Михайловской кондитерской? Жаль, что я не знала, кто мой сосед ... Не уйти бы вам тогда ...»

В течение почти полутора месяцев террористы во­зобновляли свои попытки. Нервы у всех напряглись до предела: люди почти ежедневно выходили на улицу с бомбами в руках и с уверенностью, что этот день бу­дет их последним днем, — и возвращались домой, проклиная судьбу, которая дарила им лишний день жизни ... Все силы были мобилизованы — и из Фин­ляндии переброшены в Петербург. Люди хотели идти напролом и погибнуть. В один из таких дней член Отряда А. М. Распутина приехала в Выборг к В. М. Чернову, — члену Центрального Комитета и редактору центрального органа партии, — с не вполне обычной, но тем более характерной для настроения членов Отряда просьбой: от имени всех она просила дать им обещание не печатать в случае их гибели от­дельных о них некрологов. «Мы хотим, — говорила она, — пойти на смерть рядовыми безымянными сол­датами партии».

Все это время Охранное Отделение держало на осадном положении квартиры Щегловитова и Нико­лая Николаевича. Оба они протестовали и заявляли, что перестанут подчиняться режиму, который был предписан им Герасимовым. А последний, несмотря на все свои усилия, не мог найти никаких нитей для обнаружения участников Отряда: тот его информатор, который первым сообщил о предстоящем покушении, {300}не мог доставить никаких дополнительных указаний, — а Азеф, с которым Герасимов поделился имевши­мися у него сведениями, подтвердил их, но отзывался полнейшим незнанием относительно всего остального. «Я все время приставал к нему, — рассказывает Гера­симов, — прося дать хоть какую-нибудь нить, за кото­рую я мог уцепиться и начать слежку. Но он отказы­вался, заверяя меня, что ничего не знает и не может спрашивать, так как при недоверчивом к нему отноше­нии вопросы могут его погубить».

На самом деле Азеф был в курсе всех деталей этого предприятия и постоянно сносился с его непосред­ственными руководителями, так что «дать нить» ему не представило бы никакого труда. Но он был прав в том отношении, что провал Отряда неизбежно должен был ухудшить его и без того тяжелое положение.

В конце концов, Азеф не выдержал и «смилости­вился» над Герасимовым: на свидании дней за 4-5 до ареста членов Отряда, он рассказал, что во время оче­редного заседания Центрального Комитета зашла речь о подготовляемом покушении и из мимоходом брошен­ной кем то из членов Центрального Комитета фразы он, Азеф, понял, что к Отряду имеет отношение «быв­шая ссыльная Анна Распутина». Никаких других ука­заний, — по уверению Герасимова, — Азеф и теперь не дал. Больше того, называя фамилию, он тут же от­метил, что это — ее настоящая фамилия; живет же она, наверное, по чужому паспорту. И, тем не менее, это указание послужило причиной гибели Отряда.

Вернувшись с этого свидания, Герасимов, — по его рассказам, — поднял на ноги все Охранное Отделе­ние. Немедленно были добыты справки о прошлом Распутиной. Специальный чиновник был отправлен в адресный стол, чтобы сделать там выписку обо всех Распутиных. «Делал я это, — передает Герасимов, — в полной уверенности, что никаких результатов эта мера не даст, так как у меня тоже не было никакого сомнения в том, что Распутина живет не под своей {301}фамилией. Тем большим было мое изумление, когда я убедился, что именно эта самая Распутина, под своим настоящим именем, проживает в Петербурге, — да еще на Невском проспекте»...

С раннего утра заработала машина. Предваритель­ная разведка установила, что Распутина живет в ме­блированной комнате, — и что соседняя комната, сте­на в стену, как раз теперь сдается.

Герасимов лично отправился для осмотра на месте. Выдав себя за бух­галтера городской управы, который ищет комнату, он осмотрел всю квартиру. Сначала предполагал было сам поселиться в ней, для того, чтобы лучше наблюдать за приходящими и слушать разговоры: стены оказались совсем тонкими. Но комната была слишком непрезентабельна для солидного «бухгалтера», — а потому в ней были поселены два молоденьких Филера, которые выдавали себя за студентов. Распутина была взята под самое надежное наблюдение. Члены От­ряда принимали меры предосторожности при своих сношениях друг с другом. Так напр., встречи они обычно устраивали в церквях во время богослужения: становились рядом на колени перед иконами в каком-либо из притворов храма и вели разговоры, склонив­шись к земле, якобы для молитвы. Но от долгого напряжения конспирация ослабела, — а внимание филе­ров, получивших строжайшие инструкции, наоборот, было обострено. В результате, в течение трех дней основные сношения Распутиной были выяснены, — и 20 (Февраля 1908 г., когда все прослеженные наблю­дением лица вышли на свое очередное дежурство у квартир Щегловитова и Николая Николаевича, они были арестованы чинами полиции. Всего было взято 9 человек, причем у трех из них были взяты бомбы; трое других были вооружены револьверами и оказали вооруженное сопротивление; еще у одного на квартире были найдены взрывчатые вещества.

Суд был скор и немилостив: семь человек, — в том числе три женщины, — были приговорены к {302}смертной казни. Приговор был немедленно приведен в исполнение. Вскоре после этой группы судили «Кар­ла» и некоторых других членов Отряда, арестованных в разное время. Этот суд тоже закончился рядом смертных приговоров ... Летучий Боевой Отряд был уничтожен.

{303}

ГЛАВА XVIII

Последняя игра Азефа

В разговорах, которые велись в партийных кругах, о «Карле» и об его Отряде Азеф говорил с оттенком слегка пренебрежительного снисхождения, — как о группе местного, почти провинциального значения, которая отдает силы «второстепенным» делам. Чем дальше, тем настойчивее он защищал ту точку зрения, что убийства представителей исполнительной власти, — вплоть даже до министров, — не могут иметь те­перь политического значения. «Если одним-двумя по­лицейскими или тюремщиками станет меньше, — разве от этого что-либо изменится?» — подобные мнения он высказывал постоянно. Единственное террористическое предприятие, которое может иметь политиче­ское значение, это — цареубийство, и именно на нем он предлагал сосредоточить все силы партии. Он не скрывал, что это дело в высшей степени трудно и сложно, что оно потребует от партии колоссальных жертв, — как людьми, так и деньгами, — и, что са­мое главное, подготовка его потребует много времени. Но он высказывал свою глубокую уверенность, что «идя методом постоянной систематической осады и про­никновения можно надеяться в год, в два довести дело до конца» (Ракитников). Успех же этого предприятия, — когда бы он ни пришел, — сразу оку­пил бы все жертвы, так как цареубийство, в отличие {304}от других террористических предприятий, политиче­ски «никогда не устареет». И с налетом некоторого сентиментализма, который так любил напускать на себя Азеф во время «интимных» разговоров, он гово­рил, что считает это дело своим последним револю­ционным делом, что им он думает закончить свою ре­волюционную карьеру, а потому именно ему, — а не «второстепенным» предприятиям Отряда «Карла», — отдает свою душу.

Нужно здесь же сказать: конечно, из этих речей Азефа многое сознательно предназначалось для того, чтобы отвлечь внимание от совершенной им как раз в это время выдачи Отряда «Карла»; но было бы ошибкой считать, что в них все было одним лице­мерием. Судя по всему, что мы о нем знаем, Азеф как раз в это время готовился перейти к новой фазе своей долголетней двойной игры, — собирался разы­грать свою последнюю карту.... А так как он принад­лежал к совсем особой породе игроков, — той, пред­ставители которой за зеленый стол садятся только за­ранее обеспечив для себя возможность знакомиться с картами всех партнеров, — и так как ставка на этот раз была особенно велика, то он теперь с особенным старанием подготовлял обстановку для этой своей по­следней игры.

В Центральном Комитете с соображениями Азефа о значении цареубийства и других террористических актов очень многие были в основе согласны. В них действительно было много такого, что не могло не казаться правильным каждому принципиальному сто­роннику террористической борьбы. Поэтому нет ни­чего удивительного в том, что Боевая Организация Азефа получала от Центрального Комитета все, что только последний имел возможность дать.

В то время, как Отряд «Карла» урезывали даже в мелочах, и чле­ны этого Отряда бывали вынуждаемы браться за мел­кую работу для заработка (что, конечно, противо­речило элементарнейшим требованиям конспирации), — для Азефа партийная касса была открыта в самых {305}широких, почти неограниченных размерах. Достаточно сказать, что несколько позднее, когда в кассу Центрального Комитета поступили 300 тыс. рублей, взя­тых партией при экспроприации казначейства в Чарджуе, то по настоянию Азефа за Боевой Организа­цией, — т. е. фактически за ним самим, — из них было «забронировано» 100 тыс. рублей.

Неограниченные права были даны Азефу и в деле подбора людей для Боевой Организации: он мог брать в нее всех тех, кого он взять хотел. Этой вербовкой Азеф занялся с большим старанием, обращая особен­ное внимание на привлечение в свою Организацию людей с большим и славным революционным прош­лым. Своим ближайшим помощником он сделал Кар­повича, — того самого, который первым начал серию террористических актов, предшествовавших революции 1905 г., убив в феврале 1901 г. министра народного просвещения Боголепова.

Все последующие годы он провел в тюрьмах, — в Шлиссельбурге и в Сибири, — и только недавно бежал с Акатуйской каторги, полный желания встать в ряды активно действующей террористической организации. Видную роль в Боевой Организации этого времени играл также М. М. Чернавский, — старый революционер, впервые осужден­ный на каторжные работы еще за 30 лет перед тем, по делу о первой революционной демонстрации, со­стоявшейся 6—18 декабря 1876 г. в Петербурге.

Настойчивые попытки делал Азеф и для привлечения в Боевую Организацию ряда других старых револю­ционеров... В литературе были высказаны догадки, что подобное поведение Азефа определялось своего рода садизмом: ему якобы нравилось толкать на тернистый путь тюремных мытарств и лишений людей, кото­рые уже были в достаточной мере измучены десяти­летиями таких лишений в прошлом. Эта догадка в корне не верна. Принадлежность к Боевой Организа­ции Азефа в этот период отнюдь не была связана с опасностью ареста. С большим правом можно гово­рить даже об обратном, — о том, что эта {306}принадлежность была своеобразной гарантией от ареста: при­меры этого будут приведены дальше.

Поведение Азефа объяснялось иначе, — много проще: люди со славными революционными репутациями, если они становились сотрудниками и преданными сторонни­ками Азефа, — а делать их таковыми Азеф умел, — играли роль надежнейших защитников Азефа против все нараставших и нараставших подозрений. Их прош­лое гарантировало их самих от возможности быть за­подозренными кем бы то ни было, а они горой стояли за Азефа, ручались за него...

Сама работа Азефа в этот период носила харак­тер предварительного зондирования почвы. Так ха­рактеризовал ее он сам, заявляя, что ведет поиски во всех направлениях, прощупывая все возможности по­дойти близко к царю, какие только подвертываются. Обычно всегда крайне сдержанный относительно по­дробностей работы Боевой Организации и не люб<