Герасимов и Столыпин — новые полицейские руководители Азефа

Через несколько дней после открытия Госуд. Ду­мы в Москве собрался Совет Партии социалистов-революционеров, который единогласно высказался за приостановку террористической борьбы. Но так как настоящей веры в готовность правительства пойти на соглашение с Госуд. Думой ни у кого не было, то одно­временно Совет дал Центральному Комитету право своею властью, не дожидаясь следующего собрания Совета, возобновить террор в тот момент, когда этого потребуют интересы революции.

Азеф участвовал в этих заседаниях Совета. Его отношение к вопросу о приостановке террора было двойственным: в разговорах с «боевиками» он фрон­дировал против этого решения, продолжая свою ли­нию внесения трений между Центральным Комитетом и Боевой Организацией; в беседах же с руководи­телями Центрального Комитета он не только поддер­живал предложение о временной приостановке тер­рора, но порою шел дальше и говорил, что, по его мнению, роль революционных партий вообще законче­на, что теперь политическое развитие страны пойдет под руководством либералов.

Принятому Советом решению Азеф во всяком слу­чае подчинился и Боевую Организацию временно {195}распустил. По существу, для него этот роспуск был луч­шим выходом: приостановка террористической борь­бы давала ему время для того, чтобы спокойно и на досуге разобраться в той новой обстановке, которая складывалась для его полицейской работы. А эта об­становка, действительно, стала совершенно новой, в которой совсем непригодными оказывались старые, в течении ряда лет Азефом испытанные приемы ведения двойной игры.

Перемены, происходившие в составе правитель­ства, не могли не отразиться и на личном составе ру­ководителей политической полиции. Во главе мини­стерства внутренних дел, которому в конечном итоге была подчинена вся политическая полиция, встал со­вершенно новый для чиновного Петербурга человек, — П. А. Столыпин, который в начале чувствовал се­бя еще очень непрочно среди верхов столичной бюро­кратии и делал много усилий для того, чтобы окру­жить себя людьми, на преданность которых он мог положиться. В первую очередь им был обновлен ру­ководящий состав Департамента Полиции. Рачковский был сначала отстранен от дел фактически, а вскоре затем, с начала июня 1906 года, уволен и формально.

Причиной удаления была отнюдь не роль Рачковского в деле организации погромов, — роль, которая как раз в эти дни стала достоянием глас­ности. Об этой стороне деятельности Рачковского Столыпин был осведомлен вполне точно: А. А. Ло­пухин, раскрывший эти «подвиги» Рачковского, был другом детства Столыпина и не замедлил информи­ровать о них последнего. Это ни в малой степени не помешало Столыпину взять Рачковского под свою за­щиту, когда вопрос о действиях последнего был выне­сен на трибуну Госуд. Думы. Причины были просты: за спиною Рачковского в этой его погромной деятельности стояли ближайшие к царю лица; ей помогал сам царь, совершенно недвусмысленно дававший по­нять вновь назначаемым губернаторам, что он бу­дет рад, если количество евреев в их губерниях в {196}результате погромов будет несколько сокращено. Сто­лыпин все это знал, — и понимал, что, беря в этом вопросе под свою защиту Рачковского, он содействует укреплению личного к нему доверия царя. Но те са­мые придворные связи Рачковского, которые застав­ляли Столыпина защищать его прошлую деятель­ность, делали его с точки зрения Столыпина непри­годным для роли руководителя политической поли­ции в настоящем: имея такие связи, Рачковский всег­да был склонен вести свою собственную политику, не во всем согласованную с желанием министра, — а это меньше всего входило в расчеты Столыпина. Руководителем политической полиции последний хотел иметь человека, который был бы целиком и полностью пре­дан ему и только ему одному.

Особенно непригодным для этой роли Рачковского делала его близкая связь с Треповым, который как раз в тот момент пытался уговорить Царя согласиться на создание «думского министерства» без Столыпина. Таким образом, — по злой иронии судьбы, — организатор погромов Рач­ковский эту новую, — и теперь уже окончательную, — служебную аварию потерпел в качестве возможного союзника сторонников либерального курса.

На место Рачковского в Департамент были приз­ваны новые для политической полиции люди, — Трусевич и др., — мало знакомые с делом полицейского розыска и потому не игравшие самостоятельной роли. Фактически же центральной фигурой в деле руко­водства политической полицией стал начальник Ох­ранного Отделения в Петербурге полк. Герасимов.

Этот последний действительно был весьма круп­ной звездой на охранном небосклоне. В истории рус­ской политической полиции последних перед револю­цией десятилетий он сыграл одну из самых значи­тельных ролей.

В те годы он был сравнительно молод (он родил­ся в 1861 г.), инициативен и энергичен, смел до авантюризма, самоуверен до дерзости, — и в добавление ко всему полон честолюбивых планов, в борьбе за {197}осуществление которых он менее всего склонен был счи­таться с количеством чужих отдавленных ног.

Плебей по происхождению (его отец был из податного сосло­вия: казак-украинец) он в жандармы пошел для того, чтобы сделать карьеру. В своей ранней молодости, учеником реального училища в Харькове, он имел не­которое касательство к революционным кружкам уча­щейся молодежи. Кое-кто из его школьных товарищей позднее играл видную роль в революционном движе­нии, — напр., И. И. Мейснер, недавно скончавшийся в Берлине. Сам Герасимов в этих кружках не заси­делся: путь тюрем и ссылок меньше всего казался ему привлекательным. Потерпев неудачу на попытке про­биться в инженеры, Герасимов пошел в юнкерское училище и затем в течение нескольких лет тянул офи­церскую лямку в одном из резервных пехотных ба­тальонов. Эта служба не удовлетворяла, — и не могла удовлетворять: монотонная, скучная жизнь и притом без надежд сделать карьеру в будущем. Выскочить из колеи оказалось возможным в одном направлении: перейти в корпус жандармов. Этот переход Герасимо­ву дался не легко.

Конец 1880-х годов был периодом общей борьбы с «кухаркиными детьми». Офицерский состав корпуса жандармов с особым старанием стре­мились заполнять одними только дворянами.

Пле­беям, к числу которых принадлежал Герасимов, ста­вили разного рода препятствия. С большим трудом удалось пробиться в начале. Нелегко было и дви­гаться по служебной лестнице позднее. Мужицкая напористость, с одной стороны, обнаружившиеся поли­цейские таланты, с другой, — помогали преодолевать препятствия. К началу 1900-х г. г. положение стало много лучшим: когда революционное движение разрослось, начальству стало не до справок о «социаль­ном происхождении» жандармских офицеров, способ­ных вести борьбу против этого движения. В феврале 1905 г., — в период, когда дело полицейского сыска разваливалось по всей империи и когда с ним особенно плохо было в Петербурге, — Герасимов получил {198}назначение на пост начальника петербургского Охран­ного Отделения.

Это был один из наиболее ответ­ственных постов в русской политической полиции во­обще. Герасимов быстро сумел сделать его еще более ответственным.

Особенно сильно он выдвинулся в октябре-декабре 1905 г. Растерянность среди руководителей полити­ческой полиции в тот период достигла высших пре­делов. Департамент Полиции боялся принять какие-либо меры для подавления вырвавшегося наружу ре­волюционного движения. Революционная агитация ве­лась открыто, захватывая все новые и новые слои и расшатывая последние устои старой власти. Гераси­мов был тем, кто настаивал на переходе к репрессиям. По его рассказам, он тогда считал, что перед властью стоит один выбор: «или мы будем, — как писали в их газетах, — служить революционным украшением петербургских фонарей, или их пошлем в тюрьмы и на виселицу».

В первую очередь он требовал немедленного ареста петербургского Совета Рабочих Депутатов. Руководи­тели Департамента Полиции, во главе с Вуичем и Рачковским, были против этих арестов: они опасались, что последние вызовут революционный взрыв, для подавления которого у правительства нет надежных сил. Герасимову пришлось выдержать жестокую борь­бу. По его настоянию было созвано специальное меж­дуведомственное совещание для всестороннего обсуждения вопроса.

Председателем его был Щегловитов, — будущий министр юстиции в годы жесточайшей реак­ции, расстрелянный в сентябре 1918 г. в Москве по приговору Чрезвычайной Комиссии. Это совещание почти полностью встало на точку зрения Департамен­та Полиции. Только один представитель прокурату­ры, известный позднее обвинитель по политическим процессам, Камышанский, поддержал Герасимова. Большинство приняло решения, в которых высказа­лось против немедленного ареста Совета, и наметило программу мер, которые, по его мнению, должны {199}были смягчить опасности революционной агитации, без применения крутых репрессий.

Поражение на этом совещании не остановило Ге­расимова, — он отправился к министру внутренних дел Дурново для того, чтобы лично защищать свою точку зрения. Здесь его также ждала неудача: вы­слушав Герасимова и ознакомившись с протоколом со­вещания, Дурново заявил, что он все же присоединя­ется к мнению большинства этого последнего. В этот последний момент, по рассказам Герасимова, в дело вмешался министр юстиции Акимов, который присут­ствовал при докладе Герасимова, но до сих пор никак не проявлял своего к нему отношения. Услышав реше­ние Дурново, Акимов вышел из состояния пассивного наблюдателя и заявил, что со своей стороны он цели­ком присоединяется к мнению Герасимова: «положение действительно таково, что медлить нельзя: или мы их, или они нас.» И так как Дурново все еще колебался, то Акимов заявил, что в таком случае он берет ответственность на себя, и в качестве генерал-прокурора империи тут же на своем блокноте написал полномо­чие Герасимову на производство всех тех обысков и арестов, которые последнему кажутся необходимыми. Так. — по рассказам Герасимова, . . . была в декабре 1905 г. решена судьба петербургского Совета Рабо­чих Депутатов . . .

Как известно, аресты тогда прошли с точки зре­ния правительства благополучно: в Петербурге сов­сем никакого взрыва не произошло, восстания в Мос­кве и в провинции были подавлены сравнительно легко. Из докладов с мест вскоре стало ясным, что замедление с репрессиями значительно понизило бы шансы правительства в борьбе с революцией. После этого Дурново проникся большим уважением к по­лицейским талантам Герасимова и начал всячески его выдвигать, открыто называя его самым крупным из Деятелей политического розыска того времени.

Жаловаться на плохую карьеру теперь не было оснований, но аппетит приходит во время еды. Уже {200}достигнутое казалось недостаточным, — тем более, что в работе все еще приходилось считаться с ин­структивными указаниями Департамента, к руководи­телям которого Герасимов и тогда и после относился с пренебрежительным презрением, не стесняясь назы­вать их «высокопревосходительными господами с ку­риными мозгами.» (Именно так отзывался он о них в беседах с А. А. Пет­ровым-Воскресенским (см. «3аписки» последнего, стр. 178).).

От этой зависимости от Депар­тамента Герасимова освободил Столыпин, быстро по­нявший, как важно для него иметь целиком на своей стороне начальника политической полиции в столице. Герасимов получил такие права и приобрел такое влияние, которого ни раньше, ни позднее не имел ни один из начальников Охранного Отделения в Петер­бурге. Департамент Полиции был оттеснен на второй план. Ни о каком контроле с его стороны над Гера­симовым не могло быть и речи. Герасимов делал все, что хотел, и диктовал свою волю Департаменту. Вся центральная агентура, — т. е. все секретные сотруд­ники, которых полиция имела в центральных органи­зациях революционных партий, — перешла в его ру­ки. Обо всех своих действиях Департамент должен был предварительно сноситься с Герасимовым. Нау­ченные опытом, руководители Охранных Отделений на местах в наиболее важных вопросах предпочитали советоваться не с Департаментом, а именно с Гераси­мовым, — совместно с которым они затем решали, нужно ли о данном деле информировать Департамент, или предпочтительнее оставить его в неведении.

Охранное Отделение в Петербурге на время стало фактическим центром всего политического розыска в империи, — и Столыпин был единственным, кому был на деле подчинен начальник этого Отделения: Герасимов регулярно делал ему устные доклады обо всем, что представляло мало-мальски значительный интерес в области политического розыска, — в наи­более острые периоды такие доклады им делались каждый день. Особенно подробно Герасимов должен {201}был сообщать обо всем, что Охранному Отделению становилось известным из области внутренней жизни центральных организаций революционных партий: жизнью этих последних Столыпин весьма интересо­вался и за нею внимательно следил. С подобной же полнотою его приходилось информировать относи­тельно внутренней жизни левых фракций Госуд. Дум. Входил он и во все детали политического розыска в узком значении этого слова, — поскольку речь шла о событиях и людях центрального значения, — и по­рою давал прямые указания относительно того, кто именно должен быть арестован, чей арест, наоборот, может быть отложен. Фактически в течение всего этого периода, — т. е. с лета 1906 г. и до ухода Ге­расимова с поста начальника петербургского Охран­ного Отделения в 1909 г., — именно Столыпин лич­но был верховным политическим руководителем этого Отделения, а вместе с тем и центрального политиче­ского розыска по всей империи.

Основное, на чем сосредоточил свое внимание Ге­расимов, когда получил возможность ставить дело ро­зыска по своему усмотрению, была организация цен­тральной внутренней агентуры в революционных пар­тиях, без каковой агентуры он считал дело борьбы с революционным движением вообще безнадежным.

Но официальная точка зрения, господствовавшая в Департаменте Полиции, о пределах допустимого применения внутренней агентуры, по мнению Гераси­мова, по рукам и ногам связывала руководителей по­литического розыска. Согласно этой официальной точке зрения, идеалом считалось, когда агент не при­нимает непосредственного участия в деятельности ре­волюционных организаций и не входит в их состав, а в частном порядке получает нужные для полиции све­дения от тех членов таких организаций, доверием ко­торых он пользуется в силу своих хороших личных с ними отношений. Мало желательным, но допустимым считалось участие агента в организациях второстепен­ного значения, в которых они должны были играть {202}подчиненную роль, в случае нужды исполняя поруче­ния руководителей, но ни в коем случае не руководя сами деятельностью других. И уже совершенно недо­пустимым считалось участие агентов в центральных организациях, которые руководят деятельностью больших партий и союзов, инструктируют и направля­ют их работу, дают другим ответственные поручения и т. д.

Таковы были официальные нормы. На практике они никогда не соблюдались. Полицейские руководи­тели в ряде случаев давали прямые инструкции своим агентам входить в состав руководящих революцион­ных организаций; выше мы видели, что именно так обстояло дело с Азефом, который в 1902 г. вошел в состав Боевой Организации по прямому указанию ру­ководителей Департамента и даже самого министра Плеве. Но, поступая так, руководители политическо­го розыска на эти свои действия сами смотрели, как на быть может неизбежное, но во всяком случае не­сомненное нарушение законных норм, — как на своего рода секретную болезнь, избежать которой порой бы­вает невозможно, но скрывать которую необходимо даже от самых близких. Поэтому очень часто между агентом и его полицейским руководителем устанавливалось молчаливое соглашение: агент входил в состав нужной организации, но своему руководителю об этом формально не сообщал, продолжая номинально чи­слиться «сочувствующим»; руководитель же, превос­ходно понимавший в чем дело, делал вид, что верит этой благочестивой версии.

Герасимов считал подобный порядок и ошибочным и опасным с точки зрения полиции: контролировать действия агента, положение которого внутри револю­ционной организации официально не известно, было, естественно, более трудно, чем контролировать де­ятельность агента, роль которого была полиции точно известна; возможность всякого рода злоупотреблений в этом случае была несравненно большей; полнота же использования этого агента полицией — несравненно {203}меньшей. Поэтому Герасимов поставил своей задачей легализовать «секретную болезнь» центральной аген­туры. Он не только разрешал своим агентам вступать в центральные организации революционных партий, но и прямо толкал их на это, — ставя их в то же вре­мя под возможно более тщательный взаимный конт­роль и делая каждого из них так сказать ответствен­ным перед полицией за всю деятельность соответству­ющей организации.

Легализуя центральную агентуру, Герасимов, на­ряду с тем, вводил значительные изменения и в так­тику полиции по отношению к тем центрам революци­онных партий, в составе которых он имел своих агентов. И в прежние времена, как уже указано выше, по­лиция арестовывала далеко не всех тех революционе­ров, относительно деятельности которых она была осведомлена.

Но задачей полиции во всех подобных случаях бывало через отдельных, ей известных революционеров добраться до самого центра данной орга­низации, выяснить весь руководящий состав послед­ней, — для того, чтобы затем одним ударом вырвать ее всю, с корнем. Именно такова была система Зубатова.

Герасимов, наоборот, ввел систему сознательного оберегания от арестов тех центров революционных ор­ганизаций, в составе которых он имел вполне надеж­ных агентов. Мотивировал он эту свою тактику следующими соображениями: в обстановке, когда рево­люционное движение носит массовый характер, — а именно так обстояло дело в те годы, о которых сейчас идет речь, — уничтожить полностью революционные организации нельзя. Переарестовать всех революционеров нет никакой возможности. На место арестован­ных членов центральной группы всегда найдутся но­вые добровольцы, которые восстановят разбитую ор­ганизацию. Но агента полиции, который входил в со­став арестованного центра, всякий такой арест неиз­бежно ставит под удар: если он арестован вместе с другими, то он на время выходит из числа активных сотрудников полиции; если он оставлен на свободе, то {204}весьма вероятно, что на него может пасть тень подозрения. Поэтому в результате ареста организация су­ществовать не перестанет, но имеется много шансов, что старый агент, осведомлявший полицию относи­тельно ее деятельности, выйдет из строя. Чтобы быть в курсе работ этой организации в ее новом составе, полиции придется искать нового агента, — а такие по­иски нелегки, они во всяком случае всегда отнимают некоторое время, в течение которого организация останется без внутреннего осведомителя и ее работа, следовательно, будет идти вне контроля полиции. В виду всего этого, по мнению Герасимова, подобного рода аресты с точки зрения полицейского розыска только вредны.

Полиция должна идти совсем иным путем. Организационных центров, поскольку в их со­ставе имеется хорошая агентура, не следует разбивать арестами. Их нужно, наоборот, даже оберегать, — для того, чтобы держать под постоянным и самым тща­тельным контролем и иметь возможность во всякое время парализовать наиболее вредные проявления их деятельности. Если такая организация ставит, напри­мер, тайную типографию, заводит динамитную лабо­раторию, устраивает склад оружия, взрывчатых ве­ществ и т. д., то полиция должна производить аресты лиц, непосредственно прикосновенных к данным пред­приятиям, не затрагивая руководящего центра орга­низации, как целого. Вполне возможно производить и аресты отдельных членов центра, — особенно тех, чья деятельность становится чрезмерно вредной, — но та­кие аресты нужно производить постепенно, как аресты индивидуальные, и при том, конечно, считаясь с по­следствиями этих арестов для внутриорганизационного положения агента. Члены, особенно хорошо отно­сящиеся к последнему, должны по возможности обе­регаться; наоборот, его внутриорганизационные про­тивники должны при первой же возможности изы­маться из обращения. Производство ареста централь­ной организации, как целого, допустимо только в осо­бо важных случаях, — напр., в моменты острых {205}политических кризисов, когда ожидаются особо важные выступления данной организации, предотвратить ко­торые может арест руководящей ячейки, который вне­сет разброд в ряды организации.

Далеко не все в этой системе было ново.

Отдель­ные элементы ее можно найти в практике многих вид­ных деятелей полицейского сыска более ранних пери­одов. Герасимов только объединил эти элементы в одно целое, связал отдельные положения в сравни­тельно стройную систему. В своем законченном виде, логически додуманном до конца, это была настоящая полицейская утопия: все центры всех революционных организаций должны были бы существовать, как бы посаженные под стеклянные колпаки; каждый шаг их известен полиции, которая решает, что одно проявле­ние их деятельности, с ее точки зрения менее опасное, она допустит; другое, более вредное, пресечет в кор­не; одному из членов организации дозволит писать прокламации и выступать с речами на митингах, так как он менее талантлив и его выступления производят меньше впечатления, а другого, более даровитого, по­садит в тюрьму.

По рассказам Герасимова, осуществлять на практи­ке эту свою систему организации полицейского розыс­ка он начал еще до появления Столыпина на посту ми­нистра внутренних дел, но ему все время приходилось натыкаться на сопротивление со стороны старых руководителей Департамента, которые считали недопу­стимыми вводимые Герасимовым новшества. Отрица­тельное отношение к последним они пытались внушить и Столыпину, который в начале тоже с большой опас­кой смотрел на эксперименты Герасимова. Но затем вскоре, — и это Герасимов ставит в большую заслугу Столыпину, — последний понял все преимущества си­стемы Герасимова и дал ему carte blanche.

Конечно, несмотря на неограниченные полномочия и почти столь же неограниченные кредиты, провести в жизнь полностью свою систему Герасимову не уда­лось: утопии, даже полицейские, не так то легко {206}воплощаются в действительность. Но изложенными принципами он руководствовался неукоснительно и смог достичь, по его мнению, весьма значительных ре­зультатов: целый ряд революционных центров им был поставлен под самый тщательный контроль (По утверждению Герасимова, из числа секретных агентов центрального значения, которые работали под его руководством, далеко не все были позднее раскрыты. Роль целого ряда из них до настоящего времени остается совершенно не­известной. Объясняется это тем, что никаких сведений о них Герасимов в свое время в Департамент не представлял (а именно на основании сведений Департамента в 1917 г. были раскрыты имена большинства обнаруженных агентов по Пе­тербургу, так как архив самого петербургского Охранного От­деления почти целиком погиб в дни революции), сношения с ними поддерживал только сам лично, никто другой их не знал, а после ухода Герасимова с поста начальника Охранного Отделения они так же оставили свою полицейскую работу: Герасимов рассказывает, что, уходя из Охранного Отделения, он предложил наиболее ответственным из своих агентов ре­шить, хотят ли они быть переданными его преемнику или предпочитают оставить службу совсем, и целый ряд из них выбрал последнее. Из их числа, по утверждению Герасимова до сих пор никто не раскрыт.).

В подобных условиях Азеф, перешедший теперь в исключительное ведение одного Герасимова, был, ко­нечно, настоящим кладом для последнего. По расска­зам, которые в свое время циркулировали среди наи­более осведомленных деятелей полицейского розыска, Герасимов, зная о действительной роли Азефа в про­шлом, в этот период поставил перед ним дилемму: или бросить двойную игру и начать «честно» служить по­лиции, или пойти на виселицу. Сам Герасимов категорически утверждает, что ничего подобного в дей­ствительности не было, что никогда ультиматумов этого типа Азефу он не ставил; он настаивает, что во­обще в то время роль Азефа в организации убийств Плеве и вел. кн. Сергея ему известна не была, и что Рачковский, если он об этой роли был осведомлен, ему, Герасимову, ничего о ней не сообщил.

Верна ли эта версия, судить трудно. Но, во всяком случае, несомненно, — и это признает {207}Герасимов, — что в связи с делом Дубасова известные подозрения против Азефа у него имелись, и эти подо­зрения заставляли его на первых порах работы с Азе­фом с особенной подозрительностью относиться к по­следнему. Но Азефу быстро удалось рассеять эту по­дозрительность и завоевать полное доверие Гераси­мова. «В виду невыясненных обстоятельств покуше­ния на Дубасова, — пишет Герасимов в уже цитиро­ванных своих неизданных воспоминаниях, — ко всем донесениям Азефа приходилось относиться с большой осторожностью, но благодаря честному и добросо­вестному исполнению им своих обязанностей все со­мнения, возникшие по отношению Азефа в деле Ду­басова, вскоре рассеялись». Сведения, которые Азеф сообщал, поскольку их удавалось проверять, всегда оказывались точными и правильными; его осведом­ленность относительно внутренней жизни партии — совершенно исключительной. Ценность его, как аген­та, выяснялась очень быстро, — а наряду с этим рос­ло и доверие к нему.

Об укреплении этого доверия Азеф очень заботил­ся и явно прилагал усилия к тому, чтобы рассеять все сомнения, которые имелись против него. Много и по­дробно рассказывал он о своей прежней работе, — ко­нечно, в желательном для него освещении, — и во время этих якобы откровенных разговоров весьма ловко играл на самолюбии Герасимова, — на его пре­зрении к «высокопревосходительным господам с кури­ными мозгами» из Департамента, которые в изложе­нии Азефа только и делали, что подводили его под удары революционеров. «Он мне неоднократно жало­вался, — пишет Герасимов, — как руководившие им лица его не щадили и высказывал удивление, как он мог в то время пользоваться еще доверием центра партии, несмотря на циркулировавшие слухи об его предательстве». Эти рассказы давали вполне удовле­творительное объяснение поведению Азефа в про­шлом, — поскольку в этом прошлом видели только простую утайку Азефом от Департамента части {208}известных ему сведений. И все эти рассказы о прошлом перемежались с осторожными, но все же ясными наме­ками на то, что теперь то, с Герасимовым, который со­вершенно не похож на прежних руководителей Азефа, работа пойдет совсем по иному...

В результате победа Азефа была полная: он за­воевал настолько полное доверие Герасимова, что по­следний еще и теперь сомневается, верны ли имеющие­ся в литературе сведения относительно роли Азефа в период организации убийств Плеве и вел. кн. Сергея, т. с. того периода, когда Герасимов не имел никакого личного соприкосновения с Азефом. Что же касается до тех лет, когда Азеф работал под непосредственным руководством Герасимова, то последний до сих пор го­тов ручаться, что Азеф полностью и во всем был с ним искренен. «За этот промежуток времени, — пи­шет Герасимов в своих записках, — я принимаю всю ответственность за провокационные действия Азефа, если таковые имели место, и смею утверждать, что со стороны Азефа я никогда не был обманут, а о прово­кации даже говорить не приходится».

Это заявление весьма самонадеянно, — и дальше мы увидим, что Азеф от Герасимова все же скрывал очень многое, а, главное, готовил такой удар, который был бы ударом грома для Герасимова. По существу, отношение Азе­фа к Герасимову ничем не отличалось от его отноше­ния к Ратаеву, полное доверие которого он завоевал для того, чтобы позднее использовать его в своих це­лях.

Разница была только в том, что положение Азе­фа теперь было значительно более трудным, обстанов­ка — более сложной, — и потому платить за нужное доверие приходилось более дорогой ценой. Но для характеристики отношения Герасимова к Азефу его готовность и теперь еще «ручаться» за последнего в высшей степени интересна. Тот факт, что Азеф, уже скомпрометированный в глазах полиции, сумел завоевать такое доверие со стороны Герасимова, — чело­века, вообще говоря, отнюдь не склонного к излишней доверчивости, — едва ли не лучше всего {209}свидетельствует, каким хорошим знатоком людей был Азеф и как ловко он умел нащупывать слабые стороны их ха­рактера.

Свои отношения к Азефу Герасимов строил на ба­зе внимательного отношения к интересам последнего. Азеф рассказывал, — передает Герасимов, — что в прежние годы ему была обещана Департаментом на случай провала пенсия или устройство места в каче­стве инженера на одном из глухих заводов Урала. Ге­расимов откровенно заявил, что Азеф не должен осо­бенно полагаться на подобные обещания, так как Департамент не имеет привычки их честно выполнять. Вместо этого Герасимов дал Азефу совет начать те­перь же копить деньги про черный день и для этого по собственной инициативе, без прямой просьбы Азе­фа, увеличил вдвое оклад его жалованья, повысив его до 1000 руб. в месяц. «Я посоветовал ему, — расска­зывает Герасимов, — это жалование не тратить, — он ведь получал деньги на жизнь от партии, — а все целиком класть в банк на текущий счет. Азеф после­довал этому совету, и составил завещание, хранив­шееся у меня, согласно которому все эти деньги в случае его смерти должны быть пересланы его жене».

Одновременно были приняты все возможные ме­ры для предупреждения «провала» Азефа. Его зада­чи, как агента, были точно определены. О разных «мелочах», — о литературно-издательской деятель­ности, об отдельных лицах, о провинциальных органи­зациях и т. п., — он мог ничего не сообщать, даже если и имел данные: «об этом всем мы могли получать сведения и из других источников», — говорит Герасимов. Его задачей становилась информация ис­ключительно о людях и событиях центрального значе­ния, — обо всем, что делается в Центральном Коми­тете партии, в ее Совете, на съездах и конференциях, а равным образом в центрах тех фракций Государ­ственных Дум, которые были близки к социалистам-революционерам, — т. е. в трудовой группе, а позднее {210}и в партийной фракции с.-р. Специальной и особо важной его задачей была, конечно, информация Гера­симова обо всем, что происходит в Боевой Организа­ции: так как Герасимов знал, что Азеф является вер­ховным руководителем последней, то Азеф был сде­лан прямо ответственным перед Охранным Отделени­ем за все ее действия. Ни один ее шаг не должен бы быть совершен без того, чтобы Охранное Отделение о нем не было заранее осведомлено. Взамен этого Гераси­мов гарантировал, что со своей стороны он все свои действия в отношении указанных организаций, обслу­живаемых Азефом, будет предпринимать по соглаше­нию с последним, а информация, доставляемая послед­ним, будет держаться в строжайшей тайне даже от Департамента для того, чтобы предупредить возмож­ность выдачи секретов кем-либо из чиновников по­следнего.

Азеф «работал» очень хорошо. Его информация была исключительно богата фактическими указания­ми, исключительно ценна и точна. Именно от него Герасимов получал основную информацию о настро­ениях оппозиционных и революционных групп в Го­сударственной Думе, которая в течение первых меся­цев работы Азефа с Герасимовым, стояла в центре по­литической жизни всей страны. Его сообщения, по­этому, составляли основной материал и для ежеднев­ных докладов Герасимова министру Столыпину, ко­торый скоро обратил внимание на эту ценную инфор­мацию и пожелал узнать ее источник. Герасимов рассказал Столыпину все, что сам знал об Азефе, его прошлом и его теперешней роли в партии.

Личность Азефа живо заинтересовала Столыпина, который после этого стал специально расспрашивать Герасимо­ва относительно сообщений Азефа и в тех случаях, когда тот или иной для него особенно интересный вопрос Азефом еще не был достаточно выяснен, Сто­лыпин просил Герасимова задать этот вопрос Азефу. Позднее Столыпин несколько раз в беседах с Гераси­мовым выражал даже желание лично встретиться с {211}Азефом для того, чтобы в устной беседе подробнее ознакомиться с настроениями и взглядами, распро­страненными в революционной среде.

Такую встречу Столыпина с Азефом Герасимов по разным причинам устроить не мог, но вопросы Столыпина Азефу пере­давать ему приходилось часто. Касались они, конеч­но, не чисто полицейских дел, — об этих делах доста­точно подробно расспрашивал Азефа и сам Герасимов. Столыпин обычно интересовался знать, какова, по мнению Азефа, будет реакция революционных групп на то или иное подготовляемое правительством меро­приятие, какие группировки внутри думских фракций существуют по тому или иному вопросу и т. д. Азеф знал, кто именно ставит перед ним эти вопросы, был, несомненно, польщен вниманием к нему Столыпина и с особенным старанием давал свои ответы, являвшиеся по существу настоящей политической экспертизой.

Порою Столыпин интересовался и личным мнени­ем Азефа относительно того или иного вопроса. Гера­симов, в частности, вспоминает, что в период разгона I Госуд. Думы ему пришлось передавать Столыпину мнение Азефа относительно введения в состав прави­тельства так называемых «общественных деятелей», т. е. представителей умеренно-либеральных кругов; (речь тогда шла персонально о Шипове, Гучкове и др.): Азеф был горячим сторонником этого введения и всячески стремился доказать его полезность и даже необходимость. Равным образом вспоминает Гераси­мов и ответы Азефа на вопрос Столыпина относитель­но аграрной реформы последнего: Азеф стоял за уни­чтожение сельской общины и за создание частно­собственнического крестьянства, как лучшего оплота против грозящей стране аграрной революции.

Вообще, по рассказам Герасимова, Азеф в вопросах поли­тических высказывался «как умеренный кадет или вернее как левый октябрист». Столыпин всегда с живей­шим вниманием выслушивал все подобные сообщения Герасимова, — и только удивлялся, как это человек подобных взглядов может входить в состав {212}политического центра партии социалистов-революционеров, которая занимает совсем иную позицию ...

В свое время, в дни после разоблачения Азефа, всех поразило определение роли последнего, данное в первом правительственном сообщении по этому делу: как известно, тогда он был назван «сотрудником пра­вительства». Все были уверены, что это только злополучная обмолвка составителя сообщения, который «агента полиции» назвал небывалым титулом «сотруд­ника правительства». В свете приведенных выше рас­сказов Герасимова выражение правительственного со­общения приобретает иной смысл: если даже оно и было по оплошности включено в документ, предназна­ченный для опубликования, то по существу оно, не­сомненно, более точно отвечало действительной роли Азефа за последние годы его работы на полицию, чем стереотипное название «агент полиции».

{213}

ГЛАВА XIII