Глава xxxiv. политическое руководство

Только наивный реформатор и тупоумный кон­серватор воображают, что государственный ап­парат может быть использован как орудие осу­ществления перемен независимо от интересов и стремлений людей, из которых он состоит. Индустриальная система проталкивает свои требования и интересы с ловкостью и настой­чивостью. Поскольку этим требованиям прида­ется видимость увязки с задачами общества, действия правительственного аппарата по об­служиванию нужд индустриальной системы во многом выглядят как действия, направленные на решение общественных задач. Да и граница между индустриальной системой и государ­ством, как мы убедились, становится все более искусственной и неразличимой. Технострукту­ра крупной корпорации имеет тенденцию стать ответвлением тех частей федерального госу­дарственного аппарата (в особенности военных министерств, Национального управления по аэронавтике и исследованию космического пространства, Комиссии по атомной энергии и других учреждений, занимающихся вопросами развития техники), от которых она наиболее зависит. Она солидаризуется с задачами соот­ветствующего государственного учреждения и приспосабливает их к своим нуждам.

В предшествующих главах кратко обсуждался воп­рос о том, что нам надлежит сделать для того, чтобы со­здать прогрессивное в интеллектуальном и эстетичес­ком отношениях общество, более застрахованное от опасностей и более устойчивое, равно как и более тер­пимое и менее нивелированное. Некоторые мероприя­тия, необходимые для решения этой задачи, и в первую очередь создание более безопасных условий для стиму­лирования технического прогресса и заключение соот­ветствующего соглашения между индустриальными го­сударствами, явно имеют важное значение для выжива­ния индустриальной системы, так же как и для выжива­ния всех других организаций, которым приходится постоянно прибегать к услугам людей. Другие меропри­ятия — расширение тех видов государственных услуг, которые не пользуются покровительством индустриаль­ной системы, утверждение значения эстетической сфе­ры жизни, создание более широких возможностей выбо­ра между работой и досугом, эмансипация системы об­разования — требуют того, чтобы с монополией индуст­риальной системы на формулирование общественных задач было покончено. Надо думать, что представители индустриальной системы не станут приветствовать по­добные меры. Они с полным основанием будут считать, что эти меры задуманы таким образом, чтобы индустри­альная система играла менее важную роль в человечес­кой жизни. Но нельзя сказать, что они несовместимы с ее дальнейшим существованием, которое будет зави­сеть, как это доказывается в следующей главе, от дру­гих обстоятельств.

Однако все описанные перемены не могут быть выз­ваны к жизни ничем, кроме как некой социальной си­лой, полной решимости добиться их осуществления. Что это за сила?

Все требуемые изменения, включая изменения взглядов, на основе которых формируется военная и внешняя политика, затрагивают область душевных эмо­ций и умственных интересов. Поэтому в них, естествен­но, хотя отнюдь не исключительно, заинтересованы те, кого мы называем интеллигентами. Наиболее многочис­ленная группа интеллигентов, объединенных общнос­тью профессиональных занятий,— это сословие педаго­гов и ученых. Следовательно, именно к нему нам следу­ет обратиться в поисках требуемой политической ини­циативы. Эта инициатива не может исходить от индустриальной системы, что, впрочем, не исключает того, что отдельные ее представители окажут поддерж­ку подобной инициативе. Не будет она исходить и от профсоюзов. Не говоря уже о том, что их численность и влияние уменьшаются, у профсоюзов нет особой необ­ходимости ставить под сомнение цели индустриальной системы или бороться с тенденцией к отождествлению всех общественных задач с этими целями.

Эти строки пишутся в такое время, когда среди мо­лодежи наблюдаются сильно выраженные, хотя и до­вольно расплывчатые и зыбкие оппозиционные настрое­ния. Многое в этих настроениях является отражением недовольства целями, столь бесцеремонно утверждае­мыми индустриальной системой и ее защитниками. Эта оппозиция легко подчинилась бы руководству. До тех пор пока она не обретет руководства, она останется рас­плывчатой и не принесет результатов.

В работах, подобных данной книге, следует тщательно избегать слишком широких обобщений, касающихся судь­бы человечества. Никакие идеи, пущенные в обращение,

не обесцениваются столь быстро, как подобные обобще­ния. Те, кому в последнюю очередь можно было бы дове­рить решение судьбы человечества, всегда первые пус­каются в рассуждения на эту тему. Но все же можно с уверенностью сказать, что будущее современного обще­ства зависит от того, насколько охотно и успешно ин­теллигенция в целом и сословие педагогов и ученых в частности возьмут на себя инициативу политических действий и политического руководства.

В этой области у них имеются многочисленные пре­имущества. В Соединенных Штатах, так же как и в дру­гих странах, их участие в политической жизни — явле­ние традиционное, и, хотя оно носит ограниченный ха­рактер, оно имеет существенное значение. Интеллигент в широком смысле этого слова является обычной фигу­рой в американской политике. У журналистов и писате­лей-романистов большим расположением пользуется профессиональный политик с его напыщенной болтов­ней, необоснованной самоуверенностью, невероятной любезностью, ловким умением обходить спорные вопро­сы и непритязательным умом; подобная фигура внушает им утешительное сознание своего превосходства. Они, как правило, принимают на веру мнение политика-про­фессионала, будто интеллигент не пригоден для роли политика. Между тем именно интеллигент или по край­ней мере человек, сознательно посвятивший себя слу­жению обществу, долго остается на политической аре­не. А изощренного политика-профессионала обычно ждет вполне заслуженное поражение как раз в тот мо­мент, когда политические «ясновидцы» всячески вос­хваляют его за проницательность.

В отличие от членов техноструктуры сословие педа­гогов и ученых не связано в политических акциях при­вычкой действовать только в качестве части определен-

ной организации. В обществе, отличающемся сложнос­тью социальных зависимостей, это сословие черпает силу в своей способности выдвигать новые социальные идеи. И если пока что его влияние должно базироваться на умении добиваться поддержки связанных и не свя­занных с ним людей, то в будущем сама его численность станет внушать уважение. В настоящее время, когда пи­шутся эти строки, в некоторых штатах — Мичиган, Висконсин, Миннесота и Калифорния — сословие педа­гогов и ученых оказывает сильное влияние на организа­ции демократической партии городов и штатов. Профес­сора и преподаватели университетов и колледжей выс­тупают с публичными заявлениями, делая особый ак­цент на спорных вопросах внешней политики. Несмотря на то что взгляды правительственных чиновников и во­енных не претерпели заметных изменений, политичес­кие лидеры не отнеслись безучастно к этим выступлени­ям. Реакция, вызванная вмешательством сословия педа­гогов и ученых в сферу внешней политики,— это один из показателей его растущего влияния. Академической общественности систематически напоминают, что ей следует отказаться от такого вмешательства и строго ог­раничиться решением своих подлинных задач,— точно так же, как сто лет назад это рекомендовали среднему классу, а в период жизни минувшего поколения — профсоюзам. За этими рекомендациями скрывается, ве­роятно, сознание того, что многие из наших нынешних представлений, относящихся к внешней политике и на­циональной безопасности, неспособны выдержать доб­росовестную критику со стороны компетентных людей.

В заключение отметим, что со времени Второй миро­вой войны ученые проявили себя как независимая сила, особенно в тех делах, в которых наука входит в сопри­косновение с внешней политикой. Как было показано

выше, договор о запрещении испытаний ядерного ору­жия, заключенный в 1963 г., не был бы заключен, не будь инициативы научной общественности. Ей же мы в значительной степени обязаны тем, что такие важней­шие моменты, как опасность ядерного столкновения, желательность разрядки напряженности в отношениях с Советским Союзом и техническая осуществимость ра­зоружения, дошли до сознания широкой общественнос­ти и государственных деятелей. Военным, дипломати­ческим и промышленным кругам мы в этой области обя­заны весьма немногим.

Сословию педагогов и ученых вместе с его союзни­ками из широких кругов интеллигенции придется пре­одолеть огромные трудности. Как и любой новой поли­тической силе, ему не хватает веры в свои возможно­сти. Сюда относится и недостаточная уверенность в осуществимости своих стремлений. Среди педагогов и ученых широко распространено скептическое отноше­ние к представлениям, лежащим в основе гонки воору­жений. Скептическое отношение вызывает в этой сре­де и характерное для индустриальной системы стрем­ление измерять свои успехи способностью расширять производство ради удовлетворения ею же созданных потребностей. Значительное число педагогов и ученых склонно разделить мысль о необходимости защиты других сфер жизни и использования для этой цели об­щественной власти. Было бы нетрудно заручиться в этой среде поддержкой идеи создания более широких возможностей выбора между работой и досугом или идеи создания системы образования, в большей степе­ни ориентирующейся на интеллектуальные и эстети­ческие ценности, а не только на утилитарные нужды

индустриальной системы. Но не все в этой среде склон­ны согласиться с тем, что имеются какие-либо шансы убедить широкую общественность страны в важном зна­чении подобных перемен, или хотя бы с тем, что сосло­вие педагогов и ученых обязано заниматься подобными вопросами. Это сословие пока еще обнаруживает замет­ную тенденцию покориться без боя установкам индуст­риальной системы.

Опасности кроются и в руководстве, которое берут на себя в данных вопросах экономисты, считая это в большей или меньшей степени своим правом. Не все экономисты приемлют цели индустриальной системы; профессиональный интерес к экономическим пробле­мам толкает их на размышления о том, как возникают общераспространенные убеждения и почему они при­обретают характер священных истин. Мысль о том, что наши убеждения широко приспособлены к нуждам индустриальной системы, многим экономистам не по­кажется неправдоподобной. Они не останутся глухими к представленным здесь доказательствам этого утверж­дения.

Однако обычные экономические схемы — модели организации производства, подчиненные велениям по­точного производства,— требуют сохранения принято­го ныне хода вещей. И так, несомненно, будет и впредь, ибо это диктуется соображениями практического удоб­ства и задачей снижения издержек производства. За­щитникам этих схем свойственно думать, что потребно­сти коренятся в природе человека, что достижения об­щества должны измеряться массой поставляемых благ для удовлетворения этих потребностей и что данный критерий (вполне устраивающий индустриальную сис­тему) — единственно разумный критерий, пригодный для практического применения. Эти воззрения соответ­ствуют, по их мнению, самой природе человека и не

обусловлены какими-либо социальными факторами. Бу­дучи убеждены в том, что прочие цели не имеют важно­го значения и что другие воззрения несерьезны, они едва ли станут высказываться за какие-либо политичес­кие действия.

Людям, не имеющим прямого отношения к экономи­ческим наукам, в последние годы часто казалось, что экономисты находятся в серьезной оппозиции к индуст­риальной системе. Это особенно относится к регулиро­ванию совокупного спроса. Экономисты выступали с предложениями об увеличении государственных расхо­дов на самые различные цели; они высказывались за снижение налогов и за сведение государственного бюд­жета преднамеренно с дефицитом. Бизнесменов эти предложения повергали в смятение. Поэтому осталь­ным представителям сословия педагогов и ученых каза­лось, что в вопросах увеличения занятости и расшире­ния производства их коллеги-экономисты стоят за осу­ществление более широких общественных задач, чем их критики из мира бизнеса, выдвигающие более узкие, бо­лее ограниченные задачи. Но это только кажется. Эконо­мисты частично расходятся в мнениях с предпринимате­лями, которые в отличие от техноструктуры не пожина­ют главные плоды политики в этих вопросах. В своих высказываниях о требуемой политике экономисты благо­даря своей общей способности выдвигать новые соци­альные идеи заходят несколько дальше, чем члены тех­ноструктуры. И между ними имеются расхождения по вопросу о требуемых методах и степени настойчивости, с которой следует добиваться решения задач полной за­нятости и экономического роста. Но эти расхождения и связанные с ними споры не касаются задач как таковых. Те и другие единодушно придерживаются мнения о пер­востепенном значении высокого уровня и постоянного расширения производства и вытекающей отсюда вы-

сокой занятости. В той мере, в какой другие предста­вители сословия педагогов и ученых возлагали свою обязанность бороться за социальные цели на экономи­стов, они тем самым принимали цели индустриальной системы.

Если бы экономические задачи были для общества самыми важными, то экономисты (при неизменном до­пущении, что они достаточно компетентны) являлись бы надежными советчиками в сфере общественных дей­ствий. По мере уменьшения относительного значения экономических задач они постепенно становились все менее надежными советчиками. Экономисты склонны (хотя имеется немало исключений) свести все задачи жизни к экономическим задачам. Они, следовательно, не могут рассматриваться как наиболее надежные за­щитники приоритета общественных, эстетических и ин­теллектуальных задач, от которых все больше зависит содержание и безопасность человеческой жизни. Они в большей степени являются естественными союзниками индустриальной системы¹.

Наконец, существует еще одно обстоятельство, сковы­вающее политическую инициативу сословия педагогов и ученых, а также интеллигенции в целом. Оно заклю­чается в убеждении, что по самому характеру их про­фессиональной деятельности их роль должна быть пас­сивной, то есть в убеждении, что они призваны чувство­вать и мыслить, а не действовать. Эта позиция находит свое оправдание в сознании ее правомерности, равно

¹ Я отсылаю читателя, в особенности сомневающегося читателя, к приложению, следующему за ближайшей главой.

как и удобства. Политика — это не дело интеллигента или работника искусств. И не дело педагога и ученого. Их сфера деятельности — это свободная от грязи сфера чувств и мыслей. Забота о практических делах может только ее осквернить. В последнюю секунду перед пос­ледним ядерным взрывом ученые будут по-прежнему твердить, что проблема контроля над ядерными воору­жениями и предотвращения войны должна интересо­вать только политиков и их военных и дипломатических советников. И когда последняя полоска чистого неба скроется за дымом, газами, неоновыми огнями и испаре­ниями индустриальной цивилизации, люди с чуткой, ар­тистической совестью все еще будут утверждать, что, к сожалению, все эти вещи не могут быть предметом за­бот истинного художника. В действительности, однако, ни один интеллигент, ни один художник, ни один педа­гог, ни один ученый не вправе позволить себе роскошь сомневаться в своей ответственности. Никто, кроме них, не может взять на себя защиту существенно важ­ных для нашего времени целей. В мире, жаждущем зна­ний, ученые обязаны взять на себя ответственность за последствия развития науки и техники. Никто, кроме деятелей искусства, не может взять на себя охрану эс­тетической сферы жизни. Отдельные представители со­словия педагогов и ученых пожелают, возможно, избе­жать ответственности, но они не могут оправдывать это желание ссылкой на свою преданность более высоким целям.

На ранних стадиях экономического развития, когда научный мир представлял собой небольшой, слабый и отчасти декоративный придаток индустриального обще­ства, многие научные работники должны были, есте­ственно, считать самой подходящей для себя роль мол­чаливых наблюдателей. Доминирующая сила была на стороне предпринимателя. Восставать против нее счи-

талось неблагоразумным. Если для оправдания этой ос­торожности можно было ссылаться на благородную пре­данность науке и искусству, то больше ничего не требо­валось — это служило чем-то вроде церковной индуль­генции, отпущения грехов малодушия и трусости. Люди, чьи интересы были бы задеты более активной ро­лью, которую сословие педагогов и ученых могло бы иг­рать с ростом его численности и влияния, будут, есте­ственно, надеяться, что оно по-прежнему станет изыс­кивать аналогичные доводы в пользу отказа от участия в политической жизни. А тех его представителей, кото­рые останутся вне политики, они будут превозносить как праведников.

Сословие педагогов и ученых, как и интеллигенция в целом, обнаруживало также стремление подменить под­линное участие в политической жизни некими суррога­тами политических действий. Весьма важными в этом отношении представлялись им литературная работа, чтение лекций и даже смелые разговоры в частном кру­гу. Эти методы воздействия суть профессиональные орудия интеллигента; подобно генералу военно-воздуш­ных сил, предлагающему использовать бомбардировщи­ки для того, чтобы приостановить движение людей че­рез джунгли, интеллигент, владея орудиями своего ре­месла, склонен, естественно, придавать им большое зна­чение при всех обстоятельствах. И дело кончается тем, что он либо убеждает тех, кто уже убедился, либо обо­стряет разногласия по мелким, тончайшим деталям за­дачи, столь ценимым в научных спорах и столь вредным для успеха политических действий. Почти все обсуждав­шиеся здесь задачи — замена гонки вооружений сопер­ничеством в иных областях, общественный контроль над окружающей нас жизненной средой, расширение воз­можностей выбора, предоставляемых человеческой лич­ности, эмансипация системы образования — требуют

той или иной формы политических действий. Для этих действий требуется внушить соответствующие убежде­ния законодателям или заменить последних такими людьми, которых не придется убеждать. Осуществле­ние изложенных здесь идей возможно лишь в том слу­чае, если на соответствующих государственных постах, выборных и занимаемых по назначению, будут нахо­диться деятельные сторонники этих идей и если бди­тельная и полная решимости общественность будет строго следить за тем, чтобы они точно выполняли свои обязанности.

Если, однако, учитывать другие стороны проблемы, то перспективы перехода к требуемой политике выглядят лучше. Сословие педагогов и ученых, как неоднократно отмечалось выше, быстро увеличивается и обещает дос­тичь громадных размеров. И это происходит в такое вре­мя, когда наблюдается сильная тенденция к переоценке утвердившихся общественных целей. Как в области внешней, так и в области внутренней экономической политики подвергается сомнению все, что рассматрива­ется — и не без основания — в качестве автоматически принятой или принятой на веру позиции людей, именуе­мых ныне «истэблишмент». Эти умонастроения нужда­ются в политическом руководстве, о необходимости ко­торого здесь говорилось.

Этот процесс переоценки задач возник потому, что идея либеральной реформы ныне уже не котируется. В прошлом либералы выступали как экономические ли­бералы; под реформой подразумевалась экономическая реформа. Задачи этой реформы неизменно повторялись в сотнях программ, речей и манифестов. Производство

должно расти; доход должен расти; распределение дохо­да следует улучшить; безработица должна сокращаться. К этому сводилась в течение десятилетий программа ли­берального реформаторства. Даже десять библейских заповедей менее известны и, безусловно, в гораздо меньшей степени претворяются в жизнь, чем эти требо­вания. Цели реформатора совпадают с целями индуст­риальной системы, разница заключается только в том, что реформатор, пожалуй, подчеркивает желательность более справедливого распределения дохода. Он стал по­литическим глашатаем индустриальной системы, если не считать того, что он особенно печется о судьбе бедня­ков. Роль либерального реформатора не требует усилий, она не связана с какими-либо ожесточенными спорами, скандальными раздорами, никого не приходится убеж­дать и уговаривать. Требуется только стоять смирно и отвешивать поклоны, когда Валовой Национальный Продукт снова увеличивается и, быть может, в рекорд­ных размерах. Реформаторы, которые проводят время по­добным образом,— это в сущности безработные. И не­сомненно, многие понимают, что они находятся именно в таком положении.

Прогресс, о котором идет речь в настоящее время, будет гораздо труднее измерить, чем тот прогресс, кото­рый связывается с процентом прироста валового нацио­нального продукта или с уровнем безработицы. Это объясняется тем, что задачи, которые ставит перед со­бой индустриальная система, настолько узки, что они поддаются точному статистическому измерению. Но жизнь сложна. Определение понятия преуспевания об­щества должно стать предметом дискуссий. Широкая полемика развернется и вокруг вопроса о правомернос­ти новых общественных целей, отличных от целей инду­стриальной системы, так же как и вокруг вопроса о

средствах достижения этих целей (например, о путях контроля над окружающей средой, диктуемого эстети­ческими требованиями). И неизбежно возникнет сопро­тивление со стороны тех, чьи интересы будут ущемле­ны, а равно и тех, кто противится всему новому. Сло­вом, это задачи, которые — подчеркиваем еще раз — до­стойны усилий реформатора.