Глава xxv. сословие педагогов и ученых

По мере того как профсоюзы более или менее постоянно отступают на задний план, на сцене появляется быстро растущая прослойка педаго­гов и ученых. На своих флангах эта группа смы­кается с учеными и инженерами, работающими в рамках техноструктуры, и с государственными служащими, журналистами, писателями и ра­ботниками искусств, занятыми вне ее. Наиболее прямое влияние индустриальная система оказы­вает на рост числа педагогов и ученых, работаю­щих в школах, колледжах, университетах и ис­следовательских институтах. Место, занимае­мое этими людьми в индустриальной системе, во многом похоже на то, которое на ранних ста­диях индустриального развития занимали бан­киры и финансисты. В те времена решающее значение имело наличие капитала, и это вызва­ло к жизни обширную сеть коммерческих бан­ков, сберегательных касс, страховых обществ, маклерских контор и инвестиционных банков, призванных мобилизовать сбережения и тем самым удовлетворить потребность в капитале. В развитой корпорации решающим фактором производства, как мы видели, является наличие вышколенных специалистов, что также вызвало к жизни целый комплекс учебных учреждений,

призванных удовлетворить эту потребность. А чтобы закрепить эту перемену, были соответствующим обра­зом изменены общественные оценки и взгляды. Когда решающую роль играли сбережения и капитал, наибо­лее восхваляемой социальной добродетелью была бе­режливость. Тому обстоятельству, что большая часть населения жила и умирала в крайней темноте и невеже­стве, не придавалось значения. Но с тех пор, как важ­ным фактором производства стали квалифицированные кадры, бережливость как добродетель приобрела отте­нок старомодности и даже чудаковатости. Вместо нее важнейшей задачей общества провозглашается ныне образование.

Сословие педагогов и ученых¹, подобно финансо­вым кругам в прошлом, обязано своим престижем тому фактору производства, который оно поставляет. Эта услуга, по крайней мере потенциально, является для

¹ Не существует удачного названия для этой большой груп­пы людей, связанных с преподаванием и научными иссле­дованиями (за исключением тех научных исследований, которые ведутся в рамках техноструктуры). В политичес­ких речах их объединяют с писателями и поэтами и при­числяют к интеллигенции, или длинноголовым. Первый термин слишком узок в своих сопутствующих значениях, а если не слишком узок, то слишком претенциозен. Вто­рой недостаточно серьезен. Создание нового термина было бы оправдано лишь при отсутствии иного выхода: у нас и без того очень много терминов, и каждый новый тер­зает слух. Поэтому я заимствовал и несколько изменил терминологию моего друга профессора Дона Прайса. Уче­ную прослойку (включая ту ее часть, которая работает в промышленности и в государственных учреждениях) про­фессор Прайс именует ученым сословием. Я многим обя­зан его ценной книге, носящей заглавие «Ученое сосло­вие» («The Scientific Estate», Cambridge, 1965).

него и источником силы. Так же как и финансисты, и даже больше их, это сословие завоевывает известные позиции в государственном аппарате. Природа этого сословия педагогов и ученых, источники его влияния и его отношение к техноструктуре и государству — та­ков предмет, к рассмотрению которого мы сейчас при­ступаем.

Аналогия между финансовыми кругами и сословием пе­дагогов и ученых не может быть продолжена слишком далеко. Источником престижа и влияния обеих этих групп является (или являлась) их связь с решающим фактором производства. Но могущество финансовых кругов — это могущество руки, держащей кран. Они могли открыть кран и направить капиталы к тому, кто их испрашивал, и они же могли его закрыть. Следует за­метить, что весь декорум, связанный с применением этой силы, обманчив. Применение силы всегда прихо­дится обставлять приличествующей серьезностью. Если человек вынужден служить объектом проявления влас­ти другого человека, то он по меньшей мере вправе тре­бовать, чтобы это не становилось поводом для открыто­го ликования. Финансовые операции — новый выпуск акций или облигаций, открытие нового источника кре­дитования — все еще являются поводом для торже­ственных церемоний, несмотря на то что эти операции ненамного сложнее, чем покупка пишущей машинки, и что клиентура финансовых учреждений имеет возмож­ность сделать выбор между альтернативами. Это пере­житок тех дней, когда подобные операции совершались с позиции силы. Многие из формальностей, сопровож­дающих деятельность центральных банков (имеющую в значительной степени вспомогательное значение),—

явления того же порядка¹. Они не должны заслонять ре­альную действительность, заключающуюся в том, что власть финансовых учреждений ушла в прошлое².

Сословие педагогов и ученых не обладает контролем над предложением образованных специалистов, анало­гичным контролю банкиров над доступом к сбережени­ям. Оно в состоянии в какой-то слабой степени воздей­ствовать на своих людей в отношении выбора занятий — и это моральное воздействие не лишено значения. Однако больше всего влияние этого сословия связано с его быстрым количественным ростом и вытекающим от­сюда политическим весом, его привилегированным дос­тупом к научным новшествам и его почти уникальной ролью в области социальных нововведений. Эти источ­ники влияния следует теперь рассмотреть.

До последнего времени учителей в США было очень мало, и были они заняты в значительной степени в на­чальной школе. За последние годы в этой сфере про­изошли скачкообразные изменения. Число преподавате­лей колледжей и университетов составляло в 1900 г. 24 тыс., в 1920 г.— 49 тыс., а к концу текущего десяти-

¹ Наблюдающееся в Соединенных Штатах настойчивое стремление к тому, чтобы центральный банк был, по крайней мере номинально, независим от федеральной исполнительной власти, тоже отражает тоску по про­шлому. Это воспоминание о тех днях, когда централь­ный банк имел возможность облегчить или предотвра­щать заключение государственных займов и тем самым контролировать правительственную политику в области налогообложения и государственных расходов.

² Напомним, в частности, то обстоятельство, что власть может быть проявлена только при отсутствии альтерна­тив, и тот факт, что при общем изобилии капиталов и при наличии у фирмы внутренних источников сбереже­ния такие альтернативы у фирмы имеются.

летия оно достигнет 480 тыс. Это значит, что за 70 лет оно увеличится в 20 раз. В 1900 г. во всех колледжах и университетах обучалось только 238 тыс. студентов — по сравнению с 3377 тыс. в 1959 г. и 6700 тыс., ожидае­мыми в 1969 г. В 1900 г. в старших классах средней школы обучалось только 669 тыс. человек — по срав­нению с 9271 тыс. в 1959 г. и 14 600 тыс., ожидаемыми в 1969 г.¹ На ранней ступени своего развития индустри­альная система нуждалась лишь в умеренных количе­ствах людей, имеющих высокую техническую или иную подготовку. Колледжи и университеты были призваны главным образом готовить людей ученых профессий, подвизающихся в области медицины, юриспруденции, религии, ветеринарии и т.п., или придавать весьма убо­гий культурный лоск, приличествующий отпрыскам за­житочных семейств.

Обладая ничтожным социальным весом вследствие своей малочисленности, педагоги на ранних стадиях ин­дустриального развития (в США — вплоть до первых де­сятилетий текущего столетия) представляли собой и в экономическом отношении низшую касту. Средства для финансирования высшего образования в частных коллед­жах и университетах поступали от состоятельных людей либо в форме пожертвований, либо в форме платы за обу­чение их детей. Считалось естественным, что здесь, как и повсюду, снабжение деньгами влечет за собой приобре­тение права собственности и что осуществление этого права должно быть предоставлено людям, которые более

¹ Приведенные цифры получены в отделе просвещения министерства здравоохранения, просвещения и социаль­ного обеспечения. Суммарные расходы на нужды про­свещения в 1900 г. равнялись приблизительно 275 млн тогдашних долларов, а в 1970 г., по имеющимся подсче­там, они достигнут 42,5 млрд долл.

других привыкли к реализации подобной власти, то есть предпринимателям. «Современное цивилизованное об­щество неохотно идет на то, чтобы доверить свои серь­езные интересы кому-либо вне круга людей меркантиль­ного склада, доказавших свою способность управлять академическими делами тем, что они нажили значи­тельное богатство или как-нибудь иначе оказались его владельцами»¹. Этот принцип, общепринятый в отноше­нии частных учебных заведений, стал применяться так­же в отношении государственных колледжей и универ­ситетов. Так как учеба в них связана с расходами и воз­можностью отказаться до поры до времени от само­стоятельного добывания средств к существованию, эти учебные заведения тоже стали вотчинами людей, чьи доходы намного выше среднего уровня.

Доктрина финансового верховенства — доктрина высшей власти тех, кто оплачивает счета,— не была пол­ностью признана академическими кругами. В принципе, а порой и на практике преподаватели отстаивали свое право высказывать собственные мнения и даже критико­вать тех, кто оплачивал их содержание. Эта тенденция была связана с резким расхождением установок. У пред­принимателя имелось простое денежное мерило успеха. О достоинствах человека он судил по размеру его дохода. Но применение подобного мерила в академической сфере означало бы, что здесь сплошь неудачники (имея в виду скромную оплату труда этих работников), или же обхо­дилось бы чрезмерно дорого. Вот почему многие препода­ватели, хотя они порой мирились со своим подчиненным положением, а еще чаще воспринимали его как нечто само собой разумеющееся, проповедовали вместе с тем такие задачи образования, которые они считали более

¹ Т. Veblen, The Higher Learning in America, Stanford, 1954, p. 67-68.

важными в интеллектуальном отношении или более утонченными в эстетическом отношении, чем меркан­тильные установки предпринимателя. Это вызывало враждебную реакцию. В результате, прочной особенно­стью американской академической жизни до недавнего времени были взаимная неприязнь и подозрительность между миром бизнеса и академическими кругами, пери­одически приводившие к небольшим конфликтам¹.

¹ Напряженность, порожденная этими отношениями, ска­зывалась и в самих колледжах и университетах. Прези­дентам колледжей и другим административным работни­кам приходилось по необходимости или в силу своих убеждений защищать систему установок комитетов по­печителей и более широких кругов бизнеса. Проводя та­кую линию, они часто вызывали к себе недоверие или презрение профессорско-преподавательского состава. Еще более интересное положение складывалось в шко­лах бизнеса и на факультетах хозяйственного управле­ния. Почти во всех университетах с академическим ста­тусом профессора этих факультетов вплоть до недавнего времени находились на положении второразрядных на­учных работников. Это частично объяснялось тем, что преподаваемые ими дисциплины считались несолидны­ми. Но вместе с тем профессор, читавший курс хозяй­ственного управления, обязан был по своему положе­нию разделять и даже открыто защищать установки предпринимателя, не получая, однако, соответствующе­го вознаграждения. Таким образом, на его долю выпада­ло самое худшее — сравнительная бедность академичес­ких кругов, но без их притязаний на высшие цели. Отчужденно-враждебное отношение работников ис­кусств и не работающих по найму интеллигентов к миру бизнеса имело аналогичные источники. Мир бизнеса ус­танавливает денежную цену на труд этих людей. В усло­виях общества, в котором средние уровни образования и культуры были приспособлены к требованиям ранней ин­дустриальной системы, художественный вкус населения был в среднем невысок. И спрос на культурные новинки даже умеренной сложности был, естественно, весьма ог­раничен. Вследствие этого денежная цена, устанавли­вавшаяся бизнесменом на труд работника искусств и ин­теллигента, была низка. Последние приписывали своему труду свою собственную цену и отвергали цену бизнес­мена как заведомо ложную, обусловленную безвкусицей и примитивными представлениями. Такая характеристи­ка считалась тождественной понятию буржуазного вку­са См . Липсета, в кн.:«Political Man», New York, 1960, p. 318 и след.

Это противоречие обострялось ролью колледжей и университетов как главного источника социальных но­вовведений в Соединенных Штатах. Промышленные и коммерческие фирмы, профсоюзы и профессиональные политики не отличаются в Соединенных Штатах изоб­ретательностью в сфере социальных отношений, не­смотря на то что они пользуются большим влиянием в деле проведения или торможения законодательных ак­тов. В этой сфере они, напротив, сравнительно бесплод­ны. Некоторые идеи, касающиеся социальных перемен, исходили от независимых реформаторов и от бюрокра­тии. Однако наиболее важным источником подобных идей была в течение многих лет академическая среда.

На ранних стадиях индустриализации большинство этих идей было направлено на то, чтобы сделать индуст­риальное развитие более равномерным, более гуманным или справедливым. Необходимость подобной реформы была всегда для профессоров гораздо яснее, чем для тех, кто считал себя их законными хозяевами. Послед­ним пришлось наблюдать, как из колледжей и универси­тетов исходили и защищались (в порядке реализации принципа академической свободы) предложения об ог­раничении власти монополий, регулировании цен или ставок на услуги естественных монополий, поддержке и защите профсоюзов, усилении принципа прогрессивно­сти в налогообложении, укреплении рыночных позиций

фермеров, ограничении эксплуатации природных ресур­сов, регулировании условий найма и, при случае, об уп­разднении частного предпринимательства. Эти рефор­маторские предложения не оставались всего лишь пред­метом академических дискуссий. Многие из них имели шансы на практическое осуществление.

Спору нет, еретические взгляды часто из осторожнос­ти высказывались в приглушенной форме или же скрыва­лись. Установки академических кругов приспосаблива­лись к «воззрениям и предубеждениям, широко распрост­раненным среди респектабельного, консервативного среднего класса, с особо тщательным учетом воззрений и предубеждений избранного круга состоятельных граж­дан, распоряжающихся накопленным богатством»¹. Но это лишь часть истины. Толчок к разработке очень мно­гих законоположений и принципов экономической поли­тики, воспринятых предпринимателями как враждебные их интересам, исходил из академических кругов. Законы, направленные против монополий, законы о регулирова­нии доступа к рынку капиталов, законодательное закреп­ление обширного ряда мероприятий по социальному обеспечению и проведению принципа прогрессивности в налогообложении — все это в значительной мере обяза­но своим происхождением тем же кругам.

В годы зачаточного индустриального развития акаде­мическая среда — бедная, зависимая и слабая — неиз­менно характеризовалась историками в ее взаимоотно­шениях с миром бизнеса как обиженная сторона. Если обратиться к достоверным фактам, то эта трактовка не столь бесспорна. Благодаря своей способности выдвигать новые социальные идеи академические круги, вполне возможно, давали больше, чем получали. Это отчасти затушевывалось тем обстоятельством, что историю пи­сали представители академической среды (что само по

¹ Т. Veblen, The Higher Learning in America, p. 194

себе является немаловажным источником общественного влияния), а также тем фактом, что сила и власть проявля­ются в разных формах. Власть денег проявляется в весьма грубой форме; приспособленцам она сулит материальное вознаграждение, несогласным угрожает материальным ущербом. Иначе обстоит дело с реформаторскими предло­жениями. Вначале они кажутся странными и неосуще­ствимыми. Мало-помалу они завоевывают сторонников. Проходит время, и их начинают рассматривать как настоя­тельную необходимость, а затем и как основные челове­ческие права. Приписать могущество тем, кто привел этот процесс в движение, не так-то легко.

Значение силы, связанной со способностью высту­пать зачинателем социальных нововведений, будет по­казано в ходе дальнейшего изложения. Сейчас доста­точно отметить, что некогда это послужило серьезным основанием для конфликта между предпринимателями и академическими кругами¹.

¹ В этом мы видим причину неврастенического по форме выражения, настороженного отношения консервативно настроенных организаций и отдельных лиц в США к обра­зованию и особенно к идеям, которые защищаются и пре­подаются в университетах Такие группы отражают уста­новки предпринимателей, их решительно поддерживают независимые предприниматели из нефтяной промышлен­ности и владельцы недвижимого имущества, они вызыва­ют презрение всех уважающих себя представителей тех­ноструктуры Надо сказать, что недовольные имеют все основания полагать, что колледжи и университеты, во-первых, пользуются влиянием и что они, во-вторых, были источником тех идей, которые повлекли за собой упадок их могущества. Следовательно, их реакция, вызывающая замешательство в академических кругах, не является бес­причинной Последним следует относиться к ней фило­софски Академические круги не могут надеяться соче­тать, как это иногда бывало в прошлом, влияние своих идей с иммунитетом против критики

С ростом техноструктуры отношения между людьми, связанными с предпринимательской деятельностью, и со­словием педагогов и ученых подвергаются радикальному изменению. Между побудительными мотивами, лежащи­ми в основе деятельности тех и других, нет больше резко­го противоречия. Подобно сословию педагогов и ученых, представители техноструктуры не руководствуются больше исключительно (и даже не главным образом) де­нежными мотивами. Обе эти группы солидаризуются с общественными целями или с интересами организаций, служащих общественным целям. И обе эти группы, надо полагать, стремятся приспособить общественные цели к своим собственным. Если между ними и есть различие, то оно заключается не в системе мотивов, а в преследуе­мых целях.

На этой стадии развития сословие педагогов и ученых уже не является малочисленным: оно, напротив, весьма велико. Его содержание уже не зависит от частных до­ходов и богатств — преобладающая часть средств, необ­ходимых для его оплаты, поступает от государства. Вли­яние частных лиц уменьшилось еще в одном важном от­ношении. Для предпринимателя характерно сочетание властного собственнического инстинкта и личного богат­ства. Представители техноструктуры, хотя и получают порой щедрое вознаграждение в форме жалованья и при­были на капитал, вряд ли владеют такими же состояния­ми, как предприниматели. Собственники, то есть люди, ко­торых современные «добытчики» средств для академичес­ких учреждений именуют богачами старого закала, распо­ряжаются такими богатствами. И для них отказ от пожертвования денег учебным заведениям зачастую мо­жет повлечь за собой ненамного меньшие потери, вызван­ные увеличением налога. Но, будучи лишены влияния

в корпорации, эти люди не отражают сколько-нибудь до­стоверно ее установки. И они значительно меньше, чем былой предприниматель, рассчитывают добиться влия­ния в результате оказываемой ими денежной помощи. Собственный опыт в области корпоративной собствен­ности научил их тому, что богатство не дает такого пра­ва на вмешательство.

Тем временем техноструктура оказалась в глубокой зависимости от сословия педагогов и ученых, так как оно поставляет ей обученные кадры Техноструктура вынуждена также поддерживать тесную связь с учены­ми, чтобы быть достаточно уверенной, что она не отста­нет от научных и технических достижений. А по сравне­нию с предпринимательской корпорацией развитую кор­порацию гораздо меньше смущает социальное новатор­ство сословия педагогов и ученых. Затраты, связанные с реформами — с улучшением медицинского обслужива­ния, обеспечением гарантированных доходов для бедня­ков, перестройкой трущоб,— могут быть компенсирова­ны за счет потребителей или акционеров. Бремя толко­вания или выполнения государственных предписаний целиком берут на себя юристы, бухгалтеры, специалис­ты по трудовым отношениям и другие работники аппа­рата корпорации Предприниматель же, напротив, сам несет издержки, связанные с государственным регули­рованием, а мелкий предприниматель даже самолично толкует и выполняет законы Бремя регулирования, как и налоговое бремя, значительно облегчается, когда име­ется возможность перекладывать его на другого¹.

¹ Этим по меньшей мере частично объясняется сопротив­ление, оказываемое врачами мероприятиям федерально­го правительства по улучшению медицинского обслужи­вания «Практикующие врачи принадлежат к численно уменьшающемуся сообществу американских предприни­мателей Большинство врачей по-прежнему "ведет свое собственное предприятие" и, естественно, выступает против вмешательства в их экономические дела» (Louis Lasagna, Why Are Doctors Out of Step? «The New Re­public», January 2, 1965)

Следует также иметь в виду, что оба недавних важ­ных мероприятия из области социальных нововведе­ний — регулирование совокупного спроса и стабилиза­ция цен и заработной платы — имеют существенное значение для планирования и тем самым для преуспе­вания техноструктуры. А техноструктура, как мы виде­ли, не относится безразлично к своим интересам.

Отметим далее еще одно обстоятельство, имеющее, пожалуй, менее важное значение Социальные нововве­дения не ассоциируются больше с представлением о ре­волюции, и академические круги, как и широкие круги интеллигенции, не занимаются больше внушающими беспокойство разговорами о революциях. Это тоже яв­ляется результатом сложного сплетения перемен, кото­рое мы здесь стараемся объяснить Предпосылка рево­люции, как она была описана Марксом, заключается в прогрессирующем обнищании рабочего класса Вместо ожидаемого обнищания имело место возрастающее изо­билие. Марксисты больше не отрицают этого и не могут больше убедительно доказывать, что благосостояние рабо­чего носит иллюзорный или преходящий характер. Ката­лизатором революции должен был стать капиталистичес­кий кризис — некая апокалиптическая депрессия, при­званная окончательно разрушить уже подорванную систе­му. Однако необходимым и неотъемлемым условием существования индустриальной системы является нали­чие механизма регулирования совокупного спроса; созда­вая предпосылки планирования, этот механизм сулит воз­можность предотвращения или смягчения депрессии. Сле­довательно, опасность наступления апокалиптического

кризиса представляется еще более далекой. Профсоюзы, выражая в воинственной форме силу рабочего, должны были стать ударной силой революции. Но индустриаль­ная система смягчает боевой дух профсоюзов и даже по­глощает их. Самым важным является, пожалуй, то, что в некоторых странах революция произошла. И в этих стра­нах основные черты индустриализации — планирование, крупные производственные единицы, свойственная им дисциплина, мероприятия по обеспечению экономичес­кого роста — уже не кажутся такими необычными, каки­ми они представлялись в надеждах и страхах людей пол­века назад. Все факторы, от которых, как ранее казалось, зависит революция, да и сама революция, утратили зна­чение. После этого тема революции едва ли может слу­жить даже предметом научной дискуссии.

Возникшая недавно зависимость техноструктуры от со­словия педагогов и ученых сказывается, как и следова­ло ожидать, во взаимоотношениях между обеими сторо­нами. Хозяйственный администратор не выступает больше в совете колледжа в роли источника мирских знаний и стража, ограждающего от социальной ереси. Он заседает в этом совете скорее потому, что к нему от­носятся с традиционным почтением. И его присутствие там дает ему возможность поддерживать тесную связь с источниками получения квалифицированных кадров или более пристально следить за новейшими научными и техническими достижениями. Если представитель­ство президента корпорации в учебных заведениях все больше становится данью традиции и условностям, то на современного ученого, работающего в области гума­нитарных наук, математики, кибернетики или телемеха­ники, все более предъявляется спрос со стороны разви-

той корпорации; она нуждается в его помощи при реше­нии осаждающих ее проблем, связанных с наукой, тех­никой, внедрением счетно-решающих устройств. Неког­да имя знаменитого банкира, числящегося в составе со­вета директоров, говорило о том, что корпорация имеет доступ ко всем источникам капитала в экономике. Ныне же наряду с именами бывших генералов военно-воздуш­ных сил рекламируется имя ученого или, на худой ко­нец, президента колледжа, чтобы показать, что фирма находится на уровне самых последних достижений тех­ники.

В общественных делах мы обычно приписываем изобретательности, добродетели или благовоспитанно­сти то, что в действительности порождено обстоятель­ствами. В свое время в связи с расхождением между побудительными мотивами и целями академических кругов и предпринимательской фирмы наиболее крас­норечивые и информированные предприниматели то и дело обвиняли профессоров в интеллигентском ради­кализме, оторванном от жизни идеализме, неуместном теоретизировании, провоцировании нападок на кон­ституцию и право частной собственности, нежелании защищать свободу личности, под которой в основном подразумевалась свобода делать деньги. Сейчас это случается только изредка. Представитель технострук­туры находит в университетских дискуссиях мало та­кого, что могло бы вызвать у него столь сильное раз­дражение. А если бы он вздумал выразить вслух подоб­ные чувства, то более осмотрительные коллеги быстро предупредили бы его, что он создаст излишние затруд­нения для тех, кто наведывается в университетские го­родки для вербовки специалистов, и что он рискует тем, что его наиболее выдающиеся ученые консультан­ты поделятся своими знаниями и секретами с менее крикливыми руководителями.

Вопрос о том, насколько полно сословие педагогов и ученых, обязанное своим нынешним ростом и высоким положением потребностям индустриальной системы, станет разделять ее цели, остается открытым. Найти однозначный ответ на этот вопрос невозможно, ибо со­словие педагогов и ученых неоднородно. Мы видели, что политическая экономия, как научная дисциплина, во многом и довольно искусно приспособилась к целям индустриальной системы. Положения, которые сводят к минимуму роль рынка и максимизации прибыли, при­дают важное значение действию непрерывной рекла­мы, подвергают сомнению верховную роль потребите­ля или ее общепризнанные последствия и одобряют тесное сотрудничество развитой корпорации с государ­ством, приобрели оттенок ереси. Проявление тех же тенденций можно, несомненно, ожидать и в других об­ластях. Можно полагать, что химик, посвящающий значительную долю своего времени работам для фир­мы «Дюпон» или «Монсанто», станет отождествлять свои интересы с целями этих корпораций. Возможно также, что он будет оказывать некоторое влияние на цели своего университета: факультет, на котором он работает, станет, пожалуй, измерять свои достижения не столько качеством преподавания и исследовательс­ких работ, сколько количеством контрактов, заключен­ных с фирмами и государственными учреждениями, раз­мерами своего экспериментального завода и ростом пер­сонала и фонда заработной платы. При таком подходе к делу целью становится экономический рост. В то же время множество других научных дисциплин — клас­сические языки и литература, некоторые гуманитар­ные науки — остаются в значительной мере незатро-

нутыми этими новыми взаимоотношениями с техност­руктурой. Их представители придерживаются старых целей академических учреждений и (наблюдая матери­альное преуспевание и побочные заработки своих уче­ных коллег) еще более страстно их отстаивают. Они критикуют своих ученых коллег за то, что те занима­ются исследованиями сугубо утилитарного характера, за забвение основной обязанности ученого, заключаю­щейся в добыче и передаче знаний, а также — в скры­той форме — за отречение от обета академической бед­ности Критикуемые ученые, задетые за живое, возра­жают, говоря, что они неподкупны и что должен же кто-то оплачивать счета Эти вопросы уже стали обыч­ным предметом дискуссий почти во всех крупных уни­верситетах.

Существуют, однако, и более глубокие источники конф­ликта между техноструктурой и сословием педагогов и ученых. Одним из них является вопрос об управлении поведением человека

Из-за отсутствия ясного представления о природе этого конфликта споры о нем вращаются главным об­разом не вокруг его конечных причин, а вокруг практи­куемых методов управления. Управление потребитель­ским спросом предполагает широкий доступ к сред­ствам общения — газетам, рекламным щитам, радио и в особенности телевидению. Чтобы добиться внимания публики, реклама должна быть крикливой и навязчи­вой. Крайне существенно также, чтобы она внушала впечатление, хотя бы и ложное, что продаваемые това­ры имеют важное значение. Спросом на мыло можно Управлять только тогда, когда внимание потребителей привлечено к тому, что в ином случае представлялось

бы довольно несущественным обстоятельством. Поэто­му запах мыла, особенности его пены, белизна белья, стираемого этим мылом, и обусловленные подобными атрибутами престиж и уважение в округе считаются мо­ментами исключительной важности. Предполагается, что домашние хозяйки обсуждают подобные вещи с энергией, уместной в случае нежелательной беременно­сти или атомной войны. Так же обстоит дело с сигарета­ми, слабительными и болеутоляющими средствами, пи­вом, автомобилями, зубной пастой, консервами и всеми прочими товарами широкого потребления.

Сословие педагогов и ученых, а также широкие кру­ги интеллигенции склонны относиться к этим усилиям с презрением. Представители техноструктуры, чувствуя эти настроения, но сознавая вместе с тем важнейшее значение управления спросом, дают им отпор и самым ревностным образом стараются доказать, что управле­ние спросом имеет важное значение для здорового фун­кционирования и дальнейшего существования нынеш­ней экономической системы. Их доводы ближе к исти­не, чем это обычно кажется.

Мы сталкиваемся здесь с парадоксом. Экономичес­кая система нуждается для своего преуспевания в организованном околпачивании публики. В то же вре­мя она взращивает увеличивающийся класс людей, считающих такое околпачивание ниже своего достоин­ства и осуждающих его как духовное растление. Не­полноценная культура, которая нуждается для своего существования в подобной мистификации, заслужива­ет, по их мнению, только презрения. У представителей этой культуры их позиция вызывает смешанное чув­ство обиды, вины и возмущения, порождаемое созна­нием того, что именно нужды последней служат осно­вой существования и благоприятной средой для ее ака­демических критиков.

Этот конфликт в той или иной форме неизбежен в условиях планирования. Планирование требует, чтобы нуждам производственного аппарата отдавалось пред­почтение перед свободно выраженной волей личности. Это всегда будет вызывать недовольство. При планиро­вании несоветского типа это недовольство направлено против методов и орудий — рекламы и распространяю­щих ее средств массового общения,— при помощи кото­рых управляют поведением человека. Любопытно, что ни в тех ни в других обществах недовольство не направ­лено против планирования, хотя последнее и является глубинным источником.

И наконец, между техноструктурой и сословием педаго­гов и ученых может возникнуть соперничество и проти­воречие, обусловленное их неодинаковым отношением к государству. Политическая роль представителя техно­структуры ограничена строгими рамками. Он не может отделить себя от организации, определяющей его бы­тие. И он не может увлечь ее за собой в водоворот поли­тической жизни. С другой стороны, он пользуется боль­шим влиянием в государственных делах, действуя фак­тически как удлиненная рука бюрократии.

Сословие педагогов и ученых не связано в своих по­литических действиях узами какой-либо организации. Вместе с тем это сословие быстро растет в количествен­ном отношении. Оно все еще не прониклось чувством общности. И оно долгие годы жило под впечатлением могущества предпринимателей. Любая политическая сила, не опирающаяся прочно на обладание деньгами, обычно недооценивается. И все же возможно, что со­словие педагогов и ученых нуждается лишь в выдаю­щемся политическом лидере, чтобы стать решающей

политической силой. Это могло бы в свою очередь угро­жать упрочившейся связи между бюрократией и техност­руктурой, ибо для ее поддержания, как и для управле­ния потребительским спросом, требуется наличие мно­гих общераспространенных иллюзий. К этой теме мы сейчас и переходим.