Предпосылки криминалистической методики
Термин "методика расследования преступлений", наряду с которым впоследствии стали употребляться термины "частная методика", "общая методика" и т.п., по общему признанию, своим появлением в отечественной криминалистике обязан В.И. Громову, который впервые ввел его в оборот в учебнике по криминалистике 1935 г., получил дальнейшее развитие в учебнике 1936 г., а затем и в аналогичном учебнике 1939 г. В последних двух учебниках методике расследования преступлений посвящался самостоятельный раздел *(2). Однако криминалистическая методика имеет длительную историю развития, охватывающую и весь период накопления эмпирических знаний, применяющихся при раскрытии и расследовании преступлений. *(3) Она непосредственно связана с историей становления и развития криминалистики как науки.
История криминалистики рассматривается в работах А.И. Винберга, Р.С. Белкина, И.Ф. Крылова, Ю. Торвальда, А.М. Кустова и других ученых. В связи с предметом настоящего исследования особенно хотелось бы отметить работы И.А. Возгрина, который наиболее полно исследовал историю развития криминалистической методики, а также появившиеся в последнее время труды С.Н. Чурилова и Ю.П. Гармаева.
История раскрытия, расследования и предупреждения преступлений непосредственным образом связана с возникновением государства, что подразумевает появление государственных учреждений принуждения (полиции, тюрем и иных пенитенциарных учреждений). Одновременно появляются и совершенствуются средства и методы розыска и изобличения преступников. Так, в законах вавилонского царя Хаммурапи (1792-1750 гг. до н.э.) содержатся упоминания об использовании документов в качестве объектов судебного разбирательства. В Древнеримских Законах XII таблицах (451-449 гг. до н.э.) имеются указания о производстве обысков *(4).
В полицейских и судебных актах Древнего Египта периода власти Птоломеев встречаются подобные схемы описания примет преступников, что является прообразом криминалистического "следственного портрета". Самое древнее подробное описание относится к 238 г. до н.э. *(5).
Об использовании следов при раскрытии преступлений упоминается в ст. 44 главы VIII Древнеиндийских Законов Ману (II в. до н.э. - II в.н.э.), ст. 37 Салической Правды (V-VI), ст. 8 Польской Правды (XIII в.) и в других исторических памятниках *(6). Так, например, в указанной статье закона Ману говорилось, что "как охотник ищет след раненого животного по каплям крови, так царю надо обнаружить след дхармы (преступления) посредством расследования" *(7). Также имеются сведения и о других средствах и методах раскрытия преступлений *(8).
Названные и иные законы не знали различий между процессуальным и материальным правом. Большинство норм, как сейчас принято говорить, материального права приводилось в непосредственном сочетании с процессуальными нормами, в том числе с первыми описаниями порядка организации розыска и изобличения преступников. Данное положение полностью относится и к развитию отечественного законодательства, которое, как можно судить по известным в настоящее время источникам древнерусского права, содержало рекомендации криминалистического характера, и это дает основание автору сделать обоснованное предположение о существовании уже в древние времена криминалистических методик, точнее - их прообразов.
Известны такие источники древнерусского права, как договоры Руси с Византией и другими странами, первый систематический сборник (свод) русского права - Русская Правда. Так, например, во второй статье договора между великим князем Олегом и византийскими императорами Львом и Александром, который был заключен 2 сентября 911 г., говорилось: "А о головах, когда случится убийство, узаконим так: еже ли явно будет уликам, представленным на лицо, то должно верить таковым уликам. Но ежели чему не будут верить, то пусть клянется та сторона, которая требует, чтобы не верили; и ежели после клятвы, данной по своей вере, окажется по розыску, что клятва дана была ложно, то клявшийся да примет казнь" *(9). Эта статья свидетельствует о том, что во времена Олега русское общество при разборе обид и преследовании преступников-иноземцев (византийцев) уже не допускало самоуправства и требовало суда над преступниками, чтобы обиженные представили свои жалобы общественной власти, а не сами вершили суд над обидчиками *(10). Исключением из этого правила можно рассматривать статью пятую договора, в которой говорилось: "При поимке вора хозяином во время кражи, ежели вор станет сопротивляться, и при сопротивлении будет убит, то смерть его взыщется" *(11).
Из смысла статьи третьей также следует, что к числу судебных доказательств того времени относились: поличное (признаки раны, пятна и т.п.), клятва или присяга и розыск, возможно, допрос свидетелей. Главным доказательством и основанием обвинения считалось поличное. В этом случае суд решал дело по поступку, каковой есть "на лицо" (обвиняемый в убийстве был признаваем убийцею, ежели труп убитого был ему уликою). Однако и при главном судебном доказательстве закон не отвергал других доказательств. Клятву по закону должен был давать тот, кто отрицал или отводил от себя улики.
Статья 5 договора, хотя и разрешала некоторое самоуправство, преследуя воровство, в то же время запрещала под страхом наказания аналогично воровству насилие, совершаемое кем-либо под видом обыска по подозрению в воровстве: "Ежели по подозрению в воровстве, кто будет делать самоуправно обыск в чужом доме с притеснением и явным насилием, или возьмет под видом законного обыска что-либо у другого, то по русскому закону должен возвратить втрое против взятого".
В статье 12 рассматриваемого договора указано: "между торгующими Руссами и различными приходящими в Грецию и проживающими там, ежели будет преступник и должен быть возвращен в Русь, то Руссы об этом должны жаловаться христианскому царю, когда возьмут такового и возвратят его в Русь насильно". Таким образом, преследование преступников не прекращалось и за пределами русской земли.
Один из первых исследователей древнерусского права Ф.Г. Эверс следующим образом объяснял процесс доказывания преступления (методику расследования), свойственный временам князя Олега: "Чтобы составить верное понятие о праве, действовавшем во времена необразованности, надобно проникнуть мыслью в дух сих времен, надобно начать с тех простых положений, коим должен был руководствоваться общий человеческий смысл в своих первых учреждениях".
По мнению Ф.Г. Эверса, при "основании Государства невозможно сокрушить вдруг, как бы одним волшебным ударом, самовластие частных лиц и с ним тесно соединенное частное мщение, которым до того времени решались все дела племен независимых. Оно исчезает весьма медленно, в течение нескольких столетий, следовательно, еще долго остается могущественным средством к обеспечению себя от оскорблений. Частная месть оскорбленного или родственника все еще остается грозою сильною обуздать злую волю. При таком настроении умов, очевидно, не было нужды обращаться со всяким спором к гражданскому суду. Кроме него оставалось еще одно решительное средство, к коему грубый человек склонен сам от себя, по своей природе. Итак, в те времена не было нужды в таком искусственном судопроизводстве, какое существует в наше время, когда все должно быть решаемо судьей и когда все, даже запутанные дела, должны быть предусмотрены законом. Древние могли довольствоваться весьма простою формою судопроизводства, немногими простыми началами именно потому, что у них вообще немногие дела подлежали суду. Одно из сих простых начал, начало самое первое и очевиднейшее состоит в следующем: "дело должно быть ясно". Так в нашем и многих других Правах достаточно было, когда обиженный носил на себе следы побоев или раны; в таком случае ему верили на слово. Для нас, - продолжает Ф.Г. Эверс, - конечно, представляется весьма странным, что в Древнем Праве так много доверяли истцу; но сия странность, какую мы находим здесь только по отношению к нынешним нашим обычаям, тотчас исчезнет, когда мы рассмотрим внимательно, как думали и действовали в отдаленной древности. ...Кто только поступал со мною неправо, тот обижал меня; или он причинял мне телесное оскорбление, или отнимал у меня мою собственность. Почти не было ни одного иска, который бы по содержанию относился единственно к Частному Праву. Итак, само обвинение было уже в некоторой степени оскорблением для обвиняемого, а потому и напрасные обвинения были весьма редки. Ибо кто легкомысленно обвинял другого, т.е. взводил на него выдуманное преступление, тот не только получал отказ в иске, как у нас бывает, но и тотчас между своими соседями и товарищами прослывал злым человеком, которого надобно остерегаться; он делался позором для своих родственников. ...Кроме того, лживое обвинение подвергало истца мести обвиняемого и его родственников, даже в том случае, когда бы истец одержал верх пред судьею; и тем более надлежало опасаться сей мести, чем сильнее действовало в те грубые времена чувство претерпленной несправедливости. Итак, чем более теперь было причин, удерживавших человека от учинения ложных исков, тем менее надлежало ожидать их, и, следовательно, тем более должно было верить совести истца. Если он доказывал совершенно известные дела посредством внешних признаков или других улик, то после сего никто уже не думал (а по тогдашним временам без сомнений и очень справедливо) подозревать его в ложном обвинении. Такое подозрение, которое, впрочем, весьма редко могло быть совершенно уничтожено, противно было уже самим правилам вероятности, т.к. обиженному не было ни малейшей выгоды вместо действительного виновника обвинять невиновного, а если бы кто и дерзнул на сею клевету, то в таком случае он подвергался гораздо большей опасности, нежели какую надеялся приобрести выгоду. Посему, - делает вывод Ф.Г. Эверс, - главным, основным правилом всего судопроизводства было следующее положение: "если находятся ясные, очевидные признаки совершения известного дела, то обвинение считается достоверным и более уже ничего не требуется; обиженный тотчас получал удовлетворение, определенное законом" *(12). Так, в статье четвертой рассматриваемого договора (911 г.) говорилось: "Ежели кто ударит кого мечом, или прибьет каким либо другим орудием, то за сие ударение или побои по закону русскому да заплатит пять литр серебра. Ежели же учинившее сие не будет иметь достатка, - да отдает столько, сколько может, да снимет с себя и ту самую одежду, в которой ходит, а в остальном да клянется по своей вере, что у него некому помочь в платеже, после чего иск прекращается" *(13).
Таким образом, анализ положений договора Древней Руси с Византией позволяет констатировать зарождение криминалистической методики расследования преступлений, и не только в первых законодательных актах, но и в недрах обычного права. Эта тенденция сохранилась и в последующих источниках древнерусского права, в том числе в Русской Правде.
Как известно, Русская Правда существовала в трех редакциях: Краткая, Пространная и Сокращенная. В настоящее время не вызывает сомнений то, что ст. 1-18 Краткой редакции Русской Правды содержат древнейшие по содержанию нормы. Этот комплекс статей условно назван Правдой Ярослава, или Древнейшей Правдой, а статьи 19-40 - Правдой Ярославичей, или домениальным уставом, т.к. служили охраной княжеского хозяйства. Пространная редакция Русской Правды содержит в себе как нормы Краткой редакции, так и ряд других правовых установлений. Историки рассматривают Русскую Правду как свод княжеских законов, источниками которых явились нормы обычного права, княжеские уставы и отдельные постановления. Но до настоящего времени мало изучен генезис Русской Правды, в связи с чем недостаточно исследованы соотношение устного и письменного права при определении основных этапов в истории текста Русской Правды, а также возможности сравнительно-исторического метода в его исследовании. Отсюда следует, что вопросы, связанные с адекватным отражением в нормах права (Русской Правде) сложившихся общественно-экономических отношений Древней Руси, до настоящего времени не могут быть признаны достаточно изученными.
Для иллюстрации одного из вариантов происхождения Русской Правды можно привести популярную гипотезу историков о связи данного правового источника с так называемым Законом Русским *(14), который явился "мостиком" между обычным правом и Русской Правдой. По мнению М.Б. Свердлова, во второй половине Х в. изменилось название Закона Русского. Из закона, которым руководствовались великие киевские князья, существовавшего наравне с Правдами других восточных племен, он становился Правдой Русской - основным сводом юридических норм Руси *(15). Новое название указывало на происхождение закона (из Правды восточнославянских племен Среднего Приднепровья) и на функцию (в качестве великокняжеского права, распространившегося на всю территорию государства).
Несмотря на то, что Русская Правда оказалась достаточно совершенной и подготовленной для решения самых различных задач, небольшое число правовых норм, записанных в этом источнике, не отражало всего богатства общественных отношений и юридической практики, существовавших в это время на территории Древнерусского государства. Устная Русская Правда продолжала быть правовой основой, которой руководствовался княжеский суд *(16).
Первая известная попытка унифицировать нормы русского права была, как предполагают историки, сделана князем Владимиром, который заменил взимание вир за убийство смертной казнью, но затем был вынужден отказаться от этого решения, поскольку виры были одним из главнейших источников княжеских доходов. Вторая попытка была предпринята Ярославом Владимировичем в 30-х годах XI в., составившим Древнейшую Правду, или Правду Ярослава. Предполагается, что Ярослав издал после Древнейшей Правды ряд дополнительных постановлений, как, например, Покон вирный, Устав мостником и т.п. Эти постановления развивали основные принципы Древнейшей Правды или дополняли ее *(17).
Следующим этапом в развитии норм Русской Правды явилось окончательное оформление принципов феодального права. По предположению историков, в 1072 г. на съезде Ярославичей была принята Правда Ярославичей, которая получила дальнейшее развитие в постановлениях Ярославичей.
Правда Ярослава вместе с новеллами Ярослава и Правда Ярославичей с новеллами Ярославичей существовали самостоятельно. Вероятно, наблюдались противоречия между их нормами или, во всяком случае, существовали различия в формулировках отдельных норм. Естественно, что возникла необходимость в объединении этих двух пластов норм Русской Правды, которое и было произведено в конце XI в. или в самом начале XII в., когда, предположительно, была составлена Краткая Правда *(18). В указанных источниках права, как нетрудно заметить, преобладают нормы, направленные на защиту княжеской собственности. В связи с этим имеются еще большие основания полагать, что наряду с так называемым писаным правом действовали нормы обычного права, или Закона Русского, которые и регулировали общественные отношения как в сфере экономики, так и в сфере защиты экономических устоев.
По мере углубления и расширения общественных (как принято полагать - феодальных) отношений появилась необходимость законодательно защищать не только княжеские интересы (его имущество и слуг), но и интересы других феодалов. Данная цель была достигнута с изданием так называемого памятника "Суд Ярославль Владимировича - Правды Русской", в котором преобладали уголовные и уголовно-процессуальные нормы.
В 1113 г. был принят Устав князя Владимира Мономаха, который вместе с предыдущим памятником представлял собой русское право в период развития феодальных отношений (XII в.). В условиях распада Древнерусского государства развитие норм Русской Правды прекратилось. Изменения текста Русской Правды, как правило, связываются с деятельностью составителей, редакторов и переписчиков данного источника *(19).
В правовом развитии русских земель в XIV-XV вв. стали наблюдаться различия в зависимости от особенностей общественно-экономического развития. Возникают несколько иные правовые нормы, находившиеся в некотором противоречии с нормами Русской Правды. В результате была предпринята попытка переработать последний источник права, причем были исключены те нормы, которые не могли применяться в XV в. Так появилась Сокращенная редакция Русской Правды.
На всем протяжении развития норм Русской Правды определенное влияние на данный источник права имели княжеские церковные уставы. Последние не только определяли положение церкви, права и привилегии ее служителей, но и устанавливали пространство действия церковного суда в отношении дел, специально подсудных церкви, и в отношении лиц, которые подлежали церковному суду.
К общей норме (требования к расследованию преступлений) можно отнести ст. 77 Пространной Правды, в которой рассматриваются вопросы розыска преступника и усиливающие ответственность общины-верви за обнаружение правонарушителя. Таким образом, сама постановка вопроса об ответственности верви, как и в ст. 3 и 70 этого источника права, подразумевает принятие общиной всех мер к розыску ("сочить", "ищють" в ст. 3) вора ("татя"), что характеризует не только сам процесс, но и определяет существовавшую методику расследования. Ответственность с общины-верви снималась, если она отводила ("отсочала") от себя след благодаря своду, происходившему в присутствии посторонних людей-свидетелей, которых она выставляла. Используемый в ст. 77 термин "след гнать" предполагает производить розыск по следу, учитывая показания очевидцев и свидетелей *(20). Для отвода от себя следа по фактам обнаружения человеческого трупа на территории общины-верви использовался его осмотр, от результата которого зависело решение вопроса о взыскании платежа за голову (головничество). Для разрешения этого вопроса "отправляемы были чиновники для осмотра убитых голов, которые делали осмотр с волостными старостами и с лучшими людьми". Община-вервь освобождалась от головничества, если причиной смерти были обстоятельства, не зависящие от воли человека, или самоубийство *(21). Данное правило использовалось вплоть до времен Петра I.
В статье 14 Краткой редакции Русской Правды и ст. 35 Пространной Правды имелись указания на производство расследования с целью выяснения, каким образом и от кого утраченная вещь попала к лицу, у которого она обнаружена (свод). В статье 15 Краткой редакции Русской Правды и ст. 36, 39 Пространной Правды говорилось о судебном разбирательстве в случае, если к похитителю будут иметься претензии и в отношении необнаруженного пропавшего имущества *(22).
Об особенностях расследования (об элементах частной криминалистической методики) говорится в ст. 16 Краткой редакции Русской Правды и ст. 38 Пространной Правды, устанавливающих исключение в процедуре свода для дел, касающихся лица, купившего беглого или краденого раба. В данном случае последний должен был передать хозяину раба своего челядина и продолжать розыски при свидетелях в присутствии самого похищенного раба. Когда находился похититель челядина, то он платил штраф, а украденный раб возвращался своему господину *(23). Элементы частной методики расследования прослеживаются и в ст. 2 и 10 Краткой редакции Русской Правды, в которых указывалось, что в случаях отсутствия видимых признаков побоев (кровоподтеков или синяков) потерпевший должен был в доказательство своей жалобы сослаться на показания двух свидетелей. *(24)
Как было указано, ст. 35 Пространной Правды посвящена своду, т.е. процедуре нахождения лица, незаконно присвоившего чужую вещь, и возвращения этой вещи ее первоначальному хозяину. Хорошо разработанная система свода характерна, как полагают современные исследователи, для большого города, где пропавшая или украденная вещь впоследствии на торгах могла быть неоднократно проданной (переданной). Благодаря своду перекупщики чужой вещи могли рассчитывать на возвращение своих денег, а судебные власти разыскивали виновника кражи или незаконного присвоения чужой вещи. Рассматриваемая статья имеет приписки, согласно которым она могла применяться только к мелкому воришке, кравшему из дома ("клетный тать"), а не к профессиональному конокраду, рецидивисту ("коневый тать"). Последнего выдавали князю на "поток" и "разграбление".
Характерной особенностью свода как этапа расследования было то, что розыск коневого татя продолжался по землям, прилегающим к городу, где произошла кража. В этом случае, согласно ст. 36 Пространной Правды, истец получал вместо пропавшей вещи денежную компенсацию в размере ее стоимости от третьего добросовестного приобретателя, который продолжал свод до конца. Одновременно ст. 37 Пространной Правды предусматривала случай, когда оказывалось, что краденое было кем-либо куплено на торгу, причем продавец его не разыскан. В таком случае данная норма предусматривала присягу добросовестного покупателя и выставление двух свидетелей или сборщика торговых пошлин ("мытника"), перед кем была совершена покупка, которые под присягой подтверждали факт покупки вещи на торгу. Последняя норма применялась, как следует из смысла ст. 39 Пространной Правды, и в случаях, когда след преступника вел за пределы города и прилежащих к нему территорий, в чужую землю, где свод прекращался.
В статье 38 Пространной Правды указывалось на особенности свода (методики расследования) пропавшего челядина. Так, розыск необходимо было продолжать, основываясь на показаниях челядина, т.к. последний, как отмечал законодатель, "не есть скот". Основываясь на его показаниях ("по языку"), нужно идти от одного его покупателя к другому *(25).
Определенные требования (рекомендации) к расследованию убийств содержались в ст. 18 Пространной редакции Русской Правды, согласно которой в случае отсутствия прямых доказательств виновности обвиняемый в убийстве мог оправдаться при наличии семи свидетелей доброй славы. Таких свидетелей в соответствии со ст. 21 и 22 данного источника права разыскивал сам обвиняемый *(26). В тех случаях, когда указанное лицо не могло привести свидетелей в доказательство своей невиновности, в том числе и по обвинению в убийстве, оно подвергалось испытанию железом (удержание в руках раскаленного железа). Такой вид доказательств назывался ордалией *(27).
Некоторые особенности методики расследования преступлений с участием иностранных граждан содержались в международных договорах. Так, в ст. 9 Договора Новгорода с Готским берегом и с немецкими городами, датированного 1189-1199 гг. и являющегося древнейшим из числа дошедших до нас договорных грамот между русскими и немецкими городами, устанавливался порядок дачи свидетельских показаний при тяжбах между новгородцами и немцами по обвинению в избиении, не подтвержденном телесными повреждениями, кровоподтеками и т.д. Примыкая к ст. 29 Пространной Правды, рассматриваемая норма разъясняет, какая сторона должна поставлять свидетелей. Если в драке не нанесены видимые увечья, дело решалось бросаньем жребия ("ввергнуть жеребье"). Сторона, которой достался жребий, выставляла свидетелей в подтверждение своих показаний *(28).
Одним из последствий татаро-монгольского нашествия было массовое истребление русских городов, при котором погибли ценнейшие древнерусские законодательные памятники. Этим объясняется отсутствие актовых материалов по истории Ростово-Суздальского, Киевского, Черниговского и других русских княжеств XII-XIII вв. В юго-западной Руси остававшиеся документы также истреблялись вместе с другими памятниками древнерусской культуры польско-литовскими панами и католическим духовенством. Поэтому дошедшие до нашего времени единичные документы Галицко-Волынского княжества указанного исторического периода Руси являются уникальными памятниками прошлого. Они помогают изучить важные проблемы общественно-экономического и правового развития юго-западных древнерусских княжеств *(29), в том числе становление прообразов криминалистических методик. Так, Новгородская Судная грамота *(30), содержащая в основном постановления, относящиеся к судопроизводству и судоустройству Новгородской феодальной республики, служила по существу дополнением к Русской Правде, также имевшей хождение в Новгороде в качестве правового кодекса.
Анализ статей Новгородской Судной грамоты дает основание говорить о том, что в XV в. продолжается совершенствование норм регулирующих, в том числе и уголовный процесс (расследование).
Расследование по Новгородской Судной грамоте характеризовалось следующими особенностями. Перед началом процесса стороны должны были принести присягу. Не присягнувшая сторона признавалась проигравшей процесс (ст. 14-19). В тех случаях, когда ответчик являлся жителем Новгорода, а преступление (воровство, разбой, поджог, убийство и т.п.) совершено в новгородских волостях, истец (житель новгородских волостей) обязан был присягнуть на Новгородской Судной грамоте, поручившись в том, что ответчик действительно является преступником. Только после этого начиналось судебное разбирательство (ст. 36), указывались категории населения и степень их участия в даче свидетельских показаний, а также порядок вызова свидетелей (послухов) в суд (ст. 22, 23). Срок вызова свидетеля зависел от расстояния, но не мог превышать трех недель.
В соответствии со ст. 35 Новгородской Судной грамоты процесс (методика расследования) предусматривал очные ставки, которые могли проводиться в случаях, когда свидетель давал какие-либо показания против одной из тяжущихся сторон. Тогда эта сторона имела право на очную ставку с ним или с самим истцом, если послух не захочет пойти ("не дасться послух позвати"). Если эта сторона не вызовет на очную ставку послуха или истца, судебное решение выносилось согласно показаниям свидетеля (послуха). С другой стороны, если истец и послух не пойдут на очную ставку, то дело решалось в пользу ответчика.
Со статьи 20 начинался раздел Псковской Судной грамоты, посвященный процессуальным вопросам, который отражал требования, предъявляемые к прообразам методики расследования преступлений. Так, если предъявлялся иск по обвинению в избиении или грабеже (при этом ответчик был вызван на суд повесткою), то суд должен был опросить свидетеля, с которым истец обедал или ночевал, а также самого истца и тех лиц, с которыми он говорил о случившемся. Если показания будут в пользу истца, то ответчик должен понести наказание или согласиться на поединок со свидетелем. В развитие данной нормы необходимо рассматривать ст. 27, предусматривающую возможность присуждения к штрафу ответчика, который обвинялся истцом в избиении в публичном месте, для чего было достаточно показаний четырех-пяти очевидцев. Если же избитый (истец) будет обвинять ответчика также и в совершении грабежа, то истец должен вести процесс при помощи одного послуха, ибо в этом случае возможно присуждение поединка.
В соответствии со ст. 21 рассматриваемого источника ответчику разрешалось выставлять вместо себя наймита на поединок с послухом (свидетелем) истца.
В то же время если свидетель, на которого сослалась одна из сторон, на суд не явится или его показания разойдутся с показаниями выставившей его стороны, то он, в соответствии со ст. 22 Псковской Судной грамоты, отводится судом. А если одна из сторон по делу об избиении будет отводить показания свидетеля другой стороны, как указывается в ст. 23, ссылаясь на участие этого свидетеля в избиении, то суд сам назначает свидетеля. По делу о "бое" и "грабеже", т.е. "разбое", каждая сторона имеет право отвести выставленного против нее свидетеля. В таком случае господа (судебная коллегия, состоявшая в XV в. из князя, двух степенных посадников и сотских) могли выслать на место происшествия своих представителей для доследования и выявления новых свидетелей.
Статьи 22 и 23 Псковской Судной грамоты характерно иллюстрируют наличие в уголовном процессе состязательного начала *(31), что, в свою очередь, позволяет говорить о продолжении формирования методических рекомендаций на законодательном уровне. О последнем также однозначно свидетельствует и положение ст. 81, которая предусматривала направление от князя и от псковских городских властей подвойских для производства расследования, вызова в суд и выполнения других судебных поручений (например, на ссылку, т.е. для проверки показаний сторон или свидетелей).
Статьи 34 и 35 устанавливают, что ответчик в делах о татьбе должен идти на присягу на то место, где произошло воровство.
Рассмотренные положения законодательства периода IX-XV вв. позволяют сделать следующие выводы. Во-первых, наряду с писаным правом существовали нормы обычного права, регулирующие, в том числе, вопросы расследования преступлений. Во-вторых, отсутствовала дифференциация между нормами гражданского и уголовного процессуального права - порядок уголовного и гражданского процесса был единый. В-третьих, наряду с общими нормами производства расследования "писаное право" также содержало нормы, регулирующие особенности порядка производства расследования по конкретным видам преступлений (кража, причинение телесных повреждений, убийство и т.п.). Совокупность указанных обстоятельств позволяет констатировать зарождение частных криминалистических методик расследования преступлений, а точнее, их прообразов, на самых ранних стадиях развития Российского государства и сделать обоснованное предположение о существовании таких прообразов в недрах догосударственного устройства общественных отношений на русских землях.
Процесс централизации Русского государства сопровождался активным развитием нормотворчества. Источниками судопроизводства, в том числе и уголовного, в этот период являлись: Судебник Ивана III, составленный в 1497 г., - первый кодекс феодального права Русского централизованного государства *(32); судные списки (протоколы судопроизводства); правовые грамоты (судные списки, сопровождаемые приговорами); бессудные, правовые грамоты (выдаваемые судом одной из сторон без судебного разбирательства на основании того, что другая сторона уклонилась от явки в суд в назначенный срок); срочные (устанавливающие сроки явки сторон в суд); мировые (акты полюбовного решения тяжбы) и т.п.
Источниками Судебника 1497 г., как известно, были нормы Русской Правды, Псковской и Новгородской Судных грамот, уставные грамоты и т.д. Принято считать, что Судебник впервые вводил для некоторой категории уголовных дел форму розыскного процесса *(33). Тем не менее настоящее исследование показало, что розыскной (следственный) процесс был введен для некоторой категории уголовных дел не позже принятия Псковской Судной грамоты.
Одним из источников права XVI в. были губные грамоты, распространявшие свое действие на определенные территории, что свидетельствует о развитии местного самоуправления. В этих грамотах, которые по форме напоминали жалованные грамоты, помимо общих вопросов управления территориями были регламентированы процедуры уголовного судопроизводства. Так, Губная Белозерская грамота 1539 г. закрепляла за земскими учреждениями право ведения судебных дел по правилам обвинительного и следственного процессов *(34). Центральная власть рекомендовала населению уезда для расследования преступлений создать выборный орган из трех-четырех боярских детей и дать им в помощь пять-шесть крестьян. В статье 3 грамоты сказано: "да промеж бы есте собя, в станех и в волостях, лихих людей розбойников сами обыскивали, да где которых разбойников обыщите, или хто у собя розбойников держит, или к кому розбойники приезжают и розбойную рухлядь приводят, и вы б тех розбойников ведомых меж собя имали да обыскивали их, и доведчи на них и пытали накрепко, и допытався у них, что они розбивают, да техбы естя розбойников бив кнутов да казнили смертью" *(35). Согласно ст. 8 этой грамоты отказ от исполнения преследования преступников силами общины карался *(36).
В обобщенном виде обязанности крестьянской общины в расследовании преступлений заключались в следующем: она принимала от своих членов и других лиц заявления о преступлениях и проступках, совершившихся на ее территории или по соседству; принимала меры к розыску и поимке виновных; на мировых сходах (собраниях крестьян общины) земский староста, сотский или пятидесятский, которых община выбирала для управления мирскими делами, проводили предварительные допросы лиц, совершивших преступление или заподозренных в нем, иногда такие допросы проводились самими крестьянами. Крестьянский мир также проводил обыск домов при поимке скрывавшихся воров и разбойников *(37).
Судебник 1550 г. считается основным законодательным актом Русского государства периода формирования сословно-представительской монархии. Он стоит на более высокой ступени развития кодификационной техники, нежели все предыдущее русское законодательство. Рассматривая Судебник 1550 г. как источник уголовного судопроизводства, следует обратить внимание на развитие двух форм процесса: обвинительный (состязательный) и розыскной (инквизиционный). Если первая форма процесса использовалась при производстве гражданских и менее тяжких уголовных дел, то вторая форма применялась по наиболее серьезным уголовным делам (государственным преступлениям, убийствам, разбоям и т.п.), причем их круг постепенно расширялся. Обвинительный процесс был сопряжен со свидетельскими показаниями, присягой, ордалиями (в форме судебного поединка). Сущность розыскного процесса заключалась в следующем: дело начиналось по инициативе государственного органа или должностного лица, в ходе расследования особую роль играли такие доказательства, как поимка с поличным или собственное признание. Для получения последнего применялись пытки *(38). По предположению В.А. Линовского, как само употребление пытки в процессе, так и способы исполнения были заимствованы отечественной практикой из германского процесса *(39).
Если говорить о конкретных нормах данного Судебника, регулировавших производство расследования, то необходимо отметить ст. 11, которая, как и ст. 6 Судебника 1497 г., отразила отмирание институтов обвинительного процесса, в частности института судебного поединка, что явилось следствием усилий церковной власти, считавшей судебный поединок правовым архаизмом, противоречащим существу феодального государства. Таким образом, в указанных нормах законодатель не стремится закрепить постоянное существование "поля" и допускает возможность отказаться от участия в нем *(40). Тем не менее институт поля продолжает существовать, о чем свидетельствуют ст. 13, 14 и 17 Судебника 1550 г., в которых провозглашается равенство сражающихся сторон в судебном поединке. Данное правило распространялось прежде всего на физические силы. При этом не только сторона процесса, обладающая физическими недостатками или духовным саном, могла прибегнуть к помощи наемного бойца, но и послухи, принадлежащие к этой категории лиц.
На сосредоточение судебной власти в руках государства указывает ст. 12 Судебника 1550 г., которая развивает положения ст. 7 Судебника 1497 г., сужая действия обвинительного процесса, предпочитая в большинстве случаев розыскную форму процесса. Согласно ст. 52 Судебника 1550 г. розыскной процесс начинался с задержания преступника с поличным. Власти также задерживали всяких проезжих подозрительных людей, "необычайных и незнаемых". Подобных людей пытали по простому оговору.
Расследование преступлений велось при помощи следующих доказательств: очная ставка, осмотр места происшествия, повальный обыск и собственное признание. При этом розыскной процесс не придавал самостоятельного значения ни очной ставке, ни осмотру места происшествия. Основными доказательствами являлись повальный обыск и собственные признания. Если прежний Судебник допускал пытку лишь при оговоре (ст. 14), то в Судебнике 1550 г. пытка после проведения по данному делу повального обыска применяется по всем "татебным" делам.
Повальный обыск вовсе не требовался в случае обвинения дворянами собственных крестьян в учинении разбойного нападения и татьбы. При возникновении подобного обвинения сразу же приступали к пытке. Пытаемых били кнутом, жгли на огне, вздымали на дыбе и рвали у них железными клещами тело, а раны терли раскаленным железом, вбивали под ногти длинные иглы, капали холодную воду на бритую голову.
Согласно правилам розыскного процесса для признания подсудимого полностью виновным требовалось наличие двух-трех доказательств. Признание под пыткой в совокупности с уличающими данными повального обыска являлось безусловным доказательством и влекло для "лихого человека" смертную казнь *(41).
Если же в отношении обвиняемого при повальном обыске были добыты одобрительные показания, то розыскной процесс уступал место обвинительному процессу, и судебное рассмотрение продолжалось по правилам последнего.
Ст. 57 Судебника 1550 г. предусматривала немедленное производство розыскных действий в случаях, когда преступник оговаривал кого-либо, что показывает стремление государства преследовать всех правонарушителей. Подтверждение худой славы оговоренного путем обыска вызывало, в свою очередь, применение пытки.
Таким образом, судебные акты XVI в. (в отличие от судебных актов до XV в.), для которых, за малым исключением, был характерен состязательный (обвинительный) процесс, свидетельствуют о развитии норм следственного (розыскного) процесса как наиболее полно отвечающего в начале XVII в. потребностям социального развития. Последний, существуя с обвинительным началом, все более и более вытесняет его из сферы уголовного судопроизводства, оставляя за обвинительным процессом роль основного средства при гражданском судопроизводстве.
Однако отмеченное не означает, что существовало четкое разграничение между уголовным и гражданским процессом. Наименее важные дела, а именно споры по договорам купли-продажи, мены, займа, поклажи, а также дела о нанесении оскорблений, причинении телесных повреждений, увечий, учинении драк и т.п., рассматривались по правилам обвинительного процесса, охватывавшего, таким образом, гражданское и уголовное судопроизводство.
Политические преступления, наиболее тяжкие уголовные преступления (разбой, убийство, поджог, татьба и т.п.), а также споры из-за права владения холопами, из-за поместий и другие категории наиболее важных гражданских дел, затрагивающих коренные интересы господствующего класса, рассматривались путем сыска, т.е. по нормам розыскного процесса *(42).
Судебник 1550 г. определил порядок дальнейшей кодификации норм русского права (ст. 98) посредством царских указов и боярских приговоров, относящихся к вопросам деятельности многочисленных приказов. Так постепенно складывались указные и уставные книги *(43), являющиеся основным источником русского законодательства второй половины XVI - первой половины XVII вв. Из числа сохранившихся указных книг следует назвать Уставную книгу Разбойной избы 1555-1556 гг. *(44), в которую входили: 1) Приговор боярской думы о разбойном деле от 18 января 1555 г.; 2) Память от 5 мая 1555 г., содержащая указ о порядке взыскания ("правеже") долгов; 3) Медынский губной наказ; 4) Указ от 28 ноября 1555 г. о сыске лихих людей; 5) Приговор от 22 августа 1556 г. по губным делам.
В Приговоре от 18 января 1555 г. определялась компетенция губных старост, а также устанавливался порядок проведения судебно-следственных действий по разбойным делам. Положения Приговора впоследствии были использованы при составлении губных грамот, а также вошли в переработанном виде в Уставную книгу Разбойного приказа 1616 г. Анализ положений Приговора позволяет сделать вывод, что он в части уголовного судопроизводства воспроизводит положения Судебника 1550 г.
Губные грамоты и наказы более подробно определяли появившуюся в конце XV в. новую форму процесса - розыск, применявшуюся по тяжким преступлениям, по делам "ведомых лихих людей". При этом значительная роль отводилось следственно-судебному органу - он был инициатором возбуждения дела, проводил повальный обыск, вел следствие с применением пыток, выносил и исполнял приговор. Главными доказательствами были собственное признание, повальный обыск, поимка с поличным, очная ставка. Институт поличного получил новое толкование: губные грамоты понимали под поличным найденные у похитителя украденные вещи. Губные грамоты установили обязательность составления протоколов сыска и закрепление его соответствующими подписями *(45).
Исследование содержания губных грамот и наказов позволяет заключить, что они содержали элементы прообразов криминалистических методик, т.е. в большей или меньшей степени определяли способ (порядок) производства следствия, давали рекомендации по расследованию преступлений, как в настоящее время принято говорить, в тех или иных следственных ситуациях. Так, например, Медынский губной наказ 1555 г. предусматривал следующий порядок следствия. Если обвинение в том, что кто-то является "лихим" человеком, сделано во время обыска без заявления потерпевшего, то губные старосты обязаны были начать следствие, задержать подозреваемого, его имущество переписать, опечатать и хранить до окончания дела. К оговоренным по обыску (подозреваемым) старосты должны были применить пытку. Если под пыткой будут названы какие-либо лица, то они также задерживались, их имущество опечатывалось и проводилась очная ставка с тем, кто их оговаривал. Если очная ставка не поддерживала оговор, то надлежало проводить обыск ("А с очей на очи язык с них не зговорит, - и старостам про тех людей обыскивати многими людьми"). Если "многие" люди подтверждали, что оговоренный - человек "добрый", то его возможно было отдать на поруки. Статья 2 данного наказа указывает на то, что придавалось большое значение собственному признанию подозреваемого ("А которые люди сами на себя в розбоех говорили - и тех казнити...").
Повальным обыском проверялся оговор в соучастии в разбое, который был сделан под пыткой. Если во время обыска оговоренный назвался "добрым" человеком, то его отдавали на поруки ("...и старостам тех людей давати на чистые поруки за обыскных людей безвытно"). В противном случае к оговоренному применяли пытку, и даже если под пыткой он отрицал свою вину, то к нему применяли смертную казнь, а имущество передавалось пострадавшим. В тех случаях (согласно ст. 6 рассматриваемого наказа), когда половина опрошенных признавала подозреваемого "добрым" человеком, пытка все равно была обязательной. И только после пытки, если подозреваемый продолжал отрицать свою вину, его передавали на поруки людям, считавшим его "добрым" человеком.
В соответствии со ст. 7 Медынского губного наказа, если два или три преступника обвиняли кого-либо в соучастии в разбое, для его передачи на поруки недостаточно положительного мнения даже половины опрошенных ("А на которого человека говорят в розбоех языка два или три, а в обыску его назовут половина добрым; а другая - лихим, - и того пытать..."). В то же время если два или три человека давали показания о том, что кто-либо совершил преступление, а потерпевший имел улики против оговоренного, то пытка могла быть применена до обыска ("...и старостам тех людей и до обыску велеть пытать..."). Если же свидетели давали показания о подозреваемых, а те ходатайствовали об обыске в тех местах, где они проживали, то, согласно ст. 8 наказа, необходимо было провести обыск ("А на которых людей языки говорят, а они учнут бити челом о обыску, чтоб при них послали в те места обыскати, где они преж того жили - и старостам в те места послать обыскать") *(46).
Впоследствии, как уже отмечалось, губные грамоты и наказы были использованы при составлении Уставной книги Разбойного приказа 1555-1556 гг., которая со временем их заменила. Позднее положения губных грамот вошли в состав Уставной книги Разбойного приказа 1616-1636 гг., а положения последнего нормативного акта, в свою очередь, почти полностью нашли отражение в Соборном уложении 1649 г. (гл. XXI).
Приговор от 22 августа 1556 г. завершил эволюцию взглядов на "поле" как на архаичный пережиток. Ограничения доказательного значения "поля" и провозглашение розыска во всех случаях в качестве основного метода судопроизводства знаменовали окончательную победу следственного начала в уголовном процессе. В следственном процессе основой всех доказательств являлись данные, добытые путем розыска.
С целью наибольшей достоверности данных розыска при его производстве запрещалось отбирать показания у родственников сторон или лиц, связанных с расследуемым преступным событием ("заговором").
Статьи 3-6 Приговора от 22 августа 1556 г. регламентируют порядок производства повального обыска, внося в него существенные изменения. Так, если ст. 12 Судебника 1497 г. предусматривала только 5-6 участников повального обыска - детей боярских и "добрых христиан", ст. 58 Судебника 1550 г. довела их число в зависимости от социального положения до 10-20 человек (показания 10-15 детей боярских приравнивались к показаниям 15-20 добрых крестьян), то ст. 4 настоящего Приговора - до 100 человек и более. В соответствии со ст. 5-6 Приговора, если при повальном обыске разделение голосов происходило поровну, предусматривалось производство контрольного обыска с привлечением к нему лиц, не допрошенных в первый раз. Если в ходе второго обыска выяснялось, что часть допрашиваемых при первом обыске людей дала ложные показания, то из их числа 5 или 6 человек лучших людей наказывались кнутом, а представители духовенства подлежали церковному суду. Все обыскные люди, давшие ложные показания, также платили судебные пошлины и деньги за бесчестье.
В отличие от предыдущих законодательных актов, допускавших в процессе судебного разбирательства примирение сторон (например, ст. 9 Судебника 1550 г.), Приговор от 22 августа 1556 г. не допускал такой возможности в разбойных делах (ст. 17). Таким образом, принцип частного обвинения переходит в принцип публичного обвинения.
Традиции кодификации (структурная систематизация), заложенные в Судебнике 1550 г., распространились на последующие Судебники - Судебник 1589 г., предназначенный для регулирования общественных отношений черносошного севера Руси, и Сводный Судебник, появившийся после 1 февраля 1606 г.
Анализ судебных актов позволяет сделать вывод о том, что, как правило, началом расследования дела в розыскном процессе являлся "расспрос", т.к. сведения, поступившие в распоряжение органов государственной власти путем извета, т.е. доноса, обычно требовали тщательной проверки. Расследование по извету предписывалось производить воеводским властям, когда к ним попадало сообщение, вызывавшее необходимость проведения следственных действий.
"Расспрос" предшествовал обычно очной ставке и пытке. При этом изветчик, обвиняемый и свидетели допрашивались порознь друг от друга. Изветчик обычно допрашивался самим воеводой, а обвиняемый - либо воеводой, либо подчиненными ему должностными лицами.
Свидетели также допрашивались отдельно. При их допросе зачитывались лишь выдержки из челобитной, сведения которой таким образом проверялись. Однако в некоторых случаях "расспрос" свидетелей сочетался с очной ставкой. Яркое подтверждение тому - судебный акт "расспросные речи Терентия Зехова", который проводился 13 октября 1611 г. по указанию воеводы *(47).
На очную ставку свидетель доставлялся недельщиком. Показания свидетелем давались без принуждения. Но судебная практика, особенно по делам государственным, знала и так называемый расспрос у пытки, когда допрос производился под угрозой физических истязаний. Тем самым допрашиваемого стремились всячески запугать, чтобы добыть необходимые сведения.
С 1616 г. начинается работа над Уставной книгой Разбойного приказа, постановления которой во многом основаны на нормах Уставной книги Разбойного приказа 1555-1556 гг. В рассматриваемой Уставной книге можно обнаружить положения, регламентирующие порядок (методику) производства расследования. Так, в ст. 5, 6 законодатель тщательным образом определяет порядок розыска. Назначение пытки, как следовало из данных статей, зависело от числа оговаривавших лиц. Например, оговор со стороны двух или трех лиц, данный ими под пыткой, влек за собой применение пытки для оговоренного без предварительного повального обыска. Последнее следственное действие производилось лишь в тех случаях, когда оговоренный даже во время пытки отрицал свою вину.
В статьях 7 и 8 Уставной книги регламентируется порядок (методика) производства расследования в отношении "лихого человека". Разница между указанными статьями заключалась в последовательности производства пытки и обыска. При оговоре, исходящем от одного лица, первоначально проводился обыск. При оговоре со стороны нескольких лиц оговоренный сразу же подвергался пытке.
Особенности расследования разбоя были регламентированы в ст. 12 Уставной книги, согласно которой оговор в отношении кого-либо, данный преступником во время допроса его пыткой, влек за собой возбуждение уголовного дела против оговоренного. Наличие двух-трех оговорщиков подкрепляло силу оговора. Если произведенный заочный оговор не подкреплялся очной ставкой с оговоренным или же оговорщик вообще не признавал оговоренного, то на лиц, ведших расследование, возлагалась обязанность проверить достоверность оговора и причины отказа от него путем применения вторичной пытки к оговорщикам.
При признании оговорщиком своих прежних показаний клеветническими в отношении оговоренных производился обыск.
Следует отметить, что, согласно нормам Уставной книги 1616 г., обвинительный процесс как архаичная форма уголовного судопроизводства тоже претерпел известные изменения. Так, ст. 18 и 19, не отрицая формальной возможности использования "крестного целования" и "поля" как доказательств правоты участников процесса, сводят на нет их доказательную силу, требуя обязательного проведения повального обыска.
Таким образом, не подтвержденная требуемыми доказательствами жалоба истца влекла за собой для обвиняемого необходимость подвергнуться всем этапам розыскного процесса - обыску и пытке.
Законодательная практика выработала положение, включенное затем в рассматриваемую Уставную книгу в качестве ст. 19, которое окончательно уничтожило возможность использования присяги и судебного поединка. Анализ норм Уставной книги 1616 г. позволяет заключить, что законодатель установил следующий перечень доказательств для судопроизводства в порядке розыска: 1) конкретное обвинение с указанием содеянного ("имянно"); 2) наличие порочащих данных повального обыска; 3) поличное или 4) оговор сообвиняемого.
Как пишет И.А. Возгрин, сам процесс расследования разделился на две части: до установления подозреваемого (общее расследование) и после его установления (специальное расследование). Общее расследование состояло из собирания слухов, доносов, опросов и т.д. Специальное расследование производилось с целью получения признания подозреваемого *(48). Для этого широко использовались различные способы пыток. Излюбленным способом пытки на Руси (XVII-XVIII вв.) была дыба. Человека привязывали за связанные за спиной руки, веревку пропускали через блок в потолке и таким образом поднимали его. К ногам привязывали бревно или доску, и палач, наступив на это бревно, причинял пытаемому вывих рук в плечевых суставах. В таком положении пытаемого стегали кнутом, горящими вениками и т.п., пока он не сознавался или не терял сознание *(49).
Такого рода организация расследования не могла способствовать установлению объективной истины. В XVI в. на Руси уголовный процесс стал дифференцироваться на "суд" и "розыск", т.е. процесс обвинительный и следственный. К середине XVII в. процесс приобретает обобщенную форму судорозыскного характера с производством таких следственных действий, как обыск, "расспросные речи", очные ставки, розыскные справки по приказным крепостным книгам и кадастровым документам *(50). При этом лица, осуществлявшие розыск и суд, строили свою работу не по закономерностям раскрытия и расследования преступлений, а сообразуясь с обстоятельствами дела и здравым смыслом. Известны случаи, когда порядок расследования определялся специальными царскими указами. Так, в 1621 г. лебедянский воевода Михнев по доносу стрелецкого казачьего головы Еремея Толыпина узнал о преступном поведении одного из казаков. По этому извету воевода немедленно приказал привести казака в съезжую "очи в очи" о его разговорах, но казак "в такое слове заперся". Посадив казака в тюрьму и не зная, что делать дальше, Михнев обратился с грамотой на имя царя Михаила Федоровича. В последовавшем по данной грамоте указе царь повелел воеводе допросить казака еще раз, собрать показания свидетелей и даже привести обвиняемого к пытке в застенок, но не пытать, и все следствие прислать в Москву *(51).