Модель № 2. «Парламентская республика после 2007 года»

Такое моделирование при условии сохранения в неприкосновенности Конституции 1993 года может показаться некорректным. Но экспертное сообщество, в которое мы включаем как юристов и политологов, так и склонных к теоретизированию политиков, время от времени всё же обращается к этой теме. Интересно при этом, что проблематика «парламентской республики» в форме правительства, представляющего парламентское большинство и подотчетное Государственной Думе, чаще всего обсуждается вне связи с проблемой изменения Конституции. Речь обычно идёт об использовании тех норм действующей Конституции, которые предусматривают необходимость получения Президентом согласия Государственной Думы при назначении Председателя Правительства. Рассуждают на сей счёт, что характерно, чаще всего деятели крупнейшей на сегодняшний день фракции в Госдуме – «Единой России». Стимулирует их, надо думать, сам факт своего полного, подавляющего доминирования. Как тут не поговорить о выдвижении премьера из её рядов?

Судя по всему, представители «Единой России» сознают известную противоречивость своих претензий: будучи зависимой от поддержки популярного главы государств и являясь, в сущности, его «референтной группой», суперфракция вряд ли может претендовать на самостоятельную роль. Но претендовать хочется. Лидеры «Единой России», ощутив себя крупнейшей партией, входят во вкус. Хотя и стремятся обозначать свои амбиции предельно осторожно. Вот фрагмент из интервью одного из видных функционеров «Единой России» Олега Морозова:

«…Я считаю, что в чистом виде парламентская республика в России невозможна, вредна и не нужна (курсив в цитате наш. – Авт.). Всегда эту точку зрения считал правильной и продолжаю на ней настаивать…Но совершенно понятно, что если страна избирает какую-то политическую партию на выборах в Государственную Думу, то голосует не столько за персоны, которые в этой партии состоят, сколько за некий политический курс, политическую программу, цели, которые ставит перед собой эта партия. Тогда возникает вопрос об инструменте реализации партией этих целей, задач, программы…Поэтому объективно назревает следующий шаг по изменению правил жизни нашей политической системы, нашей политической элиты. Необходимо переходить к формированию правительства по итогам парламентских выборов. Правительство должно быть партийно окрашенным и проводить курс, который прямо исходит от парламентского большинства.

Если такой переход рано или поздно должен произойти, то соответственно должны произойти и адекватные перемены в законодательстве. В Конституции они, может, даже совсем не обязательны, учитывая что формирование правительства не требует каких-то радикальных изменений в Конституции. Достаточно, чтобы президент просто проявил политическую волю и определил, что с сегодняшнего дня после выборов будет работать именно такое правило и что формировать правительство будет предложено тому человеку, который связан с парламентским большинством, с конкретной политической партией…Я за то, чтобы в нашу политическую систему были внедрены элементы парламентской республики, прежде всего в той части, которая касается связки между парламентом и правительством. Это не посягательство на полномочия и прерогативы президента. Я могу представить себе, а это уже потребует изменения Конституции, такой вариант, когда может произойти некое перераспределение полномочий между президентом и правительством. Но это не значит, что мы перейдем в чистом виде к парламентской республике, когда президент превращается исключительно в английскую королеву. Такой вариант для России я исключаю…»^[110].

Полагаем, эти суждения довольно точно отражают умонастроения политического сегмента российской бюрократии. С одной стороны, она с пиететом воспринимает фигуру Президента с обширными полномочиями, с другой, – полагает, что «верной службой» уже доказала свое право на более крупную политическую роль. Судя по многим признакам, верхушке российской «партии власти» уже мало быть просто исполнителями установок президентской команды. Она, правда, в силу человеческой природы, забывает, что «грандиозные успехи» единороссов и на думских выборах 2003-го, и на выборах в законодательные собрания субъектов РФ, проводившихся с 2004 по 2007 год, обязаны исключительно Кремлю, и приписывает вполне предсказуемые результаты выборов себе. Так часто бывает в подобных ситуациях и потому не приходится удивляться, что ведущих функционеров «Единой России», вероятно, начинает уже раздражать жесткая и порой мелочная опека со стороны «технологов» из президентского аппарата.

С точки зрения формы правления, предоставление «партии власти» право участвовать в формировании Правительства означает, конечно, не поворот к парламентской республике, а только такую модификацию существующей модели, при которой баланс формально несколько смещается в пользу парламента. Но именно формально, поскольку, как мы попытались выше доказать, Правительство все равно останется «карманным» Кабинетом Президента. Другое дело, нынешние функционеры кремлевской партии полагают, что пришли «всерьез и надолго» и потому во властном «треугольнике» всегда будет обеспечена гармония. Как и их предшественники, тоже будучи в большой мере прагматиками, они не хотят глубоко анализировать систему власти и думать о том, что когда-нибудь расклад политических сил изменится, и тогда обнаружится, что «Правительство парламентского большинства» есть не более чем фикция. Но фикция опасная, ибо она породит новый серьезный конфликт между Президентом и Государственной Думой.

Если попытаться подыскать аналогию намечающемуся процессу предоставления пропрезидентской партии права участвовать в формировании Правительства, то самым близким по форме окажется опыт Союза в поддержку республики (СПР) – пропрезидентской, деголлевской партии во Франции в 1960-е годы (ее так и называли – голлистской). С 1962 года французское правительство возглавлял выдвиженец СПР и одновременно самого де Голля – Жорж Помпиду, а в 1969 году он стал Президентом Франции. В данной аналогии, правда, присутствует изрядная натяжка. Новосозданная голлистская партия в 1960-е годы и позже обходилась без «административного ресурса» и реально представляла один из крупных сегментов политического спектра Франции, одну из идеологических традиций.

Российская же «партия власти» представляет, прежде всего, совокупную мощь государственного аппарата. И только в таком качестве ее готов поддерживать достаточно широкий слой российских избирателей. Это тот слой, который предпочитает простую «идеологию реальных дел» и сохранение status quo. Однако этот слой – ещё не весь избирательный корпус. И поэтому, если уж выражать какие-то надежды на укоренение политической конкуренции, то их следует увязывать с тем, что «партия власти» осознает необходимость диалога с иными политическими силами, причем силами, не вскормленными в Кремле, а реально отражающими ценности и интересы разных групп нашего общества. Осознает не в силу благородства, а опять же из прагматических соображений, ибо сколь-нибудь длительный монополизм одного политического субъекта неизбежно приведет к опасным последствиям. Как вполне обоснованно утверждает современный русский историк И. Глебова, «монополизировав политическое пространство, власть вынуждена считаться с общественными запросами, приспосабливаться к ним. В конце XX века русское общество стало дискретным, сегментированным, его невозможно свести к одному, общенародному интересу… Нынешнему состоянию общества больше соответствует идея партийной системы власти, а не партии власти»[111].