Генерал-майор С. А. Ковпак 5 страница

Вспоминая эту встречу с карателями, я даже те­перь ощущаю на спине холодок... Что, собственно, произошло? Фашистские автоматчики безусловно по­считали тогда, что мы их не видим. В этом случае их попытка спрятаться за куст, подпустить нас к себе и схватить за шиворот была разумной. Так мог посту­пить и я, будучи на их месте. Иначе они не могли объяснить наше поведение.

Разве можно представить себе человека, идущего спокойно на верную погибель? Это спокойствие было только внешним, но оно позволило мне выйти живым из безвыходного положения. Их бросок на землю дал нам возможность бежать. Задержка у куста можже­вельника позволила нам выиграть несколько секунд времени, а главное — они, рассматривая этот куст, потеряли нас из виду.

Впоследствии мне стало известно, чем был вызван этот рейд карателей: под Лепелем был подорван склад авиабомб. Диверсию провела десантная груп­па, выброшенная около хутора Нешково. Гитлеров­цы наводнили окрестности хутора карателями. Но в то время я об этом ничего не знал и сам шел к ним в руки.

Переночевав в стогу, мы пошли дальше к хутору напрямую лесом. Мелколесье, по которому мы шли к хутору Нешково, и редкие полянки были сплошь изры­ты дикими свиньями. Сколько же их водится в этих просторах? В нескольких сотнях метров от хутора встречалось много лосиных следов, часто взлетали те­терева, а кое-где с шумом, тяжелым взлетом подни­мались молодые глухари. Часам к восьми вышли на картофельное поле. В двухстах метрах виднелись по­стройки хутора, оттуда доносились голоса.

Надо было бы зайти на хутор обогреться и посу­шиться, но там могли оказаться каратели, разыски­вающие нас всюду. Я послал Ваську в разведку, на­значив ему встречу в кустах у дороги, а сам решил засесть у мостика, перекинутого через болотистый ру­чей, чтобы подкараулить кого-нибудь из деревенских: они могли рассказать мне о гитлеровцах, могли знать и о местопребывании партизан. Подобравшись побли­же к мосту, я залег в небольшой лощинке и, прикрыв­шись уже почти обнаженными ветками лозы, стал на­блюдать за дорогой. Вскоре с хутора выехали три подводы. На передней сидел сухощавый крестьянин лет под сорок, на задних двух — молодые ребята. Когда передняя подвода поровнялась со мной, я уви­дел, что повод от дуги отвязался и волочился под но­гами у лошади.

— Эй, дядя, повод-то подвяжи! — крикнул я, под­нимаясь и выходя из-за куста.

Крестьянин вздрогнул, хотел было хлестнуть по лошади, но, глянув ей под ноги, увидел волочившийся по земле повод, слез с телеги и стал подвязывать его дрожащими руками. Я решительно подошел к телеге и сел на нее. Хозяин покосился на меня испуганно и недружелюбно, но из-за пояса у меня торчал маузер, и возражать мне он не решился.

Я стал спрашивать его, что привозил в Нешково,— крестьянин молчал и только боязливо косился на мой маузер. Потом все-таки сказал, что привозил нем­цев из Великой Реки. В это время из леса к мосту вышел какой-то парень с недоуздком в руках,— вид­но, отводил в лес лошадь. Я спрыгнул с телеги и, до­гнав парня, спросил его, не видал ли он в лесу парти­зан. Парень помялся и ответил угрюмо и уклончиво, что, мол, кто вас теперь разберет: то ли вы немцы, то ли партизаны. Я ему ответил, что немцы в форме, а он посмотрел на меня внимательно и проговорил многозначительно:

— Ну, это как сказать, всяко бывает. — И пошел своей дорогой.

Я понял, что парень хотел предостеречь меня, дать мне понять, что каратели могут быть переоде­тыми. «Значит, свой», — решил я и крикнул ему вдогонку:

— Когда с хутора уйдут гитлеровцы и ты встре­тишь партизан, скажи им: командир, товарищ Б., ра­зыскивает своих десантников!

Парень, не оборачиваясь, еле заметно кивнул го­ловой.

Тем временем два молодых хлопца, ехавшие на задних подводах, свернув с дороги, остановили коней и стали трясти из карманов табак на закрутку. Перед­ний поехал дальше. Я подошел,— натрясли и мне. За­курив, они сели на телеги и тронулись дальше. Я вско­чил на среднюю телегу и, оглянувшись вокруг, поду­мал, что очень неприятно было "бы встретиться здесь с гитлеровцами: кругом открытое болото, бежать было бы некуда. Правда, я был одет в деревенский пиджак Садовского, небритое, утомленное лицо придавало мне старческий вид, и вряд ли кто-нибудь мог принять ме­ня за командира парашютистов. Но грязное лицо и руки могли выдать меня как человека, блуждающего по лесу.

Дорога пошла кустарниками, и тут из-за поворота внезапно показались три парные подводы, битком на­битые карателями. Я быстро закинул ноги в телегу, запахнул полы пиджака, чтобы прикрыть маузер, а локтем заслонил ручки гранат, торчавшие из кармана.

«Неужели конец?» — подумал я, плотно усажи­ваясь рядом с парнем. Досадно было погибать зря, без единого выстрела. Гитлеровцы приближались. Принимая беззаботный вид, я громко заговорил с воз­чиком, называя его первым попавшимся именем. Па­рень ехал теперь по краю озими, чтобы дать дорогу «панам», и все же передняя подвода карателей про­ехала почти вплотную с нашей. Молодой финн, сидев­ший, свесив ноги на мою сторону, смерил меня свире­пым взглядом и сказал что-то своим не по-русски и не по-немецки. Сердце у меня дрогнуло, но подвода проехала, и я вздохнул с облегчением.

На второй подводе сидело несколько человек, оде­тых в гражданские пиджаки и полушубки. Если бы я встретил их в лесу, я принял бы их за партизан и спо­койно подошел бы к ним. Эти не обратили на меня никакого внимания, винтовки и автоматы лежали у них в телеге.

Медленно приближалась последняя подвода. Она двигалась метров на тридцать позади второй. В теле­ге полулежал гитлеровский офицер. Я видел его чисто выбритую щеку и холеный рыжий ус. Он был в фор­менном френче. Мой возчик окликнул парня, ехавшего с карателями на средней подводе.

— Заходи, Василий, до нас, когда обратно поедешь!

Офицер быстро привстал и, указывая на меня ру­кой, поднял своего соседа, вероятно переводчика. Они оба смотрели на меня, переговариваясь по-немецки, а я не обращая на них внимания, продолжал говорить что-то своему подводчику. Офицер и переводчик про­ехали в двух шагах от нас. Они могли бы достать ме­ня рукой. Я почувствовал колючий взгляд фашиста на своей щеке, потом на затылке. Моя правая рука уже крепко сжала рукоятку маузера, а большой палец от­вел предохранитель и взвел курок... Тихо сказал под­водчику:

— Если будут допрашивать, откуда я взялся, гово­ри, как было.

Дорога искривилась, наша телега повернула за небольшие кустики. Я напряженно слушал, как удаля­ются подводы карателей. Мой возчик молчал. Подво­ды с гитлеровцами скрылись за поворотом. Со слова­ми «спасибо, до свидания» я спрыгнул с телеги и бы­стро пошел кустарником в глубь леса.

Только теперь я почувствовал, как велика была только что миновавшая опасность. Все тело ныло от страшной усталости, с трудом передвигались ноги. Я минут двадцать отдыхал, привалившись к стволу дерева. Затем пошел искать бойца.

На месте, которое я назначил для встречи, Васьки не оказалось. Решив, что он при виде подвод с гитле­ровцами убежал в глубь леса, двинулся было на по­иски, как внезапный окрик: «Стой! Стрелять буду!»— приковал меня к месту.

Из-за оголенных прутьев куста выглядывала блед­ная Васькина физиономия. В руках его прыгал брау­нинг, он пытался взять меня на мушку.

— Ты что, сдурел? — строго сказал я. Мне было не до шуток.

— Не подходи, убью! — кричал Васька, зажму­рившись от страха и бессмысленно тыча револьвером перед собой.

Ударом кулака я выбил у него браунинг, и пере­пуганный насмерть парень поднял трясущиеся руки вверх.

— Да опусти ты руки, дурак! — крикнул я вне се­бя от злости.

— А я думал... вас немцы... там на дороге...— про­лепетал Васька, едва разжимая бледные губы.— Я ви­дел, вы... прямо навстречу им ехали.

Я махнул рукой и в изнеможении опустился на пень. Мною овладели вялость и безразличие ко всему, даже к самой смерти. В то же время я понимал, что такое состояние было результатом нервного перена­пряжения в течение последних суток. Но тут пришли на помощь сознание долга и то, что называют силой воли и что у советских людей вырастало в несокру­шимое стремление к победе над ненавистным врагом. Я справился со слабостью, сказав себе: умереть ни­когда не поздно: главное — выполнить свой партий­ный долг перед народом.

Под дулом пистолета

Следующий день застал нас с Васькой в пути. Район Нешкова прочесывали каратели, теперь это бы­ло для нас ясно. Надо было убираться из этого райо­на подобру-поздорову, и я, к великой радости Васьки, решил отправиться обратно в Кушнаревку.

В сумерки мы подошли к спуску в овражек у де­ревни Краснолучка. Внезапно позади нас раздались выстрелы из нагана и послышался крик: «Стой, ребя­та!» Я оглянулся. За нами бежало пять человек. Пе­редний держал в вытянутой руке наган и палил из не­го вверх через наши головы. Васька с быстротой вспугнутого зайца помчался через пашню к лесу и ис­чез в нем. Я скатился в овражек и прилег за кустом. Можно было бросить в моих преследователей гранаты и скрыться, но я сдержался. То, что они стреляли вверх, а не в нас, и кричали «ребята» могло означать, что это не гитлеровцы и не полицейские, а партизаны. «Что же ты, восемнадцать дней ищешь партизан, а теперь будешь с ними биться?» — мысленно упрекнул я себя. Преследователи остановились на краю оврага. На светлом фоне неба чернели их силуэты. Один был с автоматом. Кто-то сказал нерешительно:

— Он, наверное, здесь.

Я поднялся и крикнул:

— Да, я здесь, идите сюда!

Пять человек, как по команде, уставили на меня оружие.

— Руки вверх!

Руки плохо подчинялись мне. Правая рука неволь­но тянулась к маузеру. Ко мне подбежали, и я почув­ствовал холод стали, прижатой к моему виску. В мгно­вение ока с меня были сняты компас и часы, выхвачен маузер из-за пояса, опустошены карманы. Тот, что держал над моим ухом пистолет, внезапно разразился самой похабной бранью по моему адресу. Я спросил:

— Кто у вас командир и почему вы так обращае­тесь с неизвестным вам, да к тому же еще и обезору­женным человеком?

— Все мы командиры,—ответил боец.

— Кто вы такой? — наконец обратился ко мне вы­сокий парень в армейской фуражке.

Я назвал себя.

— Слышал про такого,— оказал высокий; окру­жавшие называли его Пашкой и, видимо, подчиня­лись ему.

— Э, да что тут слушать? — загорячился малень­кий парень с пистолетом.— Известное дело, фашист­ский шпион. Разменять его, да и все тут!

Его поддержали еще двое. Отборная брань снова повисла в воздухе. Я понял: секунда—и загремят вы­стрелы. И я, опустив руки, обрушил на парней поток такой неистовой ругани, что они притихли. Тогда я спокойно и твердо сказал:

— Будь я даже фашистский шпион, и в этом слу­чае вы обязаны сначала допросить меня, а уж потом расстреливать.

— Обождите горячиться,— сказал Пашка и, отозвав двоих ребят в сторону, начал с ними совещаться.

Я предложил оставшимся увести меня к себе в лагерь.

— Мы всякую сволочь к себе не водим,— заявил мне боец с пистолетом.

Во мне все опять закипело.

— Сам ты сволочь, если собираешься застрелить командира Красной Армии! — сказал я и отвернулся.

Боец смутился и отошел к совещавшимся. Вскоре все подошли ко мне, и Пашка предложил мне раз­деться и показать нательную рубашку. Хотя нелегко было разобраться из-за грязи, но все же определили, что белье у меня советское. Пиджак Садовского тот­час же надел на себя маленький боец с пистолетом Начали спрашивать меня, кого я знаю из руководите­лей Красной Армии. Ответил. Где родился Сталин. Ответил. Но тут маленький боец вступил со мной в спор, утверждая, что Сталин родился не в Гори, а в Горках, под Москвой. Я начал стыдить его за незна­ние таких вещей, которые известны любому школь­нику.

Это решило мою участь. Меня отвели в Кажары и отпустили под поручительство Зайцева. Парни скры­лись. Зайцев сказал мне, что это были люди из пар­тизанского отряда Щербины. Из его слов выходило, что Щербина — командир храбрый, но молодой, «а люди у него со всячинкой».

Несмотря на усталость, я немедленно пошел в лес искать Ваську, у которого осталось последнее мое ору­жие — браунинг. Но, сколько я ни бродил и ни кри­чал, Васьки и след простыл. К вечеру я вернулся к Зайцеву. Хозяйка собрала мне поужинать, но я чувствовал себя настолько усталым, что мне было не до еды. Тотчас же ушел в сарай, забрался в сено и дол­го не мог заснуть. Неудачи преследовали меня одна за другой, и тревожные думы не давали покоя. За­былся лишь на рассвете, да и то ненадолго. Рано ут­ром меня разбудил Зайцев. Он принес мне ватную те­логрейку и сказал, что надо торопиться в Кушнеревку.

— Был у меня только что человек один от Куле­шова, вас ищет,— заговорил он, присаживаясь возле меня.— Я ему не сказал, конечно, что вы у меня. Го­ворил посыльный, будто Кулешов с разрешения нем­цев ездил на побывку к своей матери в соседний рай­он и привез какие-то важные для вас новости. Но вы будьте осторожны. Кулешов что-то замышляет, — предупредил Зайцев.

Выходить из селения было уже поздно. Наступил день — пасмурный и теплый. Оставаться у Зайцева тоже было опасно, и я решил дождаться вечера в ольшанике у деревни.

Моросил мелкий дождь. Определять время без часов было трудно, и оно тянулось бесконечно мед­ленно. Моя одежда промокла, но под ней было че­ловеческое тело, давно привыкшее к холоду и сырости. 6 наступлением темноты я пробрался в Кушнеревку, зашел в сарай, где спрятал колодку от маузера, по­весил ее под телогрейку таким образом, чтобы из-под полы виднелся конец кобуры. Явиться к Кулешову безоружным было рискованно.

Кулешов встретил меня деланой улыбкой и, по­колебавшись немного, сказал нерешительно, что нашел моих людей. Я сдержал волнение и рассыпался в по­хвалах по его адресу. Кулешов заметно повеселел и стал рассказывать, как он ехал из района, как встре­тился в лесу с двумя бойцами моего отряда.

— Один был в такой же шапке, как у вас,— про­должал он свой рассказ и все чему-то ухмылялся. — Я спрашиваю его: «Москвич?» Он глянул на меня и го­ворит: «Проваливай!» Тогда я ему: «А товарища Б. знаешь?» У парня чуть автомат не выпал из рук. Он бросился ко мне и стал расспрашивать, что я знаю о Б. Я ему обещал показать вас живым и здоровым. Ну, расстались, можно сказать, друзьями. Только вот де­ло-то какое: вчера ваш комиссар был у меня с не­сколькими бойцами, а вас-то не было, и сдается, за­подозрили они меня в нехорошем. Послезавтра обе­щали опять явиться. Уж вы, пожалуйста, их дожди­тесь. А не придут — значит к тому месту пошли, где у вас встреча была назначена.

Подробности, которые сообщил мне бургомистр, убеждали меня, что он на этот раз говорит правду. А радость была так велика, что еле сдерживал внешнее спокойствие. В памяти всплыл весь облик друга-ко­миссара. Мне даже показалось, что я знаю, кто из моих десантников разговаривал с Кулешовым. «Неуже­ли кончились мои одиночные блуждания?» — возник­ло у меня в мыслях.

Счастье было так велико, что оно казалось чудом.

— А Васька разве не с вами? — прервал мои раз­мышления Кулешов и как бы вскользь заметил,-— Тут товарищ его, интендант, о нем беспокоится.

Я удивился: куда же мог деваться Васька, кроме как вернуться в Кушнеревку?

Хорошая школа

Двадцать девять дней одиноких блужданий в по­исках моих десантников оказались для меня хорошей школой. Я наладил прочные связи с населением, вы­явил наиболее стойких и решительных людей, изучил не только леса, в которых впоследствии пришлось ба­зироваться и действовать, но познакомился также с бытом и нравами белорусской деревни.

О белорусском народе прекрасно сказал товарищ Ворошилов, выступая в Минске перед избирателями:

«Белорусский народ представляет собой такой на­род ленинско-сталинской эпохи, который ни при ка­ких обстоятельствах, даже если бы они были в 10 раз более трудными, чем те, которые мы пережили, не пойдет в услужение к врагу, не склонит своей гордой головы перед врагом и будет с ним биться до послед­ней капли крови. Это ценит Советский Союз, это це­нит наша партия, это ценит великий Сталин.

Товарищ Сталин неоднократно говорил о заслугах белорусского народа. Товарищ Сталин отмечал доб­лестное поведение партизан Белоруссии и их заслуги перед Родиной».

Фашистские оккупанты очень скоро почувствовали на себе силу белорусских людей и повели с населени­ем жестокую борьбу. Они запрещали людям передви­гаться из одной волости в другую без специальных пропусков. Это в какой-то степени разобщало и изоли­ровало одну деревню от другой и давало возможность гестапо и военным властям применять разнообразные Способы изъятия у населения скота и продовольствия.

В различных районах немецкие фашисты по-разному обходились с местным населением.

Так, в некоторых волостях за появление в деревне партизан несли ответственность старосты и бургоми­стры. В Свядецкой, например, волости, Лепельского района, гитлеровцы расстреляли волостного бурго­мистра и старшего полицейского за то, что в деревне ночью появились партизаны. А в Таронковической, Аношкинской и Волосовической волостях, где все время действовали партизанские группы, в немецкой комен­датуре принимали «заявы» и сбрасывали с населения ту часть поставок окота и хлеба, которая якобы захва­чена и вывезена в лес партизанами. Это обстоятель­ство широко использовали связанные с нами люди. С нашей помощью составлялись массовые «заявы» о «хозяйничании партизан» и вывозе ими продуктов даже в тех местах, где мы и не бывали. Такие под­дельные сообщения с жалобами и просьбами о вы­сылке солдат позволяли нам выявлять наличие у фа­шистского командования карательных отрядов, а ино­гда посылать их в ложном направлении.

Фашисты проявляли неслыханную жестокость, про­водили массовое истребление жителей. Они рас­стреливали крестьян, выехавших без разрешения в лес за дровами или появившихся в поле, за околицей де­ревни, по первому доносу тайных полициантов. Доно­сы же на жителей деревни полицианты сочиняли по злобе или в корыстных целях.

Деревни, села, местечки, где проводились кара­тельные «акции», изолировались, общение с ними строго запрещалось. Гитлеровцы в то же время дава­ли право свободно перемещаться жителям тех сел и местечек, в которых они умышленно не проводили на­силий. Этот метод гитлеровцы применяли и на Ук­раине.

Особенно беспощадно фашисты истребляли еврей­ское население. Но делали они это не сразу, а по ча­стям, пытаясь попутно разжигать антисемитизм. Как правило, расстреливать евреев гитлеровцы заставляли полицейских. Сами же лишь показывали, как это нужно делать.

Еще летом сорок первого года в городах, селах и местечках Витебской области гестапо приказало полиции готовить общие могилы для евреев (в зависимо­сти от количества еврейских жителей устанавливался и размер рвов с некоторым запасом, на всякий случай). Эти рвы-могилы выкапывались самим еврей­ским населением, работавшим под конвоем местной полиции и одного-двух гитлеровских надсмотрщиков. В Витебской области, в местечке Мстиж, фашисты расстреливали евреев в конце августа, в местечке Лукомль — в сентябре, в Чашниках и других пунктах — в феврале и в марте.

Фашистские разбойники вообще не брезговали ни­чем. Они применяли все — от расстрела и побоев до шантажа и подкупа, лишь бы сбить с толку и исполь­зовать белорусский народ для своих целей.

В Витебской области они на первых порах не рас­пускали колхозов, а заставляли население работать сообща до конца года. Кое-где они выдвинули лозунг: «Колхозы без Советов». Задача ясна: собрать колхоз­ный урожай, сорок первого года и сохранить колхоз­ный скот, где его не успели эвакуировать. Для этого они оставили на месте председателей колхозов, взяв у них подписку с обязательством работать на нужды немецкой армии.

Появление москвичей-десантников в тылу врага в таком количестве было для них событием. Гитлеровцы уже имели дело с десантными группами, но группы эти, численно небольшие, скоро исчезали с горизонта, и оккупанты успокаивались.

При выброске же нашего отряда особого назначе­ния фашисты встревожились Дело в том, что в геста­по попали грузовые мешки с упакованной мощной радиостанцией, запас боеприпасов, медикаментов и многое другое. Это давало представление о масштабе задач, поставленных перед нашим отрядом. Враг по­нял, что теперь ему придется иметь дело с действия­ми крупного десанта.

Фашистские завоеватели вообразили, что все остав­шееся позади них является прочным тылом и они мо­гут располагаться здесь, как у себя дома. В первые дни они спокойно разъезжали по деревням в одиноч­ку и небольшими группами, останавливались где вздумается, ловили поросят и кур, собирали шпиг, масло, яйца и все это увозили в свои части,

К курам и уткам у них было особое пристрастие. Проезжая через деревню, гитлеровская войсковая часть останавливалась и открывала огонь из винтовок и автоматов по уткам, курам или по убегавшему по­росенку. Некоторые же изобретательные грабители считали неприличным бить по домашней живности из боевого оружия, и они пользовались специально скон­струированными для этой цели пистолетами. При вы­стреле из такого пистолета дюралевый шарик, уби­вавший наповал самого матерого петуха или селезня, отскакивал обратно (он был на резинке) и мог приво­диться в действие повторно.

Много раз я наблюдал «охотников» из прилегаю­щих кустарников. Какое требовалось усилие над со­бой, чтобы не начать охоту за «охотниками»! «Пти­целовов» подчас подстреливали снайперы из местного населения или чаще всего — бойцы, попавшие в окру­жение.

В октябре, когда наш отряд был в сборе и начал действовать, гитлеровцы перестали разъезжать по де­ревням в одиночку.

Улетали на юг последние стаи кряковых уток. Лес обнажился, кустарники просматривались насквозь, и оккупанты все более учащали свои ночные налеты на деревни, вылавливая окруженцев и подозрительных.

Ночевать в такое время в деревне одному, даже у самых надежных людей, было опасно. Стог сена хотя и прятал человека, но уже не грел. Проводить же ночь у костра было рискованно: костер выдает чело­века противнику.

При таких неблагоприятных обстоятельствах я продолжал искать отряд. Но отряда фактически не существовало. Он был до погрузки в самолеты, до под­нятия в воздух. В тылу врага были отдельные десант­ники, не объединенные в боевое подразделение, спаян­ное воинским уставом и единой волей командира.

Люди, разбросанные по территории, занятой врагом, жили мыслью: найти друг друга, разыскать команди­ра и приступить к действиям.

Но как это сделать? Гитлеровцы, узнав о десанте и о разыскивающих командира десантниках, наводни­ли район истребительными отрядами, организовали облавы и тайную агентуру. Значительная часть то­варищей погибла, оставшиеся в живых продолжали поиски. Это были все молодые люди, не имевшие большого жизненного опыта, не знавшие провока­ционных уловок врага. Опасности подстерегали их на каждом шагу. Трудное положение иногда им казалось безвыходным, а сложная обстановка невы­носимой.

Они шли лесами и болотами, не рискуя заходить на хутора и в деревни. Их вело вперед только одно: надежда разыскать места выброски десанта и пункты сбора, намеченные в Москве. Озеро Домжарицкое, труднопроходимое березинское болото около него и старый, давно заброшенный хутор Ольховый, располо­женный в нескольких километрах севернее озера, приобрели какое-то магическое свойство притягивать разбросанных в нескольких районах парашютистов- десантников. И они шли к этим местам, уходили и снова возвращались, а я пока безуспешно старался настичь своих людей в том или ином пункте их крат­ковременного пребывания.

* * *

Темная ночь. Не только деревни, но и притихшие, местами неубранные поля, казалось, таили в себе смертельную опасность.

Шестеро одинаково одетых людей шли на северо - запад глухими проселками, минуя хутора и деревни.

Впереди шел человек лет тридцати, время от вре­мени сверяя по компасу карту и уточняя попадав­шиеся в пути населенные пункты. Это был капитан Архипов.

Еще при распределении людей по машинам на при­фронтовом аэродроме он отобрал в свой самолет са­мых крепких и вынослиеых бойцов десантного отряда.

С ним были такие молодцы, как Добрынин, Говор­ков, Федор Волков — настоящие русские богатыри. Эти люди могли бы многое сделать из того, что пору- далось отряду. Но Архипов был только начальником штаба. Сотни километров он прошел со своей пятер­кой от места выброски в районе Сенно до озера Дом­жарицкое. Нашел хутор Ольховый и решил ждать здесь командира и других десантников.

Но прибывшие на Красную Луку каратели остано­вились у Кулундука Андрея на неопределенное вре­мя. И Архипов, опасаясь обнаружения группы, а глав­ное — раскрытия пункта сбора десантников, исчез оттуда за сутки до моего прихода.

В Стайске он приказал расстрелять предателя и увел своих людей на время в Ковалевические леса.

В деревнях, попадавшихся на пути следования капитана Архипова,— Волотовке, Ковалевичах, Лип­ках,— основная масса населения уже хорошо обо мне знала, но, имея при себе пятерку отличных бойцов, капитан старался меньше появляться в деревнях и не торопился завязывать связи с местным населением.

Эта недооценка связей с народом и послужила причиной гибели отважной пятерки десантников, сле­довавших с капитаном.

Во второй половине следующего дня — 1 октября 1941 года — стояла теплая, пасмурная погода. В бли­жайших деревнях заявляли, что гитлеровцев поблизо­сти нет. Архипов решил встретиться с некоторыми председателями колхозов и поспрашивать о «команди­ре десантного отряда, разыскивающем своих десант­ников». От ковалевического пастуха Архипов слышал, что этот командир несколько раз проходил через се­ло Заборье; капитан и пошел в это село со своей группой.

Проходя мимо деревни Амосовка, расположенной в двух километрах от Заборья, десантники заметили, что в деревню на двух подводах въехало семь-восемь человек, одетых в гражданскую форму, сходную с формой десантников.

Капитан остановил своих людей в кустарнике у дороги и стал наблюдать за деревней.

Ничего подозрительного не замечалось. Из дерев­ни выехал человек на хорошей лошади, запряженной в повозку, и направился по дороге, у которой стояла группа Архипова.

Человек ехал шагом и настороженно смотрел по сторонам. Капитан этого не заметил. Его внимание было ослаблено все возраставшим желанием встречи со своими людьми. Он окликнул поровнявшегося с ним человека. Неизвестный остановил лошадь.

— Вы из Амосовки? — спросил Архипов, подходя к повозке.

Человек молча кивнул головой.

— Не знаете, что за люди заехали к вам в де­ревню?

— А кто же их знает?! Такие же еот, как и вы...

— И одежда на них такая же, как на мне? — спросил капитан, указывая на свою тужурку.

— Да, такая же...

— Смотрите, гражданин, не ошибитесь, а то голо­вой отвечать придется.

— Если говорю, так значит отвечаю,— угрюмо буркнул человек, смотря на круп лошади, и еле за­метно шевельнул вожжой.— Идите спокойно... Они вас ждут... — добавил он, не поворачиваясь.

В этих словах были фальшь и двусмысленность. Но никто из десантников, загоревшихся надеждой на близкую встречу со своими товарищами, этого не за­метил.

Рассыпав цепочкой пятерку своих орлов, Архипов повел их к крайним хатам деревни. В это время неиз­вестные, одетые в гражданскую форму, залегли за фундаменты крайних изб с приготовленными автома­тами. Они подпустили к себе вплотную шестерку де­сантников и открыли по ним огонь из полдюжины ав­томатов... Только смертельно раненный Говорков ус­пел дать короткую очередь по высунувшимся из-за угла одной хаты двум фашистским карателям. Пули умирающего десантника тяжело ранили офицера и переводчика.

Поднявшаяся среди гитлеровцев суматоха позво­лила раненному в ногу капитану скрыться в кустар­никах. Говоркови четыре других товарища остались на месте мертвыми.

* * *

Малонаезженная, густо поросшая травой дорога поднималась в гору. На траве не было видно ника­ких следов. Но в нескольких местах дорожный грунт был разворочен неровными бороздами, точно кто-то пытался его распахать сохой на горячей норовистой лошаденке. Это следы схватки волков с лосями. Не в силах одолеть могучих животных, волки вонзали когти в дорожный грунт и раздирали его.

Легко было представить себе, что, кроме диких зверей, здесь давно никто не ходил и не ездил.

Вершины огромных сосен и елей по обеим сторо­нам дороги стояли неподвижно в бледножелтоватых лучах осеннего солнца. Выпавший несколько дней на­зад снежок растаял, и мшистая почва обсохла.

В лесу было тихо, тепло.

Семь десантников с тремя автоматами и четырьмя винтовками шли молча по обочине дороги. Впереди шагал молодой высокий и широкоплечий парень. Го­лубоглазый блондин, с крупными чертами лица, с простым открытым взглядом и с медленной, развали­стой походкой, на досуге он выглядел, что называет­ся, рубахой-парнем.

Это был Александр Шлыков. Он шел твердым и спокойным шагом. И его спокойствие и уверенность передавались шедшим за ним бойцам.

Поднявшись в гору, Шлыков остановился и, на­гнувшись, начал что-то рассматривать. Его товарищи ускорили шаги.

На мягком песчаном грунте четко выделялись от­печатки немецкой обуви с резиновой подошвой и бу­горками на ней. По следам можно было определить, что здесь прошло человек двадцать. Люди шли отту­да, куда следовали бойцы. Шлыков остановился, стал рассматривать.

— Опоздали, товарищ командир? — осторожно спросил остановившийся рядом Яша Кулинич.

— Возможно, и так, — нехотя ответил Шлыков.