Генерал-майор С. А. Ковпак 4 страница

— Хозяин где?

— А вы кто такой будете? — внезапно раздался голос позади меня.

Я оглянулся. Голос исходил с печи, но там было темно, и разглядеть говорившего было трудно.

— А кто вы будете? — спросил я в свою очередь.

— Да так, житель здешний, Купцов.

От Зайцева я слышал, что у Садовского скрывался политрук-окруженец Купцов. В это время скрипнула дверь и на пороге из горницы показался сухой беле­сый человек среднего роста. Его бледное, болезненное лицо было встревожено, руки бегали у пояса, словно не находя себе места.

— Вам чего, чего нужно-то? — нервно заговорил он.— Вы от кого, кто вас прислал сюда, откуда вы про меня знаете?

Купцов слез с печи и медленно, словно нехотя, по­шел в комнату, из которой вышел Садовский,

Я отвечал спокойно и по порядку, отвечал правду. Мне нечего было больше делать, правда была самым убедительным доводом в мою пользу.

Начался форменный допрос. Меня спрашивали и Садовский и жена Садовского. Их интересовало: и где сейчас Красная Армия, и как выглядит Красная площадь и какие главные улицы в Москве, и когда я вы­ехал оттуда, и что такое комсомол, и какие планы у германского командования, и сколько детей у Гитлера.

Если бы мне было что скрывать, я бы, наверное, запутался. Было ясно: меня принимали за гитлеров­ского шпиона. Внезапно Садовский попросил у меня разрешения зайти к соседям.

— Пожалуйста, — сказал я, недоуменно пожав плечами, — только при чем тут мое разрешение?

Садовский вышел, следом за ним поднялась и вы­шла его жена, а за ней в сени мимо меня прошел и Купцов. Я остался один в комнате, готовый ко всяким неожиданностям. Чувство предосторожности застави­ло меня отодвинуться от окна и сесть за простенок, чтобы не подстрелили в окно. Через некоторое время все трое, один за другим, вернулись и снова заняли свои места. Позже я узнал, что Садовский, приняв меня за агента гестапо, пришедшего его арестовать, был уверен, что я не разрешу ему выйти, Тогда жена Садовского должна была распахнуть дверь в сосед­нюю комнату, а Купцов — выстрелить в меня оттуда из дробовика.

За окнами посветлело. Я попросил Садовского дать мне какую-нибудь одежду местного покроя и устроить меня где-нибудь отдохнуть.

— Хорошо,— помолчав, не сразу ответил Садов­ский, продолжая с недоверием всматриваться в меня,— только оружие вам придется отдать мне. Мы его тут припрячем, а то неудобно, знаете ли, если вас заметят с таким пистолетом.

Я молча подал ему маузер, свою куртку и плащ- палатку, браунинг остался у меня в кармане брюк. Это было новое испытание, и я на него пошел. Жена Садовского принесла мне старый пиджак мужа, и Купцов провел меня на сеновал. Я зарылся в сено и скоро заснул, но спать мне долго не пришлось. Часа через два на сеновал поднялся Купцов и разбудил меня. Над крышами урчали моторы фашистских само­летов.

— Я пришел еще побеседовать с вами,— сказал Купцов,— а то нам многое не ясно из того, что вы говорили.,. Вы упрекали меня давеча в том, что мы дома сидим, не воюем. А вот слышите?.. Гитлеровцы над головой летают, А наши-то где?

Все это страшно меня обозлило. Правая рука, за­сунутая в карман брюк, сжала рукоятку браунинга.

— Вот что я вам скажу, политрук Купцов,— стро­го заговорил я,— Вы что же, думаете приспособлять­ся к оккупантам? Может быть, в полицию поступать собираетесь?.. А ведь, наверное, когда-нибудь в мир­ной обстановке, проводя политзанятия с бойцами, го­ворили словами Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» А теперь что же, своя шкура всего дороже?

Разгорячась, я бросал в лицо Купцову все новые и новые упреки, а он понуро стоял передо мной, растерянный и пристыженный. Через минуту, не вы­держав, он со слезами на глазах выскочил с сеновала.

Перед закатом солнца меня позвали в дом, и там, за ужином, я убедился, что все, что мне удалось сде­лать,— это убедить Садовского в том, что я не шпион. Испуганный и подавленный, он, как мне казалось, за­ботился лишь об одном: как бы сплавить меня из до­му, и тем самым снять с себя ответственность за мою жизнь, а может быть, и за то, что он со мною об­щался.

— Я — что? — уклончиво говорил Садовский. — Я и людей не знаю, и власти у меня нет, чтобы по­мощь вам предоставить. Вам самое лучшее к Куле­шову ехать, в Кушиеревку. Первое — он человек обо­ротистый, ловкий. Он и немца вокруг пальца обведет. Второе — он бургомистр, власть значит, и у немцев на особом счету, Ему все доступно. Его уговорить су­меете — он вам поможет, а больше., я считаю, никто.

Такая характеристика Кулешова мне совсем не по­нравилась. Я чувствовал, что ехать к нему опасно, но у меня не было другого выхода, как сделать веселое лицо и поблагодарить хозяев за содействие.

Купцов быстро собрался, отвез меня в Кушнеревку и буквально с рук на руки сдал Кулешову. Все было сделано чисто: если я шпион, это сразу обнаружилось бы при моей встрече с Кулешовым и хозяева мои остались бы в стороне — они представили подозри­тельного человека по начальству Если я советский парашютист, большой беды для них гоже не было. Кулешов не решился бы меня убрать, так как я при­был от Садовского, к Садовскому — от Зайцева, а там бог весть еще от кого. Слишком много людей знало о моем существовании. Да и сам Кулешов в тот период еще окончательно не перешел к оккупан­там. Он допускал, что может победить фашистская Германия, и поэтому колебался. Работая бургоми­стром, он всячески угождал фашистскому коменданту района, выслуживался перед ним, делал подарки мас­лом, медом, а когда этого было мало — нажимал на хлебопоставки. Зарабатывал премии от фашистов. Но одновременно скрывал у себя окруженцев и помогал бойцам; Красной Армии, следовавшим за линию фрон­та. У него ^ранилось много орденов советских коман­диров, потерявших голову и спасавших свою шкуру. Он собирал записочки и справки от командиров и бойцов, когда оказывал им содействие.

Следы товарищей

Самый обиход жизни Кулешова, прочный и домо­витый, показывал лицо хозяина В это страшное время здесь жили как ни в чем не бывало: и окна ак­куратно зашторены, и в комнатах образцовый поря­док, чистота, и сытая скотина стоит во дворе, и отказу нет ни в чем, все припасено, все есть. Встретил меня Кулешов суетливо, даже сердечно, не знал, куда по­садить, чем угостить. Купцова он быстро выпроводил. Ладная фигура хозяина так и мелькала передо мной, благообразное молодое лицо словно источало угодли­вость — в душу лез человек.

Накрепко заперев дверь и отослав жену в горницу, он подсел ко мне и заговорил ласково, время от вре­мени притрагиваясь к моему колену:

— Вы со мной, гражданин, не стесняйтесь. Будем откровенны! Кто вы есть на самом деле такой?

— Да я и не стесняюсь, — отвечал я спокойно.— Гражданин Купцов вам все объяснил. Я действитель­но командир партизанского отряда, разыскиваю здесь своих людей.

— Ах, да, да, конечно. Я вам верю, с первого сло­ва верю. А то ведь, знаете, всякие обстоятельства бы­вают. Тут у нас, видите ли, как бы вам это объяснить получше...

Я молчал выжидая.

— Наше положение тоже нелегкое. Ведь вот Крас­ная Армия ушла, отступила. Так я говорю? И вернет­ся ли она — неизвестно.

— Вернется, — твердо сказал я, — можете не со­мневаться.

— Ну, мы с вами этого покамест не знаем. Так вот — видите, какое создалось положение: армия уш­ла, а мы здесь остались. И нам как-то жить и при немцах нужно. Так я говорю?.. А это — нелегкое дело. Вот и живем... глядя по обстоятельствам. Ссориться- то ни с кем не расчет. А хорошему человеку, кто бы он ни был, почему бы и не помочь? Я вам сегодня помогу, а завтра вы мне. Или, скажем, дадите мне расписку, что, мол, вот такой-то оказал мне содей­ствие при исполнении возложенных на меня спецзада­ний. Дадите?

— Там видно будет, какое еще содействие окаже­те, — сказал я уклончиво.

— Вы не смотрите, что я по положению человек небольшой,— продолжал Кулешов, и глаза его сверк­нули, и словно выше он стал, распрямился,— Я и пе­ред большим делом не остановлюсь, был бы только расчет рисковать. Так вот и договоримся. На меня вы вполне можете положиться. Скажите мне, кто вы та­кой, начистоту, и мы с вами, исходя из этого, и ре­шим совместно, что нам предпринять.

— Я вам уже все сказал, и от вас мне нужно только одно: помогите мне найти моих людей — ответил я.

— Ну, что ж, можно и это. Вы как, здесь перено­чуете или завтра ко мне зайдете? А то скоро светать будет, — заметил Кулешов.

Неустойчивость Кулешова и его двойственность мне сразу бросились в глаза. Я сделал надлежащий вывод и свои встречи с бургомистром стал проводить с мак­симальной осторожностью.

На день я предпочел уйти в лес, а с наступлением темноты вернулся к Кулешову. Он встретил меня с веселым лицом, словно подарок приготовил, и ожив­ленно заговорил:

— А я вам о людях ваших могу сообщить. Но, предупреждаю, печальные у меня сведения, очень пе­чальные,— лицо его мгновенно изменилось, словно одно снял, другое надел, и стало грустным и немного торжественным,— Попались ваши двое, попались, да. В чашниковскую полицию их привели. Одна-то — женщина, и что с ней сталось, пока неизвестно, а мужчину расстреляли уже, да, расстреляли, — ничего не поделаешь. Да еще арестовали одного мужика из Корниловки — Соломонова, — может быть, знали?

Кулешов испытующе посмотрел мне в глаза. Я мол­чал. Сердце у меня болезненно сжалось. Это были первые жертвы среди моих людей, о которых я узнал, и глубокое горе охватило меня. Но я старался не по­дать виду, какое впечатление произвело на меня со­общение Кулешова, а стал спокойно расспрашивать о приметах людей, о том, где и как их поймали. И мне стало ясно, что женщина была радистка Быкова, а кто был мужчина, я так и не смог определить.

Обещанием узнать больше Кулешов продержал меня под Кушнеревкой еще два дня. Я понял, что толку от него не добьюсь, и решил снова отправить­ся к озеру Домжарицкое.

Узнав о моем намерении, Кулешов всполошился. Он исполнился необычайной заботы о моем здоровье и удобствах. Как я пойду один? Как это грустно и да­же рискованно — одному бродить по лесам и болотам! Нет, в качестве проводника нужен хороший товарищ, надежный человек. И бургомистр Кулешов предложил мне взять с собой кого-либо из окруженцев, скрывав­шихся у него на селе. Я уже успел повидаться с не­которыми из них во время моего сидения у Кушнеревки, и ни один из них не произвел на меня впечатления достаточно надежного человека, да я и понимал, ко­нечно, что Кулешов может послать со мной согляда­тая. Поэтому я выбрал парня попроще, туповатого и трусоватого бойца Ваську. Этого, как мне казалось, Кулешов не мог выбрать для своих целей.

29 сентября мы с Васькой поймали в поле двух расседланных коней, оставленных гитлеровцами, и двинулись в путь.

Рано утром, приближаясь к деревне Волотовка, мы ехали неподалеку от того места, где я в первые дни своих скитаний переходил мост через Эссу. Ло­шади оказались ленивыми, и мы плелись шажком. Внезапно зашелестели кусты, из чаши выскочили два парня. Один высокий, сильного телосложения, в добе­ла выцветшей грязной пилотке, красноармейском ват­нике и широких немецких сапогах, другой помельче и тоже разномастно одетый.

— Стой! Кто такие? — окликнул я их.

Оба нехотя остановились.

— Здешние мы,— угрюмо ответил тот, что повыше ростом.

— А все же?

— Так, жители... Говорю — здешние.

— Партизаны, что ли?

— Да какое там партизаны, — жители из деревни.

— Окруженцы?

— Ну да, окруженцы.

— А говоришь, здешние. Что же вы в лес не идете? Ребята молодые, здоровые.

— А мы и так в лесу.

— Ну, вот что, — решительно сказал я, — доволь­но дурака валять! Говорите правду, кто вы такие и куда путь держите?

Парень немного подобрался и рассказал, что они— бойцы Красной Армии, попали в окружение, всего их двадцать шесть человек, командиром у них старший лейтенант орденоносец Басманов, живут в лесу в районе хутора Нешково, а идут сейчас к Чашникам — добывать спрятанное оружие.

— Никого в такой одежде, как на мне, не встреча­ли тут? — спросил я, не рассчитывая узнать что-либо о своих людях, и совсем неожиданно получил ответ, заставивший сердце забиться от радости.

— Встречали, —ответил боец. — На днях пристал к нам какой-то человек, говорит, парашютист, своего командира ищет, Ходит теперь с нами, А перед тем встретили в лесу человек шесть — одеты чудно, тоже называют себя парашютистами и кого-то ищут. По­шли на Стайск.

Распрощавшись с бойцами, мы погнали лошадей в Стайск.

К деревне подъехали часа в два ночи. Ваську с лошадьми я оставил за околицей, а сам подошел к крайней хате. Постучался — никто не отозвался. По­стучал еще — никого. Тогда я тихонько перебрался на другой порядок улицы к избе Жерносека. Там тоже никого. Прислушался. С середины поселка донесся гул многих голосов. «Сходка! Кто же в деревне устраива­ет сходку в два часа ночи? Значит, это гитлеровцы собрали народ и нам надо немедленно уходить», — решил я.

С середины деревни снова донеслись голоса. Люди шли в мою сторону, я подождал еще с минуту. Ночь была темная, но по донесшимся голосам я узнал Жер­носека и его жену, которые были от меня за полсотню метров. У меня в сознании мелькнуло: «Подождать еще одну минуту и уточнить, в чем дело». Хотя у ме­ня не было сомнения в том, что около Жерносеков посторонних нет, но, по каким-то смутным соображе­ниям, исходящим из глубины сознания, этого делать я не стал и потихоньку направился к Ваське.

Когда я заявил, что мы должны ехать дальше, Васька захныкал, стал жаловаться, что он умирает с голоду и силушки никакой у него больше нету. Я при­крикнул на него и, пообещав, что скоро будем в Крас­ной Луке и наедимся за. все время сразу, сел на ло­шадь. Решил объезжать Стайск справа. У Васьки своего оружия не было. Предвидя возможность встре­чи с гитлеровским постом, я отдал своему спутнику браунинг и одну гранату.

Чтобы проехать к Красной Луке лесом, в объезд, надо было провести лошадей через небольшую топкую речушку. Моя лошадь переправилась через нее дваж­ды, Васькина же упиралась, и ничем нельзя было за­ставить ее сдвинуться с места. Мы пробились с ней до рассвета. Пришлось снова искать объезда. Взошло солнце, а мы, измученные и голодные, все еще плута­ли в лесу.

— А говорили, что скоро будем в Красной Луке!— попрекал меня Васька, усугубляя мое и без того по­давленное настроение.

Я снова оставил. Ваську с конями и побрел искать сухого пути. Выйдя на опушку леса, я услышал голо­са и, осторожно раздвинув кусты, увидел картофель­ное поле, на котором несколько человек рыли картошку. Тут же, у телег, стояли распряженные кони. Подо­зрительного ничего не замечалось. Я вернулся к Вась­ке, мы сели на лошадей и подъехали к людям. На по­ле работали две пожилые женщины, девушка лет во­семнадцати и трое мужиков, среди которых я сразу узнал старика Жерносека. Он тоже меня узнал. Одна­ко мы с ним и виду не подали, что знакомы.

— Не найдется ли хлеба да табачку закурить? — попросил я.

Люди молчали.

— Нету, милый, хлеба с собой, — сказала пожи­лая женщина и отвернулась.

Старик Жерносек полез в карман и, достав кисет и клочок газеты, дал нам завернуть. Мы жадно кури­ли, стараясь унять голод. Девушка смотрела на нас не отрываясь, потом глянула по очереди на своих од­носельчан и вдруг, решительно махнув рукой, подо­шла к телеге и вытащила из сумки с килограмм чер­ствого хлеба. Мы уничтожили этот хлеб в одну мину­ту. Потом я спросил, уехали ли немцы из Стайска.

— А у нас их уже с неделю как не бывало,— от­ветила девушка, — они в Островах стоят.

— Как не бывало? — удивился я. — А кто же се­годня ночью у вас проводил собрание?

— Так то не собрание, — нехотя промолвил Жерносек, — то мы к покойнику собирались.

— К покойнику? У вас кто-нибудь умер?

— Да умереть никто не умер, а покойник тут, вишь, оказался. — Старик замялся и умолк.

— Как это: не умер никто, а покойник оказался?

Даже круглая, побледневшая от голода Васькина

физиономия выражала крайнюю степень любопытства.

— У нас тут человека одного убили. Вот и полу­чился покойник, — объяснил пожилой мужик. — Хоро­ший был человек, ничего, а вот, поди ж ты, убили.

— Да уж, гляди, не больно хороший, — вмешалась пожилая женщина, — коли в Острова ходил, так...

— А ты видела? — оборвал ее Жерносек.

— Да люди говорят.

— Лю-уди! Люди тебе и не то еще скажут, слу­шай больше!

— Кто убил-то? — поддержал я угасающий раз­говор,

— Да кто ж его знает? Партизаны или кто.

— Овечек они у него, сказывают, сменяли.

— Ну?

— Ну, он немцам на них и доказал.

— Сам менял и сам доказал? Вы что-то не дого­вариваете.

— А овечек-то они, говорят, на шелк выменяли, красивый такой, иа-ра-шютный, — с расстановкой выговорила девушка. — Вот он про это и доказал, значит.

— Парашютный!.. — воскликнул я. — А где же они теперь?

— На Красную Луку, сказывают, подались...

Девушка ещё что-то говорила, но я уже не слу­шал ее.

Погоняя лошадей, мы проехали среди белого дня прямо через Стайск по мосту, дорогой на хутор Крас­ная Лука. Гитлеровцы в Островах, за два километра от Стайска. Они днем могут неожиданно нагрянуть и в эту деревню. Опасность была очень большая, но еще больше была злость на себя за то, почему я ночью не задержался на минуту и не выяснил, в чем дело. «Ведь шутка ли потерять полсуток дорогого времени без всяких уважительных причин», — думал я.

Мы проехали около трех километров, Лошадь моя попрежнему плелась медленным, размеренным шагом. Я обломал на ее боках не одну палку, но бежать рысью она не думала.

Лес кончился. Открылась большая поляна, через которую шла дорога с Красной Луки на Острова. Здесь грунт дороги был песчаный, и я увидел на нем отпечатки немецких сапог, Свежие следы тянулись в сторону Островов. Большинство моих людей были обуты в немецкие сапоги, и я мысленно начал бра­нить себя за то, что запоздал: ясно, что мои люди были на Красной Луке, а теперь уже ушли оттуда успо­каивая себя, однако, тем, что, может быть, ушли не все, а кто-нибудь остался у Кулундуков, я нещадно нахле­стывал лошадь. И наконец-то мой конь расшевелился.

В Красную Луку мы въехали рысью. У ограды, весь бледный, стоял Андрей и смотрел куда-то мимо нас. Я поздоровался с ним, а он, не отвечая на при­ветствие и не поворачивая головы, продолжал смот­реть на что-то нам неведомое позади нас. Потом он медленно стал пятиться к дому.

— Что случилось? — спросил я и, нагнувшись с лошади, тронул его за плечо.

— Каратели, — сказал Кулундук, трудно ворочая языком, — часу нет как ушли.

Мне стало холодно от мысли, что если бы мы подъехали к раздорожью минут на двадцать раньше, или ночью приехали на этот хутор, нам бы не мино­вать рук карателей. А ночью стоило мне дождаться Жерносека и вы­яснить, что в деревне нет оккупантов, не задумываясь, мы поехали бы прямо на хутор к Кулундуку. Ошибка, за которую я себя ругал, фактически спасла нам жизнь.

— А моих людей тут не было? — спросил я, ста­раясь говорить спокойно.

— Были и ваши, — ответил Андрей и продол­жал: — Начальник штаба ваш собрал после призем­ления еще пять человек молодых ребят и привел их сюда вас искать. Я им сказал, что вы у меня побыва­ли. Они было стали вас дожидать, Вечером как-то сменяли они в Стайске у мужика кусок парашюта на две овечки. А тот заметил, что они на Крас­ную Луку их погнали, пошел, сукин сын, к немцам в Острова и донес. Ваши-то овечек зарезали, шкуры мне оставили, да и подались на хутор Ольховый. Только ваши со двора, а фашисты во двор. А у меня и шкуры овечьи, еще сырые, в погребице висят. Вот набрался я страху. Ну, как думаю, увидят их геста­повцы! Только все обошлось благополучно. Я ваших-то через мальчонку упредить сумел. Они в Стайск сей­час же вернулись, и там, говорят, с предателем раз­делались. А каратели у меня три дня жили и вот только перед вами ушли. Как только вы с ними не встретились, не знаю!

— А мои-то люди где? — с нетерпением спросил я

— Ушли куда-то, а куда, мне не объяснили. Вас, видно, пошли искать. Знаете, время какое: свои-то свои, а тоже довериться полностью мне не решились.

…У Кулундуков нас сытно покормили. Мы тихо побрели по лесной тропинке. Случай, избавивший нас от страшной опасности, не радовал меня. Главная за­дача осталась не решенной и на этот раз, «Шесть че­ловек во главе с начальником штаба, какое было бы счастье встретиться с ними!» — думал я. С такими орлами мне представлялись неограниченные возможности, и вот они ушли, а увижу ли я их когда- нибудь?

Я, конечно, не знал, что именно в этот день, а мо­жет даже и в этот час, пять человек из них полегли в деревне Амосовка, выведенные предателем на под­готовленную для них засаду.

В двух шагах от карателей

Только рукоятку от финского ножа с меткой одного нашего парашютиста нашли мы с Васькой на хуторе Ольховый. Люди мои ушли в неизвестном направле­нии. Вполне понятно, что они не могли сообщить Андрею, куда идут, даже если бы и доверяли ему: они, вероятно, и сами точно не знали, где им придет­ся обосноваться на временное житье.

Мы переночевали на Ольховом, оставили там ло­шадей и пешком отправились искать партизан Бас­манова. Мои люди могли встретиться с ним в лесу я присоединиться к ею отряду. Решив идти к хутору Нешково напрямую через болото, я взял в руку ком­пас, и мы двинулись в путь. Спустя какой-нибудь час вошли в неоглядное море торфяных болот. Болота эти тянулись на сотни километров вдоль Березины, места­ми достигая ширины восьми—двенадцати километров. Моховые кочки, выступавшие из воды, краснели от клюквы. Ягоды, тронутые первыми заморозками, были мягкие и сладкие, а величиной были с крупную виш­ню. Болото жило своей жизнью Дикие кабаны, лоси и козы с треском удирали от нас по кустам, оставляя затекающие водой следы. Глухари и тетерева с шу­мом вырывались из ям из-под самых наших ног.

Уже несколько часов мы шли по воде, а противо­положный берег словно отодвигался от нас. Но ют мы увидели полосу сухой земли, клином входившую в болото. Часа через два мы достигли ее, но это ока­зался не берег, — остров, заросший густым хвойным лесом. Никаких следов человека не было на нем, и мы пустились дальше, утомленные, голодные, с оско­миной от клюквы во рту. С трудом прыгая с кочки на кочку, мы то и дело срывались в воду. Васька уже и жаловаться перестал, а только громко шмыгал носом да охал, когда оступался.

День клонился к вечеру. Выбравшись на сухое, мы не могли определить, где находимся. Было ясно одно, что хутор Нешково мы прошли, и он остался у нас где-то левее. А как далеко мы отклонились вправо и где вышли на сухой берег, я не знал. По­близости не было никаких ориентиров, и определить наше местонахождение по карте было не по чему.

Сухой лес с твердой почвой под ногами после бо­лота казался асфальтом. Но в сапогах хлюпала вода, и ноги ныли от усталости.

Просматривая местность, мы осторожно двигались. Скоро впереди показался просвет. Густой и высокий лес круто обрывался, и за ним виднелась какая-то по­ляна или просека.

Подошли к просеке. Перед нами оказалась до­рога.

Хорошо наезженный проселок был густо испещрен рисунками покрышек автомашин, мотоциклов и вело­сипедов. Они говорили о большом движении по доро­ге. Но в обе стороны она уходила вдаль прямая, как струна, и на ней никого не было видно.

Солнце опускалось за вершины высоких деревьев. Уходить с дороги нам не хотелось. Гитлеровцы в это время, готовясь к ужину, обычно приступали к ловле кур по деревням. Мы свернули и пошли дорогой. Ваське я поручил наблюдение сзади, сам не спускал глаз с дороги перед собой. Прошли около километра, остановились в нерешительности: впереди дорога кру­то поворачивала влево. Осторожно подошли к пово­роту. И перед нами открылась небольшая чистая по­лянка. Дорога проходила по ее середине. Справа мет­ров за тридцать начинался сухой березовый кустар­ник, слева на таком же расстоянии шла стена густо­го леса. Лозняк и орешник свидетельствовали о сы­рой, низменной почве.

Мой взгляд упал на куст можжевельника на краю опушки — в нем темнел какой-то предмет, похожий на фигуру скорчившегося человека. Только острое зре­ние бывалого охотника позволило мне по еле замет­ной складке отставшей коры точно определить: это был пень.

Тронулись дальше по дороге. Метров за семьдесят, где кончалась поляна и начинался густой кустарник, дорога снова поворачивала за кусты влево. Едва успе­ли мы перейти половину поляны, как навстречу нам, из-за кустов, вывернулись два гитлеровца с автома­тами на плечах.

Каратели на мгновение застыли на месте от неожи­данности, а я... Мне в сердце кольнуло чем-то острым в голове мелькнуло: «Все!., Кончено!.. Выхода ника­кого… Из-за пояса на животе у меня высовывалась поржавевшая рукоятка маузера. Из левого кармана распахнутой тужурки торчали ручки гранат «РГД», на дне правого лежали две гранаты «Ф-1». Един­ственным спасением казалось — швырнуть гранату и попробовать бежать под прикрытием ее осколков. Но гитлеровцы, не спуская с меня глаз, уже снимали ав­томаты. И теперь до напряженного слуха дошло та­рахтенье подвод, двигавшихся к поляне по кустар­нику. Малейшего движения руки было достаточно, чтобы автоматные очереди пронзили пулями тело... Что делать?.. Хотя бы секунду на принятие решения! Но ее не было.

Мне кажется, в такие моменты организм управляется силою нервов, потому что, несмотря на огром­ное внутреннее потрясение, внешне я не дрогнул. Во всяком случае я не сделал никакого движения, кото­рое заметили бы гитлеровцы, смотревшие на меня, не мигая, глазами охотников, неожиданно встретивших редкую добычу. Я автоматически сделал шаг навстре­чу смерти и поднял ногу, чтоб сделать второй, не ме­няя направления.

— Нем-ц-ы-ы... — прохрипел сзади меня Васька.

Но... что это?

Два автоматчика, как скошенные, упали за куст орешника!

Васька, как козел, прыгнул с дороги влево, за­гибая полукольцом назад, намереваясь выскочить на дорогу, по которой мы только что шли. Я бросился к опушке, стараясь добежать до нее кратчайшим пу­тем, в нескольких метрах левее куста можже­вельника.

— За мной! — крикнул я во все горло обезумев­шему от страха бойцу.

Гитлеровцы тоже что-то крикнули и, выскочив из - за куста с автоматами наперевес, бросились ко мне, стараясь схватить меня у края опушки.

Силы были неравные. Фашисты бежали легкими большими прыжками. Я видел впереди точку встречи. Наши пути должны были пересечься метрах в семи от края опушки, за кустом можжевельника. Чувствуя на своей стороне превосходство, каратели не стреляли, стараясь схватить нас живыми. И хотя у меня в пра­вой руке теперь был маузер, а левая на ходу высво­бождала запутавшуюся в кармане гранату, шансов на спасение почти не было.

Подбежав к опушке, я успел заметить, как на по­ляну вынеслись подеоды с гитлеровцами. Два авто­матчика были от меня шагах в десяти. Но они с раз­бегу остановились, направив автоматы в куст можже­вельника, в котором темнел почерневший пень, а я круто завернул вправо по краю опушки. Опамятовав­шийся боец пыхтел у меня под боком слева. Пилотки карателей мелькнули в кустах, в том самом месте, где мы были две секунды назад. Они бежали по тому направлению, которого придерживался я, когда вбе­гал в кустарник. Соскакивающие с подвод гитлеровцы нас не видели и бежали вслед за двумя первыми авто­матчиками. Мы же, повернув назад, находились у них за правым плечом, убегая в противоположном на­правлении. Мы огибали злосчастную полянку, через кусты виднелись дуги повозок и головы нескольких гитлеровцев, оставшихся для охраны подвод, но все они смотрели в том направлении, в котором убежали в лес партизаны и каратели, а гвалт и треск, изда­вавшийся сотнями ног и десятками глоток,, одурачен­ных преследователей, заглушали тот шорох, который создавали мы, убегая, как казалось, от неминуемой смерти.

Мы слышали по голосам, как гитлеровцы столпи­лись на одном месте, изумленные, видимо, нашим ис­чезновением.

Минуту спустя раздалась позади нас команда:

— Форвертс! — и десятки ног снова зашлепали в том же направлении, расходясь вправо и влево. Им и в голову не пришло, что мы уже по другую сторону поляны. У нас под ногами теперь была сухая травяни­стая почва, вокруг — редкий березовый кустарник.

Переводя дыхание, мы перескочили дорогу левее поляны и, отбежав метров семьдесят, пошли поти­хоньку в глубь леса параллельно дороге, по которой только что ехали эсэсовские головорезы.

— Форвертс! — прозвучала команда вторично где- то в ста метрах сзади, и мы, невольно собравшись с силами, побежали.

Ноги заплетались и подламывались. Тело ныло от пережитого напряжения. Но воля требовала движения вперед. Гитлеровцы могли обнаружить наши следы, оставленные на пыльной дороге, и возобновить пресле­дование...

Через час мы вышли из леса на луга и сели, пере­дохнуть у стога сена. Васька страшно кашлял. Я по­мог ему вырыть отверстие в стогу и приказал за­браться внутрь стога головой, чтобы не было далеко слышно, как он кашляет. Сам же я, наоборот, вырыв рядом отверстие, забрался внутрь стога ногами, что­бы можно было наблюдать и слушать. Несколько по­зади и слева раздались пулеметные очереди. Васька закатился от кашля, но из стога сена его было почти не слышно. Через минуту каратели повторили стрель­бу по лесу. Они находились от нас примерно за кило­метр. По количеству приведенного в действие оружия можно было определить, что их было около сотни. Отдельные пули, взвизгивая, пролетали поблизости. Но все это теперь не имело никакого значения. Выко­пав в стогу более глубокое отверстие, я забрался в него почти с головой. Так мне еще можно было слу­шать и наблюдать, не обнаруживая себя. С наступ­лением темноты я заснул.