Глава 3.Благотворительность. €

В первой книге высшая ценность германцев была рассмотрена подробно. Ей служат разным образом немецкий мужчина и немецкая женщина. Культивировать ее как жизненный тип может и должно быть задачей мужчины, мужского союза. Мы находимся в центре ужасного процесса брожения, еще многие личности и союзы борются против церковного средневековья и масонства только инстинктивными, негативными оборонительными средствами. Они еще не объединены, потому что тип будущего еще только должен быть разработан, а высшая ценность чести не безусловно принята. Великая идея исходит от немногих с тем, чтобы других сделать вождями, если эти немногие должны будут допустить на руководящие посты только личности, для которых идеи чести и долга стали естественными. Всякая уступка здесь -неважно по каким причинам - отрицательно повлияет на продолжительность процесса становления новой жизненной формации. Сила и душа должны совпадать с расовой точкой зрения с тем, чтобы помочь в создании грядущего типа. Осуществить это - первая и последняя задача вождя будущего немецкого общества.

Грядущая империя: создание мужского объединения. — Нетерпимая мысль нового мифа. — Гёте, Иисус, Игнациус, Бисмарк и Мольтке. — Воля и воспитание типа. — Грядущие формы. — Новый миф.

Германская империя, таким образом, в том виде, в каком она существовала после революции 1933 года, становится делом целеустремленного мужского союза, который должен четко представлять себе высшую ценность, которую предстоит внедрить в будущую жизнь. Высшая ценность, вокруг которой должны группироваться все другие требования жизни, должна соответствовать самой сути народа. Только в этом случае он выдержит необходимый жесткий отбор, продолжающийся в течение десятилетия, и выдержит с радостью. Но этот единственный, самый сокровенный оборот дела должен быть осуществлен; из него вытекает все остальное.

В тезисе о "представительстве Бога" папство черпало свою моральную и теоретическую, а затем также практическую и политическую силу. Эта мифически обоснованная догма одна определяла, вплоть до сегодняшнего дня, типы, историю многомиллионных народов. Эта догма сегодня сознательно и беспощадно отвергается, подавляется и заменяется точно такой же верой в собственные духовные и расовые ценности, верой, вырастающей до мистической силы. Идея чести - национальная теория - становится для нас началом и концом всего нашего мышления и действия. Она не терпит рядом с собой равноценного силового центра, неважно какого типа, ни христианской любви, ни масонской гуманности, ни римской философии.

Все силы, которые формируют наши души, имели свое происхождение от великих личностей. Они действовали, ставя цель как мыслители, вскрывая сущность как поэты, типообразующе как государственные деятели. Они были определенного рода мечтателями, как сами по себе, так и в качестве представителей своего народа.

Гёте не создавал типов, напротив, он воплощал общее обогащение всего бытия. Некоторые его слова вскрыли скрытые до тех пор духовные источники, которые в другом случае не были бы вскрыты. И все это во всех областях жизни. Гёте изобразил в Фаусте нашу сущность, то вечное, которое после каждого перелива нашей души живет в новой форме. Благодаря этому он стал хранителем и жителем нашего устройства, второго которого у нашего народа нет. Когда времена ожесточенной борьбы однажды закончатся, Гёте снова начнет заметно влиять на внешние вопросы. Однако в ближайшем десятилетии он отойдет на задний план, потому что ему была ненавистна власть типо-образующей идеи, и он как в жизни, так и в поэзии не признавал диктатуры идеи, без которой народ никогда не останется народом и никогда не создаст настоящего государства. Так как Гёте запретил своему сыну участвовать в освободительной войне немцев и предоставил молот кузнеца судьбы Штейну, Шарнхорсту и Гнайзенау, то сегодня среди нас он не является вождем в борьбе за свободу и новое формирование нашего столетия. Нет истинных величин без ограничительных жертв. Обладающий бесконечным богатством не смог сосредоточиться и неуклонно преследовать единственную цель.

Иисус тоже не был создателем типа, он был тем, кто обогащал души. Его личность ввели в союз священников Рима Григорий "Великий", Григорий VII, Иннокентий III и Бонифаций VIII. Он был слугой своих "рабов" с совершенно обратной целью, чем он это себе представлял. Аналогична ситуация со святым Франциском. Напротив, Магомет и. Конфуций были типообразующими силами. Они ставили цель, указывали пути. Магомет к тому же принуждал следовать своему учению, в то время как Конфуций создал и сохранил китайскую народность путем незаметного воздействия на нее. Существенно аналогично Магомету Игнатий Лойола выстроил свой тип. Он сознательно растоптал чувство чести человека, поставил перед мышлением новую цель, указал достаточно средств и путей, то есть был сознательным воспитателем душ, и, кроме того, дух иезуитов создал себе тип, определяемый внешне, так сказать, физиономически.

В области искусства мы наблюдаем подобные явления. Здесь имеются личности, которые являются единственными в своем роде и не создают общего стиля, другие, напротив, продолжают жить как типообразующие. Микеланджело, например, обогатил искусство как лишь немногие, но продолжение его манеры работать привело бы к хаосу. То же можно сказать о Рембрандте и Леонардо. Рафаэль же обнаружил большую типообразующую силу. Аналогично проявились Тициан и греческое искусство.

Схожее воспитание предлагает и политическая жизнь. Александр рождает и воплощает идею мировой империи. Рим подхватывает эту идею. Собственное имя Цезарь вырастает до монархических титулов кайзер и царь. В сочетании с церковно-римским мышлением возникает тип властителя божьей милостью. Наполеон означает такую же преобразующую силу, как и Цезарь, но до сих пор только глубоко волнующую, а не создающую тип. Другим способом разбил Лютер чужую корку над нашей жизнью, но он не провозгласил типа ни в религиозном, ни в государственном отношении. Он должен был заново освобождать наш замысел, пробить брешь в скалах, чтобы помочь пробиться запертому жизненному источнику. То, что долгое время, вплоть до великих прусских королей не находилось ни одного мужчины, чтобы направить его в органичное русло, означало трагизм более поздней немецкой истории.

Перед лицом последовавшего менее чем через 44 года существования краха Второго рейха, помимо рассмотренных уже вначале вопросов встает последний: действовала ли в 1870 году вообще типообразующая сила мужского государства или нет? Да или нет? Я считаю, что о Бисмарке будут судить относительно последствий его творчества и его движущих сил, а не средств, применяемых в работе, когда-нибудь так же, как о Лютере. Он относится к тем натурам, которые будучи одаренными редко встречающейся волей, могут оставить свой отпечаток на всем времени, чтобы оставить вокруг себя пустыню, усеянную растоптанными личностями, которые не подчинились безоговорочно. Десятилетиями звучали жалобы, что Бисмарк, чувствуя свое превосходство, рассматривал все министерства как разнообразные частные конторы, а министров как своих заведующих канцеляриями. Как бы неумно не вел себя Вильгельм II по отношению к Бисмарку и каким бы посредственным не казалось его дарование при прочтении его "событий и образов", настоящая картина содержится все же в них. Вильгельм сравнивает Бисмарка с загадочной глыбой на свободном поле. Если ее откатить, под ней найдешь только червей. Это символ нашей политической истории последних пятидесяти лет. Идея кайзера 1871 года была взглядом назад на внутренне мертвое кайзерство "милостию Божией", одновременно она сочеталась диким браком с хаотическим либерализмом. Только одному Бисмарку удалось вдохнуть в это неорганичное образование горячее дыхание жизни. В ощущении своей незаменимости в нем поднялось властное сознание долга в том смысле, чтобы не допускать преемственности самостоятельной натуры. История Германии существенно не изменилась бы, даже если бы Вильгельм II оставил Бисмарка и дальше на службе. Так великий человек создавал и сколачивал одной рукой империю, а другой вносил факел в собственный дом. И не было другой политической силы, чтобы предотвратить беду.

Наряду с Бисмарком, однако, действовала личность, благодаря которой Германия не погибла раньше и благодаря которой появилась возможность героической борьбы в мировой войне в течение четырех с половиной лет, - Мольтке (важное указание Шпенглера). Создатель большого генерального штаба представляет собой самую мощную типообразующую силу со времен Фридриха Великого. Он не был человеком, который ковал душу народа в политической борьбе речей, а был тем, кто помогал воспитывать существующие ценности личности и делал сознание ответственности в частностях предпосылкой для любого действия. Вводимые Мольтке отношения между ответственным полководцем и его начальником штаба были прямой противоположностью того, что Бисмарк делал в дипломатии, когда он старался сделать своих министров зависимыми от себя в финансовом отношении. Непосредственный подчиненный был обязан обоснованно и четко представлять свои взгляды и заносить их в протокол, даже если они противоречили приказу. Этот основной принцип, проводимый сверху донизу, поддерживаемый распоряжениями, которые все без исключения сводились к тому, чтобы воспитывать немецкого солдата - несмотря на жесткую дисциплину - самостоятельно думающим и решительно действующим человеком и бойцом, был немецкой тайной успеха в мировой войне. Несмотря на человеческие недостатки, которых никогда нельзя избежать, тип немецкого солдата, распространившийся от прусского офицера Фридриха Великого, является живым доказательством того, что и для возникающего Третьего рейха единственным спасительным путем может стать метод графа Мольтке, если нужно избежать нового краха после освободительного подъема и неуверенной радости. Мольтке был личностью непреклонной последовательности, но его динамика не выливалась, подобно динамике Лютера и Бисмарка, в бесплодные вспышки, он также резко переживал глубокую душевную подавленность, подобно душам тех других. В неменьшей степени Мольтке воздействовал на свое окружение в плане принуждения. Принуждения, но не подавления. Второй рейх Германии был основан на полях сражения и создан Бисмарком; но сохранила его, в первую очередь, создающая личность и типы сила гения Мольтке. Так получилось, что после Бисмарка канцлерами рейха становились исключительно нули или податливые натуры без определенного направления, которые колебались между своими теориями и либеральными силами, чтобы в конце концов привести немецкий народ в сети враждебных целеустремленных дипломатов. Но получилось так, что из серого немецкого войска вышло такое большое число превосходных полководцев и солдат, какого не было во всем остальном мире. Действительная Германская империя 1914-1918 годов не находилась больше в Германии, а была на фронте. На фронте у Фолклендских островов и в Циндао, в германской Восточной Африке, в Индийском океане, над Англией. В Германии в министерских креслах сидели пресмыкающиеся и не знали, что делать с сильным государством на поле боя.

Это не было виной системы Мольтке, когда офицерский тип перед войной все больше отмежевывался от остального народа, становился кастой и, наконец, начал проявлять отрицательные стороны такой неорганичной для Германии изоляции. На смену сословию офицеров, основанному только на чести, должны были прийти бесцеремонные торговцы и биржевые спекулянты. Но чтобы осуществить эту замену, необходимо было провести резкие границы, которые с человеческой точки зрения казались неприемлемыми, но были необходимы для создания типа. Этот преследуемый клеветнической еврейской прессой офицер был тем., кто позднее самоотверженно защищал Германию и полностью жертвовал собой на полях сражения, а кроме того из них вышли те, кто с 1914 по 1918 год впервые надел почетную серую форму.

Бюргерская и марксистская Германия лишилась мифа, у нее больше не было высшей ценности, в которую она верила, за которую она была готова бороться. Она хотела завоевать мир "мирным" экономическим путем, набить свой мешок деньгами и так глубоко ушла в торговлю и махинации, что удивилась, когда другим народам это не понравилось, и они заключили союзы против немецких коммивояжеров. В августе 1914 года высшая ценность войска Мольтке стала, наконец, высшей ценностью всего народа. Все, что еще было истинным и великим, отбросило торгашеские шлаки и поблагодарило немецкого солдата за защиту национального понятия чести. Казалось, Мольтке победил Бляйхрёдера. Затем главнокомандующий отказался от него. Вместо того, чтобы по крайней мере сейчас после многих лет беспечности по отношению к высшей ценности нашего народа использовать возможность и вздернуть на виселицах тот сброд, который в течение многих лет ее оплевывал, кайзер протянул руку марксистским вождям, реабилитировал, не желая того, предателей страны и сделал гада господином над борющимся за свое существование государством. И наконец вместе с народом "дождался" благодарности от этого гада 9 ноября 1918 года.

Нет сомнения в том, что тип Мольтке в первое время существования мужского союза, формирующего Германию будущего - назовем его Германским орденом - не очень сильно выдвигался на передний план. И для того, чтобы вырвать души из современной хаотической неразберихи, нужны были проповеди лютеровского направления, проповеди, которые гипнотизируют, и писатели, которые сознательно перемагничивают сердца. Руководитель типа Лютера должен, однако, ясно понимать, что после победы он должен непременно отказаться от системы Бисмарка и перенести принципы Мольтке и на политику, если он не только хочет сам реализоваться, но создать империю, которая его переживет и которая присягнула одной высшей ценности. Как бы ни складывалась ситуация, при помощи взрывных или формообразующих сил, и те, и другие должны иметь духовную нордическую сущность. При помощи потомков, проникших в Европу совершенно чуждых рас, нельзя образовать руководящий слой с германским характером, даже если отказаться от святой Германской империи немецкой нации и предоставить будущее "свободной игре сил" в области политики, как это было поднято до принципа в экономической сфере после 1871 года. Но тогда все жертвы во имя духа и крови будут напрасными. Через короткий промежуток времени к власти придет такая же демократия, и германская освободительная борьба будет только эпизодом на пути к падению, а не приметой нового подъема, к которому было такое страстное стремление.

Вера, миф истинны только тогда, когда они охватили всего человека. Если политический руководитель в рамках своего войска не может испытать своих последователей в частностях, в центре ордена должна проводиться абсолютная прямолинейность. Здесь, во имя будущего, следует отказаться от всех политических, тактических, пропагандистских соображений. Понятие чести Фрица, метод отбора Мольтке и святая воля Бисмарка - это три силы, которые воплощаются в личностях в разных соотношениях и все служат только одному - чести немецкой нации. Они представляют собой миф, который должен определять тип немца будущего. Признав это, уже в настоящее время начинают его формировать.

III

Народ и государство

Кайзерство, королевство и государственная мысль. — Рим и центр. — Государство как пустая форма. — Чиновник. — Переворот 1918 года. — Государство как средство самосохранения. — Монархические и марксистские легитимисты.

Народ, государство, церкви, классы и армии в ходе нашей истории стояли в отношении друг к другу с разным соотношением сил. Принятие римского христианства означало, в принципе, отказ от органичной германской королевской идеи как масштаба мировой деятельности в пользу оторванной от земли императорской идеи, как наследства древнего Рима, полученного от Церкви. Это продолжалось тысячу лет, пока - начиная с Генриха Льва и с продолжением от Бранденбурга - снова не победила нордическая королевская власть, в то время как римская власть императора погибла в болоте дома Габсбургов. Хотя Гогенштауфены и были достаточно самоуверенны для того, чтобы объявить свою императорскую власть немецкой и независимой от Рима (на заседании в Безансоне, например, графы и герцоги Фридриха I чуть не забили до смерти папских легатов, которые называли власть императора папским леном), но эта самоуверенность, тем не менее, не строилась на принципиально установленной теории о превосходстве императора над папой, не строилась она и на традициях и на продолжающей действовать типообразующей силе.

Рим же сознательно извратил уже в 750 году в свою пользу "дар Константина" (о том, что Константин был крещен, впрочем, в арианстве, было скрыто). Папа Хадриан I (Hadrian I) обманул Карла Великого, утверждая, что эта дарственная находится в ватиканском архиве и обманутый Ближним Востоком король франков признал, в принципе, преимущество римского епископа, даже когда в 800 году папа еще падал на землю перед Карлом Великим[108]. Последующие папы уже обосновали фальшивым документом свое установленное законом и традициями преимущество (несмотря на доказанную впоследствии фальсификацию), появилась целая литература о преимущественном праве Церкви над императорской властью, которая достигла своей высшей точки в булле Unam Santam Бонифация VIII. После этого Бонифаций "объяснил, определил", "что существует святая необходимость того, чтобы каждое существо подчинялось римскому папе". Эта булла была недвусмысленно названа умершим в 1914 году генералом иезуитов Вернцем "догматическим определением", которое торжественно констатировало правильное "соотношение между Церковью и государством на вечные (!) времена". Такое же суждение высказывают и другие церковные учителя. Отсюда неизбежно следуют все оговорки о государственной клятве человека, признающего Рим высшей ценностью. Лемкуль (общество Иисуса), советник германской партии центра, заявил, что ясно, что "никогда" не могут к чему-либо обязывать гражданские клятвы, которые противоречат "церковному праву". Но поскольку это "право" настоятельно требует подчинения государства Церкви, то Рим требует принципиально не признавать клятв, которые им не освящены. Уже Занхенц (общество Иисуса) приписывает Церкви власть объявлять клятвы ничего не стоящими, а Лемкуль даже открыто защищает дезертирство и даже обязывает делать это католиков, если их принуждают принимать участие в "несправедливой войне" (как в 1866 и 1870 годах)[109]!

Эта однозначно римско-церковная точка зрения на государство оказывается с точки зрения идеи германского народного государства настоящей противоположностью.

После крушения абсолютистской королевской власти во Франции в 1789 году происходила борьба между демократическими принципами и национальной идеей. Обособленная вначале и позже и приведшая оба движения в оцепенение, образовалась новая чуждая по крови теория власти, которая нашла свою высшую точку у Гегеля, а затем в новой фальсификации - уравнивая государство и классовое господство - была принята Марксом. Сегодня мы противостоим "государству" аналогично Риму, только с внутренней стороны проблемы: "государство", которое себя и народ выдало бесчестным экономическим силам, выступало по отношению к широким общественным массам скорее как бездушный инструмент насилия. Взгляд Гегеля на абсолютность государства сам по себе воцарился последние десятилетия в Германии (и не только в Германии). Чиновник все больше и больше продвигался в хозяева и забыл благодаря позиции правящих кругов, что он был и не мог быть ничем другим, кроме как уполномоченным от народа для решения технических и политических задач. "Государство" и "государственный чиновник" высвободились из органичного тела народа и отнеслись к нему как обособленный механический аппарат с тем, чтобы заявить, наконец, претензию на власть над жизнью. Такому развитию в боевой позиции противостояли миллионы; но поскольку нечто подобное не отважилось в национальном лагере проявиться открыто, то недовольные встали на сторону социал-демократии, не будучи в душе истинными марксистами.

Мятеж 1918 года во всем этом ничего не изменил, потому что марксисты, конечно, тем более ничего общего с немецким народом не имели. Они стремились только протащить определенные международные принципы, используя старый государственный аппарат, и "само государство" начало решительнейшую деятельность против "отрицателей государства". Поменялись роли, бездушная сущность осталась. Но эта сущность после 1918 года стала намного отчетливее, потому что "государство" общеизвестных ранее врагов народа все же время от времени сдерживало, и только в лице своего прокурора осуждала людей, в отношении которых он своими приговорами должен сам был признавать, что все их помыслы и действия заключались только в служении народу и в жертвах во имя его.

Государство и народ с 1918 по 1933 годы противостояли, таким образом, друг другу как противники, часто как смертельные враги.

Как только этот внутренний конфликт будет преодолен, сформируется и внешняя сторона германской судьбы.

Сегодня государство не является для нас самостоятельным кумиром, перед которым все должны лежать в пыли; государство даже не цель, а только средство для сохранения народа. Средство среди других, таких, какими должны были быть Церковь, право, искусство и наука. Государственные формы изменяются, государственные законы уходят, народ остается. Отсюда следует только то, что нация - это первое и последнее, чему все другое должно подчиняться. Но отсюда следует и то, что существовать могут не государственные, а народные прокуроры. Это изменило бы всю правовую основу жизни и сделало бы невозможными такие унизительные отношения, которые были на повестке дня в последнее десятилетие. Один и тот же государственный прокурор должен был раньше представлять императорское государство, а затем республиканское. "Независимый" судья был также зависим от схемы как таковой. И потом могло случиться так, что на основании римского "права" государственный прокурор в качестве "слуги государства" препятствовал правлению народа. Абстрактный "народный суверенитет" демократии и презрительное высказывание Гегеля: "Народ - это та часть государства, которая не знает, чего хочет" - говорят о все той же лишенной содержания схеме так называемого "государственного авторитета".

Но авторитет народного духа стоит выше этого "государственного авторитета". Кто этого не признает, тот враг народа, будь то само государство. Такова была ситуация до 1933 года.

И это с одной, схематической стороны. С другой стороны, стороны содержания, следует сказать, что безоговорочный легитимизм точно так же антинароден, как и старое государственное право. Вопрос о монархии (и монархе) также является вопросом целесообразности, а не догматическим. Люди, которые рассматривают его как таковой, не отличаются существенно формированием своего характера от социал-демократов, которые в известном смысле представляют собой легитимистских республиканцев без учета того, что в противном случае может произойти со всем народом. Так чувствует себя пробуждающийся справедливый инстинкт немецкого народа сегодня всюду. Так он и победит. Республика должна будет стать народной или исчезнуть. А монархия, которая с самого начала не избавляется от известных старых предрассудков, точно так же не может существовать долго. Потому что она должна будет погибнуть по тем же причинам, по которым когда-то погибла империя Вильгельма II.

Дух будущего четко заявил, наконец, сегодня о своих требованиях. С 30 января 1933 года началось его господство.

В XVII веке начался отход папы от открытого мирового господства; в 1789 году династия как абсолютная ценность уступила место лишенному стиля либерализму. В 1871 году государство-идол стало отмежевываться от народа, который его же и создал. Сегодня народ начинает, наконец, сознательно претендовать на подобающее ему место.

Авторитет и тип. — Анархия свободы. — Свобода возможна только в типе. — Личность идентична типу. — Фридрих Ницше.

Требование свободы, как и призыв к авторитету и типу, почти повсюду были выдвинуты неправильно и получили неорганичный ответ. Авторитет в Европе был потребован во имя абстрактного государственного принципа или во имя якобы абсолютного религиозного откровения, т.е. во имя либералистского индивидуализма и церковного универсализма. В любом случае была заявлена претензия на то, что все расы и народы должны подчиняться этому "данному Богом" авторитету и его формам. Ответом на эти навязанные догмы веры был крик о беспрепятственной свободе одинаково для всех рас, народов и классов. Безрасовый авторитет требовал анархии свободы. Рим и якобинство, в своих старых формах и в более позднем чистейшем отношении в Бабёфе и Ленине, внутренне взаимно обусловливаются.

Идея свободы, как и признание авторитета получают теперь в рамках сегодняшнего расового и духовного мировоззрения совсем другой характер. Народность, конечно, состоит не только из одной расы, но и характеризуется также факторами исторического и пространственного рода, но тем не менее она нигде не является следствием равномерного перемешивания элементов, относящихся к разным расам, а при всем разнообразии характеризуется всегда преобладанием основной расы, которая определяла ощущение жизни, государственный стиль, искусство и культуру. Эта расовая доминанта требует типа. И истинная органичная свобода возможна только внутри такого типа.

Свобода души, как и свобода личности - это всегда образ. Образ всегда объемно ограничен. Но раса является внешним отображением души.

На этом круг замкнулся. Еврейский интернационализм марксистского или демократического толка лежит также за пределами этого организма, как римский авторитет, требующий признания его международного значения вместе со всеми церковными претензиями на власть.

Стремление к личности и к типу в самых больших глубинах представляет собой одно и то же. Сильная личность действует стилеобразующе, а тип при рассмотрении с метафизической точки зрения -существует до нее. Личность, таким образом, представляет лишь его чистейшее проявление. Это вечное стремление в каждой эпохе принимает новую форму. На рубеже XIX века мы пережили появление большого числа личностей, которые как цветы нашей общей культуры наложили на нее свой незабываемый отпечаток. Эпоха машины надолго разрушила как идеалы личности, так и типообразующие силы. Схема, фабричные товары взяли верх; голое понятие причинности победило истинную науку и философию, марксистская социология задушила. своим массовым безумством (количественная теория) всю сущность (качество), биржа стала идолом поклоняющейся материи (материалистической) эпидемии времени. Фридрих Ницше, напротив, выразил отчаянный крик угнетенных народов. Его яростная проповедь о сверхчеловеке явилась мощным увеличением порабощенной, задушенной материальным давлением частной жизни. Теперь, по крайней мере, один в фактическом возмущении неожиданно разрушил все ценности, даже начал яростно неистовствовать. Прокатилось облегчение через души всех ищущих европейцев. То, что Ницше сошел с ума - это аллегория. Чудовищно зажатая воля к творчеству, хоть и пробила себе путь подобно бурному потоку, но, будучи давно уже надломленной, не смогла добиться большего формирования. Она вышла из берегов. Скованное в течение нескольких поколений время понимало в своем бессилии только субъективную сторону великого желания и переживания Фридриха Ницше и представило глубочайшую борьбу за личность как призыв к выражению всех инстинктов.

К знамени Ницше присоединились тогда красные штандарты и марксистские бродячие проповедники, тип людей, учение которых вряд ли кто разоблачил как бред с такой силой как Ницше. С его именем происходило заражение расы всеми сирийцами и неграми; в то время как именно Ницше стремился к созданию высокопородных рас. Ницше попал в мечты пламенных политических распутников, что было хуже, чем попасть в руки банды разбойников. Немецкий народ слышал только об ослаблении обязательств, о субъективизме, о "личности", но никогда об отборе и внутреннем высоком строительстве. Прекрасное высказывание Ницше: "Из будущего приходят ветры с тайными взмахами крыльев; и до его ушей доходит добрая весть", - было лишь полным страстного ожидания предвидением в рамках безумного мира, в котором он жил наряду с Лагарде и Вагнером почти как единственный широко мыслящий человек.

Эта безумная эпоха сейчас умирает окончательно. Самая сильная личность сегодня больше не взывает к личности, а взывает к типу. Появляется народный, имеющий корни в земле стиль жизни, новый тип немецкого человека, "прямоугольный душой и телом", сформировать его входит в задачу XX века. Истинная личность современности именно в своем высшем развитии пытается объемно сформировать те черты, провозгласить громче всего те идеи, которые она воспринимает, как черты предчувствуемого нового и, тем не менее, древнего типа немецкого человека, воспринимает их как бы заранее. Истинная личность пытается освободиться не от, а для чего-либо!

Тип -это не схема, он так же как личность не имеет ничего общего с субъективизмом. Тип - это связанная со временем объемная форма вечного расового и духовного содержания, заповедь жизни, а не механический закон. В признании этой вечной истины воля к типу является также волей к строгому формирующему государственному подчинению поколения, которое застыло в плане субъективно-распущенном и традиционном.

Но ощущение типа - это рождение мифа нашей истории, рождение нордической расовой души и внутреннее признание ее высшей ценности как путеводной звезды всего нашего бытия.